Документ № 53
Баянова Евдокия Владимировна родилась в 1923 г. в д. Подъяково Щегловского района Кемеровской области. Живет там же. Рассказ записал Лопатин Леонид в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования").

Родители приехали в Сибирь из России ещё до моего рождения. Детей у родителей было пятеро, я - третья. Отец был на германской войне. Пять лет пробыл у немцев в плену. Он рано остался сиротой и с шести лет работал батраком у богатых. Женился, нажил хозяйство - лошадь, две коровы, овцы, сенокосилка, плейтон.
До колхозов у нас была своя пашня, где сеяли пшено, гречку, овес. Мы тогда хорошо жили! У нас был большой амбар. Так он всегда полон был. Мы не были богачами, были и справнее хозяйства. Только коллективизация разорила и нас, и их.
До колхозов, бывало, отец летом на себя поработает, все заготовит, а зимой пьёт, гуляет. Он у нас трудолюбивый был, кадушки хорошие делал. Помню, продаст на базаре кадки, приедет домой, ставит четверть самогона на стол. Половину выпивает и засыпает. Проснется, вторую часть выпьет, опять заснет. А потом - за работу… Тогда в каждом доме самогон делали. Мужики любили выпить, но и поработать тоже. Как поработал, так и погулял.
Когда началась коллективизация, хорошая жизнь закончилась. Амбар наш стал пустовать. Отец все продал и вступил в колхоз в 1931 г. Он говорил, что всё равно отберут, да ещё сошлют на Север. Которые из деревенских не вступали в колхоз, у тех отбирали нажитое и ссылали. Хоть богатый, хоть бедный - значения не имело. Главное, что в колхоз не вступили. Так мою сестру с мужем сослали. Сосланным срок давали. Многие не возвращались. А вот сестра вернулась.
Кулаки в колхоз вступать не хотели. Они ведь богато жили, люди на них работали. Правду сказать, разные кулаки были - кто плохо платил за работу, а кто и хорошо. Они, сказывали, поля колхозные травили, поджоги устраивали.
Наша мама работала в колхозной огородной бригаде. Очень уставала. Я с десяти лет помогала ей поливать. Каждой колхознице в бригаде надо было полить примерно 30 соток огурцов. А воду носили на коромыслах из речки - тоже не ближний свет. Идешь, где подъем, где спуск… Не бабья это работа - ведра таскать в такую даль. А потом домой пешком примерно километра два топать. В 13 лет я уже в поле работала самостоятельно, варила пахарям: к 4 часам утра чай сделаю, к 9 часам - завтрак, к 2 часам дня - обед. В нашем колхозе была своя свиноферма, поэтому пахарям на обед мясо давали.
А с 14 лет я на лесозаготовки поехала. На колхоз давалось задание по заготовке леса, и каждая колхозная семья обязана была кого-то отправить работать на лесозаготовках. Лес готовили для государства или еще для кого, не знаю. В мае начинался лесосплав и по месяцу, а когда и больше, жили на лесосплаве. Не ездить на лесозаготовки было нельзя. За это судили. Раньше за любой невыход на работу судили. Судили и за то, что мало трудодней выработал на лесозаготовках. А их надо было иметь не меньше 120 в год. Судили за это даже после войны.
У меня тогда уже было двое ребятишек - 5 лет и 8 месяцев. Их оставить не с кем, ясли закрыли. Так меня чуть не посадили, уже и повестку прислали на суд. Так, спасибо, секретарь сельсовета дала мне справку, что у меня двое детей. Мне пришлось эти трудодни вырабатывать уже в поле. Я уходила на работу, а ребятишек закрывала на замок. На пятилетнюю дочку оставляла восьмимесячного сына. Пока на работе - сердце не на месте.
Кроме лесосплава и работы в поле мы еще строили дорогу на Барзас. И ничего за это не получали. Кажется, не получал за нашу работу в лесу и на дороге и колхоз. Мы работали на государство бесплатно. Нам ставили палочку - трудодень. А на этот трудодень должны были давать зерно. Считалось, что, кто больше заработает трудодней, тот больше и зерна получит. А на самом деле, все получали по чуть-чуть. И по полученным продуктам не особенно было заметно, как ты работал. Хорошо, что еще сам ничего не должен оставался колхозу или государству! А то, бывали случаи, люди работали, работали, а с них за что-то высчитывали, и они оставались ни с чем.
