Купить печатную версию
Утро нового дня началось с очередной перестрелки – правда, вялой с обеих сторон. Укры, видать, ещё не пришли в себя после вчерашнего и вновь наращивали силы. А ополченцам – к чему зазря боеприпасы тратить? Их и так – дефицит острый. Профессор говорил, что в таком же положении была Добровольческая армия в дни Ледяного похода: горстка отчаянных, окружённая со всех сторон многократно превосходящими силами противника и берегущая каждый патрон… Сравнение, может, и лестное, но оптимизма не внушает ни на грош.
В отсутствие капитана Олег оставался на позициях за старшего. Ему, как и другим бойцам, уже порядком надоела позиционная война, оборачивающаяся лишь каждодневными потерями среди мирного населения, и страстно желалось настоящего дела. Но какое, к чёрту, может быть дело? С голыми руками против артиллерии и танков не попрёшь. Сиди и жди… Штурма…
В кармане запиликал телефон. Олег машинально поднёс трубку к уху и вздрогнул услышав:
- Здорово, брат! А знаешь, кого я сейчас вижу в прицеле?
Олег инстинктивно пригнулся.
- Во-во, тебя. Ты башку свою не выставляй в другой раз, а то ведь на моём месте может кто другой оказаться.
- Значит, ты всё-таки здесь? Лёнь, какого хрена ты здесь делаешь?
- А ты?
- Я, вообще-то, здесь живу и вынужден защищать свой дом.
- От кого? От меня?
- Выходит, что и от тебя тоже!
- Вместе с террористами?
- Лёнь, твою мать! Вруби мозги хоть на секунду! Я что – террорист, по-твоему? Других террористов здесь нет!
- Скажешь, русских нет?
- А ты кто?! А я кто?! – заорал Олег в бешенстве, разгибаясь. – Ишь ты, какой справный украинец нашёлся! Коли я террорист, так давай стреляй в меня! Ну! Чего ждёшь?!
- Да не ори ты… Не буду я в тебя стрелять. Никогда не буду, понял? Мы ж братья всё-таки…
- Я тоже не буду в тебя стрелять. Потому что мне жаль отца. И бабку. Но про братьев – не надо… Три дня назад вашей миной убило пятилетнего мальчишку. Террориста, по вашим понятиям. Так, вот, лучше бы ты меня убил, а не детей.
- Я никаких детей не убивал!
- Какая, на хрен, разница, если ты сражаешься на стороне тех, кто их убивает?! Наш прадед войну в Берлине закончил, а ты…
Телефон дал сигнал отбоя. Олег едва удержался, чтобы не швырнуть его о землю:
- Трус! Бандеровец грёбаный! Упырок! - он закусил губу. – Какой же упырок… Чем же их там поят в этом проклятом Киеве? И как же им объяснить…
Лёнька всегда был добрым малым, честным. Значит, если он пришёл сюда, то был искренне убеждён, что здесь – враги. Как это могло быть? Неужели и отец думает так же? И сколько же таких замороченных лёнек по ту строну сражается и гибнет, становясь пушечным мясом в страшной игре мразей-политиков…
Только сейчас до Олега стали вполне доходить слова Профессора, которые ещё неделю назад показались ему при всём уважении пустым мудрованием, не актуальным для текущего момента.
Тот день принес известие о крупной операции «соседей», итогом которой стал разгром колонны противника. Больше всех этому событию радовались Дениро и Каркуша.
- Накрошили укропа – молодцы! – потирал руки одессит, недобро усмехаясь. – Будут вам, сукам, ещё и ягодки. За всё! Жаль, оружие захватить не удалось – пригодилось бы… - он с удовлетворённым видом рассматривал фотографии побоища на своём смартфоне, показывал подсевшему Каркуше: - Гляди, лепота какая! Понабили гадов…
- Можно бесконечно смотреть на три вещи: огонь, воду и накрошенный «укроп», - заключил Каркуша.
- Не вижу причин для вашего упоения, - резко оборвал их Профессор.
- Почему, товарищ капитан? Це ж враги! – пожал плечами Каркуша.
