Вопреки мнениям об огромном размахе арестов детей в Ленинске-Кузнецком (от 60 до 160 чел.) репрессиям подверглось менее 15 несовершеннолетних, но этого количества оказалось достаточно, чтобы слухи о массовых арестах школьников широко распространились, выйдя за пределы города. Молву подогревали ночные допросы школьников чекистами, а также достоверный арест 10-летнего мальчика и девочек-подростков. Возможно и то, что часть детей задерживалась на короткое время без оформления документами. Широкой огласке событий в шахтёрском городке способствовали как эффективный тюремный «телеграф», так и перевод части арестованных детей в другие тюрьмы.
Первые аресты в Ленинске-Кузнецком были проведены 5 апреля 1938 г. и коснулись шестерых: вора-рецидивиста (чекисты называли его также убийцей) с четырьмя судимостями С.О. Балуева-Клюева, 1916 г. р.; А.Г. Курбатова, 1923 г. р.; исключённого из школы за воровство П. Паршина, 1923 г. р.; исключённого из школы за хулиганство Д.А. Коромыслова, 1923 г. р.; шахтного кучера И.М. Баранова, 1918 г. р.; учащегося школы горнопромышленного ученичества Ф.П. Шутова, 1921 г. р. По их показаниям с 16 по 18 апреля чекисты арестовали ещё 11 чел., в основном школьников, из которых шестеро были моложе 16 лет, а один – взрослый судимый вор Е.С. Старцев, 1901 г. р. В этой группе и находились дети 10-12 лет. По приказу начальника УНКВД 26 апреля были освобождены 6 чел. под подписку о невыезде, под стражей оставлены 10 чел., в т. ч. П. Паршин, Бузылев, 1923 г. р., Кабанов, 1922 г. р. Этой десятке были предъявлены обвинения по ст. 58-2-8-11 УК как участникам контрреволюционной диверсионно-террористической повстанческой организации[1].
Новый начальник УНКВД И.А. Мальцев придавал «детскому делу» большое значение. Он затребовал его к себе и 23 июня 1938 г. возвратил на доследование, недовольно указав, «что "следователи” забыли самое главное – дать политическую окраску дела, установить вражескую работу фашистско-троцкистской агентуры среди учащейся молодежи»[2]. Под диктовку следователей 22-летний Балуев-Клюев, сделанный одним из организаторов «контрреволюционной организации», показывал: «…Находясь в лагерях и имея общение с заключенными за контрреволюционные преступления, последние в беседах со мной прививали мне ненависть к Советской власти… против вождей партии и государства. Эта почти повседневная связь с антисоветским элементом… положила во мне контрреволюционные закривления, и я по выходе из лагерей встал на путь проведения антисоветской деятельности». 12-летнему Вите Логунову чекисты сначала записали прямое обвинение в контрреволюционной работе по заданию организации, но потом формулировка оказалась смягчена: «…контрреволюционное преступление совершил, не придавая должного значения и как малолеток был вовлечен… под силой угроз…» В связи с этим Логунова освободили «за маловажностью состава преступления»[3]. Следователи, подгоняемые Луньковым, очень старались (как цинично показывал суду ветеран ВЧК-НКВД А.И. Белоусов, детей допрашивать было легко), однако многообещающее дело не успело дойти до суда. Савкин на процессе утверждал, что оно затянулось, так как долго путешествовало из Кузбасса в Новосибирск и обратно[4].
В сентябре «детское дело» оказалось в военной прокуратуре СибВО и надолго там застряло. Весной 1938 г. центральные власти обратили внимание на массовые аресты и осуждения ни в чём не повинных людей милицейскими тройками по обвинению в принадлежности к преступному и «социально-вредному» элементу. В некоторых регионах Сибири (например, Алтайском и Красноярском краях, Новосибирской области) целый ряд милицейских начальников был осуждён трибуналами за неразборчивые аресты граждан в рамках огромных лимитов на изъятие криминальных лиц. Отягчающим обстоятельством для милиционеров г. Рубцовска Алтайского края стало содержание под стражей 12-летнего мальчика, для сотрудников Черногорского РОМ УНКВД по Красноярскому краю – арест и осуждение в качестве «деклассированного элемента» восьми 14–15-летних подростков[5]. Возможно, учитывая эти обстоятельства, вр. и. д. военного прокурора Киреев не рискнул направить дело в суд. Быстро же вернуть его чекистам в связи с неудовлетворительным качеством расследования было достаточно опасно для самих прокуроров – так, 24 сентября 1938 г. в Новосибирске был арестован исполнявший обязанности прокурора войск НКВД Западно-Сибирского округа М.М. Ишов, успевший привлечь к ответственности за фабрикацию дел, в т. ч. на «социально-вредный элемент», целый ряд чекистов и милиционеров[6].