У нас, в колхозе, хлеба всегда плохо рождались. А когда урожай хороший случался, то его куда-то увозили, и до колхозников он не доходил. В самые лучшие времена нам на трудодень выдавали 2-3 кг. А после войны, уже когда у нас совхоз был, давали 3 кг. зерна и 2-3 рубля на трудодень.
Урожайность зависела от председателя. Хороший председатель - хороший урожай, плохой председатель - плохой урожай. Куда они хлеба сплавляли, мы, дураки-колхозники, ничего не знали. Может, государству сдавали, может, продавали, а может, еще куда девали, не знаю.
У нас председатели очень часто менялись. Председатель год-два побудет, наживется и уедет. Потом другого присылают. Один председатель у нас толковый был. Он после уборки норму хлеба сдал государству, а остальное - роздал людям по трудодням. Так его, бедненького, посадили.
У нас все председатели приезжие были, все партийные. Бригадирами становились партийные односельчане, либо их присылали. Было так: в партию вступил - можешь начальником стать. Моему мужу предлагали вступить в партию, говорили: "Андрей Иванович, вступай в партию, в начальники пробьешься".
Я закончила 4 класса в Подъяково, а чтобы дальше учиться нужно было за 14 км. ходить в Щегловку. Поэтому учиться, прекратила. К тому же по хозяйству дел много. Поэтому у нас многие только по 4 класса и окончили.
В мою молодость мы гуляли, бражку пили, плясали, песни пели. Драки, конечно, случались, но как-то поспокойней было, чем сейчас. Хотя милиционера у нас не было в деревне. В Щегловке милиционер был. Он и к нам иногда приезжал, что-то проверял. Воровства не было, друг у друга не воровали. Правда, была у нас одна семья - коров и коней воровала. Когда мы их разоблачили, они бросили это дело. Миром обошлись.
У нас даже Кедровый бор не охранялся от шишкарей. У каждого хозяина была своя делянка в бору. Наступало 20 августа, и все на своих подводах ехали бить шишки. Приезжали на условленную поляну, а там председатель красным флагом давал сигнал, разрешающий сбор шишек. И каждый собирал шишки на своей делянке. Колхоз шишки не забирал. Если кого-то поймают с добычей до боя шишек, то его ссылали в Томск. Оттуда люди не возвращались, погибали. Говорят, до колхозов обходились и без председательского разрешения на бой. Мужики и так шишкарили только в установленный срок. И никто не надзирал за ними.
В то время был "Закон о колосках", сажали по нему страшно. Мама моя в 70 лет на плейтоне работала, принесла отходы домой, ей за это дали год отработки. Ее напарницу отправили в Кемерово на годичный срок. Колхозникам пенсии не было никакой. Мама прожила 105 лет, ей стали выплачивать по 8 рублей уже в конце жизни. Хотя она осталась одна без мужа в 40 лет и подняла нас.
Налоги у нас были огромными. С одной овцы две шкуры сдать нужно было, потому, что она, ягненка приносила. Яйца, мясо, молоко - все нужно было сдать. Чтобы никто не знал, что я держу овечку, я выпасала её тайком ночью, а днем прятала в стайке. Днем намотаешься, устанешь, а ночью ещё и овечку пасешь. После смерти Сталина Маленков такие налоги убрал. Мы сразу задышали легче - овечек, поросят завели. Сталин с Берией такое в стране творили, что невозможно! Насмерть людей уничтожали. У нас многие так считают.
А сейчас один переворот за другим. Как Горбачев пришел к власти, так нет в стране порядка. Разворовывают страну. Теперь, вот, нет ни бензину, ни керосину. И то сказать, раньше тоже не лучше было. Советский Союз другим странам помогал, а мы сами голые да босые ходили и вечно голодные. Зачем спрашивается?
Проклятие какое-то над страной!


Документ № 54
Голубева Анна Антоновна родилась в 1922 г. в д. Карабинке на Алтае. В 1927 г. перехали в д. Чешник Таштагольского района Кемеровской области. Живет в п. Кузедеево. Рассказ записала Клокова Наталья в октябре 1999 г.

В семье у нас были: дед, родители, я и три брата. Уехали мы из родной деревни после гражданской войны. Во время гражданской войны власть в деревне, рассказывали, была то белая, то красная. А хорошего мы не видели ни от той, ни от другой.
