ЗАПИСКИ. Т. XIV.
1926-1932 гг.
СЕРБИЯ.
ХАРЬКОВСКИЙ ИНСТИТУТ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ.
Часть 10.
Конечно, не хорошо, когда сербы, почтенные люди, плохо говорят об институте. Так, недавно, сын известного торговца, серба, гимназист, влюбился сразу в трех и каждую прогулку институток в роще выжидал их в кукурузе. Девочки наивно шли к нему. И это продолжалось очень долго, пока отец не поднял голос: «Помилуйте, он плохо учится. Я плачу учителям, а он не занимается, и каждый день сидит там, в кукурузе. Но и девочкам нехорошо. Мало ли что там может быть... И заплатить приходится за кукурузу, которую они там потоптали».
И вот - так, чтобы этого никто не знал, одна из девочек уволена из института. Но виновата ли она? Соблазн, увлечение, неопытность или просто шалость... И, если это продолжалось почти все лето, то куда же смотрела воспитательница. Классная дама, которая ведет их на прогулку? Она сидит под тенью высоких тополей, читает, вяжет, отдыхает; а где же девочки? И это бывает часто.
Novi Bečej - Infrastruct
Прошлым летом, местный агроном, русский граф, проезжая на велосипеде рощу, наткнулся на купающихся в Тиссе институток. Но там опасно. Здесь уже тонули. Куда же смотрит воспитательница, с которой девочки отпущены гулять. Граф сказал об этом классной даме, но от начальницы все это было скрыто.
На Тиссе за воспитанниц всегда бывает страшно. И не напрасно. Весной, в особенности, разлив реки угрожает даже Новому Бечею, и вода иной раз достигает дамбы. И вот однажды, ко мне приходит на урок четвероклассница М. Охотина. «Боже мой, Д.В., Вы знаете, вчера я чуть ни утонула. Это мне урок хороший». И с неподражаемым ужасом в лице она мне говорила: «Мы вдвоем удрали от классной дамы по крайней мере за версту». И там стояла лодка. Мы сели в лодку. Вдруг лодка стала отходить. Трейман быстро выскочила на берег и ногами оттолкнула лодку. Я растерялась. Но к счастью на берегу росла верба и ветви ее спускались над водой, немного выше лодки. Я схватилась обеими руками за эту ветку, а лодка уходила из-под ног. Я так и опустилась до самой шее в воду. Верба меня спасла. По ней я выкарабкалась из воды. Я пережила ужас, так как плавать не умею. Что делать? Трейман промочила только ноги, а я была вся мокрая. Мы сообразили. Недалеко была усадьба известной в Бечете дамы, вдовы капитана австрийской службы. Мы бросились туда. «Ради Бога, помогите. Дайте высушиться». Капитанша в ужасе смотрела на нас и, конечно, тотчас же раздела меня и начала сушить на печке и гладить мое белье. Два часа она возилась с нами и кое-как высушила меня. Мы умоляли капитаншу не говорить об этом никому, так как иначе нас выгонят из института.
Мне было страшно слушать ее рассказ, тем более, что видно было, как Милочка переживала то, что было пережито ей вчера. «Я была на волоске от смерти», - закончила она, волнуясь, свой рассказ. «Только, ради Бога, не говорите никому», - молила меня расстроенная девочка. Ровно через неделю в бельевой поднялась суматоха. «Что это за рубашку сдала Охотина. С подтеками, вся желтая?». «Я упала в лужу», - сочинила Милочка. «Да где же эта лужа и почему не часть, а вся рубашка?». Что-то здесь не так. И кто из классных дам была тогда дежурная...И история заглохла.
Через месяц, случайно наш доктор был вызван в усадьбу к этой самой капитанше, к ее больному мальчику. И вот капитанша не выдержала и рассказала доктору историю с Охотиной. «Помилуйте! У Вас плохой надзор, ведь девочка чуть не утонула», - а мальчик прибавлял, - «Я знаю это место. Там почти два метра глубины - крутой обрыв». П.И. Пономарев - наш доктор, пришел домой встревоженный и решил сегодня не сообщать об этом случае начальнице - ведь Милочка Охотина - институтка. И доложил.
Но что же вышло? Это сплетни. Интрига против института. Капитанша - простая баба, интригующая против русских. «Но позвольте, это подтверждают солидные люди, Ваши служащие, не называя мою фамилию», - возражал нам доктор. «Кто это? Скажите им, что они...», - резко оборвала начальница. «А вы передаете сплетни». «Спасибо, я значит сплетник», - огрызнулся доктор...
