Web Analytics
С нами тот, кто сердцем Русский! И с нами будет победа!

Категории раздела

История [4728]
Русская Мысль [477]
Духовность и Культура [849]
Архив [1656]
Курсы военного самообразования [101]

Поиск

Введите свой е-мэйл и подпишитесь на наш сайт!

Delivered by FeedBurner

ГОЛОС ЭПОХИ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

РУССКАЯ ИДЕЯ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

Статистика


Онлайн всего: 9
Гостей: 9
Пользователей: 0

Информация провайдера

  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • АРХИВ

    Главная » Статьи » История

    Елена Семёнова. Можно ли жить, если умер Атрид… 25-26 января 1920 года. Недалеко от Иркутска (глава из романа "Честь - никому!")

    Купить печатную версию
     
    КУПИТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

    Чёрные лапы вековых деревьев пересекали небесную гладь, ещё недавно лазурную, а теперь заклубившуюся, затускневшую в ожидании стремительно приближающегося закатного часа, и красный шар ледяного солнца гас, укрываясь за стеной тайги. Белое безмолвие этого края было нарушено скрипом саней, конским ржанием, криками людей. Всё это сливалось в единый шум в угасающем вместе с днём сознании. Время от времени сани подбрасывало на ухабах, и это причиняло невыносимую боль, от которой свет мерк в глазах. Владимир Оскарович закрывал их, внутренне готовый к тому, что открыть больше не приведётся. Но нет, ещё терпела костлявая… И, вновь открыв воспалённые глаза, он видел над собой всё то же тускнеющее с каждой минутой небо, пресечённое чёрными ветвями.

    Всё же конец близился. Так же стремительно, как ночь. Надо же было попасться так! Но, знать, Божия воля… Владимир Оскарович не боялся смерти. Но одна мысль точила его, не давая покоя даже в последние часы: что будет с армией? Кто выведет армию? Армию, верящую в него до идолопоклонства? Армию, вверенную ему адмиралом? Он должен был вывести её, должен был до конца разделить её путь, и, вот, не выходит…

    - Владимир Оскарович, на вас последняя надежда! – звучал в голове взволнованный голос Александра Васильевича. Это не пустые были слова. Эта надежда сквозила в голосе его, во взгляде больных, ввалившихся глаз, в том, как поспешно и крепко сжал он обеими руками ладонь Каппеля. Подвести этого человека Владимир Оскарович не мог.

    А как же не хотелось взваливать на себя груз командования надо всей армией! Никогда не стремился Каппель к высоким постам. Никогда не искал их. Своё место видел он во главе партизанского отряда, оперирующего в тылу врага, но не одобрили штабные крысы этого плана. И пришлось подчиняться безпланью, пытаясь внести хоть что-то разумное на вверенном участке действий. А участок – ширился! Столько времени не нужны были Волжане, не нужен был Каппель – не вспоминали даже, только отмахивались, а, как припекло, так и занадобился. И, вот, уже бросили на полуразгромленную третью армию, командующий которой, Сахаров, сменил генерала Дитерихса. И довольно бы? Но – нет! Оставление Омска решило судьбу незадачливого оптимиста Сахарова, а заодно и судьбу Владимира Оскаровича.

    - Владимир Оскарович, я хочу видеть вас на посту Главнокомандующего взамен генерала Сахарова, - тон адмирала был твёрд, но Каппель всё же попытался отказаться от уготованного ему жребия:

    - Ваше высокопревосходительство, есть много командиров старше и опытнее меня. Я неподготовлен к такой большой и ответственной роли. Ваше высокопревосходительство, почему вы мне это предлагаете?

    - Потому что только вам, Владимир Оскарович, можно верить…

    Сколько горечи было в этих словах! И до чего же должен был разувериться в людях этот благородный человек, именуемый диктатором Сибири? Сколько обманутых надежд должно было лежать за его горькими словами, сколько разочарований, сколько нравственного мученичества. Да ведь столько военачальников вокруг! Неужели некого выбрать? Неужели поверить некому? До сих пор всего-то ничего и виделись. Тогда, в январе, когда Волжане добрались до Сибири, и после – на фронте. Никаких отношений тесных. И вдруг такая вера? От отчаяния была она. Понял Владимир Оскарович, что невольно сделался соломинкой, за которую хватается утопающий. Пожалуй, и не один… Искренне жаль было благородного адмирала, искренне хотелось помочь ему, но сознание своих возможностей мешало по совести принять высокий пост. Принять и провалить дело? И последнюю надежду обмануть?

    - Ваше Высокопревосходительство, я с готовностью принял бы кавалерийский полк, но армию...

    - Ну, а если вы получите приказ? – голос Александра Васильевича стал резким.

    Бесполезно было сопротивляться. Ответил обречённо:

    - Приказ я принужден буду выполнить…

    Немного разгладилось хмурое лицо Верховного, потеплели страдальческие глаза. Стали обсуждать план дальнейших действий отступающей армии. Не нравилась Владимиру Оскаровичу идея адмирала о параллельном с войсками движении в сторону Иркутска по железной дороге. Пытался уговорить пересесть в сани и ехать в рядах армии.

