Документ № 35
Дубровская Анна Александровна родилась в 1918 г. в д. Барановке Щегловского района Кемеровской области. Живет там же. Рассказ записала Лопатина Наталия в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования").

Моя мать приехала в Сибирь из России. Семья ее родителей была бедной. У них в семье было двенадцать детей. С 7 лет ей пришлось жить в людях. Сначала в няньках ходила, потом - в батраках. С папкой они уже в Барановке поженились. До колхозов мы жили единолично. Хозяйство наше было середняцким: лошадь, корова, овечки, куры. Тогда мы не голодали. Мясо, хлеб, картошка, капуста всегда были на столе.
Когда колхозы стали создавать, моя мать причитала: "Как же теперь жить-то будем?" Мы вступили в колхоз. Через некоторое время нас стали выгонять из колхоза, посчитав за кулаков. Дело в том, что ещё до колхозов на две семьи мы с соседями купили сенокосилку и веялку. Если бы нас раскулачили, то сослали бы туда, откуда люди не возвращались. Мать моя тогда сумела доказать, что мы не кулаки. Она говорила: "Какая же я кулачка, если с 7 лет в батраках? Ни обуть, ни одеть всегда, мол, нечего было". Вроде прислушались к её словам и нас оставили в покое. Колхоз наш сначала назывался "Гроза капитала", потом его разъединили и образовали ещё "Культурный путь". Мы жили в "Пути".
В колхозе я работала с 10 лет. Работала за взрослого от зари до темна. Чистила вручную колхозные поля от сорняков. В 13 лет я уже косила литовкой. Мы с подругами выкашивали лога, где конные сенокосилки не могли пройти. С 14 лет пошла работать дояркой. И 21 год своей жизни я вручную доила колхозных коров. Теперь от того у меня руки ноют и не поднимаются. На дойку ходили за 14 км. от деревни. Дойка была трехразовая. На каждую доярку приходилось по 16-20 коров. Вот и работали мы с коровами и днем, и ночью. Мы не только доярили, но и сами сено косили, силосовали. Ой, и досталось нам!
Председателей у нас было много. Черт их знает, сколько! Но только один из них был наш, деревенский. А так все - приезжие. Бригадиры были как приезжие, так и наши. Они часто менялись. За 21 год моей работы на ферме их сменилось 15 человек.
В колхозе за работу нам записывали трудодни. Я дояркой вырабатывала 500-600 трудодней, этого мне хватало. А вот на колхозном поле люди, работая от зари до темна, получали всего по 150-200. Этих трудодней им едва хватало отчитаться по норме. Если меньше нормы выполнишь, могли и засудить. За трудодни давали хлеб. Но только всего один год на трудодни нам дали достаточно хлеба. А потом вообще ничего не давали. Задаром работали. Всё выращенное сдавали государству. Как-то наш председатель пожалел колхозников и выдал нам хлеб без разрешения властей. Его судили. Бабы его сильно жалели. (1)
Работали тогда много. Работали с песнями. Помимо сельхозработ колхозники должны были лес заготавливать и сплавлять его. Для кого эти заготовки мы делали, не знаю. Сказали делать, мы и делали. Тогда лишнего люди не спрашивали. Опасно было вопросы задавать. На лесозаготовках я попала под лесину, чуть не покалечилась. Но зато потом от лесозаготовок я уже освобождалась. У меня общий стаж работы в колхозе 40 лет.
На курорте я никогда не была. Детей рожала, и то ни разу в декрет не ходила. После родов две недели отдохну и на работу выхожу. За пределы Кемеровской области не выезжала никогда. Всю жизнь только работала, да работала, ничего интересного в жизни не видела. Добра не нажила. Как-то в телепередаче "Поле чудес" объявили, чтобы люди написали им о своих самых заветных желаниях, и что некоторые из них будут исполнены. Я написала, что мое заветное желание - починить крышу. А много ли мне надо? Крышу покрыть - целая проблема!
У нас в Барановке была церковь. Но ее сожгли еще до войны. Кто сжег, не знаю. Наверное, сама власть и сожгла. Нам запрещали в Бога верить. Но я верю в него всё равно. Правда, верю маленько.
Воровства между собой у нас не было. А вот зерно колхозное брали. Нельзя было, а есть-то хочется, детей кормить надо. Тогда было так: взял 2 кг., два года тюрьмы получи, взял 5 кг.- пять лет твоих.
Из нашей деревни до войны угнали много мужиков. Сказали, что они были кулаками, а потом уже из колхозников взялись враги народа. Забирали самых работящих крестьян, которые трудились много и жили хорошо. А лодырей не тронули. У нас два брата Голева жили. Один - трутень, другой - работяга. Трутень в деревне остался, а работягу забрали, и говорят, убили. Как тут понять?! Трутень спит до обеда, на своих полях не работает, а работяга на поле с 5 утра вкалывает. Один - бедняк, (2) другой - кулак. Один хороший, другой плохой. Как это понять?! Я не знаю. И, ведь, люди ничего на то не говорили. Боялись!
У моего папы всех братьев забрали. Сначала они шесть братьев со своими семьями вместе жили, а потом разделились. Хозяйства у всех были добротные. Их посчитали врагами народа. Хорошо хоть жен с детьми оставили в деревне. А ведь в колхозе они работали не хуже других. И таких семей у нас было много.
Из шестерых братьев отца только один и вернулся. Остальные погибли. Он рассказывал, как они построили домик в тайге на лесоповале. Но пришли люди, уполномоченные властью, и выбросили их на улицу - живите, где хотите. Рассказывал, как на лесоповале работали, как люди умирали от тяжелого труда и голода. Рассказывал, как издевались над ними. Однажды им привезли много еды. Сказали, что они есть могут, сколько душе угодно. После долгого голода люди набросились на еду. А на утро в живых осталось только три человека. Это сейчас каждый школьник знает, что после голода нельзя много есть. А тогда люди этого не знали. Мой дядя конюхом работал, питался вместе с конями, наверное, поэтому и выжил.
Вот так мы работали и жили. Мужиков от нас отнимали и угоняли непонятно куда и непонятно зачем. А мы, бабы, работали и за себя, и за мужиков.
Слава Богу! Моего мужика не забрали.

