За Святую Русь, за Веру Православную.

1917 год. Ноябрь месяц, Зима. Снег, морозы, по утрам туманы, покрывающие кровавые ужасы, что творили сатанисты и руководимые ими "люди", потерявшие все человеческое. Вне закона, без какой-либо защиты оказались все.

Отец Иоанн еще больше отрастил свою бороду, перестал аккуратно ее подстригать, превратился в сгорбленного, очень плохо одетого старенького не то священника, не то странствующего монаха. Стал чаще навещать Нахичеванское кладбище, которое было близко к Софиевской церкви. На кладбище в часовне, вместе с кладбищенским сторожем (он же и смотритель) совершал краткие богослужения, а потом они вместе обходили кладбище, поправляли кресты, упавшие изгороди, отгребали снег с дорожек...

Часто на этом коротком пути встречались ватаги вооруженных красногвардейцев, матросов, которые, видя еле идущего, опирающегося на суковатую палку, с обтрепанной котомкой старенького священника в повязанной веревкой бедной рясе и часто заледеневшей бородой, со снегом на плечах и в такой же бедной шапке, расступались; были непристойные реплики некоторых пьяных, но не трогали.

Не знали эти осатаневшие, что этот батюшка и смотритель кладбища, отставной унтер-офицер Архипыч, оборудовали несколько старых склепов, наглухо закрытых огромными плитами, под которыми еще с прошлого века мирно покоились бренные останки покойников, а теперь скрывались несчастные мальчики и юноши - кадеты, юнкера, молодые офицеры, не успевшие во время скрыться от самосудов озверелых толп, ставших "пролетариями всех стран"!

Отец Иоанн обнаруживал таких "белогвардейцев" через прихожан. Некоторые приезжали в Ростов, но оставаться в городе было опасно, деваться было некуда, пользоваться гостеприимством людей, их принимавших, было опасно ввиду частых повальных обысков и начавшихся доносов. Многие приличные прихожане Софиевской церкви знали, что отец Иоанн кое-кому уже помог "где-то" найти временное пристанище, к нему и вели.

Таких склепов было несколько, В сторожке у Архипыча жили два захудалых оборванца-"гробокопателя" за харчи и пятаки от "покойников", а были они кадеты Полтавского корпуса Николай и Ваня, братья - Ванюшка и Колюшка, как звал их Архипыч. Оба были больны, и лежали в городской больнице, и только на другой день восстания доктор и сестры всполошились и бросились в Николаевскую клинику, где и наладили переправу обоих кадет в наскоро сколоченных гробах прямо на кладбище, где Архипыч их быстро "воскресил", но все же "захоронил" в одном аз склепов, а через несколько дней, по совету отца Иоанна, прописал в своей кладбищенской книге, как живых вспомогательных гробокопателей.

Отец Иоанн два раза в неделю, с котомкой за плечами, приходил на кладбище, иногда с внуком, который был всегда с клеткой – любил ловить разных зябликов, синичек, дубокосиков и других пичужек, пока дедушка был занят на кладбище, а дедушка в это время в сторожке у Архипыча выгружал из своей котомки сухари, несколько плиток шоколада, копченое сало и другие продукты, что в течение недели доставал у прихожан для "бедных и страждущих".

Иногда приходил в Николаевскую больницу, куда привозили раненых красногвардейцев из-под Новочеркасска, а потом из-под Аксая, Кизитериновки, Батайска. Много позже доктора и сестры, там работавшие, рассказывали о необычайном явлении: всегда полупьяные, ругатели, утерявшие почти все человеческое даже на больничных койках - после много терпеливого ухода за ними медицинского персонала и старенького батюшки, который всегда помогал всем, не гнушаясь никакой работой по уходу за больными и ранеными, которых всегда утешал, - вдруг вновь очеловечивались и часто уже со слезами на глазах просили молиться за них о прощении грехов, вольных и невольных, сваливая все на беса, который их попутал.

В раннее утро взятия Ростова добровольцами из Новочеркасска отец Иоанн был в больнице, откуда всех раненых большевики навалом на подводах вывезли, под дикие их крики и стоны. Остались тяжело раненые и умирающие. Первые вошедшие офицеры никого не тронули и только просили всех красногвардейцев соединить в одну палату, а остальные палаты приготовить для раненых и больных добровольцев.

