ЮЛИЯ МЕЙНГАРД. ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ. Екатеринодар, ноябрь 1918 года. Ч.1.
Напоив у колодца лошадей, мы снова тронулись в путь – вперёд в темноту. При выезде в поле погода слегка прояснилась: кое-где между тучами робко и беспомощно помигивали звёзды, прорезая ночную темноту. Стало как будто бы светлее. А впереди, на горизонте, поднималось, сначала слабое, а затем всё более и более яркое и определённое зарево Клинцов. Цель, казалось, была достигнута. Но нам многое ещё суждено было перетерпеть: прежде чем доехать до конечного пункта – до вокзала Клинцов. Нам осталось проехать, вернее, пройти, ещё 10 длинных и утомительных вёрст. Давящая, жуткая тишина висела в неподвижном, как бы застывшем ночном воздухе. Вдруг, резко прорезая эту безмолвную тишину, прозвучало громкое и испуганное: «Стой!» И телеги, одна за другой остановились. «Что такое? Что случилось? Почему мы остановились?» Никто не мог ничего объяснить. Минут через 10 услышав крик «пошёл!», первый возница хлестнул свою лошадь и весь обоз снова заскрипел, заколыхался и телеги одна за другой медленно поплелись вперёд. И едва передняя подвода отъехала на несколько саженей, как её обскакали карьером верховые. «Гайдамаки» - с трепетом в голосе прошептала женщина – возница. «Гайдамаки» - повторили все. Но мы почему-то остановились, что-то произошло там, в конце обоза. Оказалось, что нагнавшие нас верховые с криками «руки вверх», приказали нам остановиться, спросили, кто мы и откуда и есть ли у нас карантинные пропуска, и многозначительно заметив, что странно, что в Робчиках нас ночью пропустили, - ускакали вперёд.
Снова тупое равнодушие и почти бессознательное ожидание завладело всеми нами. Все превратились в полу-людей, и полу-машины……
В зарево всё приближалось, всё разрасталось. Звёзды уже весело сверкали на чистом тёмно-синем небе, дорога стала легче. А вот и первые постройки и через каких-нибудь четверть или половину часа мы будем уже на вокзале. Но мы горько ошибались: наши мытарства ещё только начинались. Около заставы нас остановил германский караул, но, получив желаемое, милостиво разрешил нам проехать. Мы подъехали к ярко освещенной фонарём небольшой площади перед комендантским домом. Только первый воз въехал по свет фонаря, а хвост обоза казался бесконечным и тонул в темноте. Проехав столько времени в почти абсолютном мраке, мы были ослеплены обилием света, и дом коменданта, небольшой белый особняк, казался сказочным дворцом.
Здесь нас остановил караульный офицер и заявил, что в город без разрешения коменданта он впустить нас не может, но этот последний (т.е. комендант) спит (было около 12 часов ночи), а они не решаются его тревожить. Опять вопросы, просьбы, опять предложили деньги, но, ничего не действовало. Офицер стоял на своём, и отсылал нас обратно в Унечу. В это время подскакали несколько верховых, в которых мы узнали обогнавших нас гайдамаков. Караульный офицер, переговорив с ними шёпотом, громко обратился к гайдамакам, показывая на нас – вот беженцы из Совдепии, делайте с ними, что хотите. «Что хотите». Что это значит? Что они с нами сделают? Куда нас повезут? – быстро промелькнуло в мозгу. Тем временем, приказав возчикам ехать за ними, гайдамаки поскакали обратно в поле. Телеги гуськом потянулись за ними. Выехав за город наши вожатые остановились и объявили, что если мы не уплатим им по 50 руб. с человека, что составляло 1000 руб., то они вокруг города, что бы избежать сторожевых постов, проведут нас на вокзал. Пришлось согласиться, т.к. наше положение было критическим. Ночью, с детьми, в незнакомом городе, находясь во власти неизвестных нам вооружённых людей, мы были совершенно беспомощны.
Верховые взяли круговую дорогу на вокзал. Вправо от нас тянулись один за другим маленькие домики предместий, а влево, сквозь ряд пирамидальных тополей, просвечивало серое открытое поле и синее звёздное небо.
Мы двигались в полном молчании, как нам приказали гайдамаки. Их было трое. В военной форме, вооружённые с ног до головы. Они ехали молча впереди обоза, лишь изредка приказывая не шуметь и хранить полное молчание. И мы молчали, молчали не из страха, а потому что не хотелось говорить: слишком полны были сердца, слишком важным казался момент.
