Документ № 48 
Шипицин Илья Николаевич родился в 1921 г. в д. Барановке Кемеровской области, Шипицина Анна Степановна родилась в 1921 г. в Белоруссии. Живут в Подъяково. Рассказ записал Лопатин Леонид в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования).

Анна Степановна - Мои родители приехали в Сибирь из Белоруссии в 1933 г. Там был голод. Здесь наше хозяйство было бедное: корова, свиньи. Ели картошку, похлебку из травы. Родители пастухами были.
Илья Николаевич - А я родился здесь неподалеку, в Барановке. У нас было обычное хозяйство: 2 коня, корова, овцы. Тогда говорили: "Овечка вокруг человечка". Потому что с овцы и шерсть, и мясо, и шкура. Она одевала и кормила человека. Нас в семье было восемь ребятишек. Мать за нами ходила, а отец нас кормил. Мы, считалось, жили бедно: с братьями дрались за шапку, чтобы на улицу пойти зимой. Когда жили в единоличниках, мясо, молоко у нас всегда на столе было. Не то, что потом…
Отец пошел в колхоз, потому, что его заставили. А заставили так. Ему дали твердое задание. Если не выполнишь это задание, то тебя раскулачат и посадят. По тому заданию нам надо было сдать два мешка зерна. Отец сдал. Через некоторое время - новое задание. Опять сдал. Но тут опять - новое задание. В общем, твердое задание единоличнику давали раз за разом, пока человек не сдавался и не вступал в колхоз. Так и доводили мужиков. А куда деваться крестьянам? Вот и вступали в колхоз.
Вступая в колхоз, нужно было отдать свой скот в фонд колхоза. Для крестьянина самое страшное - это расстаться с конем. Об этом даже было страшно подумать. Конь - не только кормилец. Он был членом семьи. Умная тварь.
Да и со всем остальным нажитым добром страшно было расставаться. В то время признаком богатства было косилка, молотилка, конные грабли. Во время НЭПа крестьянину давали льготные кредиты. Тогда крестьянин и смог различной техникой обзавестись. И вот теперь советская власть взяла да и всё отобрала.
Я во время коллективизации жил в Барановке, это 20 км. от Подъяково. Там крестьяне были побогаче здешних. Дома строили хорошие, круглые. Если дом был обшит тесом, то хозяина дома признавали кулаком. А то, что в доме не было ничего кроме стола с лавками, это никого не интересовало. Кулак ты! И всё тут!
Анна Степановна - У нас говорили: "Работал много, спал на кулаке, поэтому кулак" (смеется).
Илья Николаевич - В Барановке жил Голев Матвей. Работящий мужик. Выделялся из общей массы. Справно жил. Многие крестьяне бедными были, а работать не хотели. Тогда так было, кто работает, тот живет справно, а лентяи не работали и бедствовали.
Взялись власти Матвея раскулачивать. Мы из окна своего дома видели, как подъехали к его дому люди. Приехали, давай распоряжаться его имуществом. Всё у него отобрали. А Матвей сидел, опустив руки, и смотрел на это безобразие и поделать ничего не мог. Матвея с семьей из дома выселили в избушку в его же дворе. В собственный дом он войти уже не мог. Каким-то образом он от раскулачивания сохранил полупальто из фабричного сукна. По тем временам это считалось большим богатством. Через некоторое время он его одел, думал, страсти по нему уже улеглись. Пошёл в этом пальто в гости. Когда вечером возвращался, его встретил избач. (Избач человек большого ранга считался, хотя заведовал всего избой-читальней). Избач с него пальто содрал и отправил старого Матвея сибирской зимой раздетым.
А Матвей ничего не мог поделать, хоть мужик крепкий был. С начальством лучше не связываться. У Матвея же еще семья была, за нее было боязно. Какое-то время спустя его сослали. Он где-то отбывал, вернулся. Сколотил новую избушку, начал обзаводиться хозяйством. Его опять раскулачили. Дом передали беднякам. Тогда Матвей подался на Барзас. Там он и умер. Вот видите, трудолюбивый человек, он сможет жизнь себе обеспечить. Он не ждет помощи, а все сам - своим горбом.
Коллективизация и раскулачивание - это был самый настоящий грабеж крестьян. Сколько мужиков загубили! Зря загубили!
Власть раньше боялись! Даже не говорили "люблю" или "не люблю" власть. Попробуй, скажи, моментально заберут. Я думаю, что среди крестьян были доносчики, шпионы, которые докладывали властям, о чем люди меж собою говорят. Ночью приходили, забирали. Много у нас забрали народу из деревни. Тех, кого увозили и их семьи, люди врагами не считали. Во-первых, в таком положении почти каждый оказался, почти у всех были репрессированные родственники. Во-вторых, сосед соседу не враг. В деревне наши предки вместе жили. У нас все друг другу или брат, или сват, или свояк. Жили мы дружно. А сейчас в деревне того единства уже нет. Да и откуда оно будет? Я учителем всю жизнь в Подъяково проработал. Был директором школы. Доносили и на меня. Хорошо, что нашлись люди, предупредили. А то бы тоже ни за что пропал!