    - Владимир Оскарович, я не могу оставить золотой запас. Его ведь разграбят, а мы должны сохранить его для будущей России. Может быть, вы возьмёте часть?

    - Нет, Александр Васильевич. Наш путь слишком сложен и опасен, чтобы иметь при себе столь дорогую кладь.

    Только этого золота и не хватало иметь при себе. Довольно возились с ним в Казани, из-под носа у большевиков увезли его. А теперь – тащить его по тайге, где орудуют красные банды? И без того довольно тягот у армии с навьюченным на неё непомерным обозом, чтоб ещё заботиться о золоте. Отказался наотрез брать его. И попытался ещё раз убедить:

    - Александр Васильевич, на дорогах небезопасно. Оторвавшись от армии, вы окажетесь слишком уязвимы. Армия же сможет обеспечить вам надёжную защиту.

    - Господа союзники уже пообещали мне защиту, - отозвался адмирал, но в голосе его прозвучал явный скептицизм и злая ирония в отношении «союзников».

    - Вы им доверяете?

    - Всё же они дали официальные гарантии…

    Так и не смог переубедить. Может, недостаточно усилий приложил? Плохо старался? Если бы уговорил тогда, так и не случилось бы несчастья, не оказался бы Верховный в плену. Вырвать его оттуда Каппель считал своим прямым долгом. И ни малейших сомнений не было в выборе пути. Только – на Иркутск. И как можно скорее. Разбить там большевиков, освободить адмирала, а затем уходить в Забайкалье, провести там реорганизацию армии и снова наступать.

    Необходимость отхода в Забайкалье не вызывала сомнений ни у кого, а, вот, маршрут пути разделил армию на два лагеря. Владимир Оскарович считал, что нужно двигаться по реке Кан. О реке этой было мало сведений. Срочно отыскали карты, планы, описание военного округа. Скудны были данные, но и то добро, что хоть что-то отыскалось. На совещании в Подпорожной часть начальников выступила против плана движения по Кану, настаивая, что безопаснее двигаться на север по Енисею, почти до Енисейска, а оттуда по Ангаре идти к Байкалу. Этот путь представлялся более изученным и надёжным. Но притом был он и длиннее на две тысячи верст, и частям пришлось бы идти по почти безлюдной снежной пустыне.

    - Если нам суждено погибнуть, то лучше здесь, чем забиваться на север, где климат более суровый, - настаивал Владимир Оскарович.

    Конечно, о Кане знали мало, и грозна была, по добытым сведениям, эта река своими порогами. Но разве сокращение пути на две тысячи вёрст не стоило риска? Какой смысл затягивать дело, если никаких ощутимых выгод енисейский вариант не даёт? Лишнее промедление лишь вымаривает армию. И к Иркутску надо спешить, выручать адмирала и золотой запас.

    Всё же, как и перед Красноярском, разрешил несогласным идти своим путём. Ушли Барнаульский полк и ещё несколько частей. Остальные остались.

    Берег Кана был практически отвесным. Лошадей спустили на русло без саней. Животные съезжали вниз на крупах, поджав задние ноги, или завалившись на бок. Легко съехали вниз сани. Проводники предупредили, что река местами не замерзает даже зимой. С виду русло было покрыто ровным покровом снега в аршин высотой, но под ним били горячие источники с соседних сопок. Нужно было двигаться вперёд крайне осторожно, нащупывая, проверяя путь, как если бы пришлось идти по болоту. Дорогу остальным прокладывали четвёртая дивизия и собственный конвой Каппеля. Пропитанный водой снег обращался в месиво, в ледяные бесформенные комья, резавшие ноги лошадей и выводившие их из строя. Искалеченные, они ложились на лёд, чтобы уже больше не вставать. Вмерзали в лёд полозья саней, и немалых усилий стоило вытянуть их. Многих приходилось оставлять. Иногда сани с людьми проваливались в открытые полыньи. Незамерзающие пороги реки приходилось объезжать, прокладывая дорогу в непроходимой, дикой тайге, покрывавшей отвесные горные ущелья, сжимавшие с обеих сторон коварную реку.

    Мороз доходил до тридцати пяти градусов, начался снег, не перестававший падать почти двое суток. Солнце не проглядывало, и ночь тянулась бесконечно, как в заполярье. Люди двигались, словно под гипнозом, забыв о тепле, обмороженные, не различающие дня от ночи, утоляющие голод горстью муки или кусками мёрзлого сырого мяса. Даже дети не плакали и лишь боязливо жались к своим матерям. Гробовую тишину, нависшую над медленно ползущей колонной, нарушали лишь бредовые бормотания и вскрики больных.