Тем временем часть свидетелей отказалась от показаний. Например, Аникеева заявила: «Случаев срыва учениками плакатов, лозунгов и портретов вождей… равно как и [случаев изображения] фашистских знаков, я не наблюдала, и если это записано от моего имени в моих показаниях от 17 апреля 1938 г., то это не соответствует действительности и таких показаний я не давала. О том, что такие слухи были, я слышала со слов учителей»[7]. Прокурор Киреев колебался почти два месяца и лишь 11 ноября 1938 г. постановил возвратить дело на доследование – с предложением освободить малолетних Кабанову и Паршина, а Курбатову, Бузылеву и Сарафанову предъявить обвинение по «хулиганской» ст. 74 УК. При этом военюрист 2-го ранга Киреев предложил всем остальным вменить ст. 58 (пункты 8, 10, 11) через соучастие, выбросив обвинение в повстанческих намерениях, но оставив организованный террор и антисоветскую агитацию, что, естественно, нарушало закон от 7 апреля 1935 г. Затем были освобождены Ковтюх и Кудрявцев, а суду в итоге подлежали четверо: С.О. Балуев-Клюев, П.В. Башарин, 1919 г. р. (вор, вместе с Кудрявцевым и Ковтюхом, по заданию Балуева-Клюева, срывал портреты вождей, революционные лозунги и плакаты, «писал на стенах, заборах антисоветские выражения», распространял среди детей контрреволюционные анекдоты и частушки, лично избивал пионеров и комсомольцев); Е.С. Старцев (воровал, содержал притон, рассказывал детям антисоветские анекдоты, 12 декабря 1937 г. в присутствии школьников, нецензурно выражаясь, разорвал портрет Ленина); А.Г. Курбатов (имел три привода в милицию, избивал пионеров, ранил школьницу ножом, срывал революционные лозунги и плакаты)[8].
После совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. массовые аресты были прекращены; начался процесс выявления «врагов» и «перегибщиков» среди чекистско-прокурорских и партийных работников. В этом же ноябре оказались арестованы первый секретарь Новосибирского обкома ВКП(б) И.И. Алексеев и бывший начальник УНКВД Г.Ф. Горбач. Обком, получив сведения об арестах школьников в Кузбассе, провёл (возможно, по указанию Москвы) расследование инцидента. В Ленинск-Кузнецкий отправились видные законники: прибывший из Москвы помощник Главного военного прокурора Дорман и заместитель облпрокурора Зайцев. Во время бесед с прокурорами все дети отказались от признаний. На вопрос, что такое фашизм, кто такие фашисты и где их дети видели, малолетние арестанты отвечали: «фашистов мы видели в кино, на экране, они ходят в белых шапочках». Относительно встреч с троцкистами и бухаринцами ответ был конкретней: «таких мы видели в тюрьме, где мы сами вместе с ними сидели». Про участие в организации дети поясняли: «А вот если Гришка Мишку ударил где-нибудь или толкнул его, или галстук пионерский потуже затянул – значит мы состояли в организации»[9].
В подготовленной новосибирским облуправлением НКВД 23 декабря 1938 г. справке об оперативно-следственных мероприятиях Ленинск-Кузнецкого ГО НКВД по делу «группы, проводящей уголовную и антисоветскую деятельность среди учащихся школ» города, поддерживалась версия следствия и говорилось, что по «ряду школ хулиганские выходки со стороны учащихся принимали форму… прямых антисоветских проявлений, а отдельные школы в этом отношении оказались явно неблагополучными». Так, в школе № 4 после октябрьских торжеств 1937 г. из классной комнаты, где занимались шестиклассники, исчезли портреты Ленина и Сталина, которые «после вывешены обратно с выколотыми глазами и обрезанными ушами». В школе № 3 второклассник Климов во время беседы о том, как «контрреволюционная троцкистская группа хотела физически уничтожить руководителей партии и правительства», заявил: «Сталина убьют и Советской власти не будет». Справка, подписанная руководством УНКВД, отмечала распространение среди учеников хулиганства и пьянства, случаи избиения школьников, угрозы учителям[10].
