Купить печатную версию

Гром войны всегда будоражил душу Валерия, как ничто иное. И хотя уже первая в его жизни война, Чеченская середины 90-х, оставила его калекой, но непреодолимой тяги к этому «ремеслу» не поубавила. Тогда, в 90-е, он своей жизнью писал новую «Повесть о настоящем человеке». И хотя в отличие от Мересьева он, встав на протезы, не вернулся к собственно военному делу, но работа военкора в самых горячих точках – чего-то да стоит, пожалуй?

Вторую Чеченскую военкор Курамшин прошёл от начала до конца, проникая в самые опасные районы – логова боевиков, куда не рисковали соваться другие. А по окончании её, бездарном и подлом, как всегда, Валерий затосковал. Он не мог простить власти того, как его друзей, боевых офицеров, сажали в тюрьмы за мнимые преступления в Чечне ради удовлетворения растущих аппетитов тамошнего удельного князька, как, кичась мнимой победой, гонят и гонят несметные средства в республику на любые прихоти, не умея при этом защитить окрестные регионы (да что там – саму Москву и Питер!) от наплыва звереющей от безнаказанности этнической преступности и смертоносной заразы ваххабизма. С каждым годом в бездумно прирезанном Кавказскому федеральному округу Ставрополье сокращалось число русских, бегущих прочь от участившихся случаев насилия в их отношении со стороны «соседей», на которые никак не реагировали власти. Ставрополье превращалась в новое Косово, и никому до этого не было дела. А ваххабизм, буйным цветом расцветавший в Дагестане и Ингушетии, захватывал уже и Татарстан, и даже заявлял о себе в Сибири. На всё это власть смотрела широко закрытыми глазами, предпочитая бороться с «русским национализмом» и кормя наивных байками про «замирение Кавказа»…

В эти унылые годы Валерий делал репортажи именно на эти больные темы, колеся по всей стране. Потом были командировки в Ливию, Сирию, а, увидев по телевизору киевский майдан, отчего-то понял сразу: «Быть войне!»

Само собой, жена отнюдь не обрадовалась стремлению Курамшина в очередное пекло, но смолчала: вернув его к жизни без малого двадцать лет назад, поставив на ноги, живя с ним все эти годы, она слишком хорошо знала своего мужа. Знала, что ничто не удержит его дома, если где-то гремит война, и мужественно мирилась с этим. Впрочем, теперь ей и полегче отчасти, чем во Вторую Чеченскую. Теперь не одна она остаётся, а с двумя детьми, старший из которых сам уже – почти мужик, настоящая опора матери.

Добраться до эпицентра боевых действий было задачей не из лёгких, но опытный Валерий быстро вышел на нужных людей, знавших все «потаённые тропы», и вскоре присоединился к группе, отправлявшейся по одному из таких «крутых маршрутов».

Основу группы составляли Вадим и Агния, нанявшие микроавтобус и закупившие изрядный гуманитарный груз. Предполагалось, что обратно этим же автобусом удастся вывезти несколько семей с детьми. Впрочем, обратно собирался только Вадим, а его напарница намеревалась остаться на передовой. С нею Курамшин быстро нашёл общий язык. Агнии было лет сорок. Эта высокая, худощавая женщина сразу обращала на себя внимание. Худое, бледное лицо с тонким, самую малость изогнутым носом, бледными, не тронутыми помадой губами и большими тёмными глазами, под которыми залегли глубокие тени, было обрамлено густыми, остриженными до плеч и кое-как перехваченными заколкой тёмными волосами, обильно разбавленными ранней сединой. Это лицо невозможно было забыть или спутать с другим. Так же, как и голос, низкий, звучный. В музыкальном мире такие, кажется, именуются контральто.