    Через четыре-пять верст пути по Кану проводники предупредили Каппеля, что скоро будет большой порог и если берега его не замерзли, то дальше двигаться будет нельзя, вследствие высоких, заросших тайгой сопок. Владимир Оскарович отправил приказание в тыл движущейся ленты, чтобы тяжелые сани с больными и ранеными временно остановить и на лед не спускаться, чтобы не оказаться в ловушке, если порог окажется непроходимым. Послали конных разведчиков вперёд, но они не возвращались. Сумерки сгустились окончательно, и ещё крепче стали морозы, усиленные леденящим ветром. Разожженные костры не согревали. Люди начали волноваться, явился слух, что раненых и семьи могут отправить назад в Подпорожное. Положение спасли Ижевцы. Устав ждать, они с криком «Айда!» покатили вперёд во главе колонны. Увидев полыньи, приостановились, но снова стегнули лошадей – «Айда!» - и проехали поверх них. Оказалось, что это не настоящие полыньи, а вода, набежавшая поверх льда от тёплых ручьёв с берега.

    Мало напоминал армию обоз, переполненный беженцами и больными, но Владимир Оскарович был твёрдо уверен, что армия ещё не прекратила своего существования. Даже после Красноярска. Он верил в свою армию так же, как верила ему она. И никакой цели не стояло перед ним, кроме одной – спасти армию. Он ехал верхом впереди колонны, забыв о морозе и голоде. Никто не должен был видеть его усталости, догадываться о безрадостных думах. Тот, в кого верят, должен внушать веру бодростью и уверенность, улыбаться и шутить, превозмогая усталость, идти вперёд, показывая пример во всём. Нельзя требовать подвигов, выдержки, мужества от подчинённых, если сам не станешь примером для них, - это было давнее убеждение Каппеля, которому он следовал всегда. И руководствуясь им, он сходил на лёд и шёл со своими конвойцами, прокладывая путь остальной колонне. Месил ногами глубокий пушистый снег и вдруг… по пояс провалился в ледяную воду. Промокшие бурки отяжелели и через несколько минут покрылись пленкой льда и до боли сжали ноги. До ближайшего селения было семьдесят вёрст. О случившемся Владимир Оскарович никому не сказал, не желая беспокоить людей, надеясь как-нибудь перетерпеть и одолеть оставшийся путь до селения. Продолжал идти сквозь ночной мрак, отдавал приказания, следил за движением колонны, бурки становились всё тяжелее, а ноги – коченели…

    В какой-то момент он нашёл себя без сил лежащим на снегу. Уже бежали на помощь встревоженные конвойцы. Нужно было держаться, не подать виду… С трудом поднявшись с помощью подоспевших людей, хрипло прошептал:

    - Коня…

    Но и в седле не сиделось уже: склонился головой на гриву коня и стал падать. Верные руки положили на сани, укрыли шубами, шинелями, одеялами… Через несколько верст полозья саней провалились в глубокий снег и, попав в протекавшую под снегом воду, сразу примерзли ко льду. Оторвать их было невозможно. Снова водрузили на коня, а сбоку богатырь-доброволец поехал. Охватил Владимира Оскаровича за талию, чтобы он не упал, и шагом двинулся с ним впереди растянувшейся ленты армии. Больше ничего не мог припомнить Каппель…

    Он очнулся лишь через сутки в жарко натопленной избе и сжал зубы, чтобы не застонать от пронзительной боли в ногах. Разглядев мутящимся взглядом врача, спросил слабо:

    - Доктор, почему так больно?

    Тот пояснил, что пришлось провести срочную ампутацию пальцев и пяток. Слишком сильно отмёрзли ноги. Ещё чуть-чуть и началась бы гангрена. Операцию за неимением других инструментов, пропавших в дороге, делали подручными средствами – обычным кухонным ножом, раскалённым в печи и протёртым спиртом. Подумалось об отчаянном положении армии, в которой нет даже элементарных медикаментов. А ведь в ней столько раненых и больных! И сколько ещё будет…

    - Пригласите ко мне начальников частей.

    Как ни одолевала слабость, но нельзя было терять из-за неё времени. Нужно было, не откладывая, позаботиться об организации порядка движения. Отдал явившимся командирам необходимые распоряжения, назначил выступление на следующее утро. У богатого мехопромышленника нашлись большие удобные сани, в которые преданные офицеры хотели уложить Владимира Оскаровича. Но от этого удобства он, не раздумывая, отказался. Ещё не хватало Главнокомандующему ехать, лёжа в санях! Какой пример для армии? Ведь это же, чего доброго, подорвёт её дух! И знать не нужно никому о серьёзности положения. Пусть думают, что лёгкая простуда…

    - Сани? Это напрасно - дайте мне коня.

    Переглянулись удивлённо, по всему видать, приняв этот приказ за приступ бреда. Повторил им громче и строже:

    - Коня!

    Коня подали к крыльцу, и офицеры усадили Владимира Оскаровича в седло. На мгновение малодушие подступило: такая страшная боль пронзила, что пожалел об удобных санях. Но сжал зубы и не подал виду. Тронув поводья,  выехал на улицу - там тянулись части его армии. Как на параде! Вот, для них, чтобы веру и бодрость их укрепить, стоило претерпеть эту адскую боль и сесть на коня. А иначе как бы приветствовал их? Неужели из саней? Преодолевая мучительную боль и общую слабость, Каппель выпрямился в седле и приложил руку в папахе. Бойцы отвечали ему зычным приветствием, измождённые, измёрзлые лица их светились радостью при виде своего командующего, и от этого как будто и легче становилось.

