Документ № 23
Иванов Иван Иванович (псевдоним) родился в 1915 г. поселке близ Кишинёва. Рассказ записал собственноручно в марте 1999 г.

Я хотел бы повествовать вам о своём отношении к нынешнему строю, политике и проблемах истории отечества. Но не хочу , чтобы в прозвучало моё имя и поэтому буду пользоваться вымышленным.
Родился я в 1915 г. в бывшей республике Советского Союза - Молдавии. Уже с четырёх лет я начал свою трудовую деятельность. Ни на производстве, конечно, а на собственном земельном участке.
Наша семья, по тем временам, была довольно обеспеченной. Не сказать, что богатая, но и не бедная, да и тем более не нищая. Кроме меня, в семье было ещё четыре ребёнка: Василий, Илья, Григорий, Пётр. Девочек не было. Кроме детей, матери, отчима, с нами жили двоюродный брат отца, сестра матери. Мать вышла замуж в 14 лет, а в пятнадцать - имела уже первого ребёнка. В те времена это было вполне нормально. Всего у неё родилось 8 детей, но до совершеннолетия дожили только пятеро. Остальные умерли в младенчестве. Отца я помню очень плохо. После его смерти, семью должен был кто-то кормить, и мать вышла замуж за другого мужчину.
Наша семья имела довольно большой земельный участок. Там выращивали виноград, тыкву, перец и многое другое. Работать приходилось с утра до вечера. С детства мне привили привычку работать, не покладая рук. Особенно - весной, летом и осенью. Зимой работы было меньше, но хватало всем на нашем скотном дворе. Работали каждый день. Рано утром мы с братьями садились в телегу, ехали в поле километров за семь. Возвращались только поздно вечером. Мы не знали, что такое выходные, каникулы, отпуск.
Дом у нас был небольшой. Состоял из двух комнат: большой и маленькой. Обстановка была не богата: печь, стол, лавки, шкаф с посудой. Спали дети на печи, а взрослые - на кроватях (их у нас было две).
Всей семьёй за столом собирались редко. Ели обычно в поле. У нас была обычная еда: хлеб, вино собственного производства, виноград, картофель, молочные продукты, мясо и другие явства. Одеты мы были во вполне нормальную одежду: рабочие штаны, рубаха, куртка, на ногах - обувь, на голове - соломенная шляпа.
Когда мне было 8 лет, меня отдали в школу. Если это можно было назвать школой. Четыре года с утра мы ходили в школу, а после неё (во вторую половину дня) ездили работать в поле. Но иногда оставались дома, так как телега была одна, и все старшие уезжали на ней в поле ещё утром. Я закончил четыре класса и в свои 12 лет был "выпускником".
Более или менее спокойная жизнь у меня была до 16 лет. В 1941 г. началась война. Мы с моим лучшим другом решили идти служить отечеству добровольно. Были пацанами, и сами не понимали, куда идем. Хорошо, что попали в руки одному хорошему командиру. Мы были чистокровными молдованами, и нас на войну взять не могли. Поэтому тот командир изменил наши фамилии на русские и увеличил нам возраст на пару лет. Эту фамилию я и сейчас ношу, а мой друг Радик, к сожалению, погиб на четвертом году войну, немного не дожив до победы. И, вот, мы, обмундированные, оказались на войне. А где именно - хотел бы умолчать.
Многое о войне рассказывать не буду, так как тяжело об этом вспоминать. Но скажу, что тяжесть работы на родном поле и винограднике была ничто по сравнению с войной, куда мы попали. Многое пришлось пройти. Во время войны мы с Радиком, которого я не забыл до сих пор, были во многих городах. Но ни разу не довелось оказаться близ Молдавии. Никто и братьев кроме меня не был на поле боя. После победы над Германией нашу часть направили в Москву дослуживать в армии три года. И только по истечении этого срока я вернулся в родной поселок. Мать не поверила, что я жив. Она четыре раза получала на меня похоронки.
