- Это я во всём виноват… - уже в десятый раз повторил Кромин эти слова, сидя за массивным столом и невидяще глядя в замёрзшие окна.

Ещё вчера воскресали в омертвевшей душе, словно первоцветы из-под снега, хрупкие надежды. Как было не воскреснуть им после того, как армия разгромила большевиков сначала под Нижнеудинском, а после у Зимы. Бой у Зимы, на самых подступах к Иркутску сильно потревожил красных. Думали они, что сгинули Колчаковцы в тайге, что не способны сражаться. А те ударили на них, невзирая на в разы меньшую свою численность, не боясь ледяных окопов, надёжно защищавших большевиков, по глубокому снегу, не позволявшему использовать кавалерию. Сам Борис Васильевич шёл на красные окопы, увязая в снегу! Впервые в жизни… Невмочь больше было обозником ехать. Как-никак не обыватель он, а морской офицер! Сибирские снега, знамо дело, не океан, к ним своих флотских способностей не приложишь, но чтоб с винтовкой на перевес в атаку идти специальных наук и не требуется. Как рядовой солдат шагал в цепи каперанг Кромин, чувствуя, как загуляла по венам застоявшаяся от ледяной походной рутины кровь. Хорошо наступали, бодро, словно бы и не было красноярского позора. Дрогнули красные, стали откатываться, и спешно укатил в Иркутск их главком Калашников со штабом. И сами бы добили их, но нежданно-негаданно пришли на выручку – чехи! Стоял на станции их эшелон под начальством майора Пржхала, оказавшимся из тех немногих братьев-чехов, кто ещё верен был союзным обязательствам, традициям полковника Швеца. На свой страх и риск выступил он во главе конного полка и разоружил большевиков. Победа была полная! Правда, уже через несколько часов порыв Пржхала был остановлен Сыровым, приказавшим вернуть красным оружие и ничего не давать белым. Последний приказ, впрочем, исподтишка нарушался.

Тем не менее, победа была значимая. До Иркутска оставалось подать рукой, и большевики запаниковали. До того, что черемховские рабочие в страхе стали разоружать красноармейцев. Из города стали спешно эвакуировать всё ценное, а представители чехов и американцев выступили в качестве представителей большевиков на переговорах с генералом Войцеховским. Сергей Николаевич, посовещавшись со старшими начальниками, выдвинул ультиматум, при исполнении которого армия готова была обойти Иркутск во избежание кровопролития:

1. Немедленная передача адмирала Колчака иностранным представителям, которые должны доставить его в полной безопасности за границу.

2. Выдача российского золотого запаса.

3. Выдача армии по наличному числу комплектов тёплой одежды, сапог, продовольствия и фуража.

4. Исполнение всего изложенного под ответственностью и гарантией иностранных представителей, ведших переговоры.

Ответственность иностранных представителей, обязательства большевиков… Отчего-то и не помыслилось тогда, что грош цена и тому, и другому. И о другом не помыслилось. Хотя так легко было догадаться, что никогда они не отдадут его. Как не отдали Государя. Паук никогда не выпускает из лап своей жертвы…

Первые слухи о том, что ночью адмирала убили стали доходить утром. Вначале не верилось. Хотя не самым ли логичным для большевиков был именно этот ход? Но слухи крепли: доносили о гибели Верховного и перебежчики, и чехи. И, наконец, собственная разведка подтвердила.

Понималось теперь, что иначе не могло быть, но не облегчало ни на йоту это осознание. Хуже новости не мог принести этот трижды проклятый день! Борис Васильевич вспомнил своё последнее свидание с адмиралом. На его лице уже тогда лежала печать… И в запавших глазах, и на челе, пересечённом глубокой морщиной, и в роковом изломе страдальчески сдвинутых бровей. В этом лице читалась вся его судьба. И сам он шёл ей навстречу по своему убеждению, что опасности всегда надо идти навстречу.

- Это я виноват… - стонал Кромин, сдавливая руками голову.

- Брось, Борис! – с лёгким раздражением прервал его Тягаев, закуривая папиросу, ловко высекая огонь одной рукой. – Причём тут ты?

- Ты ничего не знаешь! Ведь это я настаивал, чтобы он принял власть! Это мы состряпали заговор за его спиной, чтобы сделать его диктатором наперекор его воле! Я, покойный Пепеляев, другие…

- Вот оно что, - Пётр Сергеевич скривил бескровные губы. – А ведь всегда говорил тебе, Боря, не лезть в политику.

