 Документ № 15
Варвара Ивановна N (фамилию просила не называть) родилась в Алтайском крае ещё до первой мировой войны. Точную дату не помнит, а в паспорте проставлена, по её словам, неправильная дата - 1914 г. Живет в Кемерово. Рассказ записала Филонова Светлана в январе 2000 г.
Семья у нас была большая - 12 человек. Жили мы нормально: было две лошади и три коровы, свой хлеб, лён. Все дети умели ткать, вышивать, ухаживать за домашней скотиной. Наш дом стоял на краю деревни. В нём была всего одна комната, вдоль стен - лавки.
Отец мой в первую мировую войну попал в плен и четыре года работал батраком на одного немецкого фермера. За это время неплохо выучил немецкий язык. Стал у фермера помощником. Тот предлагал отцу остаться в Германии, не возвращаться в Россию, но он вернулся к нам.
Помню, что к новой власти отец относился почтительно, но с опаской и недоверием. Он старался отгородиться от внешней жизни, связанной с этой властью. Но это получалось с трудом. У нас все так к властям относились.
На деревенских вечерках можно было услышать такую частушку: "Коммунисты - люди чисты, жеребятину едят. Если этого не будет, они Бога матерят". Или вот ещё одна: "Колхозник идет, весь оборванный. Кобыленку ведет, хвост оторванный". Бывали частушки и с солеными словами, которые я тебе, девушке, сказать не решусь. Пели их, конечно, скрыто. Но порой осмеливались и на открытое пение. Только потом эти певцы куда-то исчезали. Мы, дети, узнавали об этом не сразу. Постепенно такие частушки слышались все реже и реже. Родители обо всём этом перешёптывались. Но разве от нас что скроешь?
Поскольку отец познал неволю германских эксплуататоров, был грамотным и даже знал чужой язык, его во время коллективизации поставили раскулачивать односельчан. Отец очень не хотел этим заниматься. Ведь в деревне все друг друга знали: с этим крестился, с тем поженился, с третьим был роднёй. Поэтому в ночь перед раскулачиванием отец предупредил всех, к кому они утром должны были придти. Все всё и попрятали. А отец с приезжими из города потом не особо и искали. Дядя мой в ту ночь надорвался. Он прятал зернодробилку, а она оказалась тяжелой. Соседка тетка Наталья неумело спрятала свои вещи, и их сразу увидели. Эта тетка была, наверное, одной из самых бедных в деревне. Составили акт, и всю семью куда-то отправили. Никакого суда, конечно, не было.
Примерно через месяц после этого отец собрал нас и увез в город Щегловск. Раньше уехать нельзя было, так как это бы вызвало к отцу подозрение. Слава Богу, в деревне отца никто не выдал. Но судьба его была поломана.
Я считаю, что раскулачивание было преступлением против людей. Но так думать я стала не сразу. Тогда все так жили. Как-то по-другому жить было невозможно. Да и не знали мы, как это - по-другому. Тем более, что тогда всюду говорилось, внушалось, что всё идёт хорошо, всё так и надо, всё отлично, и дальше будет только лучше. Но жизнь не обманешь!
Нынешнее время - плохое время! Главное в том, что люди сейчас плохие, злые, жестокие.
В наше время люди были другими.
Документ № 16
Дарья Михайловна N (фамилию просила не называть) родилась в 1912 г. в д. Верхотомке Щегловского района. Живет там же. Рассказ записал Васильев Максим в октябре 1999 г.
В нашей семье было 8 ребятишек. Жили богато. У нас было своё большое поле и двор полон скотины. Воспитывались мы сами. Слушались старших. За ослушание было наказание. С раннего детства дети помогали родителям по хозяйству.
Мамка наша долго не прожила. Она померла от тифа. Мне было 10 лет, когда появилась мачеха. Она строгая была. Заставляла много и подолгу работать, не любила нас. Но к работе я была привычная, и мне нечего было её бояться. Мы жили свободно: земля была своя, работать не ленились и никому, ничего не были должны.