Все уничтожили. Корень крестьянской жизни и уничтожили! Откуда теперь взять силы, чтобы страна выправилась?!


Документ № 49
Мария Ивановна N родилась в 1921 г. в г. Щегловске. Рассказ записала Розенберг Ирина в марте 1996 г.

Родилась я в 1921 (голодном) году в г. Кемерово (бывший Щегловск) в семье сапожника кустаря-одиночки. Мама не работала. В семье было семь человек (родители и детей пятеро). Я - самая старшая. До 1930 г. у нас была своя корова, куры и очень большая усадьба. Все было свое. Отец в свободное от работы время ходил на охоту, рыбачил, чтобы прокормиться. Не было лакомств, но в определенное время за общим столом все были накормлены всегда горячим и свежим. К Пасхе нам отец шил ботиночки, мама - платьёшки. И так до следующей Пасхи. Чистота в доме стояла образцовая. Всё это благодаря моей маме-труженице. Вспомнишь слова Н.А.Некрасова: " ... хлеб выпечен, вкусен квасок, здоровы и сыты ребята, на праздник есть лишний кусок".
В 1930 г. отец бросил свое ремесло, так как его заставили платить большие налоги, и ушел на производство. Работал на разных тяжелых работах. Нужда наступила ужасная. Думать о каких-то игрушках и развлечениях мы и понятия не имели. Все развлечения - это сказки бабушки, которая приходила к нам ночевать. Мы, дети, до школы не имели ни зимней одежды, ни обуви. Бывало, зимой отец носил нас в баню в полах овчинной шубы
В доме была большая комната, около 25 кв.м кухня и чуть поменьше ещё одна кухня с русской печью. А обстановка - это по большому обеденному столу в комнате и кухне, маленький столик, две большие и одна детская кровать, сундук, два венских стула и табуретки, настенный шкафчик, сделанный отцом для посуды. Что касается гардероба моих родителей, так он был убог: у отца не было ни пиджака, ни какой-нибудь куртки, но всегда была сатиновая рубашка-косоворотка, подпоясанная широким ремнем. А маминых нарядах даже не помню, так как она всегда была в фартуке. Помню, что в праздник надевала праздничное (еще из гардероба девушки). Когда мне было 13-14 лет, я стала сама шить на всех.
Первого сентября 1929 я пошла в первый класс школы, которая была построена в революцию и в которой училась моя мама. К школе мне сшили пальто, купили валенки. Ни каких форм не было, было лишь обычное домашнее платье. А сумка была сшита из сурового полотна. Никаких "обедов" нам никогда в школу родители не давали. Отправляли накормленными. Но иногда из школьной кухни приносили картофельный суп и маленький кусочек хлеба бесплатно. Это было в 1931-33 годы. В 1936 г. в городе сразу было построено несколько школ, в том числе и ближняя школа №1, вместо нашей. Огромная красавица, а наша деревянная старушка была закрыта и отдана под квартиры учителям.
15 декабря 1937 г. арестовали отца по линии НКВД. Я в это время училась в 9-ом классе. Отец, конечно, не вернулся. А через 20 лет его реабилитировали посмертно. В связи с арестом отца встал вопрос о продолжении моей учебы. А учиться хотелось очень. Отец хотел, чтобы я училась. Всегда говорил, чтобы стать человеком, а не чуркой с глазами, надо учиться. Что же стало после ареста? Бросить учебу и идти работать? Пошла я на "Азот", а там и разговаривать не стали со мной: дочь врага народа. Тогда мои тетя и дядя сказали, что поддержат семью, а я должна учиться. Я окончила 9-ый класс!
Да, были люди и в те страшные годы, не побоялись помочь бедной девушке, оставшейся в таком критическом положении. Я благодарна им по сей день. Это директор школы Цалобанов Василий Александрович и классный руководитель Шумихин Василий Алексеевич. Они помогли мне окончить 10 классов, предложив мне работу в школьной библиотеке после уроков. Я согласилась с радостью. Стали платить по 75 рублей в месяц. Ура! Я безмерно рада! Окончив 10 класс в 1939 г., учиться дальше не было возможности. А выбор?! Опять помог директор, договорился с ГорОНО и меня приняли учительницей в начальную школу.
Свою трудовую жизнь я начала в августе 1939 г. со ставкой 240 руб. Прошло почти 60 лет, но хорошо помню, что 1 кг серого хлеба стоил 90 коп., белого - 1 руб. 50 коп., буфетные пирожки в школе стоили по 7 коп. В 1940 г. с отпускных купила демисезонное пальто за 210 руб. А вот "ветераны" подсказывают, что полулитровая бутылка водки стоила 6 руб. 5 коп.