Он говорил… Правда, говорил. А Борис Васильевич всегда отмахивался, уверенный в своей политической зоркости. Смело судил обо всём, с долей снисходительного пренебрежения относясь к первобытной приверженности друга трону и его уклонениям от обсуждения животрепещущих вопросов. А, пожалуй, и прав был Тягаев? Кабы меньше языками мололи, так ничего бы и не вышло? Власть над своим языком – одна из наивысших добродетелей! А Кромину не давалась она. И полетел зачем-то в Сибирь из тихого Гельсингфорса. А лучше бы, много лучше бы сделал, если бы остался там. Затворялся в кабинете от домашней суеты, слушал истерики Эмилии, толстел от неподвижности и скуки… Пользы бы никакой не принёс, но и вреда бы не принёс. А это само по себе чем не польза?

- Если бы не мы, адмирал уехал бы на юг и был бы жив!

- Не говори ерунды, Боря. Жизнью и смертью заведует Бог, а не люди. Откуда ты знаешь, что бы стало с адмиралом на юге?

- Я знаю, что с ним стало здесь… Его все предали, все!

Все предали… Так и остался Александр Васильевич один среди как будто бы тучи людей, снующих вокруг и при этом отстоящих на расстоянии от него. Как в тот вечер, накануне переворота, когда он ещё не подозревал, что какие-то люди решили за него его судьбу, самовольно двигали его фигуру по шахматной доске в своей партии. И Кромин был среди этих людей! И он виноват первый, потому что ближе других знал Александра Васильевича.

- Все предали Государя, но это не приводило тебя, мой друг, в такое отчаяние, - обронил Тягаев с несвойственным ему прежде резонёрством.

- Государь сам отвадил от себя всех дельных и верных людей. Променял их на свою больную жену и своего проклятого, гнусного «старца»! Оставил вокруг себя одну шваль, которая сбежала при первом дуновении! Он сделал всё своими руками!

Пётр Сергеевич потушил папиросу, скосил на Кромина единственный глаз, ввалившийся, огромный, горящий неугасимым внутренним огнём:

- Вернулись к вечному спору. Очень ко времени! Я мог бы, Боря, сказать тебе, что адмирал тоже сам выбрал свою судьбу, оставшись до последнего в Омске и доверившись «союзникам», и был бы прав, но я не имею ни малейшего желания развивать этой темы. Иначе мы, пожалуй, разругаемся.

Борис Васильевич также не имел охоты развивать больную тему. Совсем иная измена изводила его теперь. Измена собственная. Пусть и невольная, но не ставшая оттого простительной. Он обещал быть рядом с адмиралом, обещал помогать ему. А чем помог? Во весь этот омский период? Что сделал полезного? Помощник Верховного Правителя! А ведь гордо звучало! И ощущал себя Кромин на этой «должности» значительной фигурой. Ох и глупец был… Ох и глупец… Значительная фигура! Несчастная пешка… А кем был в этой игре Александр Васильевич? Королём, который многое видит, но крайне скован в своих передвижениях. Отчего-то в шахматах король всегда столь беззащитная фигура? Выше любой иной, но беззащитнее. Для успешной партии кроме короля нужен ферзь. А ферзя не было. Ферзя потеряли где-то. То ли под стол завалился, то ли другое что. И не сумели заменить. Ни одна пешка так и не вырвалась в ферзи, хоть многие такими себя мнили. Да и сам Кромин недалёк был…

- Я должен был с ним ехать. Разделить до последнего часа его судьбу.

- Ведь адмирал сам приказал тебе уехать. Ты лишь исполнил приказ. Здесь тебе не в чем себя упрекнуть.

- Ты не понимаешь! Ведь теперь всё кончено, всё! – воскликнул Кромин. – Куда мы пойдём теперь?

- В Читу.

- За-чем?! - Борис Васильевич вперил в друга вопрошающий взгляд, пытаясь понять по выражению его исхудалого, как у схимника, лица, на самом ли деле он ещё верит во что-то. Но тот непроницаем был, лишь едва заметно подрагивали губы.