А Милочка... Ее послали с классной дамой к капитанше, узнать, в чем дело, а после этого она пришла ко мне. «Зачем вы это рассказали доктору, ведь я просила Вас». «Это не я, а капитанша рассказала доктору об этом», - возражал я. «Я только подтвердил». «Да, но я ведь только упала в лужу», - вдруг заговорила Милочка. «И... и... я упала в лужу». Я с изумлением смотрел на девочку. И она не выдержала - покраснела. Научили...
Но позвольте. На днях опять купались барышни с плотов в рубашках. Ведь там опасно. Не так давно там утонул мальчишка. Его втянуло под плоты. И это видел А.А. Зоц. Он врать не станет. Неправда. Это сплетни, интриги. У них болела голова. Они разделились. Намочили в реке рубашки и прикладывали их к голове, а потом несли в руках эти мокрые рубашки. Так говорят воспитанницы, и подтверждает их классная дама. А.А. Зоц - известный сплетник. Боже сохрани, вмешаться в эту внутреннюю жизнь. Никто не должен знать, что делается в дортуарах. Но все-таки до публики доходят слухи и говорят.
Девочки настроены патриотически. Умер Великий князь, а через год и патронесса императрица Мария Федоровна. Институт был в трауре, и девочки в патриотическом экстазе развешали на стенах в дортуарах царские портреты, украсивши их крэпом и георгиевскими лентами. «Что это Вы поразвешивали мертвецов», - иронически заметила им классная дама. Возмущению институток не было конца, но и в обществе об этом много говорили. «Сплетни, ложь», - оправдывались в сферах. «Детям нельзя верить. Зачем их слушать. С институтками вообще не следует разговаривать, в особенности мужчинам».
Я часто задумывался над этим. Конечно, в отдельных случаях воспитанницы могут солгать, но это касается исключительно их институтской жизни, когда надо что-нибудь скрыть, спрятать, обмануть, но в общем лжи у них нет, потому что возраст у них не тот, когда люди должны приспосабливаться к жизни, и по необходимости кривить душой. Напротив, в этом возрасте всегда является особая смелость суждений и проистекающая отсюда правдивость. «Кто это взвизгнул?», - обращается начальница в столовой ко всему институту. И виновница решительно встает и смущенно, раскрасневшись, идет к начальнице.
Такая честность присуща этому возрасту. Добиться сознания от них ничего не стоит, потому что они еще не испорчены и не умеют врать. И в этом отношении молодежь стоит неизмеримо выше нас. Еще при большевиках в России, а, в сущности, и раньше (при Керенском), всем нам приходилось лгать, подделываться и притворяться. О чести мы тогда не думали и шли к презренным людям на поклон. А потом и в беженстве, кому из нас не приходилось подделываться и гнуть спину, чтобы не попасть впросак. Мы к этому привыкли. А молодежь свежее и чище нас. Я верю больше ей, чем тем, которые должны подчас соврать, скрыть, умолчать, чтобы не лишиться хотя бы места или упрочить положение.
Молодежь чутка и всякую неискренность, обман и ложь она чувствует отлично. Я не забуду никогда, когда прибывший из Праги господин Астров показывал картины и читал воспитанницам лекцию о Москве. «Но почему он не показал нам ни одного монарха и ни слова не сказал о царях. Ведь все это сделано русскими царями, а не городской думой, как говорил нам г. Астров». Так говорили девочки-подростки. А их воспитатели не смели говорить об этом, потому что лектор был командирован в институт начальством.
А Игорь Северянин, который на днях читал свои произведения в институте... Он был разгадан институтками. Он лгал. Его патриотические стихотворения были написаны искусственно. Он перекрасился и теперь писал не для себя, а для других, почему от них и веяло искусственностью. Мы вспоминали его. Он назывался в Петербурге литературным безобразником. Теперь он патриот: «С тех пор он русским стал, как из России убежал», - шутили девочки в ответ на его стихотворение, в котором он с пафосом кричал, что мало родиться русским, русским надо стать. «Каким русским», - иронически подхватили девочки, - «большевиком, социалистом или комиссаром».