Дорога пошла лесом. Было жутко. Тёмная безлунная ночь в серой мрачной тишине неподвижно стояла в свежем чистом воздухе векового леса; гигантские деревья, мерно и глухо шевелили своими огромными ветвями, а слабые ночные звёзды тёмного неба беспомощно мерцали в недосягаемой высоте. Дорога вышла из леса и потянулась вдоль огромного озера, в стальной воде которого отражалась вся жуткая красота этой незабвенной ночи. Обоз по приказанию гайдамаков свернул с дороги и остановился около самой воды. Главный из наших вожатых гарцевал на белой лошади вокруг подвод, остальные двое ускакали куда-то вперёд. Под густыми ветвями деревьев окаймлявших озеро, было темно. Телеги едва заметными пятнами растянулись одна за другой. Люди – чёрные точки, бессмысленно ходили вокруг них. Только белая лошадь гайдамака резко выделялась в темноте и у всех была одна мысль – что с нами будет, что замыслил этот всадник на белой лошади и куда ускакали остальные. Уж не за подкреплением ли, что бы здесь, вдали от города и какого-либо жилья, ограбить нас, убить и спихнуть в застывшие воды огромного озера. Мысли, одна, ужаснее другой, вставали в измученном воображении. Неужели смерть? Смерть теперь, когда мы переехали границу, теперь, когда Совдепия осталась позади?
Но вот, через полчаса томительного ожидания, ускакавшие гайдамаки вернулись и сказали что-то своему начальнику, приказали возчикам поворачивать на дорогу. Опять заскрипели колёса, опять захлопали копыта лошадей по лужам бесконечной дороги, опять поплелись мы, уставшие и измученные вокруг наших подвод. Но вот впереди мелькнул желанный огонёк, другой, третий, - это был вокзал. Гайдамаки, получив условленное, ускакали по направлению к городу, а мы вошли в тёмный, битком набитый людьми, маленький вокзал.
Зал первого и второго класса был заперт, а в небольшом багажном отделении все скамейки и даже весь пол были заняты фигурами спящих людей. Кое-как мы разместились сидя, кто на полу, кто в дверях, а детей уложили на стойку. Мы были такими уставшими, и так довольны тем, что были под крышей и могли спокойно сидеть на своих вещах, что не обращали внимания на окружающую нас грязь, на тесноту и на тяжёлый смрадный воздух маленького вокзала. За весь день мы ничего не ели, если не считать куска колбасы, перехваченного в Гутах. А буфет на вокзале был заперт и мы еле-еле за керенку-сороковку раздобыли чайник кипятку.
С каким наслаждением выпили мы горячего чая с ещё унеченским хлебом и московскими мясными консервами, а потом легли спать, вернее, сели, кто прикорнув к плечу соседа, кто положив голову на багаж, а кто просто на голом, сыром каменном полу, имея под головой собственную руку.
В зале был полусвет и вскоре большинство из нас задремали, измученные таким тяжёлым и утомительным переходом. Было тихо. Только равномерный храп и глухой шёпот нарушали тишину маленького вокзала. В дремлющем сознании витали сумрачные образы прошлого. В памяти возникали отдельные картинки и сцены прошлой жизни и обрисовывались неясные контуры будущего.
Наконец стало светать. Вокзал оживился, появились служители с вениками и мётлами и принялись подметать и убирать помещение. Скоро потушили лампы. В 9 часов утра открыли зал первого и второго класса и вокзальный буфет. Мы набросились на кофе, хлеб, колбасу, а главное – на сладкие пирожки. Вымывшись во дворе под водопроводным краном (дамская комната была реквизирована германским комендантом) и хорошенько подкрепив свои силы, мы отправились в город, лежащий в трёх верстах от вокзала. Дорога для пешеходов, утрамбованная и посыпанная песком со многими скамейками, шла прямой стрелой, дивным строевым сосновым лесом. Впереди в туманной полумгле слабо вырисовывались очертания города, а когда мы вышли на полянку, сейчас же перед нами за большим оврагом развернулся весь маленький весёлый городок, сверкающий на солнце золотом церквей.
Уже побуревшие поля и тёмная полоска леса служили красивым фоном для яркого, белого пятна весёлого городка, а вправо, сквозь стену пирамидальных тополей просвечивала блестящая поверхность огромного озера. И глядя на него, на весёлый городок, на темнеющий вдали лес – сегодняшняя ночь казалась тяжёлым кошмарным сном.
Тем временем делегация отправилась к коменданту за получением разрешения для получения билета в Гомель, но, коменданта города не застали дома.
Вернувшись из города, мы обратились к коменданту станции, показали ему наши документы, и, попросили его устроить так, чтобы мы могли выехать с 5-ти часовым поездом. За определённое вознаграждение он обещал выдать билеты без комендантского разрешения. К 2-м часам мы заказали в буфете обед, это был первый настоящий обед, поданный нам после выезда из Москвы. Это был первый настоящий мясной обед после московской бурды. Борщ со сметаной и суховатый бифштекс, и, наконец, горячий сладкий чай с пирожными, показался нам небывалой роскошью.
Когда после обеда мы прогуливались в ожидании поезда по платформе, к нашим мужчинам подошли какие-то вооружённые солдаты и потребовав документы заявили, что они забирают мужчин для рытья окопов против большевиков. Этого ещё не доставало! Ведь они только что вырвались от большевиков, еле-еле на ногах держались от усталости, а их приглашают рыть окопы. Но, увидав их бумаги и паспорта, они их, к счастью, отпустили. Потом уже из окон вокзала мы видели, как они вели в сторону города человек пять-шесть жидов, и как реквизировали наши подводы.