По образованию Агния – кинематографист, и это было очень на руку Валерию: сразу договорились работать вместе. Хотя Курамшин – газетчик, но сейчас время другое, сейчас людям картинка нужна, а картинка – это, прежде всего, ютуб. А для нормальных репортажей желательно всё-таки два человека: один - в кадре, другой – с камерой. Агнии с камерой и фотоаппаратом работать не впервой, и она готовно согласилась сотрудничать. Тем более, и канал у неё на ютубе свой есть. Ещё в Италии завела…

Оказывается, эта странная женщина уехала из России ещё в 90-е – пригласили работать по контракту в Рим. Так и осела там, легко выучив язык и полюбив эту страну. Если в России кино благополучно приказало долго жить, то в Италии наоборот наблюдался подъём, и Агния наслаждалась возможностью полноценно работать. Конечно, в Италии нельзя было реализовать многих собственных идей, неотрывных от русской почвы, но хоть что-то, хоть как-то…

Из Италии она вернулась лишь месяц назад с одной единственной целью – ехать на Донбасс. Увидеть собственными глазами происходящее, рассказать об этом и, чем возможно, помочь людям. Автобус и гуманитарка были полностью оплачены Агнией, Вадим же, имевший солидный опыт перехода границы и передвижения через зону боевых действий, должен был доставить «на место» очередных двух добровольцев. Каким образом они с Агнией в столь короткий срок вышли друг на друга и сработались, Валерий так и не узнал. Вадим вообще не отличался разговорчивостью. Да оно и понятно – в конце концов, успех их рискованного путешествия зависел именно от него. Коренной ростовчанин, отец четверых детей, до войны он работал шофёром, а теперь взялся за это тяжёлое и опасное предприятие – возить в одну сторону гуманитарные грузы и «охотников», а в обратную – беженцев. Сколько-то семей он уже спас, две из них жили теперь у него (в тесноте да не в обиде), пока не отыщется другое жильё.

Ребята-добровольцы прибыли из Москвы и Питера. Валерий сразу обратил внимание на москвича Николая. Стройный, хорошо сложенный, светловолосый молодой человек с решительным лицом, которое немного портили слишком тонкие губы, в сочетании с острым, хотя и аккуратным носом, предававшие ему по временам слишком жёсткое выражение, он был сосредоточен на своих мыслях, говорил неспешно и совсем без обычных для молодёжного лексикона междометий и, тем более, мата. Было в этом парне что-то, что, должно быть, правильно называть «порода». Высокий, открытый лоб, светло-синие, выразительные глаза… Не курит, не выражается, на груди крестик серебряный, на руке – маленькие чётки-лестовка. По ним он читает 90-й псалом и «Иисусову».

- Ты, что ль, православный фундаменталист, которыми товарищ Наливайченко доблестных укров пугает? – пошутил Курамшин.

- Он самый, - чуть улыбнулся Николай. – А ещё потомственный монархист и белогвардеец, если угодно.

- Так и есть, - подтвердил его приятель Максим. – У него все предки в Белой армии служили. Вы поспрошайте его, товарищ журналист, он вам расскажет. Такой материал забабахаете, что все ахнут. Это ж не человек, а динозавр, - рассмеялся по-мальчишески звонко. – Стихи наизусть шпарит, библию… Шекспира в шесть лет читал! В подлиннике!

Валерий с любопытством посмотрел на безмятежно улыбающегося Николая.

- Про Шекспира врёт, - ответил он. – В подлиннике я его только в старших классах прочёл. А в шесть лет – как все – в переводе.

- Вы что-то заканчивали?

- Истфак МГУ.

- С красным дипломом!