- У нас ничего не осталось… Никого…

Тягаев резко поднялся, надел папаху:

- Хотя бы затем, чтобы довести армию и людей до безопасной гавани. Хотя бы во имя памяти наших вождей. Приказом Войцеховского наша армия носит теперь имя Каппеля, и опозорить его мы не имеем права. Поэтому оставим наши чувства. Наш долг вести за собой людей. И вывести их. Как командир, я не могу себе позволить роскошь сходить с ума. И тебе, Боря, не советую. Есть Долг, и его нужно выполнять.

- Долг? У тебя, Пётр, он, действительно, есть. За тобой твои люди идут, и ты за них отвечаешь. А какой долг у меня? Я уже забыл, когда у меня был настоящий долг! Мой долг на Чёрном море был! На борту моего корабля! Я даже в Омске не вполне знал, в чём мой долг состоит, потому что у меня своего дела не было! Мой долг был быть с адмиралом, но и этот, единственный долг я выполнить не смог! Виктор Николаевич, с которым мы заварили ту ноябрьскую кашу, был с ним до последнего мига. Он заплатил жизнью за нашу политику… В этом был мой долг. Умереть вместе с адмиралом, если ни на что больше я оказался не годен.

В избу просунулся косматой головой Панкрат:

- Пётр Сергеевич, Главнокомандующий собирает очередное совещание. Приказано вам быть.

- Иду, - кивнул Тягаев. Он опустил руку на плечо поникшего Кромина, сказал твёрдо: - Очень тебя прошу, Боря, возьми себя в руки. «Огненной воды» выпей, в конце концов, - поставил на стол свою флягу, тряхнув, проверяя содержимое. – Ещё осталось немного. А лучше обожди меня. Вернусь с совещания, вместе помянем. Ну же! – зашагал быстро к двери.

Борис Васильевич проводил друга взглядом, глотнул из его фляги обжигающего сибирского самогона, вздохнул:

- Прощай, друг мой Пётр Сергеевич…

Новость о гибели Верховного громом грянула не только для Кромина, но и для всей армии. На совещании, срочно созванном Войцеховским, собрались все старшие начальники. Спорили яростно о том, что делать дальше. Больше всех горячился генерал Сахаров:

- Господа, я уверен, что Иркутск надо брать! Да, главная цель нашего быстрого движения к городу не удалась – Александр Васильевич погиб. Но тем не менее нужно взять Иркутск хотя бы для того, чтобы покарать убийц и искупить жертву великого человека!

По лицу генерала Молчанова пробежало неопределённое выражение. Викторину Михайловичу вспомнилось, как ещё в сентябре, при наступлении к Тоболу, адмирал, предвидя возможные осложнения в тылу, намеревался послать в Иркутск надёжную часть для охраны порядка в этом важном пункте. Выбор Верховного пал на Ижевскую дивизию, и тогда же к Молчанову прибыл для предварительной подготовки посланный Колчаком штаб-офицер, привезший Викторину Михайловичу подарок адмирала – погоны защитного цвета. Сговорились обо всём быстро. Молчанов целиком разделял опасения Александра Васильевича и готов был немедленно взяться за исполнение поставленной задачи. Но тут вмешался генерал Сахаров, в составе армии которого находилась дивизия, заявивший, что отправка Ижевцев ослабит фронт. И снялся вопрос с повестки дня… А когда бы не воспрепятствовал Константин Вячеславович, да твёрже оказался бы адмирал, то никогда бы не оказался Иркутск в руках большевиков! Не допустил бы этого Молчанов со своими молодцами. Был бы надёжный форпост для отходящей армии. А теперь, вот, вдохновенно убеждал Сахаров со своим обычным оптимизмом остальных начальников, что Иркутск необходимо брать. И выходило это, по его словам, как пара пустяков. Как Омск отстоять…

- По моим сведениям, у большевиков поджилки дрожат, и они не надеются удержать Иркутска! Я разговаривал с двумя чешскими солдатами, перешедшими на нашу сторону. Они говорят, что Иркутск взять – ничего не стоит! Рабочих-коммунистов всего несколько сотен, окопы наспех из снега построены и залиты водой. План их эти бравые солдаты обещали нарисовать.

- А не врут ли ваши молодцы, Константин Вячеславович? – усомнился Войцеховский. – Может быть, они большевистские провокаторы? Чешское командование угрожает выступить против нас с оружием в руках, если мы попытаемся взять Иркутск.