Народ тогда одевался очень скромно. Какие-то единицы выделялись одеждой, обувью. Серость. Я лично только в возрасте 22 года ощутила на своих плечах холодок шелковой блузки. Даже самые дешевые ткани купить было очень трудно. Вот пример: летом 1940 г. мы три недели стояли в очереди за ситцем в магазине "Текстиль". Когда подошла очередь, то брать уже нечего было. Но ситец на сарафанчик купила по 4 руб. 70 коп. за метр.
30 ноября 1939 г. началась финская кампания - все полетело в пропасть. А через полтора года - Великая Отечественная. Как жили, как работали? Не дай Бог переживания, недоедание, страх, горечь утрат! Об этом ни рассказать, ни описать. По-моему каждый здравомыслящий человек был одержим, старался выжить, помочь фронту. А как? Только работой до измождения, только терпением. Оплата труда была низкой, ее хватало только на отоваривание карточек. Надо быть справедливым - наценок не было, на рынке все стоило очень дорого. Тут уже срабатывал инстинкт самозащиты, самосохранения, но не так, как теперь ударились в разбой, грабежи, насилие. Люди работали. И как! Подростки 14 лет стояли у станков, работали в колхозах без выходных, без отпусков. Это работа государственная, но этого недостаточно, чтобы выжить, люди даже никогда не занимавшиеся сельскохозяйственным трудом стали выращивать на полях картошку, фасоль, просо. Держались.
О себе лично скажу: в 1943 г. я, как учительница, имела ставку в месяц 330 рублей, как бухгалтер школьный - 150 рублей и как секретарь - 100 рублей. На этот заработок можно было купить 2 ведра картошки. Кроме этого я во все годы карточной системы получала на коллектив продовольственные карточки (общественный уполномоченный). Не зря говорят: "Кто везет, на того и валят". Отказаться от этого было при нашем деспоте-директоре невозможно. Грозил отдать под суд, называя это саботажем, дезертирством.
За самовольный уход с работы судили как дезертиров трудового фронта, приговаривая заключению от 4-5 до 8 лет. Теперь только диву даешься, как только мы перенесли все это. Это молодость, желание помочь фронту, дождаться победы.
Наконец, дождались Победы! Но ни сразу все стало легко и свободно, но появились и личные человеческие желания. Появилась и личная жизнь. Замужество не удалось. Дочь пришлось растить без отца. Но у меня был ангел-хранитель, который и в эти дни помог мне во всем. Она, моя родная мама, прожила 94 года. Мое дело было работать, дом меня не отягощал.
Жить на одну ставку было невозможно. Да я и не помню, когда работала на одну ставку. Хотелось ведь что-то приобрести. Только в 35 лет купила плательный шкаф, радиолу. Телевизор появился в доме в 1964 г., холодильник - в 1967 г., книжный шкаф и сервант - в 40 лет.
Ни курортами, ни домами отдыха учителей не баловали. Это удавалось более вёртким и умелым. Летом надо было работать на огороде, подрабатывать на курсах. А вот с Москвой-матушкой я встретилась только в 1962 году, в 41 год. Ни сада, ни дачи мы не имели, а был приличный участок у нашего ветхого жилища. В 30 лет моя тарифная ставка была 690 руб., да минус 45 руб. подоходного налога и подписка на облигации.
Дочь моя окончила школу в 1964 г.. К этому времени у нас в доме нормализовалось мало-мальски. А кресла и дивана не имела до 70 лет. В 50 лет вышла из строя. Школу расформировали, и я решила пойти на пенсию по выслуге: 5 лет по 1 рублю на день! Хорошо! Имею второй телевизор, пользуюсь холодильником с 1967 г. При выходе на пенсию никаких друзей не собирала, все получилось не как у людей. Я - сирота, школа закрыта, всех разогнали кого куда. Мне, в мои 75 лет, некуда примкнуться. А ведь школа моя для меня была вторым домом родным.
За последние 5 лет жизнь моя круто изменилась: 1. Я - инвалид 2 группы, перенесла 2 инфаркта миокарда, к ним пристегнулась еще масса болячек; 2. Какие-то несчастные накопления на черный день по-хамски обесценены; 3. Пенсия уменьшилась в 3-4 раза. А цена на все! А квартплата и услуги!
Замечательно! Живи, не тужи! Умрешь - не убыток!


Документ № 50 
Киш (Петренко) Зоя Максимовна родилась в 1921 г. в д. Новопокровке под Итатом Кемеровской области. Живет в п. Итат. Рассказ записал внук Фролов Андрей в октябре 1999 г.

Семья у нас была большая: родители, три брата и четыре сестры. Отец был лесничим. Мне было 5 лет, когда мы переехали на кордон в тайгу. Мы, можно сказать, были кулаками. Хотя значение этого слова я узнала намного позже. Мы имели большую пасеку, пять коров, четыре лошади, много овец, свиней, кур, гусей. В общем, у нас было всё как у людей. Всё как положено. Мы жили ни от кого не зависели. Всё наживали своим горбом. Сами зарабатывали свой хлеб. Никто, никогда не побирался.