- Это тоже правда. Признаться, до сего года я им жутко гордился. Да и, вообще, я собой очень гордился, своими предками, своими знаниями. В общем, я мало отличался от тех господ, которые сегодня с идиотским пафосом изрекают: «Слава Богу, что я не «совок»!» Я этим фактом тоже очень гордился. А потом посмотрел, что тут творится, и отчего-то мне перестало нравиться моё отражение в зеркале. А как человеку самолюбивому мне как-то тяжело стало жить с ощущением, что я трус и дезертир, занимающийся словоболудием, пока другие проливают кровь, защищая мою страну. Какое, спрашивается, я потом буду иметь моральное право проповедовать какие-либо идеалы, если отсижусь на мягком диване в то время, когда мой народ убивают? Трусы такого не имеют. Поэтому мне ничего не осталось, как реабилитироваться в собственных глазах, выбыв из рядов дезертиров и встав в ряды воинов.

- И ведь как говорит, а! Как по писанному! – восхитился Максим, хлопнув рукой по коленке. – Чисто как с луны свалился! Погодите, он вам ещё не то расскажет! И галерею предков покажет – она у него в планшет забита.

- На самом деле, Макс рассказывает гораздо лучше, - сказал Николай. – А про меня у него особенно красочно выходит. Так что вы, Валерий Геннадьевич, можете поговорить с ним – он вам всё популярно изложит. А, вообще, я против, чтобы вы обо мне теперь репортаж делали.

- Почему? – спросил Курамшин.

- А о ком его делать? Я ведь ещё даже под огнём ни разу не был. Что ж, рассказывать о том, как я, «книжный мальчик», забросил свои книги и, разругавшись со многими друзьями, обозвавшими меня «колорадом», укатил воевать?

- Между прочим, тоже интересно. Не такая уж обычная история…

- Возможно. Но она будет интереснее, если мне удастся проявить себя в деле. Тогда я буду в вашем распоряжении и чистосердечно отвечу на все вопросы. А пока лучше про Агнию напишите. У неё, вы уже знаете, история тоже примечательная. Да и свой вклад в борьбу она уже внесла.

- Хорошо, - согласился Валерий. – Ловлю вас на слове. После первого же боя мы с вами сделаем материал.

- И все твои бывшие дружбаны долго будут обтекать, увидев твою крутизну! - засмеялся Максим, хлопая друга по плечу. – Чур, меня тоже сфоткаете! Я хоть с царями Романовыми не в родстве, а перед своими покрасоваться портретом на первой полосе тоже хочу!

- Про Романовых – это шутка, - уточнил Николай.

Дорога до пункта назначения, по счастью, прошла без приключений. Разве что ухабы и колдобины давали себя знать, а в одном месте машина и вовсе застряла, угодив в глубокую яму, и вытолкнуть её удалось с большим трудом.

По прибытии в Город Вадим отправил своих подопечных на пункт приёма добровольцев, а сам занялся грузом. Курамшин же решил, не откладывая дела в долгий ящик, отправиться «на передний рубеж обороны», где горстка ополченцев под командованием Сапёра, уже две недели умудрялась сдерживать натиск многократно превосходящих сил противника. О стойкости этого маленького гарнизона уже ходили легенды. И как раз сегодня там был сбит вертолёт украинских ВВС. Валерий стремился как можно скорее всё увидеть своими глазами и, конечно, заснять. А ещё – поговорить с самим Сапёром. Этот человек ещё ни одному из журналистов не давал интервью, его имени так и не удалось узнать. А, между тем, чувствовалось, что человек этот на войне не случайный.

Агния с готовностью согласилась ехать, а местный водила – подвезти «товарищей журналистов».

Уже по дороге заслышали они редкие залпы:

- Ишь сволочи, - ругнулся водила. – Сегодня с утра начали! Скоро из подвалов совсем вылазить перестанем.

Чем ближе к месту, тем грознее открывающиеся пейзажи: то там, то здесь рытвины от снарядов, обгоревшие деревья, чёрные остовы домов…

- Неужели здесь ещё остаются люди? – поразилась Агния.

- А куда ж им деваться-то? Фашисты ж нам даже коридора гуманитарного не дали, чтоб детвору вывезти. Хотят из всего нашего города и окрестностей один гигантский Дом Профсоюзов сделать. Чтоб уже сдохли они там все в своём Киеве…

Ополченцы были предупреждены о гостях, и их встретил молодой загорелый парень в пятнистой бандане, представился, протягивая руку:

- Олег! Позывной «Таруса». Вы вовремя – у нас как раз затишье.