Около 3-х часов подали поезд. Он состоял исключительно из товарных вагонов, это были даже не теплушки, т.к. не было ни нар, ни лесенок, ни печурки. Кое-как за неимоверно грязном полу грязного вагона (почти все вещи были сданы в багаж) мы, с пыхтением локомотива, скрипом колёс, лязгом цепей, медленно тронулись в путь.
На станции Новозыбково мы снова ждали проверки карантинных документов германскими властями. Едва отъехали мы от Клинцов, как к нам в вагон вошёл контролёр. Узнав, кто мы и откуда, а главное, что у нас нет пропуска – карантина, он предупредил, что немцы могут задержать нас в Новозыбкове, где придётся просидеть недели две в карантинных бараках. «Что бы избежать этого» - прибавил он, - надо дать им взятку». «Вы мне дайте эти деньги, а я всё устрою, но для виду скажите, что едете вы из Клинцов, где жили на моей квартире». И, действительно, едва поезд подошёл к Новозыбкову, как в вагон вскочил германский офицер и солдат с фонарём (было уже совсем темно) и принялся проверять документы. Контролёр уже успел поделиться с германцами, но всё же этот последний, не найдя среди наших документов нужную бумагу, стал кричать, грозить; расспрашивая, придирался к словам, одни словом проявил свою власть во всю. Сбитые с толку, растерявшиеся, мы слабо пытались объясниться с ним, но каждое наше слово вызывало бурю, целый порыв грозных, страшных слов: «Это подлог. Вы арестованы. У вас фальшивые бумаги, я вас дальше не пропущу». Что нам было делать? Уверять его? Сопротивляться? Или покориться? Всё окружающие как-то стало безразлично – и переполненная теплушка, освещённая фонарём солдата, и люди, с любопытством смотрящие на нас, и говор на станции, и маленький клочок неба в квадрате двери. Остался только немец, говорящий столько грозного, страшного, не понятного. Но, вдруг он сразу успокоился, заговорил совсем иным тоном и, наконец, вернул нам наши бумаги и совсем ушёл. Мы облегченно вздохнули – Слава Богу! Вдруг, уже после третьего звонка, вскакивает тот самый германский солдат, который с фонарём сопровождал офицера. «Как?! Вы ещё здесь? – вскрикивает он на ломанном русском языке. «Выходите немедленно, вас велено арестовать». «Пожалуйста. Вы ошибаетесь, всё уже улажено и нам разрешено ехать дальше». «Да нет же, я отлично знаю, вы арестованы, выходите скорее». Тогда все поняли, в чём дело и сунули ему деньги. «Данке!» - прокричал он и кувырком спрыгнул с уже двигавшегося поезда. Слава Богу, подумали мы все, миновавши Новозыбково, а там Гомель и конец всем ужасам, и, надежда снова загорелась в наших сердцах. Опять скучно и однообразно застучали колёса, опять запрыгала теплушка, опять слабо мерцающее пламя свечи, тускло освещающее переполненный вагон. Опять всё то же и та же мысль – когда же конец нашему путешествию?
Но, вот и Гомель. Переехали широкий Сож. И наша теплушка запрыгала и застучала на стрелке. Паровоз гудел не переставая, и на его крики со всех сторон ему отвечали на разные лады маневрирующие локомотивы. Однообразный стук вагона изменился, стал более членораздельным – поезд пошёл тише. С грохотом отодвинули большую дверь и в вагон вместе с сырым ночным воздухом, ворвался гул и шум большого вокзала. Мимо не переставая, мелькали огоньки стрелок и семафоров и медленно проплывали назад различные вагоны стоявших составов. Но вот, и большие огни вокзальных фонарей. Поезд, после долгих судорог и толчков, наконец, остановился. Стали готовиться к выходу. Оказалось, что мы остановились, чуть ли не на десятом пути, так что о платформе не было и помину. Спустили чемодан и по нему как по ступенькам сошли все двадцать человек на землю и через все пути, обходя длинные поезда, добрались до вокзала.
Великолепное огромное здание Гомельского вокзала кишмя кишит народом. Однако, картина иная, чем в Клинцах – люди не валяются на полу, а сидят на стульях перед длинными столами с белыми скатертями. Огромные люстры, низко опускающиеся с потолка ярко освещают всю эту массу говорящих и гуляющих людей. Почти все мужчины, преимущественно, германские офицеры в нарядных, блестящих, совсем не дорожных формах, которые целыми группами заминают огромные столы. Шум и говор царит в зале. Длинная мраморная стойка с двумя огромными самоварами, вся уставлена блюдами со всевозможной закуской. Глаза разбегаются от того изобилия давно виданных яств. Лакеи во фраках снуют от сойки к стойке и, не смотря на безумные цены, стойка быстро пустеет.