Что такое коллективизация, мы на себе не узнали. (Ух, и слова какие-то нерусские выдумали, язык сломаешь!) Жили в тайге. Кто в такую глушь поедет? Нас не тревожили. Но люди говорили, что это был полный грабеж.
Творилась чертовщина какая-то! Ведь раскулачивали как раз тех, кто всю жизнь на земле работал, добро свое трудом копил, кровавые мозоли с измальства зарабатывал. Говорят, их и высылали куда-то. Слухи тогда разные ходили. У них отнимали всё то, что они наживали своим потом и кровью. Отец наш хотя и возражал против коллективизации (это я помню, уже не маленькая была), но в открытую не выступал. Побурчит, похулит коллективизацию. Да и то, пока по тайге бродит. Не на людях. А матери не до этого было. Хозяйство у нас большое, работы у неё всегда много было. Мы ей во всем помогали. Но дети, они и есть дети. Что с нас было взять?
У нас в деревне твердо знали, что бедняки - это босяки. Они работать не хотели. Зато умели ходить и клянчить. На всю деревню один такой босяк был. Пропойца! Что с него взять? Дети его дразнили, а взрослые и ругнут, бывало. А ему всё одно. Он, как пёс шелудивый. Без роду, без племени. Не любили его люди.
Были люди, которые в колхоз с охотой шли. А те, кто своим хозяйством хорошо жил, не хотели вступать. На них агитация не действовала. Их силком заставляли. Власть она и есть власть. Сказали надо, значит надо! И нечего рассуждать! Она сильно не свирепствовала, но и спуску никому не давала. Председателя и бригадиров выбирали. Но батька говорил, что хоть за них и голосовали, но это делалось по указу сверху. Отец их хорошо всех знал. Он с деревенскими мужиками часто общался.
К начальству относились по-разному. К тем, кто за народ радел, относились по-людски. Но были и такие, что ходили по деревне гоголем и только, как барский приказчик, на людей покрикивали. Вот таких - ненавидели.
До коллективизации у нас церковь была, свой приход. Но красные ту церковь спалили. Сказали, что в ней окопались пособники кулаков и прочей контры. Хотя, какие из батюшки и дьячка пособники?! Священника уважали и любили. Он был человеком умным, добрым и справедливым. К нему все за советом и помощью шли.
Мы из кордона в деревню редко выезжали. Да и то, только с отцом. Это бывало или по праздникам, или просто увяжусь за ним, чтобы он мне гостинца в лавке прикупил. Во время этих наездов мы замечали, что деревня сильно менялась. До коллективизации практически все жили справно. У всех всё было. До коллективизации народ ходил хоть и в самотканном, но в справном. Иногда отец покупал товары в соседнем селе. На праздники все надевали наряды. Было красиво!
А когда эта кутерьма с коллективизацией завертелась, народ стал нищать. Крепко он пообнищал, да пообносился. Потом, когда более или менее с коллективизацией утряслось, народ снова стал оживать. Хотя начинали всё заново. Ведь жить-то как-то надо было. А люди с детства к труду приучены были.
Точно не скажу, воровали ли люди колхозное добро. Поговаривали, что воровали. Но у нас, вроде, никто не попался "за колоски". Не приучен был народ воровать. Ну, разве что, на поле после уборки дети соберут оставшиеся колоски. Но это же дети! Что ж им с голоду помирать?
Но в других деревнях, говорили, было по-другому. В нашей деревне председателем был свой человек. Он был из народа и понимал все наши тяготы и беды. Он был строгим и справедливым. На нашем таежном кардоне никакого воровства, конечно, не было. Все знали крутой нрав отца. Он спуску никому не давал. Вот сейчас в деревне воруют сосед у соседа: картошку выкапывают, грядки портят, в дома лазят. Кто, ты думаешь, они такие? Это такие же "бедняки", которые и тогда были. У них суть и тогда и сейчас одна - алкаши и лентяи. Босяки они и есть босяки!
Были у нас и "враги народа". Но почему они так назывались, - ни отец, ни я, ни другие, - так и не поняли. Хотя доходили слухи, что они были вредителями и диверсантами. Но всё равно никто не понимал, за что их забирали. Говорили: "Раз взяли, значит, за дело!"
Мы не голодали. Край наш был богатый. Тайга хорошо кормила.
Кто такие пенсионеры, мы не знали. Такого понятия тогда вообще не было. Не знали люди, что такое пенсия. Раньше все работали до тех пор, пока сила в руках была. Да и сейчас, посмотрю, бабки старой закалки в земле ковыряются. Может быть, за счет этого и живем. Ни "пачпартов", ни других документов у нас не было.
Бывало, кому-то куда-то ехать надо, он несет председателю подарок. И тот выдавал ему справку. Но это редко было. Из деревни уезжали в основном только на учебу в техникум. А потом, когда выдали паспорт и разрешили уезжать, мы никуда не уехали. А куда ехать? Здесь в деревне родная земля, всё здесь родное. Здесь могилки отца, матери, деда, бабки. Да что там говорить! Родина здесь! А там - чужбина. Там - ни кола, ни двора, ни знакомых, ни родных.