- «Це» – такие же русские и украинцы, как и мы, которым запудрили мозги, заморочили, заставили их поверить в то, что мы их враги, отравили ненавистью их души. Вот, и вся их вина. Думаете, при должной обработке вас бы не смогли зомбировать так же? Ещё как смогли бы. Опыта специалистам в этом деле не занимать, он не один век насчитывает… Поймите же… - лицо Профессора страдальчески исказилось. – Наши настоящие враги – это те, кто исковеркал, вывернул наизнанку души наших братьев с тем, чтобы они стали убивать нас, а мы их. Они одни заслуживают нашей ненависти. И если Бог позволит нам дотянуться до них, то к ним пощады быть не может. Но пока они далеко, и мы вынуждены сражаться с их жертвами, которые гибнут во имя великой лжи, которую сделали их идолом. А они – тоже люди. Русские люди, друзья мои. И радоваться их гибели я не могу, потому что помню, кто они на самом деле, кем рождены, а не кем их сделали мерзавцы-манипуляторы.
Вот уж не стал бы Олег сволочь по ту сторону русскими людьми считать. Выродки они и только. И права, в конце концов, их грёбаная «звезда» с её «Никогда мы не будем братьями». Точно, не будем! Правильно бард российский Лоза ей ответил:
Вы себя возомнили смелыми,
Не рабами, что в цепи закованы,
Только где ваши пашни спелые?
Вы давно свои земли продали!
Никогда вы не будете братьями!
Нам нацисты — враги беспородные,
И не смейте себя, предатели,
Называть Украинцами кровными.
А Профессор гнул своё, с болью в глазах и голосе разъясняя:
- Самая великая победа наша была бы не в том, чтобы убить их, но переменить их сознание, вернуть их! Внушить им наши идеалы, сделать одними из нас. Когда иные из них трезвеют и встают на нашу сторону – это победа. А убить… Это трагическая необходимость любой войны, но никакая не победа! Вдумайтесь! Мы убиваем их, они нас. Знаете, что получается в итоге? Сокращение общей численности русских, славян в мире. Кому это выгодно, кто ввергнул нас в эту бойню, и кому возносится эта кровавая жертва? Нет ничего более страшного, чем заставить две части одного великого народа воевать друг с другом, чем апофеозом Русского Мира сделать битву России и Украины… Только и это ложь! Потому что это не Россия с Украиной воюет, не русские с украинцами, не православные с инославными, и не коммунисты с фашистами… По обе сторона фронта воюют люди разных национальностей, вер, убеждений. Мы могли бы быть со многими из них друзьями, и были ещё совсем недавно. Наш фронт, друзья мои, лишь один из фронтов большой мировой войны нового формата, которая уже идёт по всему миру, то там, то здесь переходя в горячую фазу. За что боремся мы? Отметая многочисленные более узкие мотивации, которые есть у каждого из нас - за сохранение наших традиций, за правду, за наше достоинство и самостояние.
- А что такое традиции? – подала голос Ленка, встряхнув рыжими волосами. – Вы, вот, с Фартовым, монархисты. А Таруса, допустим, социализм чтит. А Каркуша и вовсе таких слов не знает. Да, Каркуша?
- Да уж не безграмотнее тебя! – огрызнулся Каркуша.
- Традиции, – ответил Профессор, больше напоминавший в эти минуты лектора на университетской кафедре, нежели офицера на передовой, - это наша земля, наш уклад жизни, наш язык, наша культура, наши ценности, наша история, наши герои и святыни. А что мы видим с противоположной стороны? Разрушение традиций, принудительное навязывание своих беспочвенных, антиисторических идей, разрушение морально-нравственных ценностей и социальных основ по чуждым западным лекалам, во имя «вступления в европейскую семью» на правах услужливого лакея… А вместе с тем варварское истребление, разорение и разграбление всего, что встаёт на пути, будь то храмы, музеи, памятники, объекты инфраструктуры или частное жильё. По сути дела, то, что мы видим, есть ничто иное как вандализм новой формации, упорядоченный и целенаправленный, нео-вандализм, в котором к вандализму обычному, чинимому «рядовыми» вандалами, добавляется надстройка, управляющая процессом и занимающаяся тем же самым разрушением уже на мировоззренческом, культурном, социально-политическом, духовном уровне. Давно известно, что лучший способ порабощения народа – это лишение его исторической памяти, корней, культуры, языка. Его-то и применяют сегодня нео-вандалы для подчинения себе всего мира, пользуясь для этого возведённой в абсолют Ложью. И потому уже самим этим фактом, фактом непризнания Лжи мы обречены сражаться за Правду! Мы не желаем быть насильно вписанными в заготовленные мировыми кукловодами трафареты, не желаем принимать наглый диктат Лжи, не желаем существовать в качестве людей второго сорта, чьи традиции и сама жизнь втаптываются в грязь. Вот, против чего мы боремся!