Прискачут белые, выведут десяток мужиков и для острастки расстреляют. А на другой день красные приезжают, и опять бить мужиков начинают. Однажды белые уехали, а тут снова красные нагрянули. А в церкви списки лежали, в которых было записано, кто белым помогал. Если бы те списки красным достались, много народу бы побили. Мой дед тогда церковным старостой был. Он те бумаги выкрал и сжег.
Приехали мы в Кузбасс. Дом был небольшой, всего одна комната. Печка стояла да палати, где мы и спали. Ни одежды, ни хорошей еды у нас никогда не было. Корова была, огород. Но ни молока, ни мяса мы не видели. Всё сдавали в налог.
Родители не вступали в колхоз. Жили единоличниками, вот их налогами и давили. Но те, кто в колхозе был, жили ещё хуже, чем мы. Когда их в колхоз заманивали, много им обещали. Они и отдали последнюю скотину. Она у них стала общая, а, значит, без хозяина. Подохла вся!
За работу в колхозе им на трудодни давали чуть-чуть хлеба, да немного картошки. Вот и жили впроголодь. Мы, единоличники, как-никак, а всё же получше их жили. И мы, и они работали с утра до ночи. Но мы все церковные праздники соблюдали. У деда красная рубаха была. Как какой праздник наступал, он ту рубаху надевал и выходил на крыльцо. Люди идут, видят, дед Семен сидит в красной рубахе. Значит, праздник какой-то пришел. У колхозников таких праздников не было.
Кулаков в нашей деревне не было. Не раскулачивали. С детьми из нашей деревни куда-то не угоняли. Но в тридцать седьмом году некоторых наших деревенских всё же забрали. У мужа моего (я за него уже после войны вышла) отца и брата Виктора забрали. Просто пришли ночью, постучались, да и увезли их. А куда? За что? До сих пор никто не знает. А ведь они много хорошего для людей сделали. Виктор, например, жил в Атаманово. Школы у них не было. А он взял и построил её. Сам построил. До сих пор эта школа там стоит. А его забрали и сгубили.
Александра, мужа моего, из-за них даже в армию не взяли. И на фронте он не был. Боялись дать оружие родственнику врагов народа. Его заставили КМК строить. Он его строил по пояс в ледяной воде. Из-за этого потом всю жизнь болел. А в 1991 г. его паралич разбил, ноги отнялись. С тех пор он не ходит.
Деревня наша, что до колхозов бедная была, что и после них лучше не стала. А вот бедняков куда больше появилось. Колхозники-то на власть понадеялись. Всё свое добро ей отдали. Думали, лучше будет. А стало совсем худо. Мы своим соседям-колхозникам то картошечку, то горбушку хлеба носили. Сильно голодно они жили. Сильно! Но на власть никто не жаловался. Все работали. Думали, что пройдут трудные времена, и всем станет хорошо, заживут люди.
Школы в нашей деревне не было. Мы с братьями ходили учиться за тридцать километров в соседнюю деревню. Соберет нам мать картошки, и пойдем мы в воскресенье на всю неделю. Снимали мы там угол в одной семье. Их самих шестеро было, да нас с братьями трое. Так нас девять человек в одной избе и жили. Спали на палатях, ели с хозяевами из одной чашки. Тарелок и даже ложек на всех не было.
В школе учителей было совсем мало. Я хорошо закончила семь классов. Позвала меня учительница и говорит: "Оставайся, Аня, у нас! Учительницей будешь". Так и стала учительницей. Хотя самой тогда и 16 лет не было. Учила детей письму, математике. А на каникулах и летом сама ездила учиться в Сталинск. И учить и учиться было трудно. Ни ручек, ни чернил, ни тетрадок не было. Линовали газеты. Чернила делали из свеклы. Вся писанина, конечно, расплывалась по газете. Как проверить, не знаешь.
Дети всегда голодными были. Одежонки на них - никакой. Помню, учился у меня мальчонка. Лет восемь ему было. Он в одной рубашонке, босиком ходил в школу. А осенью и зимой мать его утром приносила на руках в школу. А после уроков забирала. И таких детей много было.
Трудно жили! А тут ещё война началась. Ещё труднее стало. Весь хлеб, масло на фронт забирали. Нам мало что оставалось. Нам с учениками приходилось по полям ходить и крысинные норы искать. Крысы да мыши таскали в запас самое отборное зерно. Как найдем такой запас, сильно радуемся. Наедимся… Дров в школе почти не было. Мы за ними с учениками ходили.