- Господа! – вмешался, заметно волнуясь, атаман енисейских казаков Феофилов. – Я прослужил в Иркутске долгие годы, я знаю там каждую складку местности, каждую тропинку! Мои казаки уже входили сетью разъездов в самое предместье города! Мы возьмём Иркутск без всякого риска неудачи! Мы не имеем права отказаться от этой цели! В большевистских тюрьмах находится масса офицеров, в их руках наш золотой запас и огромное военное имущество! Просто преступно оставить им всё это!

- Не менее преступно рисковать нашими людьми, - ответил Сергей Николаевич. Сцепив тонкие пальцы и чуть наклонив вперёд продолговатое лицо, он развил свою точку зрения: - Вам всем не хуже меня известно, что наши части на данный момент представляют сплошные транспорты тифозных. На дивизию не наберётся более трёх сотен здоровых. Что станет со всей этой массой людей при неудаче? К Байкалу ведёт одна единственная дорога. Если чехи сдержат угрозу и перекроют её, мы погибнем. Если мы откажемся от овладения Иркутска, они не станут препятствовать нашему обходному движению.

- Опять обход!

- Я не верю, что чехи выступят против нас! – воскликнул Сахаров.

- А я очень даже верю, - холодно отозвался Войцеховский, и лицо его стало ещё более сосредоточенным и сумрачным. – Неудача может стать гибелью. Это огромный риск. А во имя чего? Значительных групп белых, ожидающих нашей помощи, в городе нет. Имущество? Красные, по донесениям разведки, увели из города абсолютно всех лошадей, а наши наличные перевозочные средства столь скудны, что не позволят нам увезти даже тех запасов, которые мы нашли здесь, в Иннокентьевском. У нас мало людей. И ещё меньше патронов. Как вы предполагаете взять город без патронов? В том, что чехи могут выступить против нас, я ни секунды не сомневаюсь. А, вот, в чём я сомневаюсь, так это в ничтожности сил большевиков. Я думаю, господа, что это обычный манёвр. Они отступили, чтобы ослабить нашу бдительность, заманить нас в ловушку, а затем обрушиться всей мощью, проведя контратаку. Исходя из всего вышесказанного, я не считаю возможным штурм Иркутска.

Абсолютное большинство присутствующих согласились с мнением Главнокомандующего. И только Феофилов с Сахаровым продолжали упорствовать.

- Сергей Николаевич, мои люди рвутся в бой! – горячился Константин Вячеславович. – Они не боятся ни большевиков, ни чехов и мечтают поквитаться с последними.

- Это всё эмоции, - резко ответил Войцеховский. – Солдатам и молодым офицерам они извинительны, но мы с вами не имеем права ими руководствоваться.

- Сергей Николаевич, разрешите провести налёт на город с юга одними моими силами! С генералом Феофиловым мы составили надёжный план и не сомневаемся в его успехе!

- Так точно, ваше превосходительство, - подтвердил атаман. – Мои люди внимательно исследовали местность. Большевики не ждут нас там. Мы нападём внезапно, и город будет наш!

Уверенность обоих генералов несколько поколебала Войцеховского. Однако, поразмыслив некоторое время, он повторил твёрдо:

- Генерал Сахаров, я категорически запрещаю вам брать Иркутск, - и добавил, обращаясь ко всем: - Выступление авангарда в обход города назначаю на одиннадцать часов ночи. Впереди пойдут Ижевцы, Егеря и вы, Константин Вячеславович. Я со штабом выдвинусь следом. Остальная армия пойдёт за нами. В Иннокентьевском до прохождения основных сил останется заслон, который будет демонстрировать подготовку штурма, чтобы отвлечь внимание большевиков. Всем ли ясен приказ?

- Так точно! – готовно ответили все, и лишь Сахаров с Феофиловым – глухо и с явным недовольством.

Снова заскрипели полозья по снегу, спешно укладывалось на подводы содержимое найденных в Иннокентьевском интендантских складов. Носильные вещи разобрали ещё загодя – для оборванной армии они подлинным подарком были. На всех не доставало их, а потому тот, кто успел поживиться, мог торжествовать. В этом смысле, более всех повезло шедшим в авангарде Ижевцам. Климент Артуганов справил себе новые валенки. Обтаптывал их по снегу:

- Тесноваты мальца, но ничего, разносятся!