Когда началась война, мужики пошли воевать, чтобы победить. Были и те, кто боялся идти. Они, как сейчас говорят, старались "отмазаться". Но таких было мало. Их не только не любили. Их презирали.
После войны, вроде, всё налаживаться стало. Хотя мужиков мало пришло с войны. Да и те пришли нецелые. Все израненные и искалеченные. Много их осталось где-то там, в братских могилах.
Ты, вот, интересуешься, кто в деревне жил хорошо. А знаешь, что надо, чтобы жить простому человеку хорошо? Человеку надо послаще поесть, помягче поспать. Но не только! Надо, чтобы совесть чиста была перед людьми, чтобы им в глаза не стыдно смотреть. Такие люди и тогда, и сейчас живут хорошо. Совестливо живут.
Мы политикой никогда не интересовались. Понятия раньше не имели, что это такое. Это сейчас бабки на завалинке сидят и, от нечего делать, языками чешут. И мужики - туда же!
Ты думаешь, кто виноват, что в деревне стало хуже жить? Власть и виновата! Она не о колхознике и его нуждах думала, а о плане. Этот план надо было сдать любой ценой.
И "нонешная" власть нас не больно жалует. Видать, забыли, что мы их кормим, а не они нас. Не помнят, что живут за нас счет.
Мой муж, твой дед Иван, машинистом был. Поэтому мы хорошо жили. Да и приданное моё было немаленьким. Телевизор у нас появился у первых. Это такая диковина была! Соседи, как в клуб, его ходили смотреть. Мы с мужем поездили по России. Были в Севастополе, на Украине, Минводах. У нас бесплатный билет был.
В последнее время жизнь, конечно, изменилась. Во всяком случае, хуже не стала! Кто умеет работать, тот и живет хорошо! Кое-что изменилось к лучшему. Особенно у вас в городе. Да и в нашем поселке много хороших перемен. Хотя есть и плохое.
Но так у нас на Руси было всегда. Не даром говорят: "Хотели, как лучше, а получилось, как всегда!" Всё что не делается, всё делается к лучшему. Будем надеяться, что появиться настоящий хозяин, который, наконец-то, наладит нашу жизнь. Нет, не то я сказала.
Пока народ, пока мы сами не захотим жить по-человечески, наверное, ничего не изменится.

Документ № 51 
Щербинин Егор Андреевич родился в 1922 г. в д. Сутункин лог Щегловского района Кемеровской области, Щербинина Анна Фатеевна родилась в 1922 г. в Павлодаре. Живут в поселке Щегловский. Рассказ записал Лопатин Леонид в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования").

Егор Андреевич - Я родился здесь неподалеку - в деревне Сутункин лог. В деревне было 59 дворов. Очень красивая была деревня. Сейчас её нет. При Хрущеве наш колхоз "Парижская коммуна" ликвидировали и нас присоединили к совхозу "Щегловский". А деревню нашу убрали как неперспективную.
Отца я не помню. Он умер, когда я был совсем маленьким. Нас у матери было шестеро: три сына и три дочери. Девки потом замуж повыходили. А мы, мужики, все воевали. Старший брат (с 1911 г. рождения) погиб. Другой брат был призван в армию в 1939 г., воевал, остался жив. Меня призвали 30 сентября 1941 г. Я прослужил девять месяцев и получил сильное увечье: раскол черепа. Был комиссован по инвалидности второй группы.
Из Сутункина лога много мужиков забрали на фронт. Из нашей деревни ушли воевать 98 человек. А вернулись человек семь или восемь. Сильно мало нас вернулось. Погибли мужики! Молодежь вся полегла.
В 1943 г. я женился. Мы с женой народили десять детей, и все они, слава Богу, живы и здоровы. Моя жена имеет за это Золотую Звезду Матери Героини. Все наши дети получили образование: закончили по восемь и даже десять классов. Правда, в начальники никто из них не выбился.
Сначала, сказывали, наш колхоз был богатым. Выдавали на трудодень по 2-3 кг. зерна. А к 1937 г. колхозники стали получать лишь по 200 - 300 гр. На них не проживешь даже один, не то, что семьёй. Нам надо было много хлеба сдавать государству. Чем лучше был урожай, тем больше сдавали государству, тем меньше оставалось колхознику. Председателем у нас был свой, деревенский, - Распопов Иван. А до него - Попов.
Мужики у нас вступали в колхоз по-разному - кто добровольно шел, а кого загоняли. Но большинство мужиков в нашем Сутункином логу вступили добровольно. А один мужик, Петров Василий Евлампьевич, всё никак не хотел идти в колхоз. Ох, сколько же его таскали, сколько таскали по собраниям да организациям. У него корову, коня, избушку, конюшню, амбар, баню - всё-всё забрали. Его оставили голым. Слава Богу, не выслали. А у него семья была: четыре сына и три дочери. Мать с ними жила. Сыновья потом погибли на фронте.