Помню я и гражданскую войну. Для нас она не войной была, а какой-то беготней. Запомнила, как белые солдаты переправлялись через Томь. У всех - ружья, шашки. А кони у них падали от усталости. Они их бросили, а новых у верхотомских хозяев забрали. Ехали они, будто, в Китай с грузом муки и сахара. Стреляли у нас тогда много. Я не понимала, в кого стреляли. Много людей гибло. Наш двор белые обходили, так как на воротах стояла большая буква "Т", что означало - "здесь тиф". А когда красные пришли, они во все дома заходили и отбирали всё, что приглянулось: скотину, продукты. Но я их не осуждаю. Они разные были. Некоторые вообще ничего не трогали, просто про белых спрашивали. Из-за этой кутерьмы пожаров в селе было много. Сгорело несколько дворов. Это красные сжигали те дворы, на которых находили белых беглецов. А беглецов этих и хозяев дворов уводили куда-то. Люди говорили, что их расстреливали.
А потом всё как-то стихло. Пришли новые люди. Да и не люди это были, а батраки. Всякая голытьба в этой кутерьме в люди выбилась. Раньше они на богатых работали, а теперь своих хозяев гонять и ссылать стали. У нас самых лучших хозяев сослали куда-то в даль.
Коммунист у нас был один на всю деревню. Он был грамотным человеком. Церковь сломали, а в поповском доме школу сделали. В эту школу детей родители не отпускали. Коммунист ходил по дворам и уговаривал родителей отпустить детей учиться. Но нас не отпускали: некогда было, хозяйство затягивало. Я записалась в школу, крадучись от родителей. Но всё равно редко удавалось в неё ходить. "Пусть мальчишки лучше ходят. Это им в армии пригодится", - говорил отец. А мачеха язвила: "Твоя грамота нужна государчикам письма писать!" Почему они так к школе относились? - не знаю.
В двадцать шестом году нам свободу дали. Мы могли жить, как раньше жили. Нам сказали, что мы можем заводить скотину, сколько хотим, лес рубить и строиться. (1) Мы, вроде бы, сразу хорошо зажили. Продуктов стало много. Мы на ярмарку их вывозили. Они дешевыми стали. А зимой мы их в Томск наладились возить на лошадях. Томск был городом учебным, и цены там были высокими. Из Томска батька нам подарки привозил. Помню, он мне платок в большой цветок купил. Но так продолжалось недолго. Власть опять что-то менять принялась. Плохо стало.
Про эту власть я плохо, что помню. Знала, что Ленин правителем был и, что его, будто, убили. После него неразбериха какая-то была. Потом Сталин пришёл. Но нам не до власти было. Мы ею не интересовались. Нас земля к себе просила. Мы на ней с утра до ночи трудились. Она нам хороший урожай давала. В двадцать девятом году нас опять власть стала прижимать. Коммуны выдумала. Потом в колхозы всех стали сгонять. Я уже тогда замужем была. Вот тут мы потеряли всё!
Которые из хозяев хорошо работали и богато жили, их в ссылку отправляли. Кто-то из них в лес убегал. Тем, кого в ссылку отправляли, считай, повезло. А многих из богатых зимой сажали на сани, отвозили в лес и там оставляли. Ни ружей, ни инструментов им брать не разрешали. Сколько их там поумирало! Это всё были рабочие-труженики! Говорили, что многие бежали. Может, дай Бог, спаслись?!
Которые из деревенских только языком чесать умели, жили в бедности и нищете, те нас и пограбили. Да ещё понаехали к нам из голодной России. Всех тружеников и поугробили. Они то и развезли землю по пустырям. Такая боль у людей стояла от этого! Не прошла она у меня и до сих пор.