Наверное, мне можно было позавидовать: дватцатитрёхлетний парень, вся грудь, как говорится, в орденах… . Всё было, вроде, хорошо. Но всему хорошему всегда свойственно заканчиваться.
Однажды на празднике мы повздорили с одним завистливым пареньком. Парень я был горячий (я и сейчас не остыл, хоть мне и 75). Подрались. Тот, к счастью, выжил. Но на нас с братом, который тоже принимал участие в драке, донесли куда следует. Нас арестовали, несколько дней продержали в тюрьме, после чего сослали в Новокузнецк. А всю семью раскулачили. Все мои заслуги перед Отечеством были конфискованы. Чувства мои были неописуемы. Как? За что? Почему? Меня! Того, кто прошёл всю войну, дошёл до Берлина! Сослать в Сибирь! Всю оставшуюся жизнь я и провёл здесь, в Сибири.
До этого момента товарищ Сталин был для меня и других Богом. Даже в мыслях нельзя было думать о нём плохо. Да никто, собственно говоря, и не задумывался об этом. Но из-за высылки в Сибирь моё мнение о нём развернулось на 180 градусов. Но ничего нельзя было об этом говорить. Всё оставалось у нас в голове, лежало тяжестью на душе. Я никак не мог принять, что я враг народа. Думалось, что меня репрессировали ни за что. Да и рядом с нами находились люди, которых действительно ни за что репрессировали: инженеры, учёные, профессора, научные работники. Срок мы не отбыли до конца, так как был раскрыт культ личности Сталина. Нам оставалось отбыть один год, и нас освободили.
В нашем положении после заключения мало что изменилось. Как и раньше мы должны были работать с рассвета до заката. Ведь надо было как-то существовать. Именно существовать, а не жить. К тому времени я познакомился со своей будущей женой Еленой. Мне было 33 года, а ей 30. И мы решили соединить свои судьбы. Свадьба прошла в кругу семи человек. Жених был в костюме брата, а невеста - в платье подруги. На голове венок из белых цветов.
Питались мы в общей столовой, по карточкам. Получаемых денег хватало на самое необходимое - мыло, порошок и предметы ухода. Вскоре я выучился на водителя, кем и проработал до пенсии. До этого работал на КМК, получал мало. Работая водителем, подкопил денег, и через два года мы купили небольшой домик на Соколухе. Мебели в доме почти не было: стол, 2 стула, кровать, тумбочка, зеркало. Жене приходилось много времени стоять в очередях за продуктами. В 1955 г. родился старший сын - Сергей. Ещё три года до 1958 г. мы жили в Новокузнецке, а потом переехали в Белово. Купили маленький домик. Я работал водителем, жена - уборщицей на заводе. Заработанных денег хватало на продукты и одежду. Немного подкапливали.
Очень хотелось поехать на родину в Молдавию. В 1958 г. моя мечта осуществилась. Впервые после стольких лет разлуки, я увидел своих родных. Там же родился наш младший сын. С двумя сыновьями мы вернулись в Белово. В 1963 г. начали строить дом. В то время все друг другу помогали, и через полтора года мы заселились в новый дом. Особо много денег на строительство не шло, так как я работал на грузовой машине, и всё мог привезти.
Когда сыновья закончили школу, у нас уже был телевизор, диван, шкаф для посуды. Хорошо помню, старшему сыну в 16 лет подарили часы. В то время это был очень дорогой подарок. Примерно тогда же купили сыновьям транзистор с катушками. Все девчонки в посёлке были их. Ни у кого в поселке транзистора больше не было.
В 1971-72 г. съездили всей семьёй в Молдавию. К нам гости оттуда не приезжали. Мама была уже в возрасте, а братья почему не приезжали - не знаю. Свободное время после работы любил играть с молодёжью в спортивные игры на площадке возле дома. Кто был в моей команде, тот обязательно выигрывал. До сих пор та молодёжь держит меня в почёте. После школы сыновья пошли работать на железную дорогу, затем - в армию. После армии учились в машиностроительном техникуме.