«Он хитрый», - говорили девочки. Не зная, какая будет в будущем Россия, он сочинял «и так и эдак», чтобы не попасть впросак. А взрослые все притворялись и говорили: «Хорошо, отлично». А почему? Да потому, что Игорь Северянин был командирован из Белграда. А он своим заветам верный, пропагандировал под шумок и говорил воспитанницам в дортуарах: «Вы не читайте Пушкина и Лермонтова, а читайте Блока, Бальмонта». Тут взрослых не было, и почему же не посеять семена... Мы строим новую Россию....
Станьте в пары... И в этих парах проходит вся жизнь институток до тех пор, пока не наступит пора для них вступить в жизнь. Уже я вижу теперь тех девочек, которых при мне ставила в пары классная дама почти взрослыми барышнями старших классов, и они ходят парами, как ходили пять лет тому назад. Меня всегда смущает какой-нибудь из старших классов, проходя в парах. Мимо меня, вдруг останавливается и, выстраиваясь в шеренгу по команде классной дамы: «Mesdemoiselles Saluer», - все сразу приседают и делают реверанс. Надо снять шляпу и поклониться.
Конечно, это делается не на улице, а во дворе перед столовой, когда, например, идут обедать или ужинать. Это очень красиво, и так отлично барышни делают реверанс, но...среди них есть мои ученицы, в которых я привык уже видеть не детей, а взрослых людей. В пары становятся по росту. Впереди идут малого роста, сзади большого роста. Меня поразила вначале это громадная разница в росте. Первые пары - это буквально маленькие дети, а последние пары - взрослые барышни. И они в одном классе.
Оказалось, что и здесь сказались беженские условие жизни. Запоздалые - это те, которые задержались дома после эвакуации, или недавно прибывшие из России, или просто не попавшие своевременно в учебные заведения. Эти великовозрастные воспитанницы и по годам и по росту составляют большой контраст в классах. Так, например, во 2 и 3 классе были девочки 11-12 лет и шестнадцати и семнадцатилетние барышни. Бывали случаи, и я знаю три таких случая, когда такие великовозрастные воспитанницы из 5 и 6 классов выходили замуж.
Но есть и такие случаи, когда в класс попадет русская девочка- подросток, которая училась сначала в сербском или словенском учебном заведении и потому плохо говорящая по-русски. Она тоже уже другая, не подходящая первое время к своему классу. Есть в институте и сербские и черногорки, которых я насчитал 17. Это дети тех родителей, которые высоко ставят русскую культуру и хотят детям дать русское воспитание. Я знаю хорошо двух из них, которые брали у меня уроки музыки.
Ольга Тоболар - одна из них - сербианка, была лютеранка, которая готовилась у нас в институте принять православие. Она говорила мне часто: «Какая у вас красивая религия, как красива Ваша культура, какое красивое у Вас воспитание». Разношерстность таких классов, конечно, вызывает и соответствующую группировку в классе, что сглаживается «парами». Последние пары не имеют ничего общего с передними парами. В то время, когда первые пары еще играют в куклы, последние живут другими интересами.
Старшие и младшие в одном классе! Каждая воспитанница по установленным правилам имеет в классе свой номер и должна стать в пару с соответствующей своему номеру воспитанницей. Если, например, воспитанница под номером третьим заболела, то ее место занимает воспитанница под номером четыре, так что вся группировка в парах меняется. Но это строго соблюдается лишь в младших классах. В старших классах, по крайней мере, я вижу это, в пары становятся сами, лишь бы подходили по росту. Кто с кем хочет, если нет причин к тому, чтобы «классидра» (классная дама) разъединила пару и не поставила неподходящую или дурно влияющую с другой.
Номера нужны здесь больше для бельевой, где на всех принадлежностях одеяния проставляется класс и номер воспитанницы. Очень часто я вижу в парах тех, кто дружит между собой. А не так давно я подметил в двух парах своих учениц. И я не ошибусь, если скажу, что не случайность или простая нумерация поставила их вместе. У них последнее время явилось опять стремление учиться музыке. От пары и дружбы зависит очень многое, в особенности в том возрасте, когда формируется личность. Общность интересов, постоянное общение, разговоры, воспоминания и увлечения - они для пары одинаковы и невольно передаются от одной к другой. И это сознают воспитанницы, характерно сочинившие в 4 классе такой памфлет:
«Идем обедать по две, по две.
Идем гулять опять по две.
Сидим мы в классе тоже по две.
Уроки учим тоже две.
И дружим тоже мы все по две.
Умрем мы тоже все по две».