Мужиков-то не было. Почти всех забрали. Мало кто из них вернулся. Старший мой брат Михаил был снайпером. Погиб. Отца по возрасту на фронт не взяли. Но его забрали в трудармию. Кормили их там одной мороженной свеклой. Заболел. Умер в 43-м году.
Мы все на фронт отправляли - хлеб, масло, мясо. Варежки вязали, носки. Картошку чуть отваривали, потом её сушили, делали брикеты и отправляли. Все ждали победы. Никто не жаловался.
После войны тоже трудно было. Мужиков не было. В деревнях одни бабы остались. На себе пахали, сеяли и убирали. Многие умирали от голода и истощения. Совсем бедно жили. А потом чуть-чуть лучше стало.
Конечно, ни о каких телевизорах мы не знали. Даже не слышали про них. Зато в нашей семье у самых первых радиоприемник появился. "Родина" назывался. К нам по вечерам соседи приходили, передачи слушали.
По этому приемнику мы и про смерть Сталина узнали. Для многих из нас это было, как конец света. Нам казалось, что умер единственный наш хозяин. Один - на всех нас. Тот, кто один думал о нас. Что теперь с нами будет? Думать боялись.
Пусть трудно при Сталине было, но власть была. А после него власть кончаться стала. И совсем пропала. Нет теперь хозяев.
Потом жизнь налаживалась. Лучше стала. Я в школе 40 лет отработала. Муж тоже учителем был. Два сына вырастили: один на шахте работает, другой - врач.
Так, вот, и живем. Сейчас, конечно, легче, чем в войну. Но люди другими стали. Только о себе и думают. А раньше все вместе жили, друг другу помогали, последним куском делились. Трудно, голодно, но весело жили. Вера во что-то хорошее была. А сейчас живем от пенсии до пенсии. Какую копейку добавят, вот и вся радость. Хотя счастье, конечно, не в деньгах.
Власти в стране нет. А какая есть, та о себе, а не о нас думает. Другая жизнь теперь настала. Хоть и легче, а хуже!
Верить не во что!


Документ № 55
Масякин Николай Данилович родился в 1922 г. в с. Ступишино Тяжинского района Кемеровской области. Рассказ записала внучка Масякина Юлия в ноябре 1999 г.

Отец - Масякин Даниил Филиппович 1888 г. рождения, мать - Анна Максимовна 1887 г. рождения имели 14 детей. Из них выжили восемь.
В Ступишино полдеревни были "чалдонами", полдеревни "галушниками". Чалдонами их называли за то, что они переселились из тех мест, где текла река Дон, а неё впадала речка Чал. А галушниками называли переселенцев из Курской области: они часто готовили галушки.
Мы жили неплохо. У нас был большой огород, коровы, шесть лошадей, свиньи, козы, овцы, гуси, утки, куры. Каждый из детей имел своё задание: наколоть дров, наносить воды, прополоть грядки, напоить и накормить скотину, убрать навоз. Летом все ездили на сенокос и в поле. Только после выполнения своей работы мы могли пойти на речку или просто поиграть с другими детьми. Играли в "чижик", "городки", "салочки", "вышибало". Игрушки мы делали сами: мальчишки - из бересты коников, свинюшек, девчонки - тряпичных кукол.
Семья наша была дружная. Никто, никого не обзывал. Со старшими никогда не огрызались. Родителей чтили и побаивались. Отец никогда не ругался и не бил нас. А мать была очень строгой. Однажды мой брат Ленька сидел на открытом мешке с просом и качался на нём. Мать предупредила его, чтобы он слез с мешка. Но тот продолжал качаться до тех пор, пока не упал вместе с мешком. Просо просыпалось, а Ленька шмыгнул под кровать. Он стал вылезать из-под кровати и не знал, что мать стояла рядом со скалкой. Она думала, что Ленька лезет задом и стукнула его по заднице. Оказалось, что он лез головой вперед и получил по лбу. Он чуть сознание не потерял. С тех пор все этот случай помнили и боялись мать.
Отец у нас был плотником. В доме всё было сделано его руками: стол, стулья, лавки, шкафчики, кровати, даже деревянный диван. Тюфяки были из соломы подушки - из перьев. Койки заправлялись дерюжкой. Электричества не было. Освещались пяти-линейными керосиновыми лампами. У нас была и "молния" - это такая большая керосиновая лампа, которая была только в школе.