    С закутанными одеялом ногами Владимир Оскарович продолжал свой последний путь. Стоять и ходить не было мочи. На ночлегах его осторожно снимали с седла и вносили на руках в избу, где чуть обогревшись, лежа на кровати, он приступал снова к своим обязанностям Главнокомандующего, вызывая отдельных начальников, отдавая приказания, направляя движение. Через неделю ему стало хуже: усилился жар, участились обмороки. Ни термометра, ни лекарств не было, и врачи, сосредоточившись на обмороженных ногах, не обратили внимания на усиливавшийся кашель. А это пневмония оказалась…

    Всё-таки пришлось лечь в сани. А противился до последнего, чувствуя, что, лёгши раз, встать уже не придётся. Жар больше не проходил, и всё чаще наваливался мучительный бред. Вспоминался хмурый горожанин, встреченный на улице при оставлении Новониколаевска, брошенное им с горьким сарказмом:

    - Генерал! Догенералились!

    Догенералились… Теперь точно…

    Последней радостью было известие о бое под Нижнеудинском, в ходе которого противник был разбит и отступил. Вот, лучшее доказательство, что армия жива и способна бороться!

    - Иначе быть не могло, - слабо улыбнулся, выслушав рапорт.

    Армия была жива, но кому теперь выводить её? Всё яснее осознавал Владимир Оскарович, что не ему. Он провёл её по смертоносному устью Кана, довёл до Нижнеудинска, где ещё недавно был подло предан адмирал, увидел, что она жива, но самого его жизнь уже покидала. Она уходила с каждым мгновением, не оставляя и тени надежды. Что ж, невеликая это цена, если только армия будет спасена! И дороже заплатил бы…  

    После Нижнеудинска движение армии шло параллельно железной дороге, по которой сплошной лентой тянулись чешские эшелоны. Чешские офицеры хорошо знали Каппеля по Волге и, в отличие от своих старших начальников, относились к нему с большим уважением. Узнав о состоянии Владимира Оскаровича, они предлагали вывезти его, гарантируя секретность и безопасность, давая место для сопровождающих его двух-трех человек.

    Немыслим был этот шаг! Оставить армию и вверить свою судьбу – кому?! Подчинённым труса и изменника Сырового, не соизволившего принять брошенный ему вызов?! С тем, чтобы разделить участь адмирала? Ответил категорично:

    - Я не оставлю армию в такой тяжелый момент, а если мне суждено умереть, то я готов умереть среди своих бойцов… Ведь умер генерал Имшенецкий среди своих, и умирают от ран и тифа сотни наших бойцов.

    Сознавая неизбежность этой перспективы, Владимир Оскарович решил собрать совещание с тем, чтобы назначить себе заместителя. Нужно было торопиться, пока голова не затуманилась бредом окончательно. Из всех командующих наибольшего доверия заслуживал генерал Молчанов. У этого человека ещё светилась Божья искра в глазах. Тем не менее, после продолжительного совещания решено было остановиться на кандидатуре генерала Войцеховского. На том же совещании, состоявшемся двадцать третьего января, Каппель утвердил план дальнейших действий армии: двигаться на Иркутск двумя колоннами, стремиться подойти к нему возможно скорее и постараться завладеть городом внезапно (внезапность, деморализующая противника всегда приносила удачу!), освободить адмирала, отнять золотой запас, после чего связаться с Семёновым, пополнить и снабдить армию, наладить службу тыла и занять боевой фронт западнее Иркутска.

    Два дня прошло с тех пор, и, изредка приходя в себя, Владимир Оскарович благодарил Бога, что успел отдать все последние приказания. Он сделал всё, что было в его силах. Вероятно, слишком мало. Вероятно, иной, более опытный и талантливый вождь, сделал бы больше. Но не оказалось иного, а свой путь Владимир Оскарович прошёл до конца, ни в чём не уклонившись от него. 

    - Пусть войска знают, что я им предан был, что я любил их и своей смертью среди них доказал это… - прошептал плохо слушающимися губами.

    Тело горело и сотрясалось ознобом. Перед глазами проплывали картины боёв, атак, в которые вёл он своих Волжан. А впереди – Иркутск! Как важны будут бои за него! Как понадобится там внезапность, неожиданность, смекалка… Иркутск! Если бы довести армию до него, взять его, освободить Александра Васильевича и других с ним арестованных – тогда умирать не страшно. А уходить на полпути мучительно было. Владимир Оскарович знал, как взять Иркутск. Не сомневался в успехе. Он разработал план и детально изложил его своему преемнику, но окончательный план мог быть решён лишь на месте. И решён быстро, без промедления, которое могло погубить всё дело. Справится ли с этим Войцеховский? Если бы самому… Если бы ещё чуть-чуть жизни! Чуть-чуть сил, чтобы хватило снова сесть на коня и повести армию в последний бой. Никакая боль не остановила бы! Всё бы превозмог! Хотя… Вот, уж и переоценил раз свои силы. Думал, что справится тренированное, закалённое тело с болезнью, а оно не выдержало. Оно – предало.