Примечания:
1) Видимо, речь идёт о случае, описанном в следующем документе:
Приговор
по уголовному делу председателя колхоза "Гроза Капиталу" Семенова Прокопия Евсеевича.
Дело №3139
23 августа 1935 г.
г. Кемерово

23 августа 1935 г. нарсуд 4-го уч. Кемеровского р-на Запсибкрая в составе: Нарсудьи Зеленова, нарпредседателей Симонова и Олина при участии гособвинителя п. прокурора Ускевина, ЧКЗ-Шульгина, при секретаре Кудрявцеве, рассмотрев в открытом судебном заседании дело по обвинению Семенова по ст. 109 УК установил:
Семенов Прокопий Евсеевич, 32-х лет, грамотный, член ВКП(б) с 1930 г., уроженец Минуссинской губ., из рабочих, в данное время работает пред. колхоза, женат, на иждивении 4 чел., со слов: ранее не судим, неимущий, прож. д. Барановка того же сельсовета.

Семенов обвиняется в том, что работая пред. колхоза "Гроза Капиталу" в период двух первых пятидневок злоупотребляя своим служебным положением, а именно, 28-29 июля 35 г. окончили косовицу ржи - 80 га. и 3-4 августа 35 г. намолотили в количестве 5 тонн. Вместо того, чтобы в первую очередь сдать государству, Семенов решил в рабочем порядке, совместно с членами правления колхоза и бригадирами раздать в первую очередь хлеб колхозникам. Впоследствии 4 августа 35 г. хлеб намолоченный в количестве 5 тонн раздали, а государству ни одного кг. не сдавали, а лишь стали сдавать с 10 августа 35 г. и по 15 августа 35 г. Сдали вместо 65 тонн - 210,94 кг. положенный план выполнен на 32,4%. Кроме того, Семенов на пленуме Барановского сельсовета 18 августа 35 г. сказал, что хлеба роздано 20 ц., а как стали проводить проверку, то оказалось: роздано хлеба 5 тонн.
Данные действия вполне установлены, руководствуясь ст. 319-320 УК.
Приговорил:
Семенова Прокопия Евсеевича, 32- лет на основании ст. 109 УК подвергнуть исправительно-трудовым работам на один год (1), но если Семенов по колхозу "Гроза Капиталу" зерновые культуры выполнит полностью к 25 сентября 35 г. и справку представит в нарсуд 4-го участка к 28 сентября 35 г. о выполнении плана, то меру соц.защиты от отбывания освободить со снятием судимости, а если план не выполнит на 100% к 25 сентября 1935 г., то приговор привести в исполнении по месту работы - один год ИТР с оплатой за труд 80%. Взыскать с Семенова на основании циркуляра НКЮ № 200 в ползу ЧКЗ Шульгина 25 руб.
Приговор может быть обжалован в Забсибкрайсуд в 5-дневный срок.