- Точно, - согласился Фартовый. – Поэтому-то нас по всему миру столько людей и поддерживает. Они же сами перед тем же выбором стоят. Отстаивать своё или подчиняться чужому, быть этим чужим перемолотыми. Я в Европе бывал не раз – знаю. Усыплённое пропагандой большинство, правда, опасности пока не чувствует. Но не утратившие совести и здравого смысла видят и понимают всё.
- Конечно, понимают! – сказал Каркуша. – Чего уж тут не понять, когда против нас фашисты со свастиками прут!
- И это тоже, - не стал спорить Профессор. – Но понимают они и то, что по всему миру идёт война между новым Мировым Порядком, который не принимает никаких самостоятельных укладов, мешающих формированию единого покорного стада, и «жезлом железным» навязывает уклад опирающихся на власть посредственности ростовщиков, и теми, кто не признаёт этих ростовщических мер и установок. Последние противостоят сегодня не только политической экспансии, финансовому тоталитаризму, но духовной глобализации, подменяющей реальную свободу выбора между добром и злом, свободой самого зла – разнузданием самых низменных страстей, «правом на бесчестье». В этой подмене заключена вся суть Майдана!
Про Мировой Порядок Олегу кое-что читать приходилось. Жидомасоны, Рокфеллеры, мировая олигархия… Правда, вот, вникнуть в этот дело времени всё не доставало. А, пожалуй, ведь надо было?
- Установлению Мирового Порядка послужили и Первая, и Вторая мировые войны, спровоцированные одними и теми же руками, - говорил Профессор. - Третья – призвана довершить этот процесс. И ему очень мешают любые противящиеся силы, будь то отдельные люди или целые страны. В средствах борьбы нео-вандалы не стесняются никогда. Неугодных просто уничтожают, стирают с лица земли, что мы уже видели в Ливии, Сирии, Ираке, а ещё прежде – Югославии. А теперь испытываем на себе… - он перевёл дух. – Для чего я это всё вам говорю? Для того, чтобы вы не заблуждались в отношении реальной сути нашей войны. Древний китайский мыслитель Сунь Цзы говорил, что для победы необходимо знать своего врага и самого себя. Без этого знания нельзя выработать верной стратегии, а одной лишь тактикой можно выигрывать сражения, но нельзя выиграть войну. Если мы хотим победить, то не имеем права в чём-либо уподобляться нашему врагу. Ложь, подлость, насилие, глумление над убитыми – ничего этого не должно иметь место среди нас. Или вы думаете, что, смакуя снимки с изуродованными телами украинских солдат, вы чем-то отличаетесь от того упоротого укропа, который глумится над кадрами с вашими убитыми товарищами? Так вот ничем не отличаетесь, ибо вами в такие моменты владеет один и тот же дух. И чем больше мы станем принимать его в себя, тем меньше шансов победить. Потому что большее зло всегда одолеет меньшее, а тьма – сумрак. Значит, нам нужно другое оружие. Против тьмы – свет, против подлости – честь… Когда-то Белое Движение проиграло в том числе из-за того, что не смогло удержать эту высокую планку. И Боже нас сохрани от повторения тогдашних ошибок. Гражданская война значительно сложнее и страшнее любой другой…
Отчётливо вспомнился Олегу тот разговор. Прав, тысячу раз прав Профессор… Неужели убить Лёньку – это победа? Вправить ему мозги и выбить их тем гадам, что отравили столько душ – вот, победа. Да только гады – далеко. А в боях - с лёньками воевать приходится…
Малолетки…Безликие…Стадные…
Лица черным у вас зашорены,
Родились вы во время досадное,
Получились из вас горе-воины…
В этот момент на позициях появился Профессор, и Олег, отдав честь, обратился к нему:
- Сергей Васильевич, разрешите увольнительную до вечера – в город съездить.
- Зачем вам в город, Тарусевич? – удивлённо спросил капитан. – И что у вас с лицом? Вы словно приведение увидели.
- Видеть не видел, но слышал. И куда хуже привидения… - ответил Олег, понурив голову. – Против нас, оказывается, брательник мой родной воюет. Только что по телефону говорили.
- Вот оно что… - Профессор вздохнул. – Понимаю ваше состояние. Что поделать, такова Гражданская война.
- Сергей Васильевич, так до вечера разрешите?
- Невесту проведать хотите? – догадался капитан.
- Так точно.
- Ладно, поезжайте, встряхнитесь. Но не позднее десяти возвращайтесь.