    Всё реже и реже являлось небо на смену бредовых кошмаров. На нём уже звёзды высыпали, месяц… Скрипели по снегу полозья саней, спешащих к ближайшей деревне. И проплыла счастливая грёза: Пермь, дом Строльманов, несущиеся сквозь ночь к сельской церквушки сани, а в ней возбуждённая, раскрасневшаяся, немного испуганная Ольга… Где она теперь? Жива ли? Увидеть бы напоследок родное лицо, услышать голос, попросить прощенья, что столько горя принёс ей, своей единственной… И её прощение почесть к любимых глазах. А не бывать тому! Ни её прощения, ни детей не услышать. Хоть бы их судьба пощадила… Их и – армию!

    - Господи, спаси армию… - стон-молитва вырвалась.

    Чьи-то руки опять несли в очередной дом, укладывали, укутывали, суетились вокруг.

    - Надо что-то делать!

    - Генерал совсем плох!

    - Пётр Сергеевич, рядом румынские и чешские поезда стоят.

    - Генерал отказался от их услуг…

    - Но хоть врача позвать! Там же врачи! Медикаменты!

    - Бегите за врачом!

    Румынского врача ждали собравшиеся у одра умиравшего Главнокомандующего офицеры, словно Бога. А тот руками развёл:

    - Если у вас один патрон в патроннике, а против вас вооружённый полк, то что можно сделать? – и чуть попятившись от убийственного тягаевского взгляда, докончил, как гвоздь в гроб вбил: - Крупозное воспаление лёгких. Одного уже нет, а от второго осталась лишь часть… Он умрет через несколько часов.

    Лучше бы самому умереть было! Да что умереть! Последний глаз отдал бы! Последнюю руку! Вышел Пётр Сергеевич, шатаясь, из душной избы, проводил глазами уносимого в румынский эшелон бесчувственного генерала, мысленно простился с ним.

    Смутную душу мою тяготит

    Странный и страшный вопрос:

    Можно ли жить, если умер Атрид,

    Умер на ложе из роз?

    Беспощадная судьба! Что за рок злой! Не кого-нибудь, а самых лучших, самых нужных похищала смерть… Она знала, к чьему сердцу протягивала свою ледяную руку. А Бог не отвёл… Три года кровавой каши, а что же Бог? Он в этой круговерти на чьей стороне был? Он же не стоял над схваткой! Нет! Он был на одной из сторон… Неужели на их? Чтобы заставить нас искупить какие-то страшные грехи?.. Но почему же искупительными жертвами должны были стать честные и чистые? Потому же, почему Христос был распят, а Варавва освобождён?

    Всё, что нам снилось всегда и везде,

    Наше желанье и страх,

    Всё отражалось, как в чистой воде,

    В этих спокойных очах.

    И, вот, сомкнула смерть спокойные очи, взгляд которых подчинял, гипнотизировал, внушал веру и возвращал мужество малодушным. И что же будет теперь? Без него? Тело не может жить без души, а армия без Каппеля!

    В мышцах жила несказанная мощь,

    Нега – в изгибе колен,

    Был он прекрасен, как облако – вождь

    Золотоносных Микен.

    Что я? Обломок старинных обид,

    Дротик, упавший в траву,

    Умер водитель народов, Атрид, -

    Я же, ничтожный, живу…

    Наградил Господь памятью! Сколько вызубрено было некогда строк для крепости её – ни одна не потерялась. Не забылась за безумные годы. Не выбили заученные строки громы боёв, не затупило памяти безумие творящееся вокруг. И твердил Тягаев сквозь зубы строфы, привычно пытаясь заглушить таким способом боль, утихомирить расшатанные нервы. Выдавливал каждое слово, чеканил по отдельности.

    Манит - прозрачность – глубоких – озёр,

    Смотрит – с укором – заря.

    Тягостен – тягостен – этот – позор –

    Жить – потерявши – Царя![1]

    Пётр Сергеевич бесцельно шёл вдоль стоящих на путях эшелонов. Их обитателей, сытых и благополучных «союзников» он ненавидел всем сердцем. Ненавидел больше, чем большевиков. Ненавидел со всей силой чувства, на которое ещё был способен.

    Эти мерзавцы смотрели из окон на муки умирающей армии, насмехались в лицо её воинам. Несколько дней назад едва не убил Пётр Сергеевич одного из таких подлецов. Откормленный чех сидел на ступеньках вагона, жуя хлеб с изрядным куском мяса. Нахально смотрел на идущих мимо голодных людей. Тягаев остановился. Чех, видимо, угадал голод во взгляде сутки не имевшего крохи во рту полковника, крикнул:

    - Хочешь есть? Я могу поделиться с тобой! Отдай мне свой пистолет! Он тебе всё равно больше не пригодится.

    - Таким, как ты, он не пригодится тем более, мразь, - отозвался Пётр Сергеевич, чувствуя, как закипают слёзы от унижения и бессилия перед этой тварью, которую даже пристрелить было нельзя, потому что подобный акт спровоцировал бы вооружённый конфликт с чехами.