Свадебное фото. Юлия Георгиевна Мейнгардт и Юрий Барсов. Париж, 1926 или 1927 год
Но где же нам найти место в битком набитом зале, где пристроиться двадцати человекам, да ещё с маленькими детьми? Пробираемся к стойке, в самом дальнем углу довольно большой квадратный стол занят лишь несколькими германцами, есть свободные стулья и даже деревянный диванчик, правда, с продранным сидением.
Присаживаемся к столу, достаём провизию, заказываем чай. Все одинаково уставшие и голодные, и пока все помыслы направлены на еду и отдых. Но, вдруг в самый разгар нашего скромного ужина появились германцы и попросили нас очистить стол, т.к. стол оставлен для германских офицеров. Мы так привыкли подчиняться и ничему не удивляться, что покорно побрели искать другое убежище. Зашли в дамскую комнату, очень большое помещение тонущее в полумраке. Воздух тяжёлый и смрадный. Весь пол как мозаикой выложен фигурами спящих женщин и детей. Полуголые от жары, раскинувшись, лежат детишки всех возрастов. Многие не спят, пронзительно кричат и громко плачут. Нет, устроиться здесь невозможно – лучше пройти на платформу, чем дышать испарением стольких тел. Лучше совсем не спать, чем спать здесь. Идём обратно в залу. Но вот, в стороне освободился маленький столик и два стула. Раздобыли ещё один и какое-то подобие кресла, постелили на полу шубы, и часть нашей компании кое-как устроилась здесь. Остальные, столковавшись с германцами, остались на прежнем месте.
Хорошенько закусив, мы стали устраиваться на ночь: сидя на стуле и положив голову на стол и по очереди отдыхая на шубе, провели мы далеко не завидную ночь. Особенно страдали ноги: опухшие о отёкшие, они болели и ныли. Страшно хотелось снять обувь, вытянуться, но, пришлось удовлетвориться стулом для сидения и столом для головы. Понемногу шум и говор в зале стал утихать, многие заснули, часть разъехалась. Сон пришёл не сразу, в памяти вставали картины минувших дней: отъезд их Унечи, вьющийся по ветру песок, шлях, обсаженный корявыми столетними берёзами, ночь в поле – тёмная жуткая ночь, слабое соболезнующее мерцание далёких звёзд, бесконечное шагание по обочине дороги, или, равномерные толчки на подводах, когда от темноты и усталости кажется, что лошадь упрямо топчется на месте, и, наконец, это жуткое равнодушно-спокойно-прекрасное озеро в рамке гигантских пирамидальных тополей, готовое поглотить всех нас. И, дремля, вздрагиваешь от воспоминаний, окончательно приходишь в себя, и, разом весь шум, говор, смех, охватывает тебя и окружающая действительность говорит, что это был не сон, а явь. Но усталость так велика, что тревожная дремота снова смыкает глаза и снова видишь, как вчера на яву томительную ночь в Клинцах, ужас Новозыбковского контроля, грохот и толчки маленькой переполненной теплушки. Такой сон не освеживает, он только сокращает медленно ползущее время, и, когда в семь часов утра, собрав свои пожитки, мы тронулись на пароходную пристань, то эта ночь, проведенная на полу Гомельского вокзала вспоминалась с таким же ужасом, как и сутки пути от Унечи до Клинцов.
С пристани надо было ехать через весь город. Широкие, хорошо мощенные улицы с двумя рядами небольших домов были ещё мертвы и пустынн. Над магазинами и лавчонками красовались вывески с длинными еврейскими фамилиями. Мы проехали через базарную площадь, мимо синагоги, с пятиконечной звездой и стали спускаться по круглой, обсаженной деревьями алее к пароходной пристани. На небольшой площади у самого Сожа несколько открытых лавочек бойко торгуют хлебом, баранками и семечками. Мы спустились на пристань. Пароход «Атаман», шедший в Киев, уже грузился. Благодарю тому, что нас было так много, вся общая дамская каюта была в нашем распоряжении. Какое было блаженство после теплушки и многолюдных вокзалов очутиться на чистом пароходе. Как приятно было вытянуться, переодеться, а главное снять обувь. Ноги опухли до неузнаваемости. Никакая обувь не налезала на отекшие ноги и первые сутки пришлось сидеть в каюте в одних чулках. Кстати, и погода была резкая и ветреная – настоящая осень. Так что на палубу мы выходили лишь изредка, на короткое время. Серое туманное небо, низкие, со скудной растительностью берега, стальная вода широкой реки сливались в один серый, подернутый дымкой тумана, мутный пейзаж. Пейзаж, наводящий тоску даже на нас, переживших Унечу, Клинцы и Гомель. Но всё же выходя на палубу, хотелось полной грудью вдохнуть этот бодрящий воздух и сказать: «Ах, как хорошо!» Хорошо было не только физически, когда можно было хорошо есть, удобно спать на бархатных диванах, свободно ходить по всему пароходу, хорошо было нравственно: это была как бы грань между большевизией и Украиной, мы были спокойны, что не будет обыска, что никто не потребует у нас документов. Весь этот переход до Киева явился полной противоположностью пережитого кошмарного путешествия и не имел ничего общего с ужасами границы.
