Первые месяцы после окончательного установления советской власти в Крыму в ноябре 1920 года ознаменовались массовым красным террором. Репрессии затронули широкие слои населения. Тысячи людей были расстреляны, отправлены в тюрьмы и лагеря за пределами полуострова. Одновременно Крым захлестнули всевозможные реквизиции, конфискации и принудительные мобилизации. Точная цифра погибших в конце 1920 – начале 1921 года до сих пор неизвестна. В то же время неоспоримо: своей жестокостью и размахом террор в Крыму в начале 1920-х годов оставил далеко позади репрессии прежних режимов, которые существовали на территории края в годы Гражданской войны. В том числе всплески насилия, которым сопровождались первые попытки установления советской власти: в 1917-1918 гг. и 1919 г. Вероятно, и сталин­ские репрессии 1930-х гг. в Крыму имели гораздо меньший размах.

Тем не менее, весной 1921 года происходит постепенное сокращение мас­штабов преследований. Смертные приговоры по-прежнему выносятся, но их зна­чительно меньше. Активно применяются другие виды репрессий: взятие на учет «неблагонадежных» и «подозрительных», высылка за пределы полуострова (в том числе, отправка на восстановительные работы в Донбасс), заключение в концлагерь. Связано это было в первую очередь с тем, что основная масса «вражеских элемен­тов» к весне 1921 г. была уничтожена, поэтому дальнейшее проведение масштабных репрессий являлось нецелесообразным. Кроме того, события в Крыму получили нежелательную огласку, вызвав довольно резкие протесты местного населения, в том числе, целого ряда высокопоставленных партийных и советских работников. Особое значение имел доклад представителя наркомата по делам национальностей (нарком­наца) Мирсаида Султан-Галиева о положении в Крыму, в котором немало внимания уделялось проблеме «излишеств» террора. Отмечалось, что массовые расстрелы, которые проводились в Крыму в конце 1920 – начале 1921 годов, оставили «неиз­гладимую тяжелую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба» [1].

Доклад Султан-Галиева вызвал эффект разорвавшейся бомбы. Отныне проис­ходящее в Крыму уже нельзя было игнорировать. С этого момента ситуация в регио­не неоднократно становилась предметом обсуждения на заседаниях высших партий­ных, законодательных и исполнительных органов. Признавалось наличие широкого недовольства происходящим со стороны местных жителей. Серьезную обеспоко­енность вызвал рост повстанческого движения, с которым нельзя было справиться одними только военными методами. Необходимо было политическое решение.

В июне 1921 года на полуостров из Москвы прибыла Полномочная комис­сия ВЦИК и СНК РСФСР по делам Крыма, имевшая специальные полномочия и по линии ЦК РКП (б). Попытки нормализовать ситуацию в регионе предпринимали и местные власти. С марта 1921 года на совещаниях Крымского обкома РКП(б) актив­но обсуждался вопрос об амнистии участникам антисоветских вооруженных высту­плений. В конце апреля – мае 1921 года эта амнистия была официально объявлена, однако не принесла желаемых результатов. Тем не менее, она сыграла определенную позитивную роль. Некоторые повстанцы сложили оружие. Кроме того, немало лю­дей, которые были арестованы по доносам и схвачены в ходе облав, получили шанс выйти на свободу. И все же это было только начало процесса нормализации социаль­но-политической обстановки.

Одним из основных направлений работы прибывшей в Крым Полномочной комиссии была ревизия деятельности советских карательных органов, выявление фактов злоупотреблений (некоторые чекисты и сотрудники особых отделов были привлечены к уголовной ответственности, в том числе, приговорены к высшей мере наказания), проверка дел арестованных, разгрузка тюрем и других мест заключения. По инициативе Комиссии были начаты переговоры с лидерами «бело-зеленых», в июле 1921 года подписан ряд договоров о сдаче. Крестьянство, составлявшее основную социальную базу повстанческого движения, стало понемногу возвращаться к мирной жизни. Как отмечалось в годовом отчете Крымской ЧК за 1921 год, уже в августе 1921 года «бандитизм, имевший ранее политическую окраску, сошел на нет, остались лишь незначительные шайки, деятельность которых приобрела уголовный характер» [2]. Тем не менее, полностью покончить с повстанчеством на данном этапе не удалось.

Разгрузка тюрем и мест заключения на территории полуострова проводилось и после того как Полномочная комиссия по делам Крыма прекратила свою работу. Так, осенью 1921 года в связи с 4-летием Октябрьского переворота власти объявили еще одну амнистию. Ее проведение также было поручено специальным комиссиям. Деятельность одной из этих комиссий, работавшей в Севастополе, в полной мере иллюстрируют документы из фонда Особой сессии Севастопольского судебного округа Народного комиссариата юстиции Крымской АССР (Р-245), которые хранятся в Государственном казенном учреждении «Архив города Севастополя» (ГКУ АГС). Содержание данного фонда, в первую очередь, затрагивает деятельность судебных и правоохранительных органов, содержит ценную информацию о состоянии тюрем и мест заключения, расположенных на территории города.