Анна Фатеевна - А одна из дочерей сейчас хлопочет, чтобы ей выплатили за раскулачивание отца. А раскулачивала своя же власть! Это было издевательство над рабочими людьми. Вот что раньше с крестьянами делали! А спроси, зачем? Чтобы начальству свой зоб набить! Это местная власть над нами издевалась. В колхоз силой загоняла.
В Верхотомке председателем сельсовета был Хмарин Иван Денисович. Он уже сдох! Дай, Бог, на том свете ему ворочаться. Придет, за грудки схватит, бьёт. Глумиться над людьми ему молодежь помогала. Да разве один Хмарин был такой?! Когда Петрова преследовали, то сильно били и его самого, и его семью. Старуху-мать маленько не задавили, чуть до смерти не забили. Детей на улицу повыкидывали, а хозяйство, трудом и потом нажитое, забрали.
Егор Андреевич - Председатели разные были. Некоторые председатели жалели колхозников. У нас рассказывали про Барановского председателя, который сначала раздал хлеб колхозникам, а потом уж государству. Его судили за это. (1)
Анна Фатеевна - Издевались над людьми, как хотели!
Егор Андреевич - В 30-е годы у нас многих мужиков угнали из деревни. Уже и колхозы были. А всё не успокаивались. Помню, забрали в нашей деревне трех мужиков: Токарева Сидора, Шадрина Ивана, Нехорошина. Сказывали, что в 1935 г. правительство приняло какое-то решение, в котором говорилось о свободе колхозника в колхозах. Вот эти мужики и решили выйти из колхоза со своим земельным паем. За ними ночью приехал "черный ворон" и увез навсегда. Больше их никто не видел. (2)
Я работал в колхозе кузнецом. Сам выучился этому делу. В день вырабатывал 1,5 - 2 трудодня. В год получалось до 600 трудодней. Это считалось очень много. У нас тогда было много трескотни о стахановцах и соревновании. Никакого соревнования промеж мужиков не было. Но начальство вело счет передовикам. Меня им считали. Моего брата-пахаря тоже в них зачислили. (3)
В колхозе тяжело было работать, но привыкли. Люди с песнями работали. Я ещё пацаном был, но в колхозе с мальчишками работал - сено возил на волокушах. У нас своя сельская четырехлетняя школа была. Я 6 классов закончил, а потом бросил. Мы с матерью вдвоем остались, зарабатывать на жизнь надо было.
Трудно было, когда государственный заем подписывали. Государству мы должны были дать в займы денег. Заставляли на заем подписываться. Если не подпишешься, до работы не допускали. А, если не допустят до работы, ты не выработаешь свои трудодни, значит, могут приписать к врагам народа и судить. Правда, делали скидку для бедных хозяйств. Бедняки должны были подписываться по 500 рублей, кто покрепче - по полторы тысячи. Но для всех это были очень большие деньги. Ведь денег в колхозе мы не получали. А когда стали получать, то на трудодень приходилось всего по несколько копеек.
Колхозник за заем расплачивался своим подсобным хозяйством. Но на него, опять же, были большие налоги. Эти налоги нас душили. Государству нужно было мясо сдать, молоко, яиц 150-180 штук, шерсть. Семье колхозника почти ничего и не оставалось. Но люди как-то и не возмущались таким положением. А что толку было возмущаться?! Не то скажешь, руки - назад, и не увидишь больше родных.
Анна Фатеевна - Тогда плохо было! И сейчас - ничего хорошего. Ельцин страну загубил. А всё началось с "Горбача". Беспорядок в стране и хаос сделали.
Коммунисты, они - молодцы! Они такого бы не допустили. Ленин, Сталин - наши вожди! То, что с колхозниками тогда делалось, это вина нашего местного начальства. Кто их тогда поставил, я не знаю.
Знаю, что Сталин не знал о наших бедах.

Примечания:
1) Видимо, речь идет о случае, описанном в Док № 35, сноска 1.
2) В феврале 1935 г. был принят примерный Устав сельскохозяйственной артели, в котором декларировались права колхозников. Видимо, этот документ и сыграл злую шутку с доверчивыми к советской власти простодушными мужиками, захотевшими свободы от колхозов.
3) Фиктивность стахановского движения на селе фактически признавали и сами его организаторы. См. документ:
Из докладной записки
бригады Запсибкрайкома ВКП(б) по обследованию колхозов Тисульского района и состоянии в них стахановского движения

Не позднее 29 июля 1937 г.
с. Тисуль

Стахановское движение организационно и политически в обследуемых колхозах ни кем не возглавлено. Стахановцы в колхозах есть, но никакой практической работы с ними не ведется. Не созывается производственных совещаний стахановцев как внутри колхоза, так и межколхозных. Со стахановцами никто не ведет работы по повышению их агротехнического и культурного уровня. Ни в одном из обследованных колхозов не найдено случая показа стахановской работы среди колхозных масс. Материальной заинтересованности стахановцам не создано, если не считать отдельных случаев попутного премирования наравне с другими колхозниками.