На второй день к вечеру показались огни последней остановки – Межгорье. Небо, совсем освободившееся от туч, сверкавшее и блестевшее мириадами звёзд, отражалось в темно-синем Днепре, чуть слышно плескавшем у крутого берега Межгорья. Но вот вода у колеса забурлила, всё возраставшие круги пошли по её поверхности, отражения звёзд и огней дрогнули, заколыхались и расплылись и длинные узкие трепещущие полоски. Пароход стал огибать выдававшуюся гору, из-за которой медленно выплывал Киев, во всей своей ночной красоте. На темном фоне неба и земли сверкали неподвижные огни огромного города, сливаясь с более мелкими, но более прекрасными и живыми огнями ночного неба. И вся эта масса света, трепеща и искажаясь, отражалась в водах Днепра. Жёлтые фонари Купеческой площади, три ярких фонаря пожарной каланчи, большие огни Крещатика и Царской площади – бросились в глаза даже издали, а внизу у самого Днепра чуть поблескивали мелкие огни Подола и пароходных пристаней. Как большие светляки двигались по реке освещенные пароходы и баржи, как водяные пауки скользили черными пятнами лодки и плоты. Скоро можно было различить отдельные здания и вот выделяясь на тёмном фоне неба показалась белоснежная стройная церковь Андрея Первозванного, вся залитая окружающими её огнями.
Пароход медленно подходил к пристани. Началась обычная суетня и толкотня. Скоро вся палуба опустела. Мы не спешили, т.к. получили от капитана разрешение переночевать на пароходе. Когда публика схлынула, то и мы сошли на берег, что бы пройтись по городу и где-нибудь поужинать. Мы были поражены оживлением, царившим на улицах, т.к. давно отвыкли от него – последнее время Москва была мертва, не было экипажей мало пешеходов, магазины заколочены, только советские автомобили с сумасшедшей быстротой рыскали по городу, да переполненные арестованными грузовики с грозными гудками зловеще громыхали п опустевшим улицам.
Мы с восторгом и умилением смотрели на заваленные товарами витрины и в особенности в окна гастрономических магазинов и кафе – паштетных. Гирлянды всевозможных колбас и горы пирожных приводили всех нас в восторг.
Уставшие и ошеломленные мы вернулись ночевать на пароход, а в восемь часов следующего утра, т.е. 18 октября, сдав на хранение багаж, мы поднимались по Алексанрдовской улице на Крещатик. Теперь – утром, народу было гораздо меньше, чем вчера вечером, когда приходилось пробираться сквозь медленно двигающуюся гуляющую толпу. Все кафе, паштетные и рестораны, ещё не открывались и мы долго ходили взад и вперед по Крещатику, поднимались по боковым улицам, но всё было заперто. Наконец, около 9 часов мы отыскали небольшое кафе, которое только что открылось. Столы были перевернуты и нагромождены друг на друга, стойка – ещё пустая. Голодные, ещё ничего не евшие с вечера, мы истребили огромное количество ветчины, сала и сдобного, вкусно пахнущего хлеба.
Из кафе мы отправились к памятнику Столыпину, где у нас было назначено свидание с остальными нашими спутниками. Погода со вчерашнего дня значительно испортилась. Температура была ниже нуля, дул резкий, холодный, пронзительный ветер, изредка накрапывал мелкий, осенний дождик, в такую скверную погоду было не особенно приятно гулять по Киеву, не имея даже крова, куда бы мы могли спрятаться от дождя. Мы даже не знали, где будем ночевать. И вот собравшись на площади перед Городской думой, мы разбрелись по городу в поисках пристанища: кто пошёл в германскую комендатуру, кто в адресный стол, кто к знакомым, а кто по всем гостиницам. Несколько человек с детьми остались ждать на скамейке около памятника, а к двум часам был назначен сбор на этом же месте. Бедные детишки мёрзли, сидя на одном месте, но их некуда было отвести обогреться. Наконец в 2 часа, когда все снова собрались, то выяснилось, что все, правда с неимоверными усилиями, нашли себе прибежище. Мы как бы воскресли, забыли о плохой погоде, о беготне по грязным улицам, о томительном ожидании под дождём и весело отправились вместе обедать. Все искренне радовались этому обеду, и, действительно, как приятно было находиться в чистой обстановке хорошего ресторана, не есть руками сухой хлеб на полу грязной теплушки. Особенно радовались дети. Они радовались грудам подаваемого «в волю» хлеба.