Деятельность севастопольской комиссии по амнистии иллюстрируется десят­ками документов: протоколов, телефонограмм, ходатайств и обращений. Комиссия состояла из председателя (Резников), секретаря (Зубарев), члена (Синицын), пред­ставителя от СевЧК (Елагин), вридисправдомом (Яковлев). В заседании, которое состоялось 17 ноября 1921 г., Комиссия слушала дела арестованных, осужденных разными учреждениями и содержащихся в Севастопольском исправдоме [3]. В результате сократила срок тюремного заключения большинству арестованных, ос­вободила из-под стражи несколько человек. Известие о начале работы комиссии с надеждой было встречено заключенными и их семьями. Для первых это был шанс реабилитироваться и выйти на волю. Для вторых – способом если не освободить из заточения своих близких, то, по крайней мере, узнать их судьбу. Так, среди заяв­лений в севастопольскую комиссию по амнистии содержится письмо жительницы Алупки Валерии Монтыцкой. В декабре 1920 года, т.е. в разгар красного террора, ее супруг, Антон Монтыцкий, был арестован местным Особым отделом и этапирован в Севастополь. Там, по частичным дошедшим до жены сведениям, Монтыцкий был су­дим военно-революционным трибуналом, приговорен к неизвестному ей наказанию и «для отбытия такового куда-то отправлен». Монтыцкая В. просила дать справку о том, за какое преступление и к какому наказанию был приговорен ее муж, и куда он отправлен. Сведения эти были необходимы, дабы обратиться в надлежащее место и учреждение с ходатайством о применении амнистии [4].

Судя по сохранившимся резолюциям на заявлениях, комиссия соблюдала букву закона, запрашивая от соответствующих органов дела арестованных и прочую информацию. По результатам принималось решение. В случае, если осужденный и его дело находились за пределами Крыма, родственникам давалось разъяснение о не­обходимости обратиться в надлежащие инстанции. Об этом свидетельствует пометка, оставленная на обороте заявления жительницы Севастополя Марии Матвеевой от 5 декабря 1921 года. Мужа ее, Ивана Матвеева, арестовали и предположительно 14-16 января 1921 года выслали с полуострова. Спустя несколько месяцев стало известно, что супруг находится в г. Кабанске Иркутской губернии. Женщина просила комис­сию содействовать возвращению мужа, «а то страшная голодная зима убьет детей, с голоду и холоду. Муж мой Иван Васильевич Матвеев врагом Советской России никогда не был…». Получив заявление, 9 декабря 1921 года комиссия рассмотрела его и постановила разъяснить заявительнице, что для разрешения данного вопроса ей следует обратиться с ходатайством в ВЧК в Москве [5].

Документы свидетельствуют, что некоторые узники, находившиеся в заклю­чении в Севастополе, месяцами содержались под стражей, без предъявления каких бы то ни было обвинений. Примечательны письма пиротехника севастопольской морской артиллерии Ивана Сажина. Трижды: 25 ноября, 6 и 29 декабря 1921 года он обращался в Комиссию с ходатайством о своем освобождении. История Сажина такова. Был мобилизован при Врангеле, служил на нестроевой солдатской должно­сти при Управлении крепостной артиллерии. Оставшись в Севастополе, осенью 1920 года прошел через «тройку» ОО 46-й дивизии и был зачислен на советскую службу как военспец-пиротехник. Но 26 февраля 1921 года в ходе производившихся в городе повальных арестов оказался под стражей в ОО Черноазморей. В марте Сажину объя­вили, что ему определен приговор 5 лет Донбасса.

25 апреля 1921 года Сажина отправили к этапному коменданту, но в связи с болезнью (в тюрьме заболел тифом) оставлен в городе и отправлен в 20-й полевой госпиталь. Во время Первомайской амнистии уполномоченная комиссия госпиталь не посетила, а сам арестованный находился в бессознательном состоянии и заяв­ления об освобождении подать не мог. В связи с чем просил комиссию освободить его из-под стражи, тем самым предоставив возможность воссоединиться с семьей, восстановить здоровье и «спокойно работать на пользу Советской Республики» [6]. Рассмотрев заявление, комиссия еще 6 декабря распорядилась затребовать дело Сажина для принятия соответствующего решения. К сожалению, в деле не обнаруже­на информация о дальнейшей судьбе арестованного.