На пенсию я вышел в 60 лет. Но продолжал работать и дальше. В 1979 г. купили "Жигули" первой модели, приобрели новый цветной телевизор. В 1994 г. мне дали инвалидность, по которой один раз в два года я могу летать в любом направлении бесплатно. Чем я и пользуюсь. Летал в 1995 г., 1997 г. Собираюсь и в этом году.
В 1995 г. с младшим сыном случилось несчастье, в шахте травмировался и сейчас ходит на протезе. Это была очень большая трагедия для семьи.
Что произошло за годы реформ? Конечно, многое изменилось. Это переход власти от коммунистов к демократам. Это трудно пережить. Но знаете, сейчас я больше доволен жизнью, чем во времена Сталина. Сейчас я получаю пенсию и регулярно помогаю, чем могу, детям. Но к господину Ельцину отношусь плохо.
Если бы мне предложили прожить свою жизнь заново, то я бы ни от чего бы прожитого не отказался. Было трудно, но было и весело. Жизнь - сложная штука, каждый проживает её, как может.
Я жизнью полностью доволен, чего и вам желаю!


Документ № 24
Марковская Вера Григорьевна родилась в р. 1915 в д. Карбелкино Промышленновского района Кемеровской области. Живет в Белово. Рассказ записал правнук Марковский Александр в ноябре 1999 г.

Семья родителей состояла из 9 чел. Моя собственная семья - только из - 4 чел.
В колхоз родители вступили сами. Тогда крестьян хорошо агитировали. Говорили, что в колхозе будут машины, а, значит, и хорошие урожаи. Всем, мол, легче станет. Желание объединиться образовалось у многих. Провели собрание и решили создать колхоз. Наобещали нам горы золотые. А получили - шиш! Только скотину отобрали. Да сгубили её.
Наша семья была середняцкая. Мы имели хороший дом, коров, лошадей, свиней. Но, конечно, поменьше, чем у кулаков. Бедняки же ничего этого не имели. Они и не хотели его иметь, не умели вести своё собственное хозяйство. Чаще всего ходили работать в наем. До коллективизации каждый крестьянин мог иметь хорошее хозяйство. Ведь земля и покосы выдавались на каждого члена семьи. А потом всю землю забрали в колхоз.
Колхозникам же оставили только землю под огороды. Разве ж это земля? С неё не прокормишься. Когда вступали в колхоз, то обещали, что мы будем в нем получать всё для жизни. А получать-то стало нечего. В колхозе всё было неорганизованно. Потому и урожая не было, зерна не было, и скотина дохла.
При проведении коллективизации раскулачивали кулаков и середняков. Ничего лишнего брать с собой не разрешали. Только одежду, которая была на людях одета. Поэтому люди старались, как можно больше надеть одежды на себя. Можно сказать, в чем люди были, в том их и отправляли. В сани разрешали сажать только детей. Никаких вещей брать нельзя. Нельзя было взять даже еду. Люди оставляли всё нажитое: и дом, и хозяйство, и машины.
Как-то сразу изменилась жизнь. Раньше в деревне все жили дружно и вредности друг другу не устраивали. Бывало иногда, что один другого шутейно подкалывал. Но отношения между людьми оставались хорошими. А во время коллективизации начались доносы. Какая уж тут дружба!
Раскулаченных из нашей деревни отправляли в Томскую область, в глухую тайгу, на голое место. Заставили работать на лесоповале. Выселенные обустраивались сами. Кто, как мог. Рыли землянки, или строили домишки. Почему-то никуда не сбегали. Да и куда ты побежишь? Некуда было бежать. А вместе и выжить легче. В деревне об их жизни знали. Была переписка, да и родственники иногда к ним ездили. Правда, всё это стало потом, когда власти разрешили.
Сколько же они, бедные, пережили! Кругом дичь по тайге бегала, а им охотиться нельзя. Да и чем охотиться? Ружей-то держать не разрешали. Им даже рыбу ловить запрещали. Только тайно ставили капканы на зайцев.