Конечно, это писали великовозрастные воспитанницы, составляющие группу старших в классе. Они и пишут совместно и надо сказать пишут отлично, метко улавливая характерные черты переживаемого момента. Нужно знать их учительницу рисования, чтобы понять, как удачно обрисована ее личность в таком стихосложении:
«Мы входим со звонком все в класс,
Где Вера Юрьевна ждет нас.
Кубы, цилиндры разложила
И язычек свой распустила
Я требую, чтобы Вы молчали,
и кубик этот рисовали,
А то я Вас всех накажу
и в учительскую провожу».
Влияние подруг. Оно сильнее всех других влияний. И все зависит от того, кто из них сильнее волей. В общем, конечно, в институте наблюдается одно для всех господствующее направление, объединяющее всех, но в выработке убеждений, взглядов, идеалов и характера, есть группировки, которые создают исключительные настроения. Одна группа отстаивает свои взгляды, другая отвоевывает свои положения. И в дортуарах подымается такой спор, который тянется не часами, а днями.
Все институтские события, конечно, переживаются совместно в дортуарах. Приехал новый учитель. Приехали из Белграда командированные писатель, поэт, лектор. Вчера были в кино или были на любительском спектакле. Все это переживается в дортуарах как исключительные события и служит темой, пока вопрос не будет исчерпан до конца. Есть воспитанницы, любящие музыку, другие совершенно не признают ее. И в этом отношении есть группировка, создающая в дортуаре особую атмосферу. Есть классы, где поголовно все желают учиться музыке. И там сидят и говорят о музыке. И это безусловно влияет на других. Даже книга иногда обходит дортуар и переходит с особым интересом из рук в руки.
Есть классы, которые иногда становятся на ложный путь и все, сообща, становятся в оппозицию. Так, например, один из старших классов весь признал, что преподаватель музыки ведет свой класс неправильно. Прежняя система устарела. Теперь надо готовить к жизни, а не изучать классическую музыку. Необходимо научить играть постольку, поскольку это нужно для ресторанов, кинотеатров и в оркестрах. Да и музыка эта приятнее, чем всякие этюды и сонаты. Этот перелом произошел у них под влиянием вновь назначенного регента, по профессии капельмейстера балалаечного и ресторанного оркестра, далеко стоящего от понимания классической музыки.
«Зачем он дает Вам этого Баха или Бетховена. Они устарели. Вы кончите институт и пойдете играть в кафану или кино, а не будете там играть Баха», - говорит он барышням, идущим на урок музыки. И вот в институте создалось новое направление, а преподаватель музыки, который первоначально пользовался популярностью, сделался одним из нетерпимых в этом классе учителей.
В дортуарах, как в лабораториях, вырабатывается не только личность, но и приобретаются привычки, внешняя повадка, манеры и приемы держать себя. Есть, например, в институте преподаватель, у которого имеется отвратительная привычка подергивать головой из-под плеч, точно ему мешает воротничек. Уже многие воспитанницы заражены этой привычкой, и это так некрасиво для барышни.
Очень многие воспитанницы живут и летом и на праздниках в институте. Это сироты и воспитанницы, родители которых не могут взять их на лето к себе. Конечно, это очень влияет на отношения родителей и детей. Дети отвыкают от своих родителей, да и родители забывают своих детей. Люди делаются друг другу чужими. Таких воспитанниц теперь почти третья часть, а раньше было больше половины. Беженство чувствуется и здесь. Одеть прилично детей могут далеко не все родители. И вот видишь, как разъезжаются на праздники домой. Летом, конечно, это все равно. Но зимой на некоторых страшно смотреть. Ситцевое платье, кашне - и больше ничего. Однажды я подошел к одной и сказал: «Вы замерзнете дорогой». Это был роспуск на Пасху. На дворе почти стоял мороз.
Многие не едут домой только потому, что не во что одеться. И все-таки всех тянет домой. Бедность, а в иных случаях и недоедание дома не удерживают их в институте. Уже чуть ни с осени почти все воспитанницы ведут свой календарь, высчитывая, сколько осталось дней до роспуска и вычеркивают прожитые дни. В любой момент каждая из институток может сказать, сколько недель, дней, часов и даже минут осталось до роспуска. В институте очень мало детей обезпеченных родителей. Казалось бы, живи и пользуйся благами, которые дает институт, но дорога свобода, которой нет в институте.