Алёша обновами не озаботился. Ему и взятые из родного дома вещи ещё служили исправно. Хотя, вот штука – не спасли от простуды! Когда только пристала она? Тогда ли, когда шлёпнулся, заснув, с коня, и чуть было не остался навсегда лежать на тракте? Вот уж не думал Алексей, что его молодой, здоровый организм, сызмальства приученный к сибирским морозам, подведёт его так не ко времени. Разбаливался который день, и всё тяжче становилось дышать – захлёбывался кашлем.

- Тебе, Юшин, в обоз лучше, - посоветовал Клим. – Куда тебе идти? Ты больной совсем.

- Ерунда, - отмахнулся Алексей. – Я не баба и не младенец, чтоб в обозе тащиться. Не хуже вас пойду.

- Как знаешь! – пожал плечами Артуганов. Он был изрядно раздражён приказом об обходе Иркутска, говорил со злостью: - Думал, хоть здесь дело будет! Так нет! Опять «понужай»! Допонужаемся так до самой границы! Взяли бы Иркутск в два счёта, и попробуй вышиби нас! И чехам этим всыпали бы за всё «хорошее», запомнили бы они нас! А теперь опять – чехи в классных вагонах, большевики в Иркутске, а мы, как загнанные волки, обходными тропками сквозь ночь крадемся! Эх, нет с нами Каппеля! Он бы Иркутск взял!

- Помолчи ты, балалайка, - прервал его Митяй. Этот темнолицый, хмурый мужик в противоположность брату был предельно немногословен, и Климова болтовня явно сердила его. – Без тебя, генерала, не разберут, как нам идти следует. Чай, не дурнее тебя наши командиры! А наше дело солдатское: куда скажут, туда и идти.

Время шло к одиннадцати, и Ижевцы, построившись, выступили в путь, пролагая его для остальной армии. Весь поход они шли в арьергарде, сдерживая натиск красных, не давая им настигнуть армию. На них легла самая тяжёлая задача, и Ижевцы достойно справились с ней. Теперь же, когда наибольшая опасность могла грозить впереди, им досталось возглавить колонну, чтобы, в случае надобности, грудью встретить противника и заслонить от него основные силы. Алексей окончательно пристал к Ижевской дивизии в Подпорожном, отстав от своих Барнаульцев, ушедших по Енисею, и теперь шагал между рослыми братьями Артугановыми, опираясь на винтовку и борясь с приступами разрывающего грудь кашля. Ощутимо потряхивал озноб, и Алёша чувствовал, как, несмотря на холод, тело и лицо покрываются потом. Ах как не ко времени разболелся! Обидно свалиться на последнем переходе.

Из-за скрывших звёзды и месяц туч и разыгравшегося снежного буруна, лес стал ещё чернее. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не видно было. Шли вслепую, полагаясь на опытных проводников. Иногда проносились мимо тени всадников. Вот, промчался к следующему позади штабу адъютант генерала Молчанова Ещин, славившийся умением любое донесение облекать в стихотворную форму.

- Вот, с кем бы не поскучали! – осклабился Климент. – Давеча он стихи свои читал. Жаль, у меня памяти на них, натурально, нет. Развеселил, умница! Эх, братцы, может, спеть нам нашу походную, а?

- Поголоси ещё, - грозно одёрнул Митяй. – Как раз большевиков на нашу душу накличешь! С твоей-то трубой иерихонской!

- Злой ты, брат, - покачал головой Артуганов. – Злой.

- Поди ты! – Митяй прибавил шагу и исчез в темноте.

- А что, капитан, как там поживает спасённая вами егерша? – спросил Климента один из идущих рядом бойцов. Знать, соскучились усталые люди, плутая во вьюжной круговерти, а кому ж было взбодрить, как не Артуганову, всегда имевшему про запас дюжину анекдотов?

- Больше я этих баб спасать не буду! – полушутя заявил Клим. – Натурально, самые неблагодарные существа!