Никто против коллективизации не протестовал. Что же, к примеру, я буду протестовать? Земли ведь нет. А жить надо. Значит, и я вынуждена идти в колхоз. Если будешь выступать, то тебя отправят куда надо. Народ был запуган. Куда начальство пошлет, туда и ехали, туда и шли. С активистами, которые внедряли идеи коммунизма, крестьяне были тише воды, ниже травы. Боялись их! Угождали им! Снимали шапочку перед ними. Одно сказать, каких людей тогда сгубили! Весь передовой класс был тогда посажен и убит!
Жизнь колхозника - не приведи Господи! С весны до осени работали от рассвета до заката. Никаких выходных не полагалось. Обещанных машин не было. Работали вручную: сеяли, пололи, жали. Не хватало лошадей, пахали на коровах. Часто сеять было нечем. Мне кажется, многие мечтали выйти из колхоза. Но попробуй, скажи об этом! Ведь от колхоза получить было нечего.
И уехать из него было нельзя. Паспортов нам просто так не выдавали. Да они нам и не нужны были. Многие и не хотели уезжать в город хотя бы потому, что были безграмотными. Они просто врастали в свой дом, в свое хозяйство. В деревне было спокойнее и свободнее. Легче было прожить. Притягивала земля. Но всё равно, из нашей большой семьи только брат остался в деревне. Все сестры разъехались. И дети их тоже разъехались. Но это уже после войны было.
В своем личном хозяйстве работали только по ночам после работы в колхозе. Обрабатывали свои небольшие огороды, ухаживали за скотиной. Многое здесь делали дети и старики. Зимой, конечно, на своё хозяйство уходило больше времени. Но налоги были большими. Брали яйцами шерстью, молоком, мясом, картошкой.
Денег за работу не давали. Считали по трудодням. Мы получали по ним 150-200 гр. зерна, которое сами и мололи. Разве можно было прожить на эти граммы? До коллективизации на наших столах было всё. Никто не голодал. А теперь еда стала бедная. Кроме овощей, грибов и ягод ничего больше и не видели. Жили только с огорода. Про мясо вообще забыли. Мололи боярку, черемуху, пекли из них лепешки. Муки не было. Собирали травы, корешки.
Конечно, это был голод. Перед самой войной стол стал немного побогаче. Но всё равно, это не то, что до колхозов. Мы даже во время войны не голодали так сильно, как в 30-е годы. С одеждой тоже было плохо. Из льна и шерсти пряли пряжу, вязали, ткали. Покупных вещей мы, считай, и не носили. Один ребёнок подрос, передавали другому. И так до тех пор, пока не дойдёт до последнего.
Конечно, некоторые потихоньку приворовывали в колхозе. Но не друг у друга. Боже избавь, взять чужое, соседское! Это стыдно!
Был закон "о колосках". По нему было так: подберешь колхозный колосок, за него ответишь. За 1 кг. зерна давали пять лет. У нас одну женщину судили за то, что она насыпала в карман горстку зерна. О! С этим было очень строго.
Когда началась война, мужики пошли на фронт. Как же не пойдёшь? Раз война, значит, Родину свою надо защищать. Те, у кого была семья, ждали повестку на фронт. А холостяки охотно шли сами. Добровольцев было очень много. В военкоматах стояли очереди. Шли и парни, и девушки. Вернувшихся с фронта, можно было пересчитать по пальцам. В нашей деревне и десятка таких не наберешь. Деревни стали совсем пустыми без мужиков. Досталось нам от войны! После войны жизнь постепенно стала восстанавливаться.
В нашей деревне дети учились до 4-х или 7-ми классов. Закончивший 4 класса, считался грамотным человеком. Он умел читать и писать. А закончивший 7 классов, уже мог становиться учителем. Учителя и врачи у нас считались самыми почётными людьми. Люди учились охотно. Старались получить хоть самое малое образование.