    Чех выругался по-своему, швырнул недоеденный бутерброд на землю, как бросают кусок голодным псам, и ушёл в вагон. Тягаев схватился дрожащей рукой за пистолет, но удержался, чтобы не выстрелить негодяю в спину. В этот момент какой-то солдат с обезумевшим от голода лицом, как дикий зверь, бросился к брошенному куску.

    - Отставить! – хрипло гаркнул на него Пётр Сергеевич. – Не позорьте чести русской армии! Бросьте немедленно!

    Два испуганных глаза уставились на Тягаева. Солдат затряс головой, отползая назад и жадно глотая куски бутерброда:

    - Нет, господин полковник… Нет…

    Пётр Сергеевич наставил на него пистолет, с отвращением думая, с каким удовольствием наблюдают эту постыдную сцену чехи:

    - Брось или я тебя пристрелю!

    - Стреляйте, господин полковник! – солдат не то рассмеялся, не то зарыдал. – А хоть сыт буду! – и дожёвывал, словно боясь, что отнимут, вращая безумными глазами и отползая в сторону, елозил на коленях, подбирая крошки.

    - Встать! Встать, сукин сын!

    - Пётр Сергеевич, оставьте вы его! – подбежавший Алёша схватил Тягаева за руку. – Разве вы не видите, что этот человек обезумел?

    Пётр Сергеевич убрал пистолет. Слёзы гладом катились по лицу, и он не мог сдержать их от стыда за сумасшедшего солдата, от бессильной ненависти к чехам, от истощения собственных нервов…

    Чехи! Из-за них погибли семьи многих офицеров. Из-за них осталась в большевистском плену Надя, мысли о которой иглами пронзали сердце и мозг. Эти выродки человеческого рода жировали в тёплых вагонах, когда русская армия гибла на льду Кана, умирала от тифа и ран, устилала каждую версту мёртвыми телами. Несчастному солдату было, от чего сойти с ума. К концу пути запасы продовольствия истощились настолько, что приходилось есть падшую конину и смесь муки со снегом, из которой получался клейстер. Кончились спички, и не стало костров. Люди засыпали на снегу, и многим уже не суждено было проснуться. Нередки стали галлюцинации. Измученным людям грезились костры в непроглядных лесах, караваи ароматного хлеба. С криком бросались они во мрак тайги навстречу своим миражам, и тотчас становились добычей волков, чьи горящие, ожидающие поживы глаза всё чаще светились из-за кустарника, а вой леденил души.

    Во время похода едва не потерял Пётр Сергеевич друга. Как и многих изнемогшие и замёрзшие, Кромин в какой-то момент сел в снег, укутался в свою доху и уснул. Снег уже начал заметать Бориса Васильевича, когда Тягаев увидел его. Спешился, стал трясти за плечо:

    - Просыпайся, Боря! Чёрт тебя возьми, вставай!

    Кромин еле-еле мотал головой:

    - Не могу больше, не хочу… Оставь…

    Всё же кое-как растолкал его, заставил сесть на свою лошадь, сам пешмя пошёл. Так пообтерпелся к морозам за волжский поход и теперь, что в худой шинели и меховом жилете поверх выдерживал их. Бурку, что прежде от всех ветров надёжно защищала, отдал Дунечке, укрыл её, бесчувственную, ею… Вот ещё из всех мук тягчайшая была! Всякий час ждать, что подойдёт кто-нибудь, Колокольцев тот же, и сообщит, что… И ведь везло кому-то переболеть сыпняком в лёгкой форме! Вроде даже на холоде легче на поправку шли. Но это – кому-то… А уж кого Бог возлюбил, на того всё, как в яму, валится! Не легчало Дунечке. То вроде бы спадал жар, прояснялось сознание, а то опять горела вся, и бредила. И в бреду начинала петь… Звенел над тайгой чудный, но надломленный голос. В армии многие знали Евдокию Осиповну, сочувствовали и беспокоились о ней. Но никто и ничем не мог помочь! Только Бог. А Он – поможет?.. И надо бы верить, а изверилось сердце.

    - Полковник Тягаев?

    Пётр Сергеевич обернулся. Высокая фигура спрыгнула с подножки чешского вагона и быстро направлялась к нему. Этого чешского офицера Тягаев уже видел где-то. Ах да, Казань… А потом госпиталь в Омске. Вот же сводит судьба!

    - Майор Маринек, - чех приблизился и отдал честь. – Не узнали?

    - Отчего же? Узнал. Что вам нужно, майор? Если желаете предложить мне кусок хлеба за моё оружие, то не теряйте времени зря.

    - Я понимаю вашу предубеждённость в отношении нас, - Маринек помрачнел. – Поверьте, мне самому стыдно за поведение моих братьев и…

    - Стыдно? – Тягаев зло усмехнулся. – У подчинённых Яна Сырового ещё есть стыд? Поразительная новость! Я был уверен, что вы похоронили вашу совесть в одном гробе с полковником Швецем!

    - Господин полковник, я просил бы не оскорблять меня. Я всего-навсего следую приказам своего начальства, и не моя вина, что дело обстоит так, как оно обстоит.