После обеда все разбрелись по своим новым убежищам, а мы, т.е. наша семья, захватив с собою с пристани свои вещи, потащились на Бибиковский бульвар – в нашу новую резиденцию, в большой особняк наших дальних родственников. Как приятно было попасть в настоящую хорошую квартиру, в обстановку семейной жизни, от которой мы уже успели поотвыкнуть. Как приятно было окончательно стряхнуть и хоть на время забыть все ужасы только что пережитого путешествия. К сожалению погода всё время хмурилась, не было ни одного дня без дождя, но через неделю небо прояснилось и Киев засверкал и заблистал под яркими лучами осеннего солнца. Мы не замедлили воспользоваться столь благоприятной погодой и в течении недели обегали весь Киев. Были в Лавре и во всех её пещерах, обошли все соборы – и величественный Владимирский и мрачный Софийский и изящный Андреевский. Посетили Аскольдову могилу, откуда расстилается такой очаровательный вид на левый берег Днепра. Погуляли по Мариинскому Парку, посидели в Царском Саду на Купеческой площадке. Не стоит описывать красоту вида с площадки – всякий, бывший там не забудет эту тёмную синеву реки, извивающуюся по желто-серой равнине, по которой то тут, то там темнеют озера и рукава Днепра. Не забудет белого стройного Андрея Первозванного на зеленом фоне деревьев, на забудет сверкающий Подол с его беленькими домиками, золотом куполов и прямыми, ровными улицами, так красиво перерезающими бесформенно нагроможденные домики. Не забудет Днепра, по которому снуют быстрые лодки, медленно и величественно, с громкими гудками, проплывают белоснежные пароходы, тянутся неуклюжие баржи и огромные плоты. Не забудет Днепра, который полон жизни и живой красоты…..
За эти две недели мы совершенно отдохнули и утром 2-го ноября, с новыми силами, пустились в дальнейший путь. До Екатеринослава мы ехали опять по Днепру и на этот раз погода была ещё хуже. Все берега были покрыты снегом, а палуба представляла из себя сплошной каток. Встречный ветер, проникая сквозь окна, страшно охлаждал и без того невысокую температуру в рубке парохода. Все сидели в верхнем платье, шляпах и галошах, зато в каютах было тепло. До Екатеринослава мы ехали 55 часов, т.к. по ночам пароход вставал на якорь, остерегаясь нападения бандитов, как это было на днях с пароходом «Св. Владимир». 4-го ноября в 4 часа дня мы подошли к Екатеринославской пристани, а полчаса спустя мы были уже на вокзале.
Поезд на Бердянск отходил через полчаса, были свободные плацкартные места. Но мы долго не знали, что делать – ехать ли теперь или остаться в Екатеринославе. Дело в том, что по дороге Екатеринослав – Бердянск работала шайка Махно, не пропускавшая ни одного поезда, грабившая и убивавшая пассажиров, издевающаяся и глумившаяся над ними. Сколько поездов он уже ограбил, сколько жертв отправлены на тот свет! Сколько раз его ловили и разбивали, а он всё ещё продолжает «работать» по всем линиям южных железных дорог!
Справившись на станции, мы узнали, что об ушедшим накануне вечером на Бердянск поезде не было никаких известий. Из Бердянска же несмотря на расписание, не пришло ни одного поезда и мы решили дожидаться или известия об ушедших поездах, или приходе поезда из Бердянска.
Сдав на хранение багаж, мужчины отправились в город по гостиницам, а мы остались на вокзале и пристроились в каком-то коридоре на деревянной скамейке. Вокзал по обыкновению был битком набит и всё больше германскими офицерами и солдатами. Все стены были обклеены германскими распоряжениями, приказами, запрещениями. Почти на всех дверях красуются надписи на немецком языке, запрещающие вход. Над дверьми, над кассами, над багажным отделением – всюду пояснительные надписи на немецком языке и немецкие вывески. Можно было впасть в ошибку и подумать, что находишься не в русском городе, а где-нибудь в Германии. К счастью просидели мы здесь не долго, всего каких-нибудь полтора - два часа, т.к. за нами вернулся один из уехавших, что бы отвести нас в гостиницу. Они еле-еле нашли две комнаты, обегав все гостиницы Екатеринослава, да и то для этого пришлось давать взятку швейцару.
На следующий день, пока мужчины брали билеты, мы сделали небольшое турне по городу. После Киева он показался нам полным ничтожеством. И правда, кроме «Проспекта», обсаженного пирамидальными тополями, в городе не оказалось ничего мало мальски интересного.
А вести с вокзала пришли неутешительные: о вчерашнем поезде, отошедшем на Гуляй – Поле, не было ни слуха, ни духа. Из Бердянска тоже, не пришло ни одного состава. Отправляемые поезда пропадают без вести, ни телефонного, ни телеграфного сообщения со станциями дальше Чаплина нет. Там Махно. Наконец, нам объявили, что до тех пор не пустят ни одного состава, пока не вернётся из Бердянска хотя бы один поезд, но когда он прибудет опять-таки никто не знает – может быть через час, а может быть и через……несколько дней.