Подлинный за надлежащими подписями.
Верно: секретарь Суда
Подпись (неразборчива).

ГАКО ф. П-16. Оп. 4. Д. 85. Л. 159.
Заверенная копия. Машинопись.
Лексика и орфография документа даны без изменения.

2) Его сын Андрей до сих пор живет в Барановке. Ветеран войны. Почетный гражданин. Однако встретиться с ним так и не удалось: был на рыбалке во время нашей экспедиции.

Документ № 36
Федорина Александра Константиновна родилась в 1918 г. в д. Абышево Кемеровской области. Проживает там же. Рассказ записан Тюпиной Ольгой в ноябре 1999 г.

Моя мать - Вахромеева Прасковья Дмитриевна и отец - Трушкин Константин Акимович, оба - из деревни Бутовой-Степной. И тот и другой жили в работниках. Мы, дети, никогда не слышали, чтобы они промеж собой скандалили.
Изба у нас была одностеночка, деревянная. А у некоторых были и мазанки. На столе салатов, как сейчас, конечно, не было. Но поесть всегда можно. Особенно на праздники. После коллективизации всё, конечно, изменилось. Голод стал. Хлеба не было. Кисели всякие варили. Лебеду ели. В войну потом это повторилось. Хорошо хоть картошка была. Из неё все пекли. И хлеб тоже.
Мама умерла рано, ещё до колхозов. Осталось нас шестеро детей, самому младшему, из которых - четыре года. Я тоже маленькая была. Пришлось помиру ходить, то есть, в побирушках. Я долго ходила, пока меня не отдали в няньки, в Денисовку. В мои обязанности входило только за ребенком смотреть. Делать ничего не заставляли, не обижали. Но чужое, оно чужое и есть. Все вместе жили, а я одна. Очень тянуло домой. Однажды собралась и ушла: сама ребенок ещё.
Мне было лет двенадцать, когда наши уехали в Новостройку на заработки. Оставили нас вдвоем с младшим братом, чтобы мы огород поливали, да за домом присматривали. Есть нечего было. Пойду в д. Гагаркино, где отцовы братовья жили. Пока иду по деревне, побираюсь - где хлеба буханку дадут, где накормят. Да братья ещё чего дадут. Им же неудобно, что племянница побирается. Вот и живем с братом неделю. Потом опять иду к дядькам "в гости".
К беднякам люди относились по-всякому. К нам плохо не относились. Помогали, кто, чем мог. К богачам - так же, к одним хорошо, к другим плохо. Это от человека зависит.
Когда открыли школу, то в неё принимали только по одному человеку из семьи. Брата, вот, старшего взяли, а меня нет: рассаживать детей некуда было. Но потом и меня взяли. Училась охотно. Но вскоре родители перестали пускать меня в школу. Как и большинство других. Семьи большие, их кормить надо. Это потом по городам учиться стали, а в деревнях не до того было. Я потом в вечернюю школу ходила. Вот теперь только расписываться и умею.
Я что-то не помню, чтобы мои родители или кто-то из взрослых о политике говорили. Да и когда было говорить? В работе всю жизнь были. Ну, говорили, разве, что Ленин, мол, был хорошим человеком. Хорошо стало жить при нем.
С 1932 г. я стала работать в колхозе. Детворы тогда много в колхозе работало. Пололи хлеба. Баловались, конечно, много вытаптывали. Тут уже я какой-никакой хлеб стала получать, да по пять копеек за трудодень. После уборки на полях что-то оставалось. Мы собирали. За это судили. Всё равно ведь пропадало. Но нельзя было, и всё тут. Боялись, но собирали. А что делать было? Голодно.
Работали много. Но - не обуться, не одеться. И на работе и дома ходила босиком. Замуж вышла. Платье у меня всего одно было. От матери досталось. Вещь дорогая. Одевала только по большим праздникам. Родила дочь, завернуть не во что было. Она у меня целый месяц нагишом лежала. Никакой свадьбы у нас с мужем не было. Сошлись - и всё. Свекровь ушла, оставила нам одно ведро, две ложки да чашку. Вот и всё хозяйство. А то, что имеем сейчас: дом, корову - это мы уж после войны заимели.
