К исходу осени все затихло, и в Москву начали постепенно возвращаться жители. Они встретили на своих пепелищах большой недостаток в продовольствии и нужных вещах к обзаведению начального хозяйства, и эта общая потребность повсюду стала известна. Я решился просить у родительницы позволения ехать мне с Михайлом в Москву с товарцем. Долго не соглашалась, наконец отпустила. На двести рублей своих купили, да на триста одолжились сапогами, чулками, рубашечным холстом, мелочью для обихода чернорабочих людей. В шесть дней наш обоз благополучно доехал и остановился на постоялых дворах у Креста. Наутро же явились покупатели, и разом все начисто разобрали. Получив деньги с хорошею пользой, пошли смотреть Москву. Крайняя часть, где мы пристали, не имела почти признаков разорения, но когда пошли дальше за Сухареву внутрь, повсюду опустошение. В самом Городе Китае ужасно было глядеть: обгорелые дома, развалины, без стекол окна, везде по лавкам пустота. А как увидели разрушенный Кремль, дрогнуло сердце и слезы полились ручьями. За полтора-два года с покойным родителем я видел Кремль во всей его красе!
В тот же вечер мы отправились домой. Матушка чрезвычайно обрадовалась нашему возвращению и удаче, когда, сосчитав деньги, увидела пользы за всеми расходами более двухсот рублей наличными, я же был в настоящем самоуслаждении. Но когда рассказал ей виденное, все мы навзрыд заплакали и забыли полученные барыши...
Однако корысть всегда останется для людей приманкой. Через месяц мы пустились по той же дорожке, с тем же запасцем, только на этот раз не согрешили выгодною продажей, а едва кое-как выручили свои деньжонки, даже с небольшим убыточком, потому что нашего товару было навезено из разных мест видимо-невидимо. В Москве же уже начиналась жизнь и заметное движение. А как помещения, по недостатку еще жителей, были очень дешевы, то можно было с небольшим капитальцем приискать местечко для торговли. Стоило только завести где-нибудь возле рынка сбитенную лавочку. Такая пришла мне мысль в голову, и денег на это своих хватило бы, Михайло же наш был в старину сбитеньщиком и готовил его на славу.
С этою мыслью я и уехал в село. Подумал, подумал. Михайло одобряет, говорит: «С тобою пойду на это дело»; решился сказать матушке. Она ужасно осердилась, закричала, что я с ума сошел, и запретила поминать о такой глупости, приказав: «Дед твой и отец здесь вели торговлю, веди и ты».
Был у меня тогда один любимый товарищ, Никита, немножко постарше меня; вместе мы учились у Ивана Петровича, и по праздникам он всегда приходил к нам поиграть, сказку почитать. После отказа матери я рассказал ему свой московский план. Он сметил это дело, возьми да скажи своему отцу. Тот понял. И отправился Никита с отцом в Москву, дорогой наняли они в одном селе сбитеньщика, а недели чрез две открыли на Моховой лавочку. Чрез месяц отец Никиты возвратился: привез мне спасибо за совет. Чрез год навернул на село Никита: привез сайку, пряников и говорит по секрету, что у него теперь три тысячи рублей. Взял с собою брата (их было трое сынов у отца), того поставил в сбитенную, сам открыл бакалейную, и эти два брата (Лебедевы по фамилии) лет в десять нажили сто тысяч, выкупились на волю, женились, к тридцатому году имели большой капитал и два каменных дома. В первую московскую холеру[39] вся семья их вымерла.
Когда доходили до нас слухи, что Никитушка богатеет, я не досадовал, напротив, в душе гордился, что план мой и совет пошли ему впрок, и доволен был тем, что получал от него письма, иногда кое-какие подарки. Сам же я все проживал в селе Великом, торгуя льном и пряжей на копейки, больше по окрестным селам. Лошадки не на что было купить, поэтому я пешочком ходил себе по базарам и ярмаркам в окружности. Что где успеешь купить, там и продашь, что возьмешь барыша, с тем и возвратишься в село. Труды мои были тяжкие, а едва хватало на наше пропитание с матерью.
Время идет, впереди нет ничего. Этак в году восемьсот семнадцатом родительница стала намекать на женитьбу. «Ты, — говорит, — на возрасте, я нездорова, домик у нас порядочный, дадут невесту богатую».
Не хотелось мне огорчать мать отказом, попросил я только, чтобы позволила мне пред тем сходить пешочком в Москву, помолиться угодникам, может и найти что полезное. Родительница на этот раз как-то скоро согласилась меня отпустить. Думка же моя была та, что теперь Никита разжился: неужели не одолжит мне на мою торговлю рублей триста или двести хоть на один годок? Я бы с этими деньгами нашел дело.
В такой надежде прихожу в Москву, отыскиваю приятеля, смотрю: Никита уж не тот. Поздоровался, однако, позвал в трактир, напоил с дороги чайком, расспросил о житье моем, как и что. Я откровенно говорю: «Живем по-прежнему, трудов много, денег мало, почти что ничего. Будь у меня в руках сотня-другая, можно бы и в селе нажить копейку, а то и всего в обороте рублей с полсотни. На них чего купишь? Возьмешь барыша рубля три, да и бежишь с этим за тридцать верст домой».
Хотел было по старой памяти прибавить, «не одолжишь ли, брат, на торговлю», но язык не поворотился: ожидал, что старый товарищ сам скажет, «а много тебе надо на нужду?».
Но мой Никитушка сметил, зачем я пришел, и давай жаловаться, что он хоть имеет капитал, а в деньгах тоже нуждается, товару-де много, наличных почти нет, а вот подходит время, что надо оправдать свой кредит.
Не ожидал я такой отговорки, скрепил сердце, замолчал. Никита и спрашивает:
- Долго ты в Москве проживешь?
- Сегодня же домой.
- Да, — говорит, — в Москве харчи дорогие; не шутка и денек продневать.
В то же время вынимает из бокового кармана бумажник полнехонек ассигнаций. Полез, вынул синенькую пятирублевую и говорит:
- Возьми-ка себе на дорогу, да захвати с собою московскую саечку, нашему учителю Ивану Петровичу: он, поди, еще здравствует?
Я отвечал, что «слава Богу, жив-здоров», сайку взял, от бумажки отказался. «Благодарю за приязнь и угощение, прощайте, будьте здоровы», — и стремглав выскочил из трактира.
Не помню, как я прошел Москвой, как очутился за восемнадцать верст в Мытищах. Там из громового колодца[40] выпил ковшик воды, посидел немножко, у Троицы-Сергия заночевал, спал крепко, утром помолился Угоднику, на третий день явился домой. Матушка не ожидала меня так скоро, удивилась даже и спрашивает:
- Да был ли ты полно в Москве?
- Был, матушка, только она на этот раз мне не понравилась.
Мать не стала много расспрашивать: рада была, что воротился.