Отец Иоанн занялся и этим с двумя докторами и пришедшими на помощь гимназистами и курсистками медицинских курсов города Ростова. Почти весь медицинский персонал большевики увели с собой.

Ушел в этот день и его сын Петя, сразу принятый в юнкерский батальон. На ратный подвиг благословил его отец - отец Иоанн - и, смахивая набежавшую слезу, вспомнил себя в такой же длиннополой шинели с такими же погонами на плечах.

Опустели склепы, но оба, Батюшка и Архипыч, долго хранили ото всех тайну, какие склепы и где, имея в виду, что они еще пригодятся. В этом они не ошиблись, склепы скоро опять пригодились.

Койки Николаевской больницы стали быстро заполняться ранеными, больными, обмороженными добровольцами. Отец Иоанн все свое свободное от церковной службы и небольших домашних обязанностей время проводил в больнице, все так же привычно помогая медицинскому персоналу, облегчая страдания несчастных мучеников за Русь Святую, напутствуя умирающих и их же хоронивший все на том же Нахичеванском кладбище. Тщательно записывал их имена, фамилии, возраст, положение, адреса, чтобы при случае сообщить родным, близким, что и делал по вечерам: писал письма, пересылал, если то было возможно, документы, сохранившиеся личные вещи; все это делал всегда с охотой, по просьбе старшего врача, так как из-за занятости этим заниматься было просто некому. Тут же в больнице работала и его дочь Галя с подругами по медицинским курсам.

Выздоравливающих красногвардейцев отец Иоанн просил военного коменданта города и старшего врача отпускать с миром по домам, как покаявшихся в своем заблуждении и обещавших больше не участвовать в братоубийственной войне. Просьбы отца Иоанна, которого все знали и уважали, почти всегда были уважены.

………………………..

Бежали тяжелые, сумрачные, зимние вьюжные дни и ночи. Отстоять огромный беспечный город от наседающих со всех сторон орд и полков навсегда утративших дисциплину дезертиров стало невозможным.

22-го февраля 1918 года самая маленькая во всей военной истории армия вынуждена была с холодным, ледяным ветром выйти из темного города в глухую ночь падающего снега в степную неизвестность.

О армией ушел и сын, и много родных и близких людей. В этот вечер отец Иоанн почувствовал себя плохо от всего перенесенного и был дома. 23-го февраля не вошедшие, а ворвавшиеся красные банды "посетили" Николаевскую больницу.

Комиссары в исторических кожаных тужурках с не менее историческими наганами и маузерами за поясами и на поясах устроили "всенародное зрелище". Николаевская больница была окружена "зрителями" со всех базаров и выпущенными из тюрем "социально близкими" уголовниками и другим отребьем обоего пола, лускавшими семечки и громко выражавшими свой "восторг" гоготаньем, свистом и улюлюканьем, наблюдая, как с больничкой башни кожаные куртки сбрасывали в одном нижнем белье прямо с коек тяжело раненых юношей юнкеров и офицеров, разбивающихся вдребезги о твердый зимний асфальт и забрызгивающих кровью все цветочные клумбы и грядки у стен, покрытые снегом.

Весной там расцветут пунцовые тюльпаны и маки.

По окончании этого "зрелища" толпа, вдруг переставшая лускать семечки и почему-то притихшая, молча стала расходиться. На башне стояли, подбоченившись, кожаные тужурки с видом исполнивших свой "долг" перед теми, кто давно это запланировал и лелеял мечту уничтожить все святое на Святой Руси и лучших... христиан, особенно православного вероисповедания, предать мучительной смерти.

Занавес великой русской трагедии медленно открывался.

Всё это видел и слышал находившийся в толпе кладбищенский сторож, отставной унтер-офицер Архипыч, и с каждой новой жертвой, закрывши глаза, шептал побелевшими губами: "... прими, Господи, душу воина Твоего, упокой его в Своих селениях…Господи, что же это делается?.. Боже, останови их... вечная память... ох, Господи..."

Глубокой ночью, на двух больничных повозках, полупьяные красногвардейцы привезли на кладбище одиннадцать трупов в окровавленном белье и больничных халатах, молча сбросили свой страшный груз у кирпичной стены северо-восточного угла кладбища, примыкавшего к Балабановской роще.