В то же время авторы чекистской справки признавали, что показания обвиняемых несовершеннолетних «записывались в формулировках, недоступных их пониманию». Виновными объявлялись начальник Ленинск-Кузнецкого ГО НКВД А.Г. Луньков и его помощник А.И. Савкин[11]. Из этой информации и исходило бюро обкома, рассмотревшее «детское дело». 27 декабря 1938 г. оно постановило исключить из партии и отдать под суд Лунькова, Савкина и исполнявшего обязанности горпрокурора Р.М. Клиппа. Оперуполномоченный А.И. Белоусов увольнялся из НКВД, а бывший горпрокурор Максимов – из органов прокуратуры. Начальнику СПО УНКВД Пастаногову, курировавшему дело, был объявлен выговор с занесением в личное дело «за безответственное и непартийное отношение к своим обязанностям»; аналогичное взыскание получил и. о. начальника 9-го отдела УНКВД Е.Ф. Дымнов, бывший заместитель Пастаногова. Вопрос об ответственности участвовавших в следствии работников СПО областного аппарата М.И. Носова и Миронова был передан в первичную партийную организацию (Носова вскоре уволили из «органов»). Начальнику управления НКВД И.А. Мальцеву бюро указало «на допущенную им политическую ошибку… дал совершенно неправильное указание ГО НКВД о политизации дела и утвердил постановление о направлении дела в суд»[12] (перед тем Мальцев посылал в Ленинск-Кузнецкий доверенного человека изъять свою директиву о политизации дела, но Луньков успел её скопировать и она послужила важной уликой; Мальцев был арестован 25 января 1939 г.).
Можно думать, что в Новосибирске (а очень возможно и в Москве) знали о широком недовольстве жителей Ленинска-Кузнецкого арестами детей. Также логично предположить, что в аппарате ЦК ВКП(б) предварительно согласовали с новосибирскими властями формулу постановления бюро. Характерно, что бюро во главе с исполнявшим обязанности секретаря обкома Г.А. Борковым не ограничилось направлением своего постановления Л.П. Берии и А.Я. Вышинскому, постановив «просить ЦК ВКП(б) разрешить обсудить настоящее постановление во всех первичных парторганизациях рай- и горотделов НКВД, районных и городских прокуратур и парторганизациях облУНКВД и областной прокуратуры». Обсуждался ли этот документ чекистами, сведений нет, но известно, что пока Мальцев оставался начальником УНКВД, он не позволял арестовать Лунькова, и последний оказался взят под стражу неделю спустя после ареста Мальцева[13].
Уже 2 января 1939 г. Вышинский направил Сталину записку о нарушениях законности чекистами Ленинск-Кузнецкого ГО НКВД и работниками облпрокуратуры. На следующий день Сталин ответил Прокурору СССР: «Необходим открытый суд над виновниками». Но уже неделю спустя вождь, восстанавливая реноме чекистов, разослал на места свою знаменитую телеграмму о разрешении работникам НКВД пытать арестованных[14]. Тем не менее судебный процесс состоялся. Он прошёл в Новосибирске с 20 по 22 февраля 1939 г., причём о дате его начала и месте проведения «Советская Сибирь» объявила 17 февраля, огласив фамилии подсудимых, место работы и общую формулу обвинения: «грубейшие нарушения социалистической законности при ведении следствия» (аресты детей не упоминались). Председательствовал на судебных заседаниях бригвоенюрист Г.Н. Кулик, обвинение поддерживал военный прокурор СибВО бригвоенюрист И.К. Лиховидов; четвёрку обвиняемых защищали два адвоката. Первые две публикации занимали скромное место на последней странице газеты, но итоговый материал с подробным изложением речи военного прокурора занял пять из шести колонок последней страницы номера за 24 февраля. Среди зрителей была делегация школьных работников из Ленинска-Кузнецкого. По воспоминаниям учительницы Э.Б. Луговой, лишь милицейская охрана спасла обвиняемых от самосуда со стороны толпы многочисленных зрителей, разгневанных как обстоятельствами фабрикации «детского дела», так и циничным поведением подсудимых[15].