    Пётр Сергеевич ухватил чеха за отворот его дорогой, тёплой шинели, тряхнул с силой:

    - Не ваша вина? Разумеется! Но не смейте говорить о стыде вы! Вы едете в классном вагоне с музыкой, вы не знаете мороза и голода, потому что вагоны ваши забиты нашей едой и вещами, награбленными по всей Сибири! Вы смотрите из своих окон на умирающих от голода и болезней людей и бросаете им куски хлеба, как псам, чтобы посмеяться их унижению! Вы обрекли на смерть тысячи людей! Беженцев! Женщин и детей! Когда вы, майор, ехали в своём уютном вагоне, они замерзали насмерть, потому что ваши отняли у них паровозы! И вы говорите, что вам стыдно?! Лжёте! Если бы у вас была совесть, вы бы вышли из своего вагона и пошли бы среди тех, кого ваши обрекли на смерть! Если бы вам было стыдно, вы бы поступили, как полковник Швец! Но вы спокойно продолжаете свой путь! Что ж, каждый сам за себя – это понятно. Но в таком случае, не смейте говорить о стыде вы, его потерявший!

    Маринек безмолвно выслушал гневную отповедь, затем произнёс глухо:

    - Я ничего не стану вам возражать, господин полковник. Я хотел вас только спросить об одном. Евдокия Осиповна с вами?

    Пётр Сергеевич отпустил чеха, ответил медленно:

    - Да, со мной. А что вам за дело до неё?

    - Скажите, с ней всё благополучно? Она здорова?

    - Нет, майор, Евдокия Осиповна тяжело больна! Как и половина наших бойцов и беженцев, она лежит в тифу. Вашими молитвами!

    Майор схватил Тягаева за руку:

    - Послушайте! Я могу устроить её в наш вагон! Ей будет обеспечен лучший уход! Клянусь, что наши врачи сделают всё возможное, чтобы она поправилась!

    - А потом вы сунете её в мешок и выбросите из вагона, чтобы не мешала?! – зло бросил Пётр Сергеевич, теряя над собой контроль.

    Маринек отступил на шаг, побледнел.

    - Господин полковник! – прошептал он подрагивающими от возмущения губами. – Я прошу вас прекратить оскорблять меня, вешая на меня чужие грехи! Я, может быть, виноват в том, что не застрелился от стыда, как полковник Швец, но более ни в чём! Я не заслужил подобных упрёков! Я бы вызвал вас на дуэль, если бы не понимал вашего положения…

    - Я бы с радостью принял ваш вызов! Только сомневаюсь, что подчинённые генерала Сырового ещё, действительно, способны защищать свою честь путём поединка!

    Майор сжал рукоять шашки, судорожно сглотнул, вымолвил глухо:

    - Я не брошу вам вызова даже после этих слов. Вы можете относиться ко мне, как угодно. Равно как и я к вам. Но сейчас это не имеет никакого значения. У нас есть с вами одно общее дело, ради которого я предлагаю на время забыть наши личные счёты.

    - У меня нет с вами никаких общих дел! И быть не может!

    - Всё же я прошу вас выслушать меня! Неужели вам так безразлична судьба Евдокии Осиповны?

    Пётр Сергеевич принудил себя подавить гнев, разрешил, скрепя сердце:

    - Говорите, майор.

    - Я знаю, господин полковник, что вы любите эту женщину. Я это понял ещё в первую нашу встречу. Тогда, в Казани. Не стану скрывать, что и я питаю к ней такое же чувство. Когда она жила в Омске, я пытался добиться её расположения, но потерпел полную неудачу. Она не обращала на меня ни малейшего внимания. Её сердце было занято. Как я понимаю, вами, моим счастливым соперником. Тем не менее, мне не безразлична судьба Евдокии Осиповны. Моё предложение вы уже знаете. Не спешите отказываться от него. Давайте рассудим спокойно. Вы в настоящее время ничем не можете ей помочь. Если она погибнет, разве вы не будете проклинать себя за это всю жизнь? А я смогу помочь ей. Тепло, хороший уход сделают своё дело. Лишь бы не было поздно! Понимая ваши опасения, я даю вам слово, что не воспользуюсь своим положением, ни в чём не пойду против воли Евдокии Осиповны. Если она по выздоровлении пожелает вернуться к вам, я не стану ей препятствовать. Я хочу лишь спасти её жизнь и больше ничего. Решайтесь, господин полковник!

    Давно не приходилось принимать столь мучительного решения! Своими руками отдать Дунечку этому чеху? Немыслимо! Оставить её в обозе? В этих чудовищных условиях, которых и более сильный организм может не выдержать? А если она не вынесет их? И тогда вся вина падёт на его, Тягаева, плечи – что не уберёг, не смог позаботиться сам, и не позволил другому. Но где гарантия, что этот другой не обманет?

    - А какова цена вашему слову, майор? Как я могу ему верить? Ваше командование давало слово Верховному Правителю и предало его!

    - Я не моё командование, - сухо отозвался Маринек. Он извлёк из ножен клинок дорогой работы, поцеловал его: - Эта сабля принадлежала моему отцу, господин полковник. Я клянусь вам его памятью и призываю в свидетели Господа Бога, что никогда не нарушу моего обещания.