И впрямь умолкли слышанные с дороги раскаты.

Ополченец оказался из местных, на вопросы отвечал охотно и с задором. Курамшину он сразу понравился:

- А что, Таруса, вертолёт-то на самом деле сбили или брешут в интернетах?

- Куда там брешут! – рассмеялся Олег. – Сбили чин по чину! Дружок мой и сбил. С Одессы парень. Самого, правда, контузило его маленько при последнем обстреле. Но, думаю, через часок-другой уже в форме будет. А в вертолёте какие-то важные персоны летели. Ой, у свидомья сейчас кипеж поднялся! «Нас-то за шо?!» Жаль, что не у нас эта кастрюля с укропом рухнула… Эх, нам бы, вот, хоть оружия нормального самую малость – тут бы вообще бесполётная зона была.

- Ну, с дружком твоим мы поговорим, - решил Курамшин. – А прежде мне бы командира вашего увидеть.

- Сапёра, что ли? – приподнял бровь Олег. – Так он вашего брата не жалует. Уж не взыщите.

- Знаю. Но попытка не пытка, разве нет? Можешь доложить?

Ополченец пожал плечами:

- Чего ж не доложить. Идёмте.

Они прошли к небольшому дому, обозначенному как комендатура. Попросив гостей подождать, Олег зашёл внутрь.

- Интересно, когда здесь следующий обстрел по графику? – задумчиво спросила Агния, доставая сигарету.

- Боитесь?

- Да нет. Просто неплохо было бы знать, в какой подвал прятаться при такой неожиданности. Кстати, вы заметили, здесь ещё даже дети остались… Почему их не увезут? Не знаю, хотя бы в город… Ведь здесь скоро будет выжженная земля, если так будет продолжаться.

- Да некуда им ехать, - ответил появившийся на пороге Олег. – С детьми тут только одна семья осталась. Их у них пятеро. И никого у них нигде нет. Боятся, конечно, но деваться им некуда. Из подвала почти не выбираются. Сын у них, правда, Сашка – боевой малец. Всё за нами норовит увязаться. Семь лет всего, а рвётся воевать. Мужик растёт.

- Надо будет навестить эту семью, - вздохнула Агния. – Может, получится чем-то помочь.

- Что командир? – спросил Курамшин Олега.

- Удивительное дело! Сначала обругал меня за то, что очередных журналистов привёл, а, когда вашу фамилию услышал, вдруг изменил своё мнение и велел вас привести.

- Действительно, чудно… Хотя… Может, он мои репортажи читал…

- Всё может быть. Вот уж только простите, велел он вас в единственно лице привести, без дамы.

Агния пожала плечами:

- Тем лучше. Значит, я смогу пока осмотреться здесь и навестить то семейство.

- Правильно, - кивнул Валерий, - разделимся. Олег, я надеюсь, я могу поручить Агнию Сергеевну вашим заботам?

- Всегда пожалуйста, - охотно согласился ополченец. – Укры отдыхают – стало быть, и у нас «тихий час». Пойдёмте, Агния Сергеевна, я для вас профессиональную экскурсию проведу. А вы, - добавил он, обращаясь к Курамшину, - проходите. Вторая дверь налево.

Валерий пожал Тарусе руку и вошёл в дом. Пройдя несколько шагов, постучал в указанную дверь.

- Войдите, - послышался голос, показавшийся смутно знакомым.

Валерий вошёл в кабинет, представлявший из себя маленькую комнатушку, вся меблировка которой состояла из письменного стола, стула, кожаного диванчика и шкафа. На стене висела испещрённая отметками карта. На столе стоял включённый ноутбук. За столом сидел человек в пятнистой балаклаве, полностью скрывающей его лицо.