Публикация материалов процесса была строго дозирована и не давала возможности получить информацию о вине более значительных лиц, нежели трое провинциальных чекистов и прокурор. О многочисленных настоящих хулиганах и поножовщине также не было сказано ни слова, напротив, анонимный автор репортажей умильно восклицал: «В Ленинск-Кузнецке, как и по всей Советской стране, счастливые советские школьники любят дружить… веселиться, ходить друг к другу, беседовать, совместно читать книги, посещать кино». Чекисты выставлялись только как сверхбдительные карьеристы, предъявлявшие детям 10–12 лет обвинения в политических преступлениях, что дискредитировало сами органы НКВД. Цитировались слова Лунькова, что «он чуть ли не каждое дело квалифицировал как контрреволюционное», и его признание, что обвиняемые арестами детей «объективно сыграли на руку врагам народа»[16].
Автор репортажей поднимался до высокого обличительно пафоса: «Достаточно было получить одну-две жалобы о хулиганских поступках какого-нибудь школьника, как Савкину уже мерещилось громкое контрреволюционное дело. […] Неусыпное око Савкина зорко следит за всякой дружбой детей, чтобы, получив сигнал, обвинить 12-летнего школьника В. Логунова в создании "антисоветской организации”, в "терроре” педагогов, пионеров. Достаточно было обнаружить у 2–3 детей перочинные ножи, как детям предъявляется тягчайшее преступление, предусмотренное статьей 58-8…»
Также Савкин обвинялся в том, что проникал «инкогнито в школы Ленинска» и вёл «допросы детей в отсутствие педагогов с грубейшим нарушением законов, учиняя подписи на протоколах через 2–3 дня»; его же постоянные «провалы в памяти» сопровождались в газетном материале саркастическими комментариями. На вопрос, каким образом В. Логунову могло быть предъявлено обвинение в вербовочной и организаторской деятельности в 1935 г., когда мальчику было 9 лет, Савкин ответил, что не помнит, «как могла втереться в составленный мною документ эта ошибка», а объясняя, отчего первоначальные 60 детей-антисоветчиков превратились в 160, сослался на вероятную ошибку машинистки. На вопрос прокурора: «Можно ли квалифицировать проступки детей как контрреволюционные, ведь военная прокуратура прекратила дело за отсутствием состава преступления?» чекист откровенно заявил: «Я знал только одну статью – 58 и под эту статью подводил все преступления». Газета негодовала по поводу того, что подсудимые, стараясь уйти от ответственности за фабрикацию следственных материалов, пытались свести дело только к нарушению буквы закона от 7 апреля 1935 г.[17]
«Советская Сибирь» давала чекистам резкие характеристики, которые позволяли читателям почувствовать технологию фальсификации: «Савкин – душа и организатор провокации, Луньков – его вдохновитель и руководитель. Слепо, по-чиновничьи выполняя любое поручение, данное ему, Луньков не останавливается перед тем, чтобы сгустить краски, дать делу "политическую окраску” Делается это быстро, в один присест. Савкин приносит десятки протоколов допросов, пишет донесения, а Луньков, не читая многих документов, утверждает их»[18]. Здесь уместно вспомнить, что, исполняя осенью 1937 г. обязанности начальника Куйбышевского оперсектора УНКВД НСО, Луньков, согласно его показаниям 1950-х гг., утверждал многочисленные постановления об арестах и обвинительные заключения «в большинстве своем не читая их»[19].