Мы с мужем поняли, что нас до смерти прижимают. Как-то исхитрились получить справку и сбежали в город. Поселились в бараке. Там и стайка небольшая была и огородик всего из нескольких соток. Мой муж был лучшим плотником и кузнецом. Отменный ремесленник был. У меня потом второй сын по его стопам пошел, стал кузнецом. Муж работал в заводской мастерской. Целыми днями там пропадал. Устанет, не выспится, да ещё по дому какие-то дела делает. А я за хозяйством присматривала да детей воспитывала. Их у меня было девять. Сейчас вот только шестеро осталось. Очень трудно жили, но ребят на ноги поставили. Одежды у них было очень мало. Они день ходят, а вечером я их одежду постираю, а утром они чистую одевают. Сменной одежды не было. Только после войны мы купили всем сыновьям костюмчики, а дочери платье. У нас всё на муже держалось. Он ездил в колхоз продукты зарабатывать. Привезет картошки, я её продам и детям хлеба куплю. Вот так и прожили - наполовину впроголодь.
Праздники мы отмечали весело. Собирались всей улицей, кто, что принесет. Пообедаем, а тут и гармошка заиграла. Плясали. Песни и частушки пели. А молодежь ещё потом допоздна гуляла. Мы отмечали и 7 ноября и Рождество. Я крещенная была и в Бога верила. Я и сейчас верю. Не верить в Бога нельзя!
Потом опять тяжелые времена настали. Всех подряд называли врагами народа и ссылали. В тридцать седьмом забрали и моего отца, и моего мужа. Почему-то больше всего репрессий было на врачей и инженеров, на всех тех, кто много знал и был умным. Не пойму я этого! Что? Стране умных не надо?!
Потом была страшная война. Хотя из нашей семьи на ней никого не было, но всё равно страшно! Муж мой во время войны учил детей разным ремеслам и специальностям. После войны мы стали лучше жить. В 1949 г. старший сын пошёл в техникум. Я пошла работать. А потом и власть сменилась. Сталин умер, а на его место встал Каганович. (2) Вот при нём мы и зажили хорошо. Я тогда опять в деревню переехала. Мы опять узнали свободу. Но он не долго продержался. Сбросили его, и руководителем стал Хрущев. При Хрущеве опять землю стали отбирать и налог большой за скотину брать. Объявил, что мы обогнали Америку. Деревни при нем разогнали, и земля опять стала пустовать.
Сейчас лучше стало жить! Смотрю я на молодых, они - веселые. Значит, у них хорошая жизнь. Хотя мы тоже веселыми были, а жизнь… Конечно, жаловаться на жизнь можно. Ну, а мне жаловаться не надобно. Я уже на десятый десяток иду. Старые не должны попрекать молодых в их житье. Хотя молодые обязаны слушать старших. Молодым жить, а старым за них радоваться.
За властью я не слежу. Знаю Президента. Мне и достаточно. А что там власть делает…
Это она себе проблемы наживает.
Примечание:
1) Речь, видимо, идёт о реализации знаменитого лозунга Н.И.Бухарина "Обогощайтесь!"
2) Правильно - Г.Маленков.
Документ № 17
Соломатова Мария Кирилловна родилась в 1914 г. в д. Подъяково Кемеровской области, Жиганова Наталья Федоровна родилась в 1917 г. в д. Подъяково. Живут там же. Рассказ записал Лопатин Леонид в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования").
Соломатова - До колхозов мы жили небогато. Родители держали лошадь, корову, чушек, овечек. В семье было восемь ребятишек. Но мы тогда не голодали. Хлеб на столе был всегда. Мать вошла в колхоз в 1931 г., когда умер отец. Завела в колхоз скот, телегу. Жалко! А деваться некуда было. Тогда всех в колхоз гнали.
Жиганова - Да-да! Что, что, а хлебушек-то всегда могли поесть до колхозов. Кисели варили, сусла… Детям всегда лакомства были. Голодными никто не ходил. Когда колхозы стали создавать, то крестьянам сказали, что если не зайдете, у вас все отберут, и землю, и имущество.