- Ну, здравствуй, Валера, - голос показался ещё более знакомым, и Курамшин нахмурился, пытаясь вспомнить, где слышал его.

- Мы знакомы?

- Ещё как знакомы! Ещё как! И писать тебе обо мне уже приходилось прежде, а в этот раз, увы, не придётся, если не хочешь накликать беду на мою голову.

- Стрешнев![1] – выдохнул Валерий, почти упав на диван.

Сапёр стянул балаклаву и улыбнулся. Да, это был он – Игорь Стрешнев, один из героев чеченской войны, которого – сколько же лет назад?.. – бесстыжая российская Фемида приговорила к семнадцати годам заключения за мнимое преступление! Правда, засадить разжалованного и оболганного офицера тогда не удалось: с помощью верных друзей он скрылся накануне оглашения приговора, надеясь вернуться, когда тот будет пересмотрен. Но шли годы, а апелляции не давали результатов, и бывший капитан Стрешнев оставался вне закона. Всё это время Валерий ничего не знал о нём и был глубоко поражён этой неожиданной встречей.

- Что, капитан, не ждал меня увидеть? – Игорь грустно улыбнулся.

Он мало изменился за истекший срок. То же открытое русское лицо, те же светло-русые волосы, спадающие слегка вьющейся прядью на лоб… Только лицо теперь обрамляла длинная, окладистая борода, делавшая Игоря похожим на древнерусских князей, какими пишут их художники-патриоты. И ещё взгляд стал более жёстким. А за жёсткостью той таилась боль…

- Не ждал, Игорь, и счастлив, что вижу, - отозвался Валерий, понемногу приходя в себя. – Чифирнём, что ль, за встречу, капитан, коли ничего более крепкого нельзя?

- Майор… - поправил Стрешнев. – Здесь уже произвели… Боюсь, у меня и с чаем негусто.

- Не вопрос! – Валерий вытащил из своей дорожной сумки большую упаковку чая и банку кофе. – Считай, что подарок в честь встречи.

- Охотно принимаю, - улыбнулся Стрешнев. – Электричества у нас давно нет, но генератор пока работает, а потому чай вскипятить возможно… А я, между прочим, уверен был, что ты приедешь. Чтобы Валерий Курамшин не примчался в самое пекло – не может такого быть! И как это Нина твоя до сих пор терпит твои командировки... Кстати, как она? Как дети?

- Здоровы, слава Богу, - отозвался Курамшин и, помедлив, спросил: - Больше ни о ком справиться не хочешь?

Игорь опустил глаза:

- Мама умерла два года назад, я знаю… Я тогда едва не сорвался к ней на похороны. Удержался… Она бы этого не хотела. Но ты себе не можешь представить, Валера, как это… Знать, что твоя мать умирает, что умерла, и не мочь даже проститься с нею, последний сыновний долг отдать. Если бы не я, она была бы жива и сейчас. Но она этих издевательств не выдержала.

- Причём здесь ты…

- Причём… При том, что для людей, которых я любил и люблю, я стал настоящим наказанием.

- Наташа так не считает.

Стрешнев вздрогнул:

- Ты видишься с ней?

- И даже довольно часто. Они очень подружились с Ниной. Ты же знаешь Нину – сердца этого Воробышка хватит, кажется, на все печали мира…

- Вот именно, печали. Я хотел, чтобы она была счастлива, а что вышло? Соломенная вдова с двумя детьми на руках. Детьми, которых я даже не видел! И вряд ли увижу когда-нибудь. Иногда я думаю, может, стоило сесть в тюрьму? Тогда бы я имел право на свидания… С ней, с детьми… Но ведь это отвратительно, когда дети с рождения видят своего отца только за решёткой!

- Они любят тебя, Игорь. Наташа им столько рассказывала о тебе!