Об А.И. Белоусове говорилось, что это «залгавшийся, страшно развязный обер-мастер провокации», дающий показания «с удивительным спокойствием». На вопрос прокурора: «Значит дети сидели в тюрьме восемь месяцев напрасно?» чекист цинично бросил: «А мне-то что!» Прокурор привёл факт ночного допроса Белоусовым 10-летнего Володи, признавшегося, что состоит в фашистской террористической организации с 1935 г., т. е. с семилетнего возраста. Также отмечалось, что в документах следствия и сообщениях в инстанции возраст преступников сознательно не указывался (это говорит о том, что количество арестованных детей могло быть несколько большим, чем можно видеть из известных документов; к сожалению, единственная известная нам публикация следственных материалов «детского дела», предпринятая Б. Антоновым, носит очень ограниченный характер). Газетные материалы дают информацию о том, что под арестом находились и девочки. Свидетельница Красильникова показала, что «ученица А. из школы № 3 и до ареста не была замечена в антисоветских поступках, освобожденная из-под ареста… учится сейчас хорошо, поведение у ней хорошее»[20].
В большой речи государственного обвинителя первая половина относилась к описанию подвигов органов ВЧК-НКВД, которые, разумеется, не могли нести ответственность за преступления обвиняемых, дискредитировавших социалистическую законность: «Савкин и Белоусов с невиданной легкостью при допросах детей превращали невинную детскую рогатку для стрельбы по воробьям в грозное орудие, потрясающее государственные основы». Повторяя классическую для всех обвинений по адресу провинившихся неразборчивым террором чекистов претензию, что благодаря репрессиям в отношении невиновных ответственности избегали настоящие враги, прокурор заявил, что чекисты Ленинска-Кузнецкого не выявляли действительных врагов, действовавших за спинами детей. Получалось, что антисоветский заговор существовал, только в него входили взрослые, оказавшиеся при этом безнаказанными.
Пообещав, что «мы и впредь будем вести беспощадную борьбу со всеми нарушениями закона, от кого бы они ни исходили», обвинитель затребовал для прокурора Клиппа, механически дававшего санкции на аресты, и Белоусова по 5–6 лет заключения, для Лунькова – 8 лет и для Савкина – 10, а также предложил осудить как участника фабрикации «детского дела» свидетеля М.М. Шапира. Адвокат Фомичев заявил, что Савкин и Белоусов – слепые исполнители, которые действительно могли не знать закона от 7 апреля 1935 г., и к ним следует проявить снисхождение. Защитник Воскобойников, повторив довод о слепой исполнительности, указал, что Луньков ранее работал честно, а Клипп лишь недолгое время исполнял обязанности горпрокурора. Цитируя адвоката, просившего смягчить наказание Лунькову и Клиппу, газета словом «якобы» выразила своё отношение к его доводам: «были якобы слепыми исполнителями данных им указаний» (вероятно, во время процесса Луньков ссылался на директивы управления НКВД, что, конечно, было опущено в репортажах, где, напротив, говорилось о преступном введении Луньковым вышестоящих инстанций в заблуждение).
Огласив вечером 22 февраля 1939 г. приговоры за злоупотребление служебным положением (Савкин – 10 лет, Луньков – 7, Белоусов и Клипп – по 5 лет заключения; без поражения в правах, но с лишением званий), военный трибунал пограничных и внутренних войск НКВД Западно-Сибирского округа также постановил привлечь свидетеля М.М. Шапира в связи с «детским делом» к уголовной ответственности по ст. 193-17 УК[21]. По всей видимости, Шапир избежал серьёзного наказания, ибо на 1940 г. являлся начальником отдела кадров Красноярского машиностроительного завода[22].
Судьбы осуждённых фигурантов, очевидно, не слишком сильно отличались. Традиционно Фемида была благосклонна к проштрафившимся работникам «органов». Нам неизвестно, сколько провели за решёткой начинавший свою чекистскую службу в 1921 г. Белоусов и боявшийся чекистов прокурор Клипп. Вряд ли они отбывали срок полностью, ведь более серьёзно наказанные их подельники не задержались в заключении. Луньков был амнистирован по ходатайству НКВД СССР в декабре 1941 г. и в марте следующего года в составе отряда «Местные» под командованием С.А. Ваупшасова оказался заброшен в Белоруссию. Являясь начальником штаба отряда, капитан Луньков (под фамилией Лось) в сентябре 1943 г. за «образцовое выполнение заданий правительства по охране государственной безопасности в условиях военного времени» был награждён орденом Отечественной войны 2-й степени и вскоре представлен к награждению орденом Красного Знамени. Вернувшись не позднее 1944 г. в Сибирь, Луньков работал в Томском ГО НКГБ, был восстановлен в членах партии и в 1949 г. оказался утверждён заведующим отделом планово-финансово-торговых органов Томского горкома ВКП(б). В 1956 г. бывший чекист работал старшим диспетчером завода в закрытом атомном г. Томск-7 (ныне Северск) Томской области[23]. А.И. Савкин в годы войны также был освобождён и отправлен на фронт, где военный трибунал 16-й литовской стрелковой дивизии в июле 1943 г. снял с него судимость. В 1956 г. Савкин руководил отделением связи с. Красный Яр Колыванского района Новосибирской области[24].