Как проходила коллективизация и раскулачивание, я как-то не запомнила. Вроде загоняли в колхозы. Скотину и машины, - все забирали. Но мне, кажется, как только советская власть началась, так и стала поджимать богатеньких. Кто-то успел сбежать. Продал добро, и больше его не видели. Другие пострадали за свое же добро.
Ссылали тех, на кого кто-то заявление написал. Некоторые потом вернулись. Зло, например, я на тебя стану держать, напишу заявление, тебя и заберут. И всё! Потом так делалось в 1937 г. Одного из моих дядек так забрали. Он в колхозе за жеребцами ходил. На него кто-то, за что-то донес и забрали его, как тогда говорили, "по линии НВКВД", как "врага народа". А какой он враг? Он труженик был. Как все.
Активистами в колхозе становились те из деревенских, кто пошустрее был. Они получше нас жили. Хотя я не скажу, что у нас только верхушка неплохо жила. Многие так жили, если хорошо работали. А заслуженными колхозниками у нас стали всего несколько человек: я да ещё пятеро. В 1955 г. меня в Москву посылали на ВДНХ как хорошую доярку. Помню, что у меня тогда паспорта не было. Ездила со справкой. И вообще, тогда мы выезжали из деревни только по справке председателя.
Когда началась война, мужики пошли на фронт. Охотно - неохотно… Молчком. Повестка пришла, - иди. Куда денешься? Попрощаются с семьей: "Жди, врага разобьем и дома будем. - Весь наказ нашему брату был - растите детей. Вернусь…". Мало вернулось.
После войны тяжело жили. Налогами нас давили очень даже хорошо. Держишь свинью - отдай 500 руб. налогу, поросенка - 500 руб., корову - 500 руб. Но и тех нельзя было держать, сколько хочешь. Корову, например, можно было держать только одну. Лошадь держать совсем не разрешалось. А тут ещё кроме денег надо было налоги продуктами сдавать: молоко - сдай, шерсть - сдай, яйца - сдай, мясо - сдай, овчину сдай. Себе ничего не оставалось. Вот уж когда Маленков всё отменил, тогда, конечно, мы стали получше жить. Нам дали паспорта, ввели выдачу аванса деньгами (один раз в квартал), отменили налоги на тех крестьян, которые хозяйства не имели, повысили закупочные цены на сельскохозяйственные товары.
В деревне у нас церкви не было. Только - часовенка. Но священник был. Очень его уважали. Почему тогда церкви закрывали, - не знаю. Помешали они, наверное, кому-то. А сейчас вот опять их устанавливают. Кому-то они опять понадобились. Зачем же их тогда было рушить?
Винят в этом коммунистов. А при них, мне кажется, люди лучше жили, чем сейчас. При коммунистах было так: кто-то, где-то утащил, а кто-то и нет. А сейчас - мы не тронь, а они карманы набивают. Им и живется. Многое сейчас изменилось. Многие "клали" на книжку, может, на смерть. А денежки пропали. А нам пользы от этого никакой. Колхоз совсем распался. Люди заболтались в городе. Едут в деревню на дачу. А все местные разъехались - кто, куда. Мои братья тоже уехали из деревни. Кто шахтером, кто трактористом работал. Одного в шахте завалило.
Тогда мы все работали, привыкли работать, нельзя было не работать. Никто дома не сидел. А сейчас хоть работай, хоть не работай. Закон разрешает. Муж дома сидит, а жена работает. Вот потеха! Со смеху помереть!
Выдумали - нет работы. Да в деревне всегда работа есть! Я вообще не понимаю, как это нет работы!

Документ № 37
Бабушка Аня N (фамилию и деревню просила не называть) родилась в 1918 г. в Тисульском районе Кемеровской области. Живет в Кемерово. Рассказ записала Касьянова Екатерина в декабре 1998 г.