- Лучше бы не рассказывала ничего. Забыла бы меня, как дурной сон… - Стрешнев нервно хрустнул пальцами. – Вышла бы замуж за благополучного человека. Конечно, с двумя детьми это не так просто. Но ведь она так молода, хороша собой, добра… Наверняка нашёлся бы такой человек.

- То же самое ей говорят её приятельницы.

- А она?

- А она ничего не хочет слышать. Она любит тебя и никого другого не замечает.

- Но я всё равно что мертвец.

- Ты скорее без вести пропавший, а без вести пропавшие иногда возвращаются, если их очень ждут. А я не знаю другой женщины, не считая Нины, конечно, которая умела бы так ждать, как Наташа.

- Как эгоисту, мне приятно это слышать, потому что одна мысль, что моя жена может стать чужой приводит меня в исступление. А как человеку, не совсем ещё утратившему остатки благородства, мне тошно… Я не принёс этой женщине ничего, кроме страданий. И ничего иного принести не могу. Ладно, - Стрешнев глубоко вздохнул и принялся заваривать чай, - оставим эту тему. Может, всё решится уже очень скоро. Здесь на переднем крае можно в любую секунду Богу душу отдать. Вот, начнут сейчас гады свидомые палить, и нечаянно в эту комнату угодят – и всё, все вопросы решены.

- Ты уж не за этим ли в самое пекло полез?

- Да не за этим, успокойся. Некому больше было – вот и полез, - Игорь отхлебнул чаю. – Вот, оно – счастье! Крепкий чёрный чай! Месяц, наверное, вместо него всякую бурду пил… Я ж в Городе уже седьмой год живу. Документы мне добрые люди сделать помогли да и посоветовали от греха к соседям из родного Отечества податься.

- А почему сюда?

- Хороший город, красивый. Не центр, но и не захолустье. Озёра кругом, монастыри. Такой тихий русский уголок… Я, когда вижу теперь, как его эти твари уничтожают, дышать не могу! Кажется, всех бы их раздавил, как клопов, да только давить нечем! Прижился я здесь, как ни странно. На завод работать устроился, сперва комнату снимал у бабки одной, а затем по её смерти домишко её по сходной цене у наследников купил. Не знаю уж, стоит он ещё или разбомбили… Как вся эта свистопляска началась, так и не бывал там. Собаку соседям отдать пришлось. Тоже не знаю, что с ней поделалось… Как ты можешь догадываться, военных в нашем городе и его окрестностях весьма мало. А мужички сами по себе много не навоюют. Сто мужичков без опытного начальника останутся сотней мужичков, а не ротой. Им командиры нужны, которые бы в военном деле шурупили. Поэтому я среди первых в ополчение и записался. Правда, прошлые мои регалии мне указать никак нельзя было, но этого и не потребовалось. У Первого глаз намётан. Он уже после первых боёв определил, что воевать я умею, и назначил меня самый ответственный участок фронта оборонять, чем я пока небезуспешно и занимаюсь.

- Да уж наслышан! – улыбнулся Курамшин. – А почему Сапёр?

- А… Ну, так у меня не только паспорт на другое имя, но и биография другая. А по ней – служил я некогда в сапёрной бригаде, будь она неладна. Слава Богу, разминировать пока ничего не приходилось…

- Да, нелегко тебе…

- А кому здесь сейчас легко? Сколько людей без крыши над головой, без всего остались. Я им, старикам особенно, в глаза смотреть не могу. Вроде и не виноват, а вроде – не защитил. Короче, «и всё-таки, и всё-таки, и всё-таки». А сколькие близких потеряли? А калеками остались? Мёртвым теперь можно только завидовать. Им уж, во всяком случае, лучше, чем нам.

- Как думаешь, долго удастся оборону держать?