В школу я пошел в 1929 г. На мне были штаны из конопли, льняная рубашка и холщевая сумка. Одевались в то время в самотканное. Сеяли коноплю, из неё ткали, красили и делали одежду. Только в 1937 г. нам стал доступен ситец. У меня тогда появилась красная ситцевая рубаха. Писали мы на грифельных дощечках грифельными карандашами. На этих дощечках выполняли и домашнее задание. Учитель подойдет, проверит, поставит оценку, и ты можешь стирать с дощечки и писать классную работу. Раньше не было современных оценок: 2, 3, 4, 5. Ставили: "плохо", "удовлетворительно", "хорошо", "отлично". Никаких буфетов тогда в школе не было. Еду каждый приносил сам. Я брал пирожки с горохом, пшеном, гречкой. Учился до 1936 г., но закончил всего 4 класса, хотя школа и была семилетней. А получилось так из-за того, что мне часто одеть и обуть было нечего и приходилось ждать старшего брата. Меня отчисляли за хулиганство: разбивал окна. Ну, а если честно, то в то время образование не считалось главным. Научился читать, считать и писать - ты уже очень умный.
Художественной литературы у нас в деревне не было. Был журнал "Лапоть" (это - как нынешний "Крокодил") и районная газета "За Сталинский урожай". В 1939 г. у нас в деревне впервые появилось радио. Это была картонная тарелка. Был клуб из одной комнаты, куда привозили немое кино. А когда раскулачили кулаков, в клубе прорубили стенку, и он стал больше. В нём мы впервые посмотрели звуковое кино "Чапаев". Это был настоящий праздник. В клуб пришли от малого до великого. Всем места не хватило. Дети разлеглись на полу.
Есть садились только все вместе. У каждого было свое место. Мы сидели на лавках вдоль стены, а отец садился во главе стола. На стол подавалась одна большая чаша с едой. Ели мясо, молоко, картошку, сало. А яйца, сметану, масло полагались к великому празднику, чаще всего к Пасхе. Осенью закалывали скотину, мясо замораживали или засаливали. Весной и летом мы мясо не ели. Зато зимой - часто. На каждое вечерье (ужин) нам давали по маленькому кусочку сахара. А если был сахар песок, то бабка насыпала возле каждого из нас горку сахара. Мы сначала в сахар макали хлеб, а затем вылизывали это место языком. Стол был деревянный и блестел от наших вылизываний. С семи лет я начал работать - боронить землю.
В колхозе жилось очень трудно. Деньги не платили. А за один трудодень давали всего 200 гр. зерна. В нашей семье работало 5 человек. Но за год мы заработали всего 500 трудодней и получили всего 100 кг зерна. А что эти 100 кг. на нашу семью из двенадцати человек? Живые деньги мы видели только тогда, когда ездили в район продавать мясо, молоко. Но на один рубль можно было купить очень много. Один метр сатина, например, стоил 11 коп, а 1 кг леденцов - 3 коп. Это я помню хорошо, так как менял яйца на леденцы. С яйцами из нашего собственного хозяйства я этого проделывать не мог, ибо наша бабушка точно знала, какая курица снесется. Но к нам приходила нестись соседская курица, и я один знал это. Брал яйцо, сдавал и покупал леденцов. Немного съедал сам, а вечером на танцах угощал девчонок и считался "богатым женихом".
В 16 лет меня отправили в район учиться на тракториста. Проучился зиму, а весной сдал экзамен. После этого стал работать на колесном тракторе. А в 1940 г. я сбежал из колхоза. Хотел жить в городе. Но меня поймали и вернули назад.
В 19 лет меня забрали в армию, а в 1943 г. я попал на фронт. Был рядовым, наводчиком станкового пулемета. На пулемете было 4 человека, я был первым номером, стрелял первым.
После войны вернулся домой. Но в колхозах стало ещё тяжелей, и я переехал в г. Кемерово. С 1946 по 1955 г работал в милиции. Дали комнату в бараке. У меня там был только стол, который подарили сослуживцы, да деревянная кровать. С 1955 г. работал на заводе "Строммашина" крановщиком. Отработал 30 лет. Женился, имею сына и дочь. Дали трехкомнатную квартиру. Девять раз отдыхал на курорте. После работы очень любил играть в домино и карты.