Соломатова - Тогда кулаки были. Так называли крестьян, у которых были в хозяйстве несколько лошадей, коров, чушек. Это не обязательно богатые крестьяне. Главное - они не хотели вступать в колхоз. В нашем хозяйстве также корова, лошадь, чушки водились. Но мы вступили в колхоз, поэтому не были причислены к кулакам.
Жиганова - За работу в колхозе нам давали зерно. Денег мы не получали, а полученного на трудодни зерна, на пропитание не хватало. Люди держали подсобное хозяйство. Налог, правда, нужно было выплачивать очень большой. Брали налог с любой живности. Мы курей держали, а яйца не ели, все сдавали. Молока не доставалось. Черт знает, куда все шло!
Соломатова - На целый день наваришь себе крынку травы и рано утром в поле идешь. Семь километров шли пешком, да ещё тащили на себе вилы, грабли, литовки. А вечером в двенадцать часов домой придешь, муж еще на работе, скотины дома нет - где гуляет, дети еще малые, справиться с ней не в состоянии. Не знаешь, за что браться, кого и где искать.
Если на работу не выйдешь - накажут. Из колхоза выгонят без справки. И куда ты тогда пойдёшь? В городе тебя без паспорта и справки никто на работу не возьмёт. Ложись и помирай! О-о-о! Тогда так строго было! Работали мы сутками. День жнёшь, ночь молотишь. А осенью получишь дулю.
Как и на что жили старые люди, не знаю. Но знаю, что никаких пенсий колхознику не полагалось. Дети, наверное, кормили. После войны уже стали получать 28 руб. Но это были смех, а не деньги.
В 1936 г. я решила из колхоза уйти и работать в городе на производстве. Но меня из колхоза не отпустили. Чтобы уехать из колхоза, нужно было получить справку. Провели собрание, на котором выяснилось, что я будто бы должна была колхозу пуд зерна. Вот так! Я пять лет работала от зари до зари, не доедала, на трудодни, считай, ничего не получала, и ещё оказалась должна. Мне справку не дали, и по решению собрания отправили "на кубатуру" за Барзас лес валить.
Для кого и для чего мы там работали, не знаю. Знаю, что наш колхоз перед государством должен был выполнить план по лесозаготовкам. Вот зимой на лесоповале я отрабатывала тот пуд хлеба. Но когда вернулась, справку мне давать не хотели. Я насилу её выбила от начальства. Не отпускали из колхоза и все тут! Как крепостные были. Нашей судьбой полностью распоряжалось начальство. Решало - где нам работать и где жить.
Жиганова - Да! За нас всё решали - кому быть председателем, кому бригадиром. За мою бытность много председателей колхозов сменилось. Высокое начальство присылало к нам из города председателей. Но иногда на председательский пост и из деревенских кого-то ставили. А нас заставляли за них за всех голосовать. Будто бы мы их сами выбирали.
Соломатова - Попробовали бы мы не проголосовать! Это означало идти против власти. А власть мы боялись! Власть-то ИХ была, начальства. От власти нам помощи ждать не приходилось. Я маленькая без родителей осталась. Придешь к власти в правление за помощью, нечего не получишь. Лучше не ходить, не просить, не унижаться. Всё равно тебе откажут в правлении нашего колхоза.
Жиганова - Помнишь, подружка, сколько мужиков из нашей деревни ещё до войны угнали непонятно куда и непонятно зачем? Власть и угнала. Безвинных угоняли!
Соломатова - Да, конечно, помню. Выслали как-то за один раз не менее 15 человек. Моего дядю вместе с ними забрали. У него было восемь девок. Жили они в старенькой избёночке, имели коня, да корову. Он хотел для семьи построить хороший дом. Уже и сруб поставил. За дядей приехали, арестовали, сруб забрали, скот увели. И все! От него никаких вестей мы уже не получали. Что с ним сталось - не знаем. Пропал, как говориться, и ни слуху, ни духу. А жена с девками так ни с чем и осталась. Да, у нас по деревне много таких семей было.