- Валер, дело же не в этом… Неделю, две, месяц… Не больше – это точно. Я последнее время перестаю понимать, на хрена мы её держим. Сначала мы ждали, что поможет Москва. Даже я ждал… И теплилась во мне, знаешь, дурацкая надежна – а ну как всей этой кампанией я себе право воскреснуть выслужу?.. Теперь понимаю, что это лишь мечты от отчаяния. Москва не чешется и чесаться не собирается. Но всего замечательнее, что и эта шайка-лейка, заправляющая в Донецке, только поплёвывает в нашу сторону. У них в отличие от нас оружие есть, но нам они его не шлют. Смотрят, как нас здесь давят, и не шевелятся. Спрашивается, почему? Уж не потому ли, что мы им не нужны так же, как и Москве? Сидят они там в мирном городе, дербанят бабло и гуманитарку, охраняют собственность больших боссов, им запошлявших. На фига им за нас впрягаться? Правда, не понимаю, что они будут делать, если нас всё-таки здесь закопают… Ведь тогда вся эта ударная группировка сил под их стены придёт. Вот, тут логика моя сбоит, капитан. Наверное, потому, что воровскую логику я постичь не в силах. Разные у нас измерения. Может, считают, что вор с вором всегда договорится, а «маргиналы» вроде нас полюбовным договорам-распилам – лишь помеха? В общем, войны нового времени это уже совсем не те войны, которые в юности будоражили наше воображение. Прежде было понятно: по ту сторону фронта враг, по эту – друг. А теперь с обеих сторон враги, а ты как зерно меж двух жерновов… Людей жалко, капитан, понимаешь. Они же не только России, Путину, они нам верили. Верили, что мы их сможем защитить. А мы не можем! Потому что с пулемётом против «Града» не попрёшь! – Стрешнев зло ударил кулаком о стол так, что недопитый чай расплескался.

- Что же в таком случае? Отступать? – спросил Курамшин осторожно.

- Это уже не моего уровня вопрос. Пока у меня приказ держать здесь оборону, во что бы то ни стало. И пока иного не будет, я отсюда не уйду. Даже если придётся остаться здесь навсегда. К этому мы все готовы. Лишь бы это не было напрасной жертвой… Мне-то терять нечего, а у ребят семьи, нормальная жизнь, будущее.

- Ну, а сам-то как думаешь?

- Думаю, что куда ни кинь всюду клин. Если помощи не будет (а с каждым днём надежд на неё всё меньше), то шансов у нас нет. Если останемся – погибнем все. А, самое главное, погибнут люди, которых мы обещали защитить. Ведь эти сволочи не остановятся перед тем, чтобы смести к чертям весь город… Потом скажут, что это мы сами себя снесли. А если уйдём… Стыдно, капитан, уходить-то. Да и так просто не уйдёшь. Как минимум, надо вывозить с собой всех гражданских, что нам помогали, семьи бойцов. Иначе их просто убьют… Если бы хоть коридор был, чтобы гражданских заранее эвакуировать! Так нет же! На днях, небось, слышал, автобус с детьми расстреляли – чудом живы остались…

- Да, - покачал головой Валерий, - что в лоб, что по лбу.

- Ты-то надолго к нам?

- Да теперь думаю, что до конца, - отозвался Курамшин. – Или с вами отсюда уходить буду, или с вами тут и останусь.

- Оптимисты говорят – останемся до победы! – чуть улыбнулся Игорь.

- Ну, мы ж не на параде.

- Что ж, отговаривать не буду. Знаю, что бесполезно. И потом, признаться, рад, что опять нам в одном окопе быть привелось.

Валерий приподнял стакан с остывшим чаем:

- А выпьем, майор, всё-таки за нашу победу! Рано или поздно на всех фронтах!

- И за встречу, - добавил Стрешнев. – Я уже давно заметил: наш город – удивительное место, где многие судьбы сошлись. Здесь собралось всё лучшее, что есть в России, в Русском мире. Москва уже давно перестала быть его сердцем. Сердце России сегодня здесь. И вряд ли мы могли встретиться где-то в ином месте. Таков наш жребий… русский жребий!