В деревне был клуб. В нем находился закуток, который избой-читальней назывался. Там выдавали книжки, или учителя читали их вслух для тех, кто приходил послушать. В клуб, на танцы, приходили и молодые и старые. Кроме них в деревне никаких развлечений, никакой радости.
Церкви в нашей деревне не было. Она была в 4 км. в Лебедях. Взрослые туда ходили, а молодежь - почти нет. Священником был видный и важный человек. Его очень почитали. Но по распоряжению правительства ту церковь закрыли. Так диктовала партия.
Про политику люди боялись говорить. Скажешь что-то не то, сразу посадят. За частушку могли посадить. Не только критиковать, но даже обсуждать политику Сталина было опасно. В нашем Карбелкино было семей десять "врагов народа". Забирали и высылали их по доносам нечистоплотных людей.
Ни в каких заграницах или на курорте сроду не была. Была только в местном доме отдыха. В годы реформ жизнь изменилась в худшую сторону. Тяжело стало жить. Пенсия маленькая, а годы уже большие.
Так вот и прожили жизнь.


Документ № 25 
Ленцева Мария Наумовна родилась в 1915 г. в д. Подъяково, Жук Ольга Григорьевна родилась в 1916 г. в Белоруссии. Живут в п. Щегловском Кемеровской области. Беседу записала Лопатина Наталия в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования"). (1)

Жук - Я родилась в Белоруссии. В Сибирь мы сбежали от коллективизации. Родители никак не хотели вступать в колхоз. Как-то вечером отца пришли арестовывать, но не нашли. Он сидел в подполье. Накануне добрые люди предупредили его, и он спрятался. А ночью мы уехали из деревни. Подались в Сибирь. Здесь жила мамина сестра. С тех пор здесь и живем.
Ленцева - А я родилась в Подъяково. В единоличниках наша семья жила небогато: было всего 2-3 лошади, корова, овечки, косилка, плуг. Я помню, что мы только-только начали разживаться, как колхозы разграбили нас. Мы голые и босые остались. Ох, и жалко было отдавать нажитое. Но отец сказал твердо: "Дети, нам надо заходить в колхоз. Иначе нас до корня разорят". В колхоз мы зашли. Лошадей, овечек, машины, плуги, - всё-всё отдали.
Сколько же мы работали в том колхозе! Я и пахала, и боронила, и мешки таскала, и на лесозаготовки зимой ездила, и на лесосплаве весной была. Куда пошлют, что заставят, всё делала. За работу нам палочки писали - трудодни. А получали мы на эти трудодни фигу. Первые два года хоть мало, но всё-таки давали хлеб, а потом перестали. Всё сдавали государству. А вы, колхозники, живите, как знаете. Так и жили.
Питались очень плохо: где тошнотики из мерзлой картошки съездим, где саранки выручали. Ягода, грибы. На колхозном поле была общая кухня. Но что там варили! Сварят противного киселя из овсянки, и питайся этим варевом. Животы болели. Ни в какой декрет по рождению детей мы сроду не ходили. Кто его нам даст? Если бы были декреты, какая нормальная баба стала рожать в поле? Ей о дитё надо думать, а не о работе.
А когда из Подъяково всех мужиков на войну забрали, мы, женщины, всю работу делали: сами сено косили, сами метали, сами пахали и сеяли. Там, где кони на севе пройти не могли, мы мешки на плечи взваливали и давай… . Мало кто вернулся с войны. Реву-то сколько было!
После войны мне повезло. Как с мужиком своим сошлась, в колхозе больше не работала. Муж работал в Щегловском подсобном хозяйстве и в колхоз меня больше не пустил. Он сказал мне: "Ты, вот, год работаешь, а тебе ни грамма хлеба не дают, ни деньгами не платят. Зачем работать? Сиди дома, и расти детей". Ведь это правда! Нам ничего не платили.
Жук - А ведь скажи, - как ни трудно было работать, мы песни пели. Пели по дороге и на работу, и с работы.