Своего Города он не узнал. Опустевший, разрушенный едва ли не наполовину, он умирал, но всё ещё цеплялся за жизнь, всё ещё надеялся и молил о помощи… Сотни тысяч людей видели кадры, на которых была запечатлена искалеченная при бомбёжке Луганска женщина. Она ещё жива, она ещё не понимает, что от неё осталась лишь половина, что ноги обращены в страшное месиво… Она лишь чувствует страшную боль. И помнит, что где-то совсем рядом её ждёт дочь. Она ещё хочет жить и гаснущим взглядом всматривается в лицо снимающего – в лицо всякого замершего у экрана – и молит едва слышно: «Помогите!» Этих глаз – глаз смерти – забыть нельзя. И, вот, теперь этими глазами смотрел целый Город. Смотрел на каждого, взывал к каждому: «Помогите!» Вопрошал каждого: «За что?!» А сотни тысяч, миллионы людей сидели у телевизоров, буднично жевали яичницу с колбасой, перебранивались друг с другом, а потом переключали на какой-нибудь «камедиклаб» или подобную мерзость. Никому не пришло в голову, что во время, когда гибнут каждый день десятки русских людей, гибнут под русским флагом и с именем России на устах, не смеет Россия устраивать всевозможных празднеств, шоу, концертов, больше похожих на бесстыдные пляски на костях. Не смеет российское телевидение мешать кровь погибших с клюквой. Не смеет, не смеет, не смеют! – об этом хотелось кричать, но куда? Кому?
Большинство понимают слово «война» только тогда, когда видят в цинковых гробах своих родных, когда в их уютных квартирах вылетают стёкла и рушатся крыши… Когда это происходит за тысячу километров, на войну смотрят, как на очередной сериал. Матернутся сквозь зубы, «перетрут» от безделья да и уснут спокойно, испив пивка и с аппетитом закусив.
Глядя на умирающий город, Олег не мог определить, кого в этот момент ненавидел больше: врага или, выражаясь языком Фартового, тыловую слизь. Пожалуй, на равных! Ну, ничего, товарищи тыловики, вы ещё узнаете, что такое война. Раньше или позже, но она придёт ко всем вам. И тогда вы вспомните – нас. Передовую линию обороны… Город-крепость, который оставили на гибель, не дав помощи… Его детей. Его стариков. Его защитников. Только будет уже поздно…
На этой улице снайпер застрелил мальчишку, а вон дом, в котором разрушен целый подъезд. А в этом дворе на месте детской площадки – огромная воронка: погибли мать с ребёнком. А дед из дома напротив просто вышел за хлебом и был обезглавлен осколком… Жуткую экскурсию можно теперь проводить по Городу… А ведь совсем недавно он был совсем другим. Многолюдный, цветущий, чистый и уютный. Город, в санатории которого приезжали люди со всей Украины и не только…
Машин на улицах практически не было. Да и людей. Лишь редкие смельчаки, рискнувшие выбраться за водой или в магазин, быстро-быстро, инстинктивно пригибаясь и прижимаясь к стенам, спешили скорее укрыться вновь…
В иссечённой осколками больнице с выбитыми окнами всё также изменилось до неузнаваемости. Коридоры были переполнены ранеными, которым некому было оказать помощь из-за недостатка медперсонала. Оставшиеся медсёстры и волонтёры разрывались на части, не спали сутками и всё-таки не успевали…
Остановив одну из медсестёр, Олег осведомился у неё, где найти Мирославу. Та покачала головой:
- Доктор сейчас на операции. Недавно привезли очень тяжёлого раненого.
- Постойте, но ведь это не её специальность…
- Милый, - пожилая женщина горько усмехнулась, - какая уж теперь специальность, когда у нас врачей почти не осталось!
- Да как же?
- Уехали! Представляешь? Прямо на «Скорой» и уехали.
- Да куда же?
- В Донецк, милый. А, может, и дальше… Если хоть кто-нибудь на смену им не приедет, не знаю, как будем. Раненых с каждым днём всё больше.
- Что же, операция надолго затянется?
- Надолго, милый, там такие раны страшные. Ты посиди на улице, подожди. Когда доктор освободится, выйдет к тебе.
Поблагодарив медсестру, Олег вышел на улицу и, опустившись на парапет лестницы, закурил. Хотя времени ещё оставалось достаточно, но на душе было неспокойно: ведь иные операции по много часов идут… Мирославу он не видел целый месяц, лишь звонил ей, как мог, часто, узнавал, жива ли, не ранена ли. И всегда она отвечала, что у них всё хорошо, и волноваться не о чем. Пожалуй, она бы ответила так, даже если бы над её головой разорвалась бомба.