Мероприятия по разгрузке мест заключения проводились и в следующем, 1922 году. 9 января 1922 года в Севастополь из Симферополя пришла телеграмма Крымского наркомата юстиции (Крымнаркомюста), в которой извещалось, что на ос­новании постановления Совнаркома Крымской АССР от 4 января 1922 года была об­разована Центральная комиссия по разгрузке мест заключения и комиссии на местах. Предлагалось «в недельный срок рассмотреть дела заключенных подследственных для изменения меры пресечения и освобождения из-под стражи» [7]. Во исполнение данного распоряжения в Севастополе была организована новая разгрузочная комис­сия, в состав которой вошли представители рабоче-крестьянской инспекции, ревтри­бунала, исполкома и ЧК. Первое заседание комиссии состоялось 11 января 1922 года. Был намечен план следующий план работы:

посетить все места заключения и переписать всех находящихся в арестных по­мещениях арестованных (подследственных);

обратить внимание на состояние арестных помещений, в том числе: питание арестованных, отопление камер и их санитарное состояние.

На следующий день комиссия посетила севастопольский исправдом, где пе­реписала всех узников, проверила их личные карточки, затем распределила, кто из них за каким учреждением числится. Затем комиссия посетила другие места заклю­чения. Крайне тяжелое впечатление на проверяющих произвела «Коммуна-изолятор» для малолетних преступников. Взору комиссии «представилось ужаснейшее зрелище <…> дети, которых находилось около 30 человек, были согнаны в две холодные оди­ночки вместе девочки и мальчики, в оборванных лохмотьях, валялись на цементном полу, другие же прислонившись по несколько человек в угол согревали друг друга своим дыханием» [8]. Койки и постельные принадлежности в камерах совершенно отсутствовали. Картина, которую члены комиссии увидели в третьей одиночке, была еще более жуткой. Почти нагие больные дети лежали на цементном полу, всех их заедали вши. Присмотра за детьми не было никакого, особенно «со стороны меди­цинской помощи». Глядя на такое положение малолетних преступников, комиссия пришла к заключению, что этих детей не только не исправят, а наоборот, сделают отъявленными преступниками.

Архивные документы свидетельствуют, что больше всего проблем с получе­нием информации о количестве арестованных и обвинительных материалов, у комис­сии возникло с севастопольскими чекистами. Если судебные органы предоставили данную информацию по первому требованию, то городская ЧК «водила Комиссию за нос три дня, пока дала обвинительный материал за своих арестованных и то да­вала каждый день, находя по несколько штук» [9]. В связи с чем членам комиссии приходилось посещать ЧК пять дней подряд, причем, всякий раз приходилось искать уполномоченных лиц.

Согласно информации, приведенной в докладе комиссии, по состоянию на 15 января 1922 года, всех арестованных подследственных в разных местах заключения числилось 222 человека, из них: 92 – за ЧК, 53 – за ревтрибуналом, 31 – за угрозыском, 36 – за разными следственными и судебными органами. По результатам работы комиссия постановила освободить 104 человека: из них 93 освобождены под подписку о невыезде, 6 – под поручительство, 5 – под надзор. Причем в ходе проверки выяснилось, что на 20 человек следственных дел «совершенно не оказалось». Большинство этих людей были красноармейцами, «которые находились в тюрьме по три, по четыре месяца», совер­шенно не зная, за что они арестованы [10]. И только после того, как эти арестованные были освобождены, следственное дело, заведенное на них, отыскалось в ревтрибунале. Тормозом работы комиссии также стало то, что ее члены не являлись на заседания в назначенное время, причем этим особенно грешили представители от ревтрибунала и го­рисполкома. Серьезной проблемой стало отсутствие у комиссии средств передвижения, в результате ее членам приходилось «сидеть по целым дням в Исполкоме и вымаливать у Начальника Милиции автомобиль, который, конечно, не прислал своевременно» [11]. В связи с этим комиссии приходилось откладывать свои заседания.

Новая комиссия по разгрузке мест заключения в Севастополе была образо­вана в марте 1922 года согласно телеграмме Крымнаркомюста от 11 марта 1922 г. В своем первом заседании, которое состоялось 13 марта 1922 года, комиссия определи­ла план работы. Как и в предшествующий раз, в задачи комиссии входило посещение мест заключения и перепись всех арестованных; проверка состояния арестных по­мещений, отопления и санитарного состояния камер. Согласно полученной инфор­мации, в местах заключения числилось 183 человека, из них за Государственным политическим управлением (ГПУ) – 75, за губревтрибуналом – 65, за нарсудами – 23, и за разными следственными органами – 20. По окончании своей деятельности комиссия постановила освободить 111 человек, из них: 15 – числились за ГПУ, 42 – за ревтрибуналом, 44 – за нарсудами, 10 – за другими судебными органами [12]. Указанные лица были освобождены из-под стражи под подписку о невыезде, под поручительство и под надзор учреждений или военных частей, в которых служили.