Ленцева - Да, подруга, пели. В войну так трудно было, и то мы песни пели и играли. И, вот, что интересно! Мы самогонку гнали, а пили не сильно. Всей деревней праздновали Рождество, Масленку, Пасху, Троицу. Если праздновали, то гуляли неделю. Ходили толпой из дома в дом. Но это было до колхозов. Гуляли, пока Советская власть не запретила. Кончились наши праздники. В Бога мы все верили! Молились. С верой в Бога жили и наши родители, и их родители жили. Но Бог чем-то помешал советской власти. Заставили от него отказаться.
Мы, как чокнутые стали. Работали и работали. Знали одну только работу. Жили…, как не знаю, кто! Как лето, - все дети, как мураши, на поле работают, траву дергают. Никто их сильно не насиловал, как нас, но работать заставляли. Ребятня вся работала.
У нас даже ни паспортов, ни справок, ни метрик не было. Нам эти паспорта не давали, чтобы мы не разбежались. Сюда, вот, в Щегловку к мужу переехала, так насилу паспорт выправила. Но и без документов люди как-то умудрялись убежать из колхоза.
Жук - Советскую власть трудно обмануть.
Ленцева - А нам какая разница была? Что советская власть, что еще какая. Я работала и работала. Всё говорили, что большевики о нас заботятся. А я, черт знает, кто они такие и как заботятся! Или коммунисты! А по мне, ну, коммунисты, да коммунисты! Не знаю. Мы люди небольшие. Кто нам докладываться будет, зачем нужны были те же колхозы?
Жук - Мы власть уважали!
Ленцева - А то как же! Попробуй, не уваж! Если останешься дома, не пойдешь на работу, за тобой тут же прибегут и выгонят в поле. Собирайся, кричат, сейчас же! А работали мы день и ночь. Днем косили, жали, а ночью скирдовали или молотили. У нас тогда с этим строго было. Я как-то сильно заболела. Не смогла идти на лесозаготовку. Мы, колхозники, обязаны были не только хлеб растить, но и "кубатуру гнать", дорогу строить. Мы многое, что обязаны были делать. И ничего за это не платили - ни нам, ни даже колхозу. Обязаны, - и всё!
Не вышла я как-то на работу из-за болезни. Фельдшер выписал мне справку об освобождении. Эту справку я отдала своему председателю. А он заматерился и сказал, что эта бумажка ему только в уборной может пригодиться. Наш бригадир Висильчук тут же написал на меня бумагу в органы. Там было написано, что я - такая-сякая, перебегаю из бригады в бригаду, ему, мол, не подчиняюсь. Такая бумага тогда была всё одно, что приговор. Вызвали меня куда надо… . Ой, как же я боялась идти. Внутри у меня всё дрожало! Шла и думала, что же со мной теперь сделают?! Что сейчас будет?! Меня там спросили: "Сколько ты выработала трудодней?". А я, с дуру: "Чёрт их знает, сколько. Я их не считала. Зачем они мне, палочки да палочки!". Меня арестовали, посадили в Барзаскую тюрьму. Оказывается, я что-то лишнее сболтнула. Четверо суток и просидела.
После тюрьмы да болезни оклемалась немного, и меня отправили на всю зиму на лесозаготовки "кубатуру гнать". Когда была на лесозаготовках, узнала, что председатель, из-за которого я в тюрьму попала (Захаркин, - его фамилия), выстрелил в одного мужика. Тогда подписывали на заем. Каждый колхозник должен был купить облигацию за 1000 рублей! Это, вроде, как государство у нас занимает, а потом отдаст. Деньги огромные! Где их взять? На трудодни ведь нам копейки приходились. Мужичок этот и говорит председателю: "Дайте мне коней, я солому отвезу, продам и заём выплачу". А председатель стал орать, выхватил наган, стрельнул. Арестовали того Захаркина. Говорят, в тюрьме его шибко лупасили. Жена его кровавые рубахи из тюрьмы приносила. Потом, когда председателя выпустили, кто-то убил его уже на свободе.(2) Вот так Бог покарал за издевательство над людьми. Вообще-то председатели у нас были разные. Я всех уже не упомню.