Жиганова - Раньше мы так много работали на колхоз, что на личную жизнь времени не оставалось. Даже на свидания некогда было бегать. Однажды моя мачеха решила, что мне пора замуж, взяла и выдала меня силой. Я с мужем всю жизнь прожила, девять детей ему нарожала. А куда деваться? Раньше стыд-позор, если от мужа уйдешь.
В деревне были свои традиции, которые от дедов пришли. Родители учили нас уважать старшего человека. Да и вообще уважению к человеку учили. Раньше в деревне люди друг с другом завсегда здоровались. Здоровались даже с незнакомыми приезжими людьми. Пьянства сильного не было. Праздники гуляли весело, всей деревней. Переодевания устраивали, ходили ряженными. Но это до колхозов гуляли. А когда колхоз пошел, так некогда стало веселиться. Колхозы пришли, праздники ушли.
Соломатова - Да тогда и воровства сильного не было. Не знали хулиганства. А ведь и милиционера то не было! Хулиганство всё - от неуважения к человеку! А мы друг к другу с почтением относились. Хотя, конечно, и ссоры меж собой случались. Как без этого!
Недалеко от нашей деревни есть кедровый бор. Мужики сами время знали, когда за шишками ходить. Никого не наказывали, но никто в бор не ходил до 15 августа. Обычай был такой! От дедов достался. Обычай и уважали.
А когда колхозы появились, запрет вышел - не бить шишки до 15 августа. Если поймают, накажут. Кедровые шишки стали колхозными. Тогда и появились люди, которые били шишку до заведенного срока. До колхозов сбор кедровых шишек был как забава, а во времена колхозов эти орехи были хорошим подспорьем в пропитании. Хлеба на трудодни не хватало. А в войну нам хлеб давали по 2-3 кг. на семью в месяц.
После войны стало маленько лучше жить. Ходили слухи, что колхозы распустят. Жаль, что не распустили. Может быть, жизнь в деревне бы и наладилась.
Соломатова - Я всю жизнь работала-работала! И всё бесплатно. Хорошо, что Вы спрашиваете о том, как мы жили. Пусть люди знают свою историю. Может быть, мы что и не правильно делали, так люди должны знать про это. И не жить так, как мы! Мы ведь, закончили только по 4 класса. И то хорошо! А соседка моя вообще один день училась. А какое это образование 4 класса?! От нас требовались только рабочие руки и повиновение.
Нам говорили, что Ленин наш вождь, и Сталин наш вождь. Мы им верили и делали, что они нам велели. Сталин был нашим хозяином. Мы жили в постоянном страхе. То, что я сегодня Вам говорила, лет десять назад я ни за что бы не рассказала. Сразу бы забрали. Не я первая была бы. У нас много таких было.
Жиганова - Куда нас теперь повезут? (смеется). Подружка, мы с тобой тут наболтали. Хоть мы и старые, а жизнь дорога. Умереть дома хочется!
Документ № 18
Князева (Тюпина) Вера Михайловна родилась в 1914 г. В 20-е годы семья переехала в д. Итыкус Промышленновского района Кемеровской области. Живет в п. Абышево Рассказ записала Тюпина Ольга в октябре 1999 г.
Отец - Михаил, мать - Ольга Степановна имели 6 детей: Анастасия, Ольга, я, Александр, Михаил, Евдокия. У нас с мужем (Сергеем Ивановичем 1914 г. р.) - только один Гриша. Была девочка, умерла в войну.
В годы коллективизация я была небольшая. Лет 14 мне было. Но помню, что мы отдали в колхоз все: и лошадь, и сбрую, и телеги, и плуги. Сначала у нас был какой-то ТОЗ. Не знаю, что это такое, но работали все вместе (пахали, убирали хлеб), а лошадей своих домой приводили. Это потом, когда начались колхозы, лошадей сдали. А в ТОЗах работали на своих лошадях. Эти ТОЗы, наверное, сделали для того, чтобы люди помаленьку к колхозу привыкали.