Наблюдались случаи проявления травли стахановцев. В колхозе им. Буденного распространялись заведомо лживые слухи, компрометирующие стахановку как женщину (стахановка Братчикова Ел.) Эту же стахановку Братчикову в течении 2-х дней лишали общественного питания. (Виновники осуждены).
В колхозе "Гигант" в бригаде № 1 по отношению стахановок Середкиной и Цикуренко были организованы насмешки со стороны отдельных колхозников и самого бригадира Шалупы, которые опасаясь повышения норм выработки, старались этих стахановок из своей бригады удалить.
В колхозе "Красный Орден" в 3 бригаде 3 ударницы брались полностью обслужить жатку и просили закрепить за ними квалифицированного машиниста, вместо машиниста дали им на машину неопытного мальчика. В первый день при неопытном машинисте они навязали по 800 снопов. На другой день с целью сорвать ударную работу этих вязальщиц, бригадир Липатов не дал им готовых вязок.
В колхозе "Вперед" вокруг премирования ударников со стороны отдельных колхозников имели место насмешки и по этой причине ударники просили исключить их из списка премируемых.
В колхозе "Революция" были обнаружены случаи морального бойкота ударников, выражавшиеся в нежелании с ними разговаривать […]

ГАКО. Ф.П-40. Оп.1. Д.9. Л.136.
Копия. Машинопись.
Лексика и орфография документа даны без изменения.



Документ № 52 
Распопова (Аксенова) Евдокия Павловна родилась в 1922 г. в селе Ариничево Ленинск-Кузнецкого района. Живет в Абышево. Рассказ записала Тюпина Наталья в ноябре 1999 г.

Семья у родителей была девять человек. Отец - Аксёнов Павел Степанович родился в 1900 г. Был сапожником, потом простым колхозником. Они с мамой не сибиряки, приехали из России. Отец был сирота, с семи лет, как чеховский Ванька Жуков, жил "в людях". Выучился на сапожника, стал мастером.
Когда ему исполнилось 18 лет, хозяин его, у которого он жил в подмастерьях, наделил его всем сапожным инструментом, дал денег на корову и на дом. Мама Анастасия Васильевна была старше отца на 4 года. Для отца её сосватал хозяин отца, сказав ему, что скоро тебе в армию идти, а твое хозяйство надо сохранить. Эта девушка, мол, и сумеет его поддержать. Не смотри, что она старше тебя, и что у неё на глазу бельмо. Они поженились. Отца взяли в армию. Он был в обозе, сапоги чинил, фронта не видел. А мама в это время жила в работниках, была кухаркой. Вернулся. Они нарожали семерых детей.
В селе Харьков Лог я окончила 7 классов. Потом поехала в Кемерово учиться на учительницу. Год проучилась без документов, а потом паспорт получила. Была, конечно, в комсомоле. Когда учителей стали почему-то брать в армию, нас, студентов, вместо них, послали в школу. Мне было 17 лет, когда я оказалась заведующей школой в Машковском районе Новосибирской области. Как раз были первые выборы в Верховный Совет (12 декабря). Тогда это был праздник. Мы пели песню: "Мы лучшее платье наденем в двенадцатый день декабря". Почему-то в то время районо вело политику частого перемещения учителей из школы в школу. На одном месте работать не давали. Я чуть ли не за год сменила три школы. Проработала 10 лет. Потом переехали сюда, в Абышево.
Коллективизацию я хорошо помню. Отец сначала не пошёл в колхоз. Он работал на золотом прииске в Харьковом Логу. У них там своя артель была. Артель имела свои средства, жила самостоятельно и независимо. Как поработали люди, так и жили. Артель сильно отличалась от коммуны. В коммуну пришли - кто? Да, те, которые работать не хотели! Лишь бы пожрать, да нажиться! Там были всякие шаромыги. Это были бедняки. Все знали, что они лодыри!
Они-то и раскулачивали людей. И вовсе не богатых раскулачивали. Это были обычные крестьяне. Моя мама их сильно жалела. Одна из раскулаченных соседок попросила мою маму сохранить что-то из своих вещей. Надеялась вернуться. Мама очень боялась, что её за это сильно накажут. Но взяла. Я хорошо помню те вещи: домотканные дорожки на пол, полотенца и бараньи шубы. Мы их на полатях спрятали. Это что, богатство? Нашли богатых! Раскулаченным разрешали брать с собой 16 кг. на человека. А чего возмёшь на эти килограммы? - Ребятишек надо одеть, продукты надо взять, инструмент прихватить!