Раскулачивание я видела собственными глазами. Наша семья попала в число раскулаченных. Мы имели две лошади и веялку. Никакими эксплуататорами мы не были, как про таких писали. Мы работали днями и ночами. И забирать у нас хлеб, скотину и инвентарь было несправедливо. Мы, также как и другие, были простыми людьми и всего добились своим трудом. Тем более обидно, что наш скот, согнанный в колхоз, вскоре покрылся чесоткой и стал вымирать. За ним плохо ухаживали.
Раскулачивали свои же, деревенские. Но были случаи, что приезжали и из города. Забирали в основном скот и хлеб. Все плакали. Я считаю, что в книгах и кино про коллективизацию, то время показали не совсем правильно. Они не показали того страха, что мы испытывали. Было всем страшно! Завтра и тебя могли раскулачить. Сильно, очень сильно переживали. Мы были все слезно обижены.
Пока в 1929 г. не сделали коммуну, а потом колхоз, мы питались хорошо. Хлеб и мясо ели всегда вволю. И не только в нашей семье. После раскулачивания мы питались как попало, как могли.
Нас раскулачили, но из деревни не выселили. Мы сами уехали в город Щегловск. Выехали в апреле во время таяния снега. Наша речка сильно разлилась и затопила мост. Люди сами сколачивали плоты и переправлялись. Многие из нас тогда утонули. До Щегловска добирались сначала на поезде, а потом на лошади. Ели что придется.
В Щегловске оказалось много таких, как мы. Милиция гнала нас обратно. Поселились в коммунальной квартире, где до нас уже жили семь человек. Родители устроились на работу. Я пошла в школу. В школе я была отличницей. В 1937 г. поступила в медицинское училище, через два года закончила с отличием и стала работать в местной больнице. На весь Щегловск была одна скорая помощь. Да и та на лошади. Проработала до начала войны. Потом меня взяли на войну.
Замужем я не была, детей у меня нет. Надорвалась на войне. Конечно, парни у меня были, но замуж выйти не пришлось.
В 1965 г. получила однокомнатную квартиру и обзавелась обстановкой. На курортах была много раз. Ездила по турпутевкам. Но за границей побывать не получилось. С 1958 г. держу собственный огород. У меня всегда свои ягоды, картошка, овощи. Мне это просто нравится. До пенсии проработала 34 года. Выйдя на пенсию, отработала ещё 13 лет.
В последнее время жизнь, мне кажется, изменилась в худшую сторону. Как лично для меня, так и для всех.


Документ № 38
Лапина (Маслова) Федосия Кузьминична родилась в 1918 г. в селе Яя-Борик Яйского района Кемеровской области. Живет в поселке Яя. Рассказ записала Бойко Наталья в ноябре 1999 г.