Потом в нашей деревне Итыкусе коммуна стала. В неё согнали всех хозяев, забрали и лошадей, и коров. Звали и нас, но мы в коммуну не заходили. Да и куда заходить? В коммуне каждая семья получала в день всего по литру молока. Подумать только! Бабы в коммуне ругались, еды не хватало. Коровы стали дохнуть. Коровы мычат, бабы кричат и плачут. Разобрали потом каждая свою корову. Увели домой. Коммуну бросили.
Организовали колхоз. В колхозе сначала было трудно. А потом жизнь наладилась. Хорошая стала жизнь. Веселая, спокойная. Сильно спокойная. Никто ни у кого не воровал. Хлеба давали много. Боже упаси, взять чужое. Мы даже ночью не закрывались на крючки. Потом к нам в колхоз из других мест приезжали. Вступали в него, работали. Правда, сердцу трудно было, что на твоей лошади кто-то чужой работал. Он её не жалел, бил.
До колхоза наша семья бедная была. Сильно бедная! Мама нас привезла сюда из Казани. Там голод был. Кобылка (саранча - ред.) черной тучей пронеслась. Всё ссекала, всё снесла с земли: и хлеб, и траву. Народ умирал с голоду. Привезла и заболела тифом. Нас сначала сдали в детский дом. Потом мама выздоровела. Жили на квартире у вдовушки. Нанимались прясть на богатых людей. Богатые к нам плохо относились. Работали мы на них, работали… А они нас обратом кормили. Это обезжиренное молоко такое. Его пропустят через сепаратор, и в нем только водичка и оставалась. Прядешь, прядешь… Мы маленькими девочками были. Спать охота. Даже тошнило от этого. Голова кружилась. Мама нам сказки рассказывала, только чтобы мы не спали. Только приляжем, а мама нас будит. Мол, кто же нас кормить станет, надо прясть, иначе с голоду умрем. Мы даже помиру ходили. Идешь, побираешься, а богатые возьмут, собак спустят… Плохо богатые относились к бедным людям.
Помню, что родители сильно не хотели заходить в колхоз. За это нас взяли и выслали. Хорошо, что хоть в этом же районе. Дали нам землю и разрешили строиться. Мужики быстро отстроили деревню Она у нас широкая, зеленая получилась. А потом и в Землянскую пришла коллективизация, людей стали загонять в колхозы. Куда дальше бежать? Соединили нас с д. Абышевой. И решили мы, что хватит бегать от коллективизации. Сначала всё нам там дико было. Мы долго не могли сообразить, - как это так? У нас не будет ни лошади, ни коровы, ни телеги, ни плуга. Страшно было! Боялись, что войдем в колхоз и будем голодными. Но ничего! Жизнь направилась. Хорошая стала, спокойная. Народ дружный был. У кого, какое, бывало, горе случится, сойдемся вместе, погорюем и опять работаем.
Когда раскулачивали, страшно было. Приедут, начинают выселять. У нас спрашивали, работали ли мы на них. Кто говорил, что работал, а кто скрывал это, говорил, что не работал. Всё равно жалко их делалось. Куда люди поедут? Куда их повезут? Что с их детьми будет? Стоим, плачем… . А кто-то и не жалел их. Говорил, что так им и надо! В деревне сказывали, что их отправляли в какой-то Нарым, в тайгу. Их там, говорят, много погибло. Ты не знаешь, что за Нарым такой?
Коллективизация прошла, и деревня сильно хорошая стала. Много строиться стали. Электричество провели, радио. Это хорошо! Никто из крестьян не жалел о доколхозной жизни.(1) Сейчас, вот, жалеем, что колхоз развалили. Хотя, знаешь! И до колхоза мы плохо жили, и когда колхозы начались, тоже не сладко. Это потом наладилось. А так, нищими мы были. Весь народ был расстроенный. Но единолично…, хуже той жизни не было. Надо было всем всё свое иметь. А здесь всё общее. Купили всем колхозом, оно и легче. Мы потом даже и не замечали, как новые машины и трактора приобретали.