Восприятие современниками и позднейшими исследователями уникальных и довольно откровенных материалов провинциальной сибирской газеты, проливавших свет на механику Большого террора, оказалось не вполне адекватным. Искажённая рецепция повлияла на значительное преувеличение в литературе масштабов репрессий в ходе «детского дела». Наша работа отнюдь не исчерпывает вопросов, которые следует задать и по поводу дела, и относительно последовавшего суда над его виновниками. Будучи единственным в своём роде, открытый процесс над чекистами Кузбасса нуждается в дальнейшем изучении. Неизвестные пока документы спецслужб как Кемеровской и Новосибирской областей, так и Лубянки в будущем помогут дополнить и уточнить сведения о потайных приводных ремнях и деталях «детского заговора», осветить связанные с ним эпизоды.
[1] Там же. Д. 66. Л. 18, 21.
[2] Там же. Л. 22.
[3] Антонов Б. Заговор детей... С. 71.
[4] Советская Сибирь. 1939. 22 февр. С.4; 23 февр. С. 4.
[5] Тепляков А.Г. Машина террора... С. 402–403.
[6] Ишов М. Годы потрясений // Расправа: прокурорские судьбы. М., 1990. С. 193–306.
[7] Антонов Б. Заговор детей... С. 72, 74.
[8] ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 66. Л. 26.
[9] Советская Сибирь. 1939, 24 февр. С. 4.
[10] ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 66. Л. 11, 13.
[11] Там же. Л. 22.
[12] Тепляков А.Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД в 1936–1946 // Минувшее. Историко-литературный альманах. Вып. 21. М: СПб., 1997. С. 257, 260.
[13] ГАНО. П-4. Оп. 34. Д. 67а. Л. 28–29; Д. 74. Л. 79 об.
[14] Лубянка. Сталин и НКВД–НКГБ–ГУКР «Смерш». 1939 – март 1946 / Архив Сталина. Документы высших органов партийной и гос. власти. М., 2006. С. 9, 562.
[15] Антонов Б. Заговор детей… С. 72.
[16] В Военном трибунале. Судебный процесс над злостными нарушителями социалистической законности // Советская Сибирь. 1939. 22 февр. С. 4.
[17] Там же.
[18] Там же.
[19] Белковец Л.П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х – 1930-е годы). М., 1995. С.227–228; АУФСБ по НСО. Д. П-8139. Л. 300–304.
[20] Советская Сибирь. 1939. 24 февр. С. 4.
[21] Там же.
[22] Архив УФСБ по НСО. Д. П-4102; П-5425. Т. 1; Д. П-14452. Т. 4; Д. П-18812; ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 74. Л. 78. В литературе приведены неоткомментированные показания видного чекиста Я.А. Пасынкова с ложной информацией о смерти Шапира в 1947 г. – См. Без грифа «секретно» / Сост. И.Н. Кузнецов. Новосибирск, 1997. С. 140.
[23] Архив УФСБ по НСО. Д. П-2553; Д. П-4510; Д. П-8139; ЦДНИТО. Ф. 607. Оп. 1. Д. 150. Л. 8; Д. 1093. Л. 11. Отметим, что осуждённый предшественник Лунькова И.Ф. Золотарь в 1942 г. был амнистирован и возвращён в НКВД–НКГБ.
[24] Архив УФСБ НСО. Д. П-3480. Т. 2. Л. 320; Д. П-4436. Т. 2. Л. 263, 264; Д. П-11210. Т. 2. Л. 31. |