Оборона города входила в свою решающую стадию – это было очевидно всем. И именно поэтому Олегу особенно хотелось увидеть Мирку. Хоть на час, хоть на полчаса… Увидеть, посмотреть в глаза, обнять. И ещё раз пообещать – вернуться и тогда уже сыграть отложенную свадьбу.
Но время утекало сквозь пальцы, а Мирославы всё не было. Олег вновь заходил в больницу, справлялся, не освободилась ли она, но получал тот же ответ. Где-то на окраине города вновь била артиллерия. «У соседей, не у нас…», - определил Олег и с надеждой посмотрел на затягиваемое тучами небо. Послал бы Бог грозу, а лучше циклон – на два-три дня. В дождливую погоду они не бомбят. Правда, окопы размывает, и их приходится восстанавливать, но хоть какая-то передышка – для измученных людей, которым она так нужна. А ещё – вода…
- Олег! – из подъехавшей машины выскочила уже хорошо знакомая журналистка.
- Агния, какими судьбами?
- Приехала делать репортаж о больнице. Я знаю, что врачей совсем нет. Может, кто-то, увидев, что здесь делается, приедет… А вы кого-то навещаете?
- Хотел навестить невесту… Но, похоже, не дождусь, - уныло ответил Олег. – Она ассистирует на какой-то операции… Агния, у вас найдётся бумага с ручкой?
- Конечно, - журналистка тотчас протянула ему записную книжку и ручку.
- Удачно, что мы встретились. Мне сейчас уже надо будет уезжать. Я вас прошу передать записку Мирославе ….
- Непременно передам, - кивнул Агния, садясь рядом.
- И ещё… - Олег быстро набросал несколько строк и, вырвав листок, свернул и передал его журналистке. – У Мирославы дома тяжело больная сестра, полностью парализованная с детства. И полуслепая мать. Я просидел здесь, как дурак, всё это время и теперь даже не успею отвезти им продуктов, - он протянул журналистке деньги. – Прошу вас, навестите их.
Агния решительно отвела его руку:
- Я здесь вроде как с гуманитарной миссией, и это моя обязанность – доставлять необходимое нуждающимся. Адрес вы напишете или я спрошу у Мирославы?
- Я напишу, - кивнул Олег. – Так надёжнее, - он протянул журналистке ещё один листок. – А деньги всё-таки возьмите. Это же моя семья.
- Понимаю, - кивнула Агния. – Можете быть спокойны: я передам записку и непременно навещу ваших близких.
Поднявшийся ветер явственно сулил грозу. Олег посмотрел на часы:
- Всё, мне пора уходить, - он взглянул на сидевшую рядом журналистку. – Не знаю, почему, но у меня сейчас чертовски погано на душе. Я должен был увидеть её…
- Вы непременно увидитесь. Ваш командир человек хороший, он даст вам ещё одну увольнительную.
- Да, конечно… Только ведь до того ещё дожить нужно. А вдруг меня завтра убьют?
- Бог с вами! – Агния ласково тронула его за плечо. – У вас вся жизнь впереди, поверьте! Это просто гроза так влияет. Да и устали мы все…
- Вы что, умеете угадывать будущее?
- Иногда умею, но никогда не пытаюсь.
- Почему?
- Потому что не во всякое будущее стоит заглядывать. Но вас Бог сохранит, я чувствую. Это просто гроза…
Гроза и впрямь начиналась. Первые гулкие раскаты раздались вдали, первые капли упали на пыльный асфальт.
- Прощайте, Агния! – Олег поднялся и протянул журналистке руку. – И спасибо вам!
- Прощайте? Слишком печально. Лучше аривидерчи, как говорят в Риме… - чуть улыбнулась она.
- Аривидерчи, Агния, - улыбнулся и он ответно.
Так и уехал, не увидев Мирославы даже мельком. И ободрительные слова журналистки нисколько не рассеяли его тяжёлого, неведомо отчего явившегося чувства. Неужто и в самом деле убьют скоро? Что ж, вполне возможно – война… Но что тогда будет с Миркой и её семьёй? Кто защитит их? Кто поможет? Ах, если бы кто-то мог увезти их из Города… Но ведь Мирка – не поедет. Она слишком верна своему долгу и останется со своими больными до конца. И оттого за неё – страшно. И впервые в жизни так непреодолимо тяжело на сердце.
|