По рассказам родителей наше село образовалось в 80-90-е годы прошлого века. Сюда приехали в основном выходцы из Курской губернии. За освоение новых земель они были освобождены царем от всех податей на 20 лет. Потом этот срок продлили ещё на 10 лет. А потом была революция.
Семья состояла из девяти человек: родители, пять сыновей и две дочери. На семью выделяли 10 десятин (1 десятина - это 1 га. и 20 соток). Если рождался мальчик, то добавляли ещё одну десятину. Главный доход приносила пшеница. Двор был полон всякой скотины. Весь инвентарь был свой. Семья считалась зажиточной, как потом стали называть, - кулацкой.
Время коллективизации помню хорошо. В 1929 г. в нашем селе образовалась коммуна. У крестьян отобрали всё, даже кур. Коров, лошадей, овец, конечно, - тоже. Люди плакали. Никому не хотелось отдавать своё добро. Но сделать ничего было нельзя. Коммунарам выдавали в месяц по пуду хлеба на взрослого и полпуда на ребенка. Молоко давали на семью - кому по три литра, кому по пять. Если семья состояла из трех человек: мать, отец, ребенок, то молока они вообще не получали. С коммуной ничего не получилось. Она просуществовала всего один год и развалилась. Скотина стала дохнуть, её раздали хозяевам. Но не всю. Коров вернули только по одной на двор, лошадей вообще не возвращали.
А в 1930 г. опять начали сгонять. Теперь уже в колхоз "Луч". Крестьяне, конечно, сопротивлялись. Охотно туда шли только лодыри. Тех, кто был против колхозов, раскулачивали и отправляли в Нарым. Кажется, куда ещё дальше Сибири ссылать? Но нашли - Нарым. В октябре 1930 г. из нашей деревни несколько семей отправили туда. До нас дошли вести, что многие из них до Нарыма не доехали. Они погибли при переправе через Томь. Тогда было очень холодно, дети заболели и умерли.
Наша семья чудом избежала раскулачивания. Очень трудно было расстаться со своим добром. Ведь его своим трудом наживали. Наш сосед был пимокатом. У него была шерстобивка. Он не захотел сдавать её в колхоз, затащил в баню и поджог.
В том же году разорили церковь. В деревне жил очень верующий человек, самый верующий из всех нас. Звали его Петрушка. Вот этого самого Петрушку заставили снять колокола и увезти в Ижморку, которая тогда была нашим районным центром. Иконы в доме нам запрещали держать. Мы их прятали. Тайком молились.
Первым нашим председателем колхоза был Тименцев. Его прислали к нам из района. Там он работал землеустроителем. Председателем он проработал несколько лет. В 1937 г. наш колхоз разделили на три: "8-е Марта", "Гигант", "им. Тельмана".
Председатели у нас менялись очень часто. Например, в нашем колхозе "8-е Марта" с 1937 по 1950 гг. сменилось 10 председателей. Некоторых из них помню, как мы звали: Кузько, Макар, Жуков, Прокоха, "Кошлатый", Емельян Иванович, Яков Иванович, Строганов.
В колхозе был всего один коммунист по фамилии Макаренко. Его боялись, как огня. Он всегда ходил с пистолетом. За глаза люди называли его надсмотрщиком. Говорили, что ему "только плётки и не хватает". Когда и как он стал коммунистом, никто не знал. Говорили, что в соседнем селе Почитанка его приняла партячейка.
Председателей выбирали на собрании из своих. Смотрели, если был хоть немного грамотным, и если у него в своё время было зажиточное хозяйство. Надеялись, что раз он со своим хозяйством смог управиться, значит, и колхоз вывести сможет. Но всё равно наш колхоз оставался самым бедным из всех трех колхозов, образовавшихся в нашем селе. Главной причиной считалось, что наши поля были удалены от деревни на 10-15 км. Работать ходили пешком. Очень часто оставались ночевать в поле. Люди стали роптать, и тогда их стали возить на лошадях.
Работать в колхозе было очень трудно. Дневная, например, норма на жатве - 50 соток на один серп. Да ещё давили налогами. Налог накладывался на каждого, как только ему исполнялось 16 лет.
Когда началась война, стало ещё труднее. В войну и после войны колхозники облагались большими налогами. Они назывались госпоставками. Колхозник должен был сдать в год: 300 л. обезжиренного молока, 200 л. молока стандартной жирности; 40 кг мяса, 1 свиную непаленую шкуру (независимо - держишь ты свинью или нет); 10 кг. сухого табака; 100 яиц; 400 кг картошки; 4 кг брынзы; 1 кг шерсти на одну овцу.
Эту норму госпоставок мы обязаны были сдавать независимо от урожая. Кроме того, мы обязаны были брать государственный заем. Каждый работающий в колхозе должен был купить облигацию за 300 или 500 руб. Но у нас денег не было, так как за трудодни полагались только продукты.
Каждый колхозник за год должен был отработать не меньше 120 трудодней. Что такое трудодень? В нашем колхозе он равнялся 100 соткам. Нарубить и привезти воз дров - 25 соток. Привезти конский навоз - 25 соток. Трудодень получить было не так уж и легко. Но некоторые умудрялись выработать их больше 700.
Если колхозник вырабатывал меньше годовой нормы, его судили и давали 10 лет. Мотивировка была - "ведение паразитического образа жизни". А сейчас никто не работает, и никого за это не сажают в тюрьму.
Из нашего колхоза две девушки попытались сбежать. Из колхоза-то они убежали. Но когда пришли устраиваться на производство, с них потребовали справку от председателя колхоза. Её не оказалось. Их вернули в колхоз, судили и посадили в тюрьму. Вырваться из колхоза было почти невозможно.
Колхозник обязан был не только хлеб выращивать. Зимой нас посылали на лесозаготовки. Нас посылали на строительство шахт в Анжеро-Судженске. Мы и дороги строили. Приходила разнарядка: прислать столько-то колхозников. Нас и посылали. Мы работали даром.
В войну и после войны сильно голодали. Но даже колосок боялись унести домой: вдруг кто-то донесет. "Подлизал" у нас хватало. С фронта несколько человек вернулись коммунистами. Эти уже отличались от плёточника. Им приходилось уже самим работать, пример показывать.
Вздохнули колхозники во времена Хрущева. В 1956 г. отменили трудодни и ввели оплату деньгами. А в 60-е годы мы уже и паспорта получали. Колхозникам даже пенсию стали выплачивать, о чем мы раньше и представления не имели. Правда, она была небольшая, и оплата её равнялась 10 трудодням.
Прожила большую и трудную жизнь.
Но самая лучшая жизнь была тогда, когда мы вели единоличное хозяйство!