Рядом хохотнуло несколько голосов. Не удержался и Алёша от улыбки. История спасённой егерши была ему хорошо известна. Заслуги Артуганова, впрочем, в этом деле не было никакой. Егерский батальон попал в засаду красных. Большевики предложили Егерям сдаться, пообещав им жизнь. И те, наивные, поверили… Слова своего «товарищи», само собой, держать и не подумали и тотчас по разоружении изрубили сдавшихся вместе с их жёнами и детьми - в общей сложности, двести человек. Страшную картину этого побоища застали следовавшие за Егерями части. Навстречу им выбежала обезумевшая женщина, умолявшая спасти её. Она единственная уцелела в устроенной большевиками бойне, успев добежать до ближайшего посёлка и укрыться в курятнике. Несчастную, разумеется, взяли в обоз, где она постепенно стала оправляться от пережитого. Особенную заботу о егерше проявил вездесущий Артуганов, навещавший её, подкармливавший, старавшийся развеселить. Но, знать, не пал бастион под натиском…

- Неужто вы потерпели поражение?

- Артуганов никогда не терпел поражений! Просто я, как наше командование, решил, что крепость не стоит штурма, и предпочёл обходной манёвр!

Ещё зычнее хохотнули в темноте.

- Вот, скажи мне, брат Юшин, - Климент и сам развеселился, получив возможность поразглагольствовать, - что этим бабам надо? Я к ней, натурально, со всей душой, а она предпочла какого-то безусого корнета! Решено, если доберёмся до мирной жизни, оставлю честный труд и буду зарабатывать на хлеб с маслом карточной игрой! Натурально, должно же хоть в этом повезти! Раз так заклято не везёт в любви! Ни к женщинам, ни к Родине, которая, в сущности, есть та же женщина!

- Удивляюсь я тебе, Клим, - сквозь кашель выговорил Алёша. – Как ты можешь среди этого ада думать о бабах?

- А чём же прикажешь думать? – развёл руками Артуганов. – О Родине и о нашей судьбе? Дак ведь от таких мыслей впору в петлю влезть или свихнуться! А я, Юшин, хочу жить и сохранить рассудок.

- Могу лишь позавидовать твоему жизнелюбию.

- Завидовать не надо! Жизнелюбию надо учиться! – назидательно произнёс Климент.

Внезапно впереди сквозь вьюжную мглу и ветви деревьев замигало множество огоньков.

- Это что ещё? – удивился Артуганов, останавливаясь.

- Что случилось? – раздался позади голос генерала Сахарова.

- Проводники сбились с дороги, - донёсся ответ Викторина Михайловича. – Это Иркутск. Наши походные заставы подошли почти к самому предместью. Видно, здесь большевики не ждут нас!

- Чёрт! – Климент Алексея за плечо: - Чуешь, Юшин, чем дело пахнет? Сейчас бы и ударить, а? Врасплох бы застали и шабаш! Ведь сам Бог шанс посылает! Сам Бог вывел нас к городу! Тыкнул буквально: «Берите!» А, Юшин? Сейчас бы и айда! Чего молчишь-то?

Алёша почувствовал, как невыносимо закружилась голова. Он выронил винтовку и рухнул на колени. Кашель душил его.

- Юшин, дери твою мать! – Артуганов подхватил Алексея под руки, поднял, тряхнул: - Да ты горишь весь! Говорил же, в обоз надо!

- Ничего, ничего… Сейчас пройдёт… - задыхаясь, шептал Алёша, ещё и сам веря, что сможет идти дальше.

В это время послышался недовольный голос Главнокомандующего, обращённый к генералу Сахарову:

- Что это, нарочно вы хотите настоять на своём, ваше превосходительство? Ведь я приказал определённо – Иркутска не брать!

- Ах, дьявол! Сейчас всю песню испортит! – выдохнул Артуганов, разглядев в темноте тонкую фигуру Войцеховского.

- Сергей Николаевич, никакого нарушения с моей стороны нет, - начал объяснять Сахаров положение. – Проводники сбились с дороги, и выход к Иркутску стал для меня и моих подчинённых полной неожиданностью!

- Так точно, ваше превосходительство, - подтвердил Молчанов.

- Но позвольте заметить, что эта неожиданность может быть знаком судьбы! Большевики нас не ждут. Грех не воспользоваться этим! – Сахаров начинал горячиться. – Мы сможем занять город без боя и без потерь!

- Константин Вячеславович, занять город – мало. Нужно ещё иметь довольно сил, чтобы удержать его. А у нас их нет. Менять налаженные и отданные распоряжения возможным я не считаю. Приказываю продолжать движение к Байкалу!

Войцеховский ушёл, и колонна стала отодвигаться от города. Снова сомкнулись ветви тайги, сгустился мрак, и последние огоньки заветного города угасли позади.

- Прощай, Иркутск! – вздохнул кто-то…