В это же время в склепе семьи Налбандовых притаились, отец Иоанн и Архипыч, извещенные из врачей больницы, что трупы добровольцев будут вывезены ночью и будут свалены на кладбище без всякого уведомления. Тут же в склепе полудремали Ваня и Николай и еще два молодых человека.

У северной стенки уже была готова выкопанная еще днем братская могила.

Утром двадцать четвертого февраля шел хлопьями крупный снег и заносил свежий еще небольшой холмик на братской могиле, пока без креста, в которой покоились, тесно сомкнувши ряды, одиннадцать юношей, имена которых остались лишь Господу Богу ведомы. А в сторожке Архипыч, надев на нос очки в железной оправе, заносил в книгу учета покойников в графе "вновь прибывших":

"Одиннадцать тел неизвестных погребены в могиле в такой-то, на участке № тоже такой-то". И, немного подумав, поставил напротив вопросительный знак.

В это же утро в Софиевской церкви отец Иоанн отслужил первую панихиду по новопреставленным рабам Божиим, безымянным воинам Христолюбивого воинства Российского, павшим за Русь Святую, в церкви было всего несколько человек.

………………………..

Отец Иоанн любил играть на своей маленькой скрипке. Играл он откровенно говоря, плохо, не было школы, практики под чьим-нибудь руководством, но играл с душой, а потому его игру кое-кто любил послушать. Особенно хорошо ему удавались "Молитва Девы", "Христос вокресе из мертвых", "Царю Небесный"; очень хорошо исполнял два похоронных марша и особенно хорошо - несколько военных мелодий из пес которые разучил впервые, будучи еще в юнкерском училище. С тех попомнил, не забывал и в свободную минутку дома бережно доставал свою скрипку и где-нибудь в тиши предавался воспоминаниям ушедшей молодости, осторожно выводя смычком памятные мелодии.

Как-то в середине апреля восемнадцатого года, в один из вечеров, тихо играл на своей скрипке, сидя на стареньком диване в маленькой, уютной гостиной, освещенной только светом мерцающей лампады образов. Татьяна Павловна возилась на кухне, дочери Гали не было дома - она была у замужней сестры. Кое-где на улицах раздавались одиночные ночные выстрелы, ставшие обычным явлением при большевицкой власти. Окна были закрыты ставнями.

Вдруг в парадную дверь раздался довольно грубый стук, на который отец Иоанн, положив скрипку на диван, вышел в коридор. На его вопрос: "Кто там?" - раздался голос:

- Власти, проверка домовых книг, открывай!

За дверью слышались голоса, повторно требующие открыть двери не задерживать власти при исполнении служебных обязанностей. Делать было нечего, отец Иоанн снял цепочку, повернул ключ, дверь распахнулась. С морозным воздухом, со снегом на папахах и с сильным спиртным запахом, грубо распахнув еще больше входную дверь, стали входить разношерстно и неряшливо одетые вооруженные люди.

Первый сразу больно схватил за плечо, грубо толкнул, приказав:

- Иди вперед, святой отец, показывай свою домовую книгу...

Сделав несколько шагов, батюшка остановился, так как домовая книга всегда лежала на полке вешалки верхней одежды, но какой-то молодой красногвардеец схватил его за рясу и, нагло смеясь, потянул за дверь в гостиную. Зацепившись носком тУфли за край ковра, отец Иоанн упал около ножки кресла и сразу почувствовал тупые боли от ударов по голове, спине, рукам чем-то твердым и тяжелым, отчего потерял сознание.

Очнулся от холодной воды, что вылили ему на лицо какие-то с {?} злые морды. Лежал на спине, все на том же ковре около ножек кресла. На диване и креслах сидели, развалясь, "власти" в расстегнутых шинелях и бушлатах, что-то ели, курили, ругались.

Наклонившись к стонавшему священнику, хрипло кричали:

- Говори, поповская морда, где деньги, где спрятал золото? Отдавай скорей, а то мы тебе сейчас панихиду справим.

Отец Иоанн от боли разбитого лица и всего тела только и мог простонать:

- На кухне в столе деньги, больше нет. Крест золотой на груди у меня, это все, спаси вас Господи.

На кухне, перед перепуганной на смерть Татьяной Павловной, забрали деньги из кухонного стола и с ругательствами вернулись в гостиную, найдя всего несколько десятков рублей. Какой-то главарь накинул электрический белый крученый шнур и стал его с руганью затягивать на шее уже затихшего отца Иоанна.

Сидящий на кресле солдат смеясь сказал:

"Да ты попусти ему малость, он же языком ворочать не могёт, удушишь его, леший..."

Мучитель, видно видавший уже виды, отпустил шнур. Из порванной кожи шеи текла кровь на светлый ковер, потекли тонкие струйки изо рта и носа.

- Слабый попик, а я его еще хотел спросить, где его сынок Петька. Он у кадетов был, видали его.

В это время отец Иоанн застонал, шевельнул правой рукой. Мучитель быстро опустился на колено, схватил за обрывки рясы на груди и тряс, что есть силы, зло крича:

- Говори, батюшка, добром, игде твой Петр, сын, не то...

Еле слышно, окровавленными губами измученный отец прошептал:

- Не знаю...

Закорузлые узловатые, грязные пальцы сомкнулись в кулак и занеслись для страшного удара...

Но в это время за окном загремели выстрелы, все, сколько их было, хватая винтовки, наганы, кольты, маузеры рванулись к дверям, затрещали выстрелы во дворе, на улице...

Через несколько минут наступила тишина.

Что тогда случилось, никто никогда не узнал. Валялись лишь стреляные гильзы и на тротуаре было несколько больших кровавых пятен.

……………………

Через много месяцев сравнительно поправился отец Иоанн. Уже при Белых. Помогла радость, возвращение из ледяного похода сына Пети и многих других родных и близких. Все так же продолжал служить в своей маленькой Софиевской церкви, но заметно очень тихим голосом.

Последнее время лечил его старенький доктор, друг семьи с далеких прежних лет, который много помог отцу Иоанну преодолевать все время ухудшающиеся недомогания.

Сменялись опять времена года, везде и все становилось хуже. Белые полки редели в неравной борьбе, был оставлен Ростов. Отец Иоанн еле успевал бывать в ставшей ему вторым домом после церкви больнице, еле успевал служить панихиды и хоронить жизни свои отдавших за други своя.,. Через несколько дней после окончательного занятия города красными слег, чтобы больше уже не встать.

От последствий жестоких побоев и издевательств над ним той ночи, переживая ужасы и страдания горячо любимой Родины, он уже поправиться не мог и 13-го марта 1920 года тихо отдал свою измученную душу Господу Богу.

Отец Иоанн умер в тот день, когда пароход "Владимир" вышел из Новороссийского порта и шел в Крым, унося единственного любимого сына Петю. Умирая, он видел своего Пепу, как звал его всегда в детстве, в длиннополой шинели с погонами юнкера, каким и он когда-то был.

Отец Иоанн тяжело пережил короткое расставание и прощание с сыном в дни отхода Белой Армии, он знал, он чувствовал всем своим отцовским любящим сердцем, что это последнее прощание, и перенести этого уже не мог.

В пасмурный, туманный день, все в той же Софиевской церкви, отпевал отца Иоанна старенький заштатный священник, сослужил ему Архипыч, кладбищенский сторож, срывающимся голосом, и все время крестясь, незаметно смахивал предательские слезы, туманившие и без того уже плохо видящие глаза. Хора не было. В церкви были только близкие.

У гроба стоял высокий, весь седой старик. Он был слепой. Около стояла, поддерживая его, старушка. То был Кудлатов, ослепший в результате отравления газами на Германском фронте незадолго до начала всероссийской катастрофы. Он успел приехать из Аксая к похоронам, не застав уже в живых своего друга Ивася, однокашника, с которым никогда не терял связи, всегда напоминая о себе, где бы ни был.

На маленьких санках с одной лошадкой, по последнему, уже тающему снегу отвезли гроб с телом отца Иоанна на кладбище, где и похоронили в северо-восточном углу, прилегающем к Балабановской роще.

На простеньком деревянном кресте Архипыч дрожащей рукой зара…{?} вывел:

Ничего другого тогда написать было нельзя, избегая диких надругательств. Невдалеке стоял другой такой же похожий крест, и такой же краской было написано:

Белеют кресты над вечным покоем. Легкий, еще холодный ветерок чуть колышет ветки с набухающими почками новой жизни, навстречу идущей весне, которая вступает в свои права, но уже без радостей, и полна горя и слез над еще заснеженной бывшей Россией.