Колхоз нам создавать приезжали люди из города. Мы к ним относились со страхом. Ведь не знали, что они задумали, что они делают, как жизнь нашу повернут? Человек привык жить по-старому и боится перемен в жизни. Боялись мы тех людей. А оно оказалось неплохо! К хорошей жизни мы подошли. А сейчас всё развалили. Наш труд куда-то ушёл. В деревне, вот, полно машин. Запружена деревня машинами. А мы, старые люди, как заболеем, так нас некому в больницу подвести. И никто на нас не смотрит, никому мы не нужны.
Мы много работали. Нас, как тогда говорили, на работу гоняли. Никаких детских ясель не было. Никого не интересовало, с кем остались твои дети. Всех гнали на работу. Хорошо, если старики в семье были, доглядывали за детьми. Жила у нас в Абашево одна женщина. Она почему-то не всегда ходила на работу. То ли детей не с кем оставить, то ли ещё что. Но часто не ходила, не могла выполнять колхозную работу. Вот её и сослали в тайгу. Там она и погибла. Об этом у нас все говорили.
Председателя и бригадиром мы всегда слушались. Выполняли всё, что они скажут. Скотина всегда сытая была. Никогда такого не было, чтобы мы скотину бросили голодной. Дисциплина у нас была. Начальство свое мы очень слушались. Наш зоотехник до сих пор всем рассказывает про нас, говорит, что очень легко было с нами работать. А сейчас - до трех суток скотина стоит не кормленная и не доенная. Пьянки у нас не было. Только на праздники: Новый год, 8 марта, 7 ноября, 1 мая. На эти праздники нам давали отдыхать. Пьяных в деревне не было.
Никто колхозное добро не воровал. Ничего не брали. Возьмешь, отвечать будешь. Будет время, тебе дадут. А сам не смей брать. Боже спаси! Правда, во время войны мы на сушилку детишек брали. Нажаришь им зерна, они наедятся. Домой не носили. Домой идешь, проверят карманы. Не бери! На работу едем с песнями, с работы - с песнями. Весело нам было! Жизнь направилась. Кто только её сейчас развалил? Как жалко! Сейчас рабочий материт начальника, на работу не идёт, скотину бросает, не жалеет её.
Бывало, соберут колхозное собрание. Все люди придут на него. Выступит председатель, отчитается перед нами. Потом из ревизионной комиссии расскажут, сколько получили прибыли, куда её потратили. Отчитывались перед народом. А как же! До коллективизации было плохо. Всё своими руками надо было делать, ткали, пряли, шили. А теперь товары стали привозить, мы их покупали. Легче стало. Как, какой год был. Если урожайный, - то на трудодни хорошо получали. А который год, так, не очень. Деньгами, правда, мы очень мало получали. Мы понимали, что колхоз надо поднимать. Откуда же он возьмет деньги, чтобы купить для колхоза коров, свиней, машины, трактора? Откладывать надо было деньги для колхоза. Мы это понимали. Жили своим трудом. Направили всё. Но оно сейчас разорилось. Куда-то всё подевалось.
В колхозе жили не все одинаково. Хорошо жили председатель и бригадиры. Они, конечно, богато жили. Были грамотными, поэтому больше всех и получали. А мы должны были своим трудовым потом зарабатывать на жизнь.
Пенсионеры у нас были. Правда, - не сразу, а в 60-м году. Когда я пошла на пенсию, то получала 28 руб. Но на эту пенсию я могла купить фуфайку, галоши, сахару, мыла, да ещё на хлеб оставалось. Про то, что колхозники не имели паспортов, я ничего не знаю. У меня его не было, а почему, не знаю. У нас главным документом была трудовая книжка. Когда у меня украли корову, и я должна была ехать в город в милицию. Я боялась. Но мне сказали, что с трудовой книжкой я могу ехать куда хочу. Паспорта не было. Корову тогда мою нашли. Да, чего её было не найти, когда я знала вора из местного начальства. Он тут всех подмазал, и правду я найти не могла. Помог военный прокурор из Кемерова (шла война), который их всех поснимал и корову мне вернули.