Мы каждый час звонили на вокзал, ездили по очереди туда, но каждый раз нам говорили: «Ничего не знаем». Мы всё время были на чеку – билеты взяты, вещи уложены, провизия на дорогу закуплена – одним словом, мы могли тронуться в любой момент и только ждали звонка по телефону.
Наконец к вечеру пришёл поезд из Бердянска и через ¾ часа он должен был отправиться обратно. Через 35 минут мы были уже на вокзале.
Поезд был уже подан, локомотив не переставая гудел и пуская пары медленно пятился к вагонам. Раздаётся второй звоном. Мы спешим к вагонам, но, багаж наш, отданный на хранение, ещё не получен. Носильщики бегут за ним, а в это время безжалостно-спокойно проносится в воздухе тройной звон станционного колокола, затем – свисток, гудок, и медленно, с грохотом и точками один за другим, трогаются вагоны. Через головы стоящих людей на площадке кондукторов, швыряются с платформы наши вещи. В припрыжку следуя за поездом, наши на ходу впихивают багаж и затем. Когда всё уже нагружено, сами, цепляясь за ручки впрыгивают в двигающийся поезд. Когда мы, находящиеся в вагоне услыхали третий звонок, а их с багажом ещё не было видно, то мы не знали, что нам делать: ехать ли без них, но тогда мы рисковали потерять друг друга, или же спрыгивать с поезда и выкидывать ручной багаж, уже погруженный. В таком случае мы могли помешать им, если они сейчас придут. Слава Богу, что мы ещё не успели ни на что решились, т.к. увидели их, собственноручно тащущих багаж.
В вагоне мы долго не могли успокоиться, считали и пересчитывали багаж, искали ключи, но всё было цело и на месте.
Весь вагон освещался одной лампочкой, которая была ввернута над нашим отделением, благодаря чему у нас было светло и уютно. Выпив в Синельниково чаю, мы легли спать, но вряд ли кто спал спокойно эту ночь. Весь вагон говорил о Махно и его разбоях, рассказывали подробности его нападений. Говорили, что Махно – большевик, т.к. он грабит только богатых, а убивает офицеров и духовенство.
Перегон Чаплино – Полог никто не спал, т.к. это был район его разбоев, и лёжа на своей койке и прислушиваясь к жутким разговорам и мерному, равнодушному стуку колес – невольно думалось, что может эта ночь – последняя ночь в жизни. Время тянулось бесконечно долго, все с нетерпением ждали рассвета и конца этого неприятного тяжёлого перегона.
Наконец в вагон, сквозь запотевшие окна заглянуло серенькое туманное утро. Мы подъезжали к Большому Токмаку. Все с облегчением вздохнули – мы были в Таврической губернии. По обе стороны полотна потянулись бесконечные, слегка забеленные утренним инеем. Наконец и веселенький чистенький Бердянск, приютившийся у берега моря, где-то в стороне от жизни, почти на краю России. Ещё несколько небольших перегонов и мы будем в Екатеринодаре.
Первым долгом, оставив багаж в отеле, мы отправились на пароходную пристань, там мы узнали, что из-за морозов регулярные рейсы прекращены, но что иногда заходят случайные пароходы из Ростова-на-Дону в Керчь и из Одессы на Ростов. На днях ожидают пароход «Киев» на Ростов и мы решили его ждать, т.к. на Новороссийск пароходов не предвиделось.
Три дня мы провели в Бердянске. Причём поочередно дежурили на пристани и бегали туда даже ночью. Наконец, на третий день пароход пришёл и мы, простившись с Бердянском поплыли по направлению к Ростову. Море было спокойное и пароход не качало, но к вечеру, когда мы стали огибать выступающую косу, что бы подойти к Мариуполю, нам изрядно досталось и многие вкусили все прелести качки. Зато ночь прошла великолепно, т.к. мы стояли на якоре.
После Мариуполя качка кончилась и когда вечером перед Таганрогом все вышли на палубу – море было совершенно спокойное. Солнце уже садилось и вода, затянутая тонким слоем льда и освещенная уже слабыми косыми лучами заходящего солнца, казалась перламутровой и отливала нежными, матовыми тонами. Картина была прямо-таки феерическая. Казалось, что вся природа застыла вместе с замерзшим морем, воздух не двигался, вода была неподвижна, даже звуки оставались висеть в воздухе и только шум машины, треск ломаемого льда, да крики работающих людей, нарушали неподвижную тишину царившую в заснувшей природе.
Лед у берега оказался толще и твёрже чем в открытом море, и пароход долго не мог подойти к молу. С треском ломался лед у борта парохода, и громадные прозрачные глыбы нагромождались друг на друга, обнажая изумрудно-зеленую, бурлившую белой пеной, прозрачную воду.
Длинные, тонкие трещины, как живые змейки разбегались в разные стороны по розово-голубой, как бы перламутровой поверхности льда. Наконец, после долгих усилий, разломив между молом и собой весь лед и нагромоздив льдины в громадные плавучие горы, пароход медленно, боком пошёл к пристани. Большая часть пассажиров ехала до Ростова, но почти все сейчас же сошли на берег, т.к. всем хотелось пройтись по твердой земле и запастись провизией.