С 1989 г. стали жить хуже. Цены стали высокими, а пенсии низкими. В 70-х годах на свою пенсию в 132 руб. я мог жить очень хорошо.
А сейчас мы, пенсионеры и фронтовики, никому не нужны.


Документ № 56 
Мищенкова Татьяна Дмитриевна родилась в 1922 г. в д. Ивановке Новосибирской области. Живет в Кемерово. Рассказ записала Дроздовская Елизавета в январе 2000 г.

Семья родителей была небольшая. У них было всего три дочери. Я была самой старшей, поэтому стала у родителей главной помощницей. Меня рано выдали замуж. В 22 года я уже родила первого ребенка, а через десять лет - второго. Жить было трудно, но я всё-таки смогла дать своим детям высшее образование. Я очень горжусь своими дочерьми. У меня уже двое внуков.
Коллективизация в деревне стала проводиться сразу же после установления советской власти. Сначала сделали коммуну. Она у нас называлась "Колос". Но что это такое, я не знаю. Слишком была мала. Говорили, что там были в основном бедняки, что коллективная обработка земли позволяла облегчить труд и увеличить урожайность. А вот когда создавались колхозы, я уже что-то помню. Но больше знаю по разговорам родителей и односельчан. До колхозов у нас была потребительская кооперация, куда мы продавали свои излишки. Были также товарищества по совместной обработке земли.
Создание колхозов сопровождалось политикой ликвидации кулаков, то есть зажиточных крестьян. Среди них много было середняков. Их земля, скот, инвентарь передавались в колхоз. А сами они ссылались на лесозаготовки и строительство заводов. Некоторых переселяли недалеко. Ходили слухи об их расстрелах.
Коллективизация, рассказывали агитаторы, должна была увеличить рост обрабатываемых земель. Но у нас произошло всё наоборот. Иначе, почему крестьяне стали вывозить в город очень мало мяса, овощей, и цены на продукты там так сильно выросли? Родители говорили, что и до колхозов такое было, когда в город вывозили мало продуктов. И тогда в деревнях появлялись специальные отряды и силой забирали у крестьян урожай, штрафовали их, высылали, а кого-то и расстреливали. Но голода тогда в деревне не было. А после коллективизации голод был. Тогда, в 1931-33 гг., у нас изымалось хлеба больше, чем когда-либо. В нашей Ивановке несколько десятков крестьян погибло от голода. Очень много осталось сирот. Такое потом повторилось в годы войны и какое-то время - после.
Крестьян принуждали вступать в колхоз угрозой выселения. Их лишали избирательных прав, увеличивали налог, сгоняли на неудобные и малоплодородные земли, конфисковывали имущество. Их фамилии заносили в черный список. Среди тех, кто агитировал за колхоз, были комсомольцы, молодежь. Кулаки, конечно, выступали против них.
Председателями колхозов и бригадирами становились близкие советской власти люди. В колхозе царила бесхозяйственность и хищения. Но хищениями занимались не рядовые колхозники. Колхозник боялся воровать колхозное добро. Его за это очень строго наказывали. Среди крестьян это считалось воровством. А в доколхозной деревне даже замков не было. Все люди тогда доверяли друг другу, были добрыми соседями.
Конечно же, крестьяне мечтали о роспуске колхозов, родители говорили об этом. Да и как было не мечтать! Ведь в колхозах труд был принудительным. Не было ни выходных, ни праздничных дней. За свой труд колхозники почти ничего не получали. Пенсионеров в колхозе не было. Паспортов колхозники не имели. Иначе бы они уехали из деревни. Разве это жизнь?
После войны жизненный уровень не сразу, но повысился. Был уменьшен вдвое сельхозналог, снизились цены. Но всё равно, доходы колхозников были намного меньше, чем рабочих в городах.
Про политику и Сталина говорить боялись. Мы знали, что Сталин вождь народа. Но местную власть мы не любили. Считали, что она злоупотребляет своим положением.
В нашей деревне была церковь. С большим уважением люди относились и к священнику, и к учителю. Но церковь закрыли, так как советская власть посчитала её "опиумом для народа". Мы очень тянулись к знаниям. И дети, и взрослые ходили в школу с желанием. С любовью относились к избам-читальням. Там можно было пообщаться с соседями, почитать газеты и книги.
Нынешняя реформа поделила людей на бедных и богатых.