Когда началась война, мужики пошли на фронт. Плакали, а шли. Да и как не пойдешь? Могли сильно наказать. Муж мой тоже пошел. Погиб. Как было мужикам не плакать? Ведь оставлял жену с маленькими детьми. Без хлеба. Тогда же урожай плохой был. На рабочего давали в МТС всего 500 гр. хлеба. А семья как жить будет? В деревне ещё можно было жить. Огород был, картошка. А город совсем голодный был. Остались одни женщины да дети. У нас на Землянском всех мужиков забрали. Был один старик, он нами, бабами, и командовал. Я пахала на быках. Намучалась я с ними. Бык такой упрямый. Ляжет в борозду, мол, устал. Ты с ним что хочешь делай. Лежит и всё. Пока не отдохнет. Сядешь с ним рядом, плачешь. На своих коровах по заданию колхоза мы боронили. Дадут три гектара, и борони! Всё сдавали государству. Мы понимали, что армию надо кормить. Потянули мы горя с этой войной. Мы много работали. Но я никогда, никуда не ездила отдыхать. Не знаю, что такое курорт. Всю жизнь в деревне.
После войны только и хорошо стали жить. Правда, по норме жили. Держать можно было только одну корову. Молоко сдавали государству - по 300 л. с хозяйства. Мясо сдавали, шерсть. Мы все время проводили на колхозных работах. А себе сено косили ночами. Ночь светлая, дети спят в траве, а ты косишь. После войны разрешили и днем косить. Правда, косить можно было только по кочкам. На хорошей ровной земле косили только колхозу. А сейчас, вот, наступило хорошее время. Каждому из нас дали свой покос на хороших лугах. Теперь мы знаем, где косить. Ещё и траву посеют. Только коси! О, это очень хорошо!
В Абышево клуб был. Молодежь в нем танцы под гармошку устраивала. Частушки. Изба-читальня была. Была часовенка. А вот много ли народу туда ходило, как относились к священнику, я не знаю. Сама не ходила. Была школа. Дети учились охотно. Учитель в деревне - большой человек. А как же! Он детей наших учит. С ним здоровались и старый и малый. Не то, что сейчас, учителя не во что не ставят.
Я не помню, чтобы люди о политике говорили. Про Ленина говорили, что он заставлял учиться. Всё трепали его слова - "учитесь, учитесь и учитесь". Про Сталина боялись что-то сказать. Какой-то нехороший человек услышит про Сталина плохие слова, сразу же тебя и утопит. Не в реке, конечно… . Ну, ты понимаешь! Это сейчас говорят про руководителей всё что угодно. И им почему-то за это ничего не бывает. А тогда боялись. О! Как люди боялись! Вот поэтому и была дисциплина. Я что-то и выборов не помню. Не было их тогда. Это сейчас всё выборы да выборы.
Тогда боялись, и поэтому никто не воровал. А сейчас получишь пенсию и боишься. Внук ещё ничего не сделает, а чужих боишься. Мало сейчас нормальных людей. Шибко мало нормального народу. Весь народ сгубленный. Как-то порвало у меня воду. Вызвала слесаря. Пришёл парнишка и говорит, что тебе, мол, бабка, вода не нужна, помирать пора. Это как же так! Выкабениваются перед старым человеком. Сделал, как попало! А я ему ещё и деньги заплатила. Сейчас никто не следит, кто сколько тащит. Всё и разорили. Дисциплина зависит от начальства. А оно не работает. Я отработала своё. Передала детям. А наши дети вон что сделали. Это наши дети разорили жизнь. А теперь и внуки "доделывают", то есть все разрушают. Была бы дисциплина, всё бы было по-другому!
Ничего хорошего эта реформа не дает. Всё хуже и хуже!
Примечание: 1) На такое суждение следует обратить особое внимание, так как по характеру оно было исключительно редким в воспоминаниях крестьян о коллективизации.
|