Я знаю воспитанниц, которые никогда или, во всяком случае, годами не имеют динара и никогда не могут купить себе ни сладенького, ни фруктов, ни ягод и довольствуются только тем, что дает им институт. А сладенькое для них - это неосуществленная мечта. Впрочем «голь на выдумку хитра». Они опять придумали. «С кем ты собираешь сахар?» - услыхал я разговор. Оказалось, что девочки (и барышни тоже) каждый день отсыпают в фунтик из своей порции немного сахару и затем, по накоплении его, делают конфеты-леденцы - вдвоем, втроем. Иногда они кладут туда орехов на два динара. Тогда получаются отличные конфеты. Не так давно они усовершенствовали этот способ и стали подливать туда немного молока. Мне дали как-то попробовать их кулинарию, и я нашел к их удовольствию, что это лучше всяких покупных конфет, но... сахар надо собирать по чайным ложечкам и лишать себя той чашки чая, которая с сахаром вкуснее. Это зимнее занятие, а вот летом...
«Мороженое - сколько в этом слове прелести и сладости!!!» На динар вполне достаточно, но не позволяют. Запрещено. И как нарочно все мороженники со своими повозками останавливаются возле института и звонят...звонят...звонят...ну что же? Надо обмануть. И покупают. Но ведь запрещено варить и леденцы, но это легче. Печь топится два раза в день и на ночь, когда уходят дамы. А в этом году это совсем удобно потому, что это можно сделать в лазарете, где сестра им позволяет, но только так, чтобы этого никто не знал.
Много есть смешного и комичного в этой жизни институток, но как подумаешь о том, что предстоит им впереди, то поневоле станет грустно. Сейчас они живут не будущим, не прошедшим, а только настоящим. Набрали сахара для леденцов и рады, а что будет завтра, то покажет день. Впрочем, на будущее смотрят разно.
Есть воспитанницы, строящие планы, но это больше те, кто опирается на родных, устроившихся за границей. Но большинство ужасается предстоящей нищеты. А нищетой у них считается не только бедность, а нищета духовная, когда нельзя построить идеалов, а надо жить только для того, чтобы заработать кусок хлеба. Для женщины, конечно, на первом плане стоит вопрос о том, чтобы хорошо одеться. «Я буду лучше голодать, но хорошо оденусь», - говорят почти все. И мы знаем, что в Белграде в университете наши бывшие воспитанницы так и делают.
Но говорить о будущем нам не приходится. Есть вопрос страшнее будущего - это вопрос о прошлом. По-видимому, в руководящих сферах учитывают это настроение и хотят заставить подрастающее поколение не терять связи с прошлым. Родина, Россия, русская культура... говорят им с кафедры. Но это не живое слово. Я знаю, что воспитанницы потеряли связь с прошедшим. Спросите их, откуда они, какой губернии, где жили их родные. И они вам дальше Новороссийска, Севастополя, Одессы и других пунктов эвакуации ничего не скажут. А кто были их прадедушка и дедушка и бабушка они не знают.
Их существование запомнилось лишь с тех пор, когда все смешалось в общем хаосе. «Я родился во время эвакуации на пароходе Владимир, на таком-то градусе широты в Средиземном море. Так значится в моем документе», - сказал мне мальчик 10 лет и дальше этого его третий отец - отчим ничего не объяснил...
----------
Рождество Христово! В этом году оно нарядное. Выпал глубокий снег. Деревья покрыты инеем. С крыш нависли глыбы снега и, падая, обсыпают прохожих. С тротуара еще не успели сгрести снег. На улицах он по колено. Ландшафт зимний, напоминающий Россию. Институтки в парах вышли к утреннему кофе из общежития, но не выдержали. Стоило начать первой и на улице поднялся настоящий бой в снежки. Mesdemoiselle... Mesdommus... Kinder.... кричат классные дамы. Но не тут-то было. Целые комья снега летят через головы классных дам и рассыпаются, ударяясь о черные пальто воспитанниц, попадая иногда девочкам прямо в лицо и зашиворот. Очутившись в азарте просто на улице, по колено в снегу, девочки, забыв дисциплину, с размаху, как мальчишки кидают снежки, не разбирая в кого попало.
Д.В. Краинский с ученицами.
Не раз и мне приходилось попасть в эту переделку. Пощады там уже нет. Одним словом, войти в столовую трудно. Все равно закидают. И вдруг все это увидит начальница. Но классные дамы не скажут. Это русский обычай. Пусть девочки поиграют в снежки. Это ведь деревня - село, а не город. Зато, какие они румяные, здоровые, интересные, когда ