В конце сентября 1920 года карательный отряд ЧОНа (части особого назначения) арестовал в станице Апшеронской и порубил 118 казаков. Об этой страшной трагедии потомки погибших помнят до сих пор. Подробности трагедии стали известны благодаря расследованию А.Ф. Орлова — правнука одного из убитых. На месте гибели казаков воздвигнут шестиметровый Поклонный Крест, возле которого современные казаки проводят митинги и служат панихиды памяти павших.
Предлагаем вашему вниманию главы из книги Анатолия Орлова «Военное детство (Это было в станице Апшеронской)».
....Осенью 1920 года, когда станица заканчивала уборку урожая, а многие казаки уже засылали сватов к приглянувшейся невесте, когда жаркими переливами гармони запели, заплясали казачьи свадьбы, в станицу вошел карательный кавалерийский отряд в полном боевом снаряжении. Отряд имел обычный вид. Армейское обмундирование: гимнастерки, буденовки с красными звездами. Звезды были впаяны и на эфесах сабель, это хорошо запомнилось станичникам. И еще врезалась в память необычная песня, с которой отряд прибыл. Припев звучал зловеще:
Чеки, чеки, резить будем,
Чеки, чеки, рубить будем...
Эти дикие слова до самой смерти помнила Нина Павловна Платонова, 1906 года рождения, которой в ту пору было 14 лет. Она помнила многое, спасибо ей за помощь и за то, что подробно рассказала мне о прадеде моем, Иване Михайловиче Тарасове, которого хорошо знала с детских лет - он лечил её, прививал оспу, и всегда умел развеселить любого, что было самое главное в его характере и весьма помогало излечению.
В первые же часы пребывания краснозвездных конников в станице начались аресты. Местный ЧОН, состоявший из парней не казачьего происхождения, получил приказ: окружить станицу и... "всех впускать и никого не выпускать!" Разбившись по группам, отряд разъезжал по улицам, забирая всех, кто имел отношение к казачьему сословию. Брали по домам, крутили руки, сгоняли всех в "холодную", помещение из бревен - крепко сколоченное, расположенное за домом станичного атаманского правления. Въезжая во дворы, не слезая с седел, лихие красноармейцы объявляли хозяину: "Собирайсь!" Если кто сопротивлялся, - убивали на месте, в собственном дворе или около.
Казак Павел Дрокин, едва выйдя из дома на крыльцо, был зарублен ударом клинка. Ночью, тайком, схоронили его родные в огороде, под старой развесистой грушей. Казака Егора Шипилова зарубили сразу же за калиткой родного дома.
При арестах изымали оружие, заставляли надевать парадное обмундирование. Убивать же вели ночью, босиком, в исподнем. Родные и близкие казненных не раз потом опознавали вещи зарубленных казаков, доставшихся пособникам карателей. Отец мой, тогда восьмилетний мальчик, месяц спустя после рубки видел дедову папаху на одном вознице, прогремевшем мимо на телеге.
Забрали прадеда к вечеру, уже смеркалось. Он упорно не хотел надевать новую, недавно сшитую черкеску с серебряными газырями. Все норовил одеть похуже, ношеную. Понял старый казак, все сразу понял и ушел из дома по - христиански, со всеми простившись, благо конвой тому не препятствовал.
И часто обида давит сердце. Я бы мог его видеть, и он знал бы своего правнука.., но зарубили. За то, что казак... Прадед сеял пшеницу, овес. Сейчас мы таких именуем фермерами, избегая исконно русского слова ХОЗЯИН. Нынешняя неустроенность страны и все наши сегодняшние проблемы берут свое начало именно там, в 20 - х, 30 - х годах. Эксперименты партии большевиков выкосили кормильцев державы.
Держали арестованных апшеронцев первые сутки вместе с теми, кого отряд пригнал с собой, в громадном бревенчатом сарае, расположенном за домом станичного атаманского правления. (Где и сейчас находится штаб апшеронского казачества).
Запомнился станичникам отчаянный поступок молодой, двадцати одного года от роду казачки Тани Дебды. Намереваясь спасти двух своих родных братьев и других, арестованных карательным отрядом, она пыталась отравить мышьяком командование отряда во главе с Петровым. Для этого и устроилась к ним кухаркой. Пыталась, но не смогла. Её схватили с поличным и казнили на сутки раньше братьев.
Ночью, а иногда и днем, выставив оцепление, казаков водили рыть себе могилу - громадную яму, более 20 метров длиной, 3 - 4 ширины, и глубиной до двух метров. Место было выбрано по тем временам глухое, на отшибе, за рекой Тухой. Был здесь мелкий кустарник, густые заросли колючей ажины, да обилие дикого ореха - фундука. Угол нежилой, мрачноватый. "Ореховый кут" - именовали станичники то место. Впоследствии, год спустя, в 21 - м, здесь периодически расстреливали. Новая власть облюбовала эту глухомань для казней.
Не реже одного раза в месяц, из Майкопа приезжала выездная "революционная тройка", и за день "работы" выносила по 10 - 20 смертных приговоров. "Врагов народа" было много. Стреляли уже всех подряд, по любому доносу. Казаков - в первую очередь.
Держали станичников под арестом недолго. Как рассказывают свидетели, на третью ночь их казнили. На сутки раньше, ночью, увели за Туху и зарубили тех, кого пригнали из других станиц.
Среди арестованных в Апшеронской было также несколько казачек. Их взяли за мужей, которые ушли в лес к "зеленым". Так называли тех, кто уходил в леса, не желая служить новой власти. Одну молодую казачку забрали просто так, за красоту. Держали её вместе со всеми, используя молодое красивое тело днем и ночью. Изнасилованием тешился весь отряд. Но красавицу не отпустили. Зарубили вместе со всеми.
На казнь за станицу повели ночью, в окружении конного отряда. Связаны казаки были по пять - шесть человек общей веревкой. Так убежать труднее, почти невозможно. Но попытки были. Один все - таки метнулся в черноту ночи, но хлесткий выстрел в спину из короткоствольного кавалерийского карабина уложил казака на месте. Проходя мимо своего родного подворья, казачка Ширенкина потеряла сознание. Её заставили тащить под руки до самой свежевырытой могилы.
Мимо своего дома, в колонне и связанный, шел ночью той и прадед мой, Иван Михайлович Тарасов. Что творилось в душе старого казака, когда он проходил мимо, одному Богу известно. Наверняка мысленно прощался с женой, дочерью и восьмилетним внуком - будущим моим отцом...
Тайком, поодаль от конвоя, шли несколько казачек. Они издалека видели своих мужей, чувствовали опасность, но не могли оторваться от колонны. Некоторые были с детьми на руках - хотели разжалобить палачей. Их заметили и, как невольных свидетелей, забрали и присоединили к мужьям. Общая смерть соединила их на веки: детей, матерей и отцов.
У могилы отряд спешился, кольцом окружив обреченных на смерть. Тем, кто пытался кричать, молча совали клинком в рот или глушили тупым концом сабли по голове. Невольными свидетелями этого были несколько молодых парней, мобилизованных местным ЧОНом на засыпку могилы. Напуганные зрелищем, они стояли поодаль.
- Гавкните где, так же зарубим! - пообещал им Петров. И они до конца дней своих боялись говорить об этом. Время шло. ЧК стало именоваться ОГПУ, затем НКВД, КГБ, но ничего не менялось. Впервые открыто они заговорили о случившемся в период «хрущевской оттепели».
Родные зарубленных: вахмистра Тихона Митрофановича Маротченко и его двоюродного брата Алексея Маротченко, узнали подробности о гибели близких людей у казака Герасимова, умершего в 1987 году. Тогда, в 17 - летнем возрасте, он засыпал изрубленных казаков могильной землей. Близкие урядника Максима Гордиенко узнали о его последних минутах жизни от Михаила Теревца, которому в ту пору было восемнадцать.
Рубили у края могилы. Сталкивали вниз, подводили следующего. Рубили по - разному: с плеча, разваливая до пояса, иным просто отсекали голову. Сопротивляющимся выкручивали назад руки цепкой хваткой с обеих сторон, давали под ноги подсечку, валили наземь, наступая сапогами в спину, между лопаток, удерживая у края свежевырытой могилы, из темной глубины которой тянуло прохладной земляной сыростью. Отъевшиеся на дармовых казачьих харчах красные конники, многие с КИМовскими значками на груди, убивали казаков поодиночке. Принятый «для дела» самогон придавал решимости - на трезвую голову такое делать не так - то просто…
Чуть стоящий поодаль красноармеец, с навыками палача, рубил сплеча, стараясь отсечь голову с одного удара. Шмякающий, с посвистом удар клинка, и… голова, близкая к краю готовой могилы, отлетала в черноту ямы, глухо стукаясь о днище, или пропадала без звука, иной раз чуть шлепая, если падала на тело только что зарубленного. Безголовое туловище с бьющей фонтаном кровью из обрубленных шейных артерий, сталкивали в яму, пьяно куражась и матерясь. Иногда это сразу не получалось, настолько сильны были предсмертные конвульсии в казачьих телах, только что полных жизни. Тело, содрогаясь, уводило в сторону от ямы, или же наоборот, тащило за собой в могилу палачей, еще не успевших разжать свои руки на руках казненного.
Половина из зарубленных были живы. Тяжело раненые, они лежали под мертвыми телами, захлебываясь их кровью. Убивали так совсем не случайно. Куражились, чтобы было больней и тяжелей. Ранив в грудь, живот, толкали на убитых.
Более двадцати казаков зарубили изуверским способом. Говорят, сам Петров сказал арестованным:
- Ну что, казачки, может, кто сам побежит к яме? Есть такие, а, может, кишка тонка?
Храбрые и гордые нашлись. Побежали. Шагах в пятнадцати от ямы - палач с клинком, он на ходу рубит бегущему голову, казак без головы продолжает бег и сваливается в могилу. Голова катится следом, её футболят в яму сапогами.
Первым побежал казак Семен Васильевич Гриценко. Богатырь, редкой силы человек, он не смог преодолеть гордыню и принял мученическую смерть добровольно.
Край ямы осклиз от горячей, парящей кровавой лужи. Лопатой периодически счищали в темный могильный зев эту красную, теплую жижу, смешанную с истоптанной землей. Подводили следующего. И если прежними приемами с ним справиться было трудно, то ударом приклада короткого кавалерийского карабина в голову казака оглушали, потом, ослабленного, рубили клинком. Так погиб мой прадед, Иван Михайлович Тарасов, человек степенный и хозяйственный.
Мне рассказывали - его рубили первым. Был он самый старший среди арестованных, как мог поддерживал у казаков бодрость духа. И смерть принял раньше других. Ночь, говорят, была теплая, лунная, ясная. От места казни через реку Туху и пустынную площадь ночного базара была видна улица Проезжая (ныне Ворошилова), на которой четко вырисовывался дом прадеда (ныне угол ул. Ворошилова и Беляева 25).
- Вон моя хата, вот он - я, рубите меня первым! - были его последние слова.
- А за что, за что же его убили, бабушка? - спрашивали мы с Генкой. Вопрос надолго зависал в густой тишине полутемной комнаты, слабо освещенной бледно - желтым светом керосиновой, с выщербленным стеклом лампы.
- За то, что казак, унучки, за это. Казаков начали убивать с 18 - го года, врагами считали.
Читать полностью:
http://www.slavakubani.ru/print.php?table=1&type=1&id=2683
О том же самом - только в отношении казаков Оренбургского казачьего войска:
http://d-v-sokolov.livejournal.com/346692.html
| 