    Эта клятва чести убедительно звучала. Как ни презирал Пётр Сергеевич чехов, но всё же не верилось, чтобы все они лишились совести настолько, чтобы такими клятвами бросаться.

    - Решайтесь, господин полковник! Разве жизнь Евдокии Осиповны не дороже наших распрей?

    - Хорошо, майор, - всё ещё борясь с собой, произнёс Тягаев. – Я приму ваше предложение, но с одним условием. Кроме Евдокии Осиповны, вы возьмёте с собой ещё двух человек.

    - Господин полковник, вы режете меня без ножа! Надо мной ведь стоит начальство! Я не могу взять ещё двоих!

    - Тогда нам не о чем разговаривать, - Пётр Сергеевич круто развернулся.

    - Постойте! Я могу взять одного!

    Что ж, хоть так… Вернувшись в лагерь, Тягаев отыскал Кромина и рассказал ему о предложении чеха. Необходимо было посовещаться с кем-то, хоть отчасти разделить груз принимаемого решения.

    - Что ты думаешь, Боря? Согласиться?

    - Думаю, это лучшее решение, - подумав, сказал Борис Васильевич. – Чехи, конечно, подлецы, но думаю, что твой Маринек слово сдержит. А Евдокия Осиповна не перенесёт дальнейшего похода, я говорил с врачом. У неё уже лёгкие тронуты, понимаешь? Если запустить, то уже ничто не спасёт. У нас нет выхода.

    - Боря, поезжай с ней! – попросил Пётр Сергеевич. – Они могут взять ещё одного человека.

    - Нет, - отрезал Кромин. – Если хочешь, поезжай сам.

    - Я не могу бросить армию!

    - А я не могу укатить с чехами, не дойдя до Иркутска! Довольно и того, что я уехал с твоей belle dame из Омска, хотя обязан был остаться с адмиралом! Ты хочешь, чтобы я пошёл на это вторично? Никогда! 

    - Тогда поедет Колокольцев, - решил Тягаев.

    - Проку от него…

    - По крайней мере, она бы была довольно таким решением. Была бы рада, что явилась возможность помочь её протеже.

    Сашу Колокольцева долго уговаривать не пришлось. Ещё слабый от болезни, понимающий свою полную бесполезность для армии и преданно любящий свою спасительницу, этот юноша с готовностью согласился ехать с нею. На том и сговорились.

    В этой суете прошла ночь. Уже засветло, простившись с не приходящей в сознание Евдокией Осиповной и вверив её заботе майора Маринека, Тягаев возвращался в лагерь. Навстречу тянулся обоз, брели заспанные, мрачные, необычайно притихшие люди. На глазах многих Пётр Сергеевич заметил слёзы. Завидев шагающего с лошадью на поводу Кромина, спросил его, уже догадываясь об ответе:

    - Что-то случилось, Боря?

    - Только что сообщили из Утая. Генерал Каппель скончался, - откликнулся Борис Васильевич и опустил голову.

    - Осиротели мы, Пётр Сергеевич, - с тоской прибавил подошедший Панкрат. – О-си-ро-те-ли… - протянул ещё по слогам, словно проверяя самого себя.

    Ждал Тягаев этой вести, а всё-таки поразила она, оглоушила. Всё-таки огоньком потухающей лампады теплилась в глубине души надежда на чудо. Но, вот, и этот последний живой огонёк растоптан был. Не стало последнего рыцаря, вождя, способного поднять за собой даже мёртвых. Сколько раз выводил он своих людей из безнадёжных положений, а себя уберечь не смог! Ушёл именно тогда, когда так был нужен! Ушёл, отдав всё до последнего вздоха Родине, ради которой пожертвовал всем, которой служил так самоотреченно, так свято, как, может быть, лишь древние воители способны были служить… Он, деливший все тяготы своей армии, всегда шедший впереди неё, был так им подобен! И что-то теперь станет с армией? Как перенесёт она утрату своего вождя, на котором сосредотачивала все надежды, всю веру свою? Можно ли жить, если умер Атрид?..

    - Господи, ну, по-че-му?! – Пётр Сергеевич уткнулся лицом в тёплую шею лошади и заплакал.

     

     


    [1] Стихи Н.Гумилёва

     

    Категория: История | Добавил: Elena17 (26.01.2018)
    Просмотров: 664 | Теги: россия без большевизма, Елена Семенова, белое движение, даты
    Всего комментариев: 0
    avatar

    Вход на сайт

    Главная | Мой профиль | Выход | RSS |
    Вы вошли как Гость | Группа "Гости"
    | Регистрация | Вход

    Подписаться на нашу группу ВК

    Помощь сайту

    Карта ВТБ: 4893 4704 9797 7733

    Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689

    Яндекс-деньги: 41001639043436

    Наш опрос

    Оцените мой сайт
    Всего ответов: 2031

    БИБЛИОТЕКА

    СОВРЕМЕННИКИ

    ГАЛЕРЕЯ

    Rambler's Top100 Top.Mail.Ru