Наших соседей сослали в Нарым. Я не помню, сколько лет прошло, но хозяйка вещей, оставленных маме, приехала. Муж у неё умер в Нарыме. Она какое-то время жила у нас. Мама была очень рада, что сумела сохранить её вещи. Я считаю зря, совершенно зря ссылали этих людей! Никакие они не богачи! Ничего у них в доме не было лишнего. Всё нажили своим горбом.
А ведь в селе у нас были действительно богатые. Я, например, 4 года училась в доме, который раньше принадлежал одному из таких богачей. Дом двухэтажный, много-много амбаров и других построек. В этом доме разместилась не только школа, но и колхозная контора, клуб. Хозяев, конечно, раскулачили. Куда сослали, не знаю. Только они не вернулись. Когда их высылали, они не взяли с собой старушку. Они, видимо, боялись, что она не выдержит дорогу. Ведь сосланные не знали куда едут. Их нигде, никто не ждал. Да старушка и сама сильно просилась оставить её на родине. Она потом жила в коморке на первом этаже. Власти, конечно, её не помогали. Но добрые люди её кормили: кто молока принесет, кто хлеба даст, кто картошки…
До коллективизации деревня выглядела нормально. Когда провели коллективизацию, деревню разделили на три части. Одна часть - колхоз "Красный Октябрь" (в ней потом тятя работал), другая - "Страна Советов", а третья - "Парижская Коммуна".
Церкви в нашем селе не было. Она была в пяти километрах от нас, в селе Красном Ленинск-Кузнецкого района. Церковь разгромили, когда я училась в пятом классе. Колокола сняли. Мы ходили смотреть, как её разоряли. Правда, сейчас церковь опять восстановили. Её когда-то построил купец Пьянов. Богатый был человек! Два магазина были его, школа его, церковь его. Когда его раскулачили, весь колхоз разместился в его бывшем хозяйстве.
Мама у нас была верующей, но в церковь никогда не ходила. Молилась дома. А тятя был неверующим. Но маме, он молиться не запрещал. Да и не молилась она сильно-то. За стол надо садиться - она перекрестится. Молитвы знала. Ну, а мы пионерами были, неверующими. Бывало, мать приляжет отдохнуть и говорит нам: "Дети, давайте я вас молитве научу". А отец сидит, шьет сапоги и скажет: "Мать, ты чего им головы забиваешь? Пусть лучше стихи учат, арифметику повторяют". Я до сих пор ни одной молитвы не знаю.
В колхозы вступать заставляли. В деревне у нас были люди, которых называли "никтошками". То есть, они были никто, никчемные люди. Это те, кто, как у нас тогда говорили, "доказывал" властям, доносил на людей. Они были предателями.
Был у нас такой Тихон Васильевич. То, что он был глуповатый, знала даже я. Я тогда училась в 4 классе и обязана была заниматься ликбезом. Я научила буквам свою старшую сестру. И очень удивлялась, что этот Тихон Васильевич - взрослый человек не мог никак понять, что понимала даже я, ребенок. Вся деревня знала его как доносчика. Он сообщал приезжим из района о том, что происходило в деревне, кто, чем живет, кто, о чем говорит. Мой отец сшил ему сапоги, а под стельку положил канифоль, чтобы они сильно скрипели. Когда этот Тихон Васильевич шел по селу, все слышали о его приближении и предупреждали друг друга. Я хоть и маленькая тогда была, но это хорошо помню.
Вот такие "никтошки" и становились активистами колхозов. За них как бы, голосовали, но все знали, что их назначили. Тогда выборов не было. Кого начальство назначит, за того собрание и голосовало. Среди них встречались, конечно, и честные люди. Председателей присылали из района. Но бывали и самостоятельные деревенские люди. Когда тятя в 1936 г. вступал в колхоз, как раз такой человек и был председателем. Мне тогда было 14 лет, и я тоже работала в колхозе. Сенокос у нас был далеко, под Ваганово. Мы там жили, считай, все лето. А кухаркой у нас была жена председателя колхоза. Так что, разные были председатели.
Ещё до колхозов, когда нэп заканчивался (это я теперь знаю, как всё называлось), в нашей деревне забирали излишки хлеба. Родители потом не раз это вспоминали и говорили, что свои же деревенские показывали приезжим, где, у кого хлеб спрятан.
Помню, родители часто сетовали на то, что хлеб забирали совсем не из "излишков" и не только у кулаков. Мол, добро бы, забрали у кулака, который людей нанимал. Но ведь отбирали последнее у обычного крестьянина, который этот хлеб оставил на семена или на еду своей семье. Знаешь, миленькая, а чем потом семье питаться, чем сеять? Последнее выгребали. А кто выгребал?
Вот такие, как Тихон Васильевич, и выгребали. Потом, в 1933 г. голод был из-за неурожая. Нашу семью он миновал. Отец сапожником был и шил сапоги за два ведра муки. Деньги не брал, только продуктами. Люди тогда лебеду ели.
В 1937 г. ещё хуже получилось. Ночью приедут на черном вороне и заберут человека. Вся деревня знала, что он не причём. Это я хорошо помню. Большая уже была.