В ходе проверки также были выявлены отрицательные явления. В первом случае два судебных органа обратились в исполком с просьбой о разгрузке исправдо­ма. Но вместо исправдома была произведена разгрузка двух других мест заключения. Дела арестованных были направлены в Особую сессию Севастопольского судебного округа, что привело к загруженности судов. Во втором случае красноармейцев, кото­рых выпустили из-под ареста из исправдома, начальники воинских частей не прини­мали обратно, делая преступниками и дезертирами, обрекая на голодную смерть. В результате освобожденные из-под ареста вынуждены были возвращаться обратно в тюрьму [13]. Нередкими были случаи, когда люди, числящиеся за одним репрессив­ным учреждением, содержались под стражей в другом учреждении. Известны также примеры, когда одно и то же лицо числилось за несколькими учреждениями, причем об этом становилось известно уже после освобождения.

Так, 2 февраля 1922 года комиссия по разгрузке мест заключения обратилась в Севастопольскую ЧК с требованием арестовать гражданина Любарского (проживал на ул. Чесменская (ныне – Советская) в доме № 21), которого 26 января 1922 г. осво­бодили из-под стражи как арестованного, числящегося за ревтрибуналом. Но вскоре оказалось, что Любарский оказался осужден ЧК на два года концлагеря, в связи с чем комиссия постановила аннулировать прежнее свое решение [14].

Как и в предыдущие месяцы, в разгрузочную комиссию поступали жалобы арестованных и заявления их родственников. 15 марта 1922 г. в комиссию обратилась супруга одного из подследственных, Евгения Гринберг. Ее муж, Исаак Гринберг, был арестован более трех месяцев назад и помещен в исправдом. Оставшись одна с двухлетним ребенком, супруга лишилась средств к существованию. В связи с чем просила комиссию отпустить мужа хотя бы на поруки, «чем спасете меня и ребенка от неминуемой голодной смерти» [15].

Надо сказать, что тюремное начальство и местные власти сами были заин­тересованы в том, чтобы выпустить на свободу как можно большее число узников, арестованных случайно или за незначительные преступления. В условиях голода, который охватил полуостров (а его пик пришелся именно на 1922 год), случаи смер­ти от истощения среди заключенных были весьма многочисленны. В телеграмме, направленной в Крымнаркомюст предположительно в феврале-марте 1922 года, председатель Особой сессии нарсуда И. Ефимов сообщал, что на 240 человек, содер­жащихся в исправдоме, отпущено всего 30 пайков, «смертные случаи от голода уве­личились» [16]. Поэтому разгрузка мест заключения являлась насущной необходимо­стью, которая была вызвана в том числе и нежеланием брать на себя ответственность за массовую гибель подследственных.

Подводя итог вышесказанному, можно сказать, что в начале 1920-х гг. ре­прессивная политика советской власти в Крыму претерпела серьезные изменения. Начиная с весны 1921 года происходит постепенный отказ от массового террора, ко­торый проводился в первые месяцы после победы над Врангелем. Предпринимаются меры для нормализации социально-политической обстановки. Не последнюю роль здесь сыграло прибытие в Крым Полномочной комиссии ВЦИК, а также последую­щая деятельность разгрузочных комиссий, благодаря которым были пересмотрены и прекращены уголовные дела в отношении значительного числа арестованных, отменены необоснованные приговоры, осуждены «искривления и перегибы» в дея­тельности карательных органов.

Тем не менее, общая ситуация на полуострове в рассматриваемый период продолжала оставаться крайне тяжелой.

Источники и литература:

1. Доклад б. члена коллегии Наркомнаца Султан-Галиева о положении в Крыму / коммент. С. А. Усова // Крымский архив. № 2. Симферополь, 1996. С. 86.

2. Из годового отчета КрымЧК за 1921 г. // Реабилитированные историей. Автономная Республика Крым. Книга первая. Симферополь: ИПЦ «Магистр», 2004. С. 58.

3. Государственное казенное учреждение «Архив города Севастополя» (ГКУ АГС). Ф. Р-245. Оп. 1. Д. 20. Л. 14.

4. Там же. Л. 39.

5. Там же. Л. 32.

6. Там же. Л. 44.

7. Там же. Л. 57.

8. Там же. Л. 58.

9. Там же.

10. Там же. Л. 59.

11. Там же.

12. Там же. Л. 6-7.

13. Там же. Л. 7.

14. Там же. Л. 78.

15. Там же. Л. 96.

16. Там же. Л. 80

Впервые опубликовано: XVIII Таврические научные чтения: сборник материалов Всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы отечественной истории: к 100-летию революционных событий 1917 года в России» (5 – 9 июня 2017 г., Симферополь - Севастополь) /гл. ред. Е.Б. Вишневская; ГБУ РК «Центральный музей Тавриды».– Симферополь, Белгород: КОНСТАНТА, 2017. - с.216-222