Жук - Я то в колхозе не работала. Коллективизация в Белоруссии раньше, чем в Сибири, началась. Мы сюда приехали, уже зная, что это такое. У отца брат был коммунистом. Он сказал отцу: "Никифор, поедешь в Сибирь, не вздумай единолично устраиваться. Колхозы и до Сибири дойдут". Мы приехали в Сибирь. Здесь, в Сутункином Логу, жила мамина сестра. Она нас и приняла. Мы поселились в тайге, где уже жило семь семей. Стали корчевать. Посадили картошку, просо, дом поставили. Таежная земля не пригодна для посадок, и всё замерзало. Решили бросить. Отец подался в Кемерово на шахту "Бутовку", устроился на работу. Нам коллективизация стала уже не страшна. Сама же я перебралась в Щегловский совхоз, работала на свиноферме. Утром приду, свиней накормлю, уберу и - домой. После обеда опять хрюшек иду кормить. Свинарник рядом с домом был. У нас не то, что в колхозе - никого на работу не гоняли, платили деньгами, а не палочками, доставалось - по рублю в день. На лесозаготовки не посылали.
Послушаю, как в колхозе жили, так не приведи, Господи! Как же людей мучили-то! Ты думаешь только в вашем колхозе так? Моя тетка в Балахоновском колхозе работала, это 4 км от Подъяково, над ними там так же издевались! Ой-ей- ёй! Мужа у неё забрали, она с двумя детьми малыми осталась. Свекра за что-то расстреляли. Отца сослали на 10 лет.
Ленцева - Я, вот, тебе и говорю, что ты жизни не знаешь, поскольку в колхозе не работала. Жила, как у Христа за пазухой! Ой, не приведи, Господь, никому такой жизни, как у колхозника! Из-за работы я света белого не видела. Голодные ходили, холодные. И так, без конца! Знаешь, какая норма у нас была на покосе? Тридцать соток на женщину! Мы косили группой из 3-4 женщин. Подсчитала, какой величины для нас было дневное поле? Поработаем, сядем под березку, посидим-посидим, наплачемся… И опять идем косить. Плакали от такой жизни! А налоги! Отцу пришлось корову за налоги сдать. Сдавали молоко, масло, яйца, шерсть. Вырастишь скотину, а сам ею не пользуешься.
Жук - И кто только нам такую жизнь устроил?!
Ленцева - Кто его знает! По-русски сказать... Начальство! И откуда только на нашу голову такие начальники брались?! В войну я конюхом работала. Как-то из Барзаса приехало начальство ночью проверять - работают ли колхозники ночью или спят. Зашли ко мне, увидели, что не сплю, за конями хожу. Поехали на свинарник, а там все спят. Долго потом разбирались. Строжились. И что было строжиться? Плохо ли работаешь, хорошо ли, - всё равно все одинаково получали. Правда, кого-то из колхозников начальство выбирало и ставило на почет. Говорили, что они какие-то ударники. Меня тоже как-то на почет поставили. Целых 30 рублей премии дали! Все работали одинаково. Никакого-такого стахановского движения у нас не было.
Жук - Зато каждый день на курорт ездили (смеется).
Ленцева - Как же…! Разбежались! У нас тут такой курорт в колхозах был!… Дядька мой ещё до колхозов дом хороший построил. А мой отец ему и говорит: "Заходи в колхоз, заходи. Разорят тебя с таким домом!" Не послушал дядька. Забрали у него дом, всю скотину. И самого забрали. Без вести сгинул. За что спрашивается? За то, что хотел, чтоб его семья жила в добротном доме и в достатке? Он ведь этот дом своим потом заработал.