Ночь мы опять стояли, и только в 6 часов подойдя к устью Дона, мы встали. Все вехи были заперты льдом и пароход, не рискую сесть на мель, принужден был остановиться и ждать ледокол. Но, простояв на месте 4 часа, мы так и не дождались его, повернули обратно на Таганрог, что бы оттуда по железной дороге ехать дальше из Таганрога на Ростов и далее на Екатеринодар. От пристани до Таганрогского вокзала было 5 верст и мы, частью пешком, частью на подводах, с вещами, добрались наконец до вокзала. Наше и без того тяжелое путешествие осложнилось ещё одной неприятностью: четверо из нас заболели испанкой. И вот больные, (с) сильнейшей температурой просидели мы в Таганроге часа 3 в ожидании поезда. Наконец. Его подали. Опять товарный состав, опять ехать в темном и холодном вагоне, да ещё с больными.
Вагон быстро наполняется, не все могут даже сидеть. Наконец, третий звонок и мы трогаемся, но это ещё только маневры: надо отцепить и отвести на запасные пути груженные вагоны. Около получаса катались мы взад и вперед. Думаешь, вот-вот уже кончились маневры, слышно по стуку колёс как поезд идёт быстрее и быстрее, но, вдруг свисток, гудок и опять остановка, опять поезд пятится назад к вокзалу. Но, наконец, мы тронулись окончательно и наша теплушка заметалась во все стороны и запрыгала по рельсам словно по мостовой, вот-вот казалось, что и она сойдёт с рельс и скатится с насыпи. А мы – измученные и больные не может найти себе места. Всё тело ноет и некуда лечь. Голова болит и в ней, как в резонаторе раздаётся всё – грохот и гул, царящий в вагоне. А прислониться некуда. К стенке вагона – невозможно, она как живая дёргается и толкает всю теплушку. Колеблющееся пламя огарка отбрасывает трепещущие тени, которые то уменьшаясь, то увеличиваясь медленно ползут по стенкам вагона, по лицам людей, уродливо искажая их и придавая им особый фантастический вид. Все с нетерпением ждут Ростова. На каждой остановке отодвигают тяжелую скрипучую дверь и стараются разглядеть, какая это станция. «Последняя» - радостно доносится из черного квадрата двери. «Следующая станция – Ростов» - с облегчением вздыхают все. Через полчаса мы уже выгружались на дебаркадер ростовского вокзала. Поезд на Екатеринослав уже подан, он ждёт второго звонка и мы, волоча багаж и поддерживая друг друга еле-еле доплелись до своего вагона. Великолепный пульмановский вагон, электричество, мягкие диваны, большие окна, плацкарты – и всё это после тёмной, грязной, холодной и тряской теплушки. Мы чувствовали себя как в раю, но болезнь давала себя знать: боли во всем теле, головная боль, высокая температура – всё это не прекратилось здесь же. Но мягкие диваны, хороший воздух и лежачее положение, значительно облегчали болезнь.
Утром следующего дня, т.е. 12 ноября 1918-го года, ровно месяц спустя после нашего отъезда из Москвы, наш поезд подходил к Екатеринодару, к конечному пункту нашего путешествия. Как раз в тот день, перед самым прибытием нашего поезда, в город прибыли союзники. Весь вокзал был украшен флагами союзных держав, цветами, тропическими растениями. Толпа, встречавшая союзников, ещё не схлынула, все радостно разговаривали друг с другом, стояли большими оживленными группами, озабоченно бегали по платформе. Их радостное настроение передалось и нам, ещё не знавшим, что накануне, днём, было подписано перемирие. Мы ещё были полны нашим путешествием, мы были во власти тех тяжёлых минут, когда вспоминались драматические мгновения нашего путешествия. Когда переходы от отчаяния к надежде бывали так резки, когда мы совершенно не знали, достигнем ли мы своей цели, вырвемся или нет из этого ада и крови, увидим ли наконец свою землю обетованную, землю, где нет насилия над личностью и жизнью, где сама жизнь течёт спокойно, где всякий может быть уверен в завтрашнем дне, где и помину нет о всех тех ужасах, которые там совершаются каждый день и каждый час, каждую минуту – мы были так подавлены, разбиты, лишены какой-либо энергии, лишены способности воспринимать всё происходящее вокруг и не имеющее прямого к нам отношения, что даже такое событие, какое только что имело место здесь – перемирие, о котором мы узнали на вокзале, что нам показалось ничем по сравнению с годом, проведенным там – далеко на севере, годом лишений, страха и вечной опасности, в сравнении с этим месяцем медленного тяжелого бегства из родной земли.
Екатеринодар, ноября 1918 года. Мейнгард Юлия.
Русская Стратегия
http://rys-strategia.ru/ |