Когда начались колхозы, мы с подругой на сушилке работали. Знаешь, сколько вот этими руками я таких домов сожгла? Ох, и напилились мы тогда с подругой! Привезут хороший дом, в нем бы жить да жить. Или стайку, какую. Ты в ней хоть сейчас скотину держи! А мы её на дрова пускаем, зерно сушим. Рука не поднималась такое добро изводить. Мы знали, что всё это конфискованные кулацкие дома и догадывались, где теперь их хозяева. И кому всё это с нами надо было сделать?!
Жук - И сейчас хорошего мало. Но жить можно.
Ленцева - Главное колхозов нет! Нам деньги по пенсии дают. Мы едим, лежим, гуляем. На работу нас не гоняют. А нам больше ничего и не надо.
Жук - Сейчас говорят, что Сталин был хорошим руководителем.
Ленцева - А мы его знаем?! Нами руководили, мы работали.
Ах, как хорошо нами руководили…! (смеется).

Примечание:
1) Эта беседа была опубликована: "Колхознички-канареечки, поработай год без копеечки" ("С тобой" (областная газета) - 1999 - 19 дек..; "Заря" (газета Кемеровоского района) - 1999 - 18 дек. Публикация вызвала полемику: Степан Анищенко - "Правда ваша, но не вся" ("Заря" - 2000 - 15 апр.; Наталия Лопатина - "Чтобы пышно жить!" ("Заря" - 2000 - 29 апр.); Матрена Савинцева - "Не надо хаять колхозы" "Заря" - 2000 - 27 мая.
2) В вышеупомянутой дискуссии Степан Анищенко тоже вспоминает того председателя и почти восхищается его решительностью и властностью. Сведений о его насильственной смерти не подтверждает.

Документ № 26
Кузьмина Анна Васильевна родилась в 1916 г. д. Свидировке Тяжинского района Кемеровской области. Живет в с. Сандайское Тяжинского района. Рассказ записала Кулемина Наталья в декабре 1999 г.

У бати с матушкой нас было шестеро горемычных. Жили в середняках, пока батя не умер. Самому старшему из нас было 14 лет. Постепенно распродали коней, коров. Стали жить бедно. Сварит мать чугунок картошки, высыплет на стол... Вот и радуйся, благодари Боженьку за обед. Репу ели пареную, капусту квашенную, молоко кислое и свежее. Это вы сейчас нос воротите от такой пищи. Не знаю, чего и хотите-то. А тогда всё это ели, за милую душу, не брезговали.
Одевались очень и очень просто: чуни - одни на двоих, холщовые домотканные рубахи. А о выходной одежде и не слыхивали. Когда коллективизация началась, я ещё в девках была. Много ли понимала?
Сидели мы с подружками как-то вечерком на лавочке. Подъехала машина с работниками НКВД. (1) Прогнали нас и стали одну семью "кулачить". Они богато жили! Забрали всех: и стариков, и молодых, и даже ребёнка. Увезли их куда-то. Потом приехали за добром. А вот, Авдоньиных раскулачили (они за речкой жили) по-другому: забрали только добро, а самих оставили. Мы радовались, что нас не тронули. Да, мы, слава Богу, и не кулаки были. Думали, что так и надо. А зачем надо? Мы вообще ничего не знали. Главное, чтоб меня не тронули.
В колхозе работали с утра до ноченьки. Все делали вручную: жали серпами, косили косами, собирали в снопы. Работа - очень тяжелая, непосильная. Получали - крошки: 300 грамм ржи за трудодень. Мы трудодни палочками называли. Особенно трудно было нам, женщинам. Никого не интересовало, что ты тяжела ходишь, родишь скоро. Не интересовало - заболела ли ты, дитя ли у тебя малое занедужило. Все идут на работу, и ты идешь, хоть и беременная.
Приучили нас старики любить землю. Не можем мы без неё. Вот и сейчас стара стала, а всё в земельке повозиться охота. Так, вот, в поле и тянет.
Давно, правда, я поля со спелой пшеницей не видела.

Примечание:
1) Правильно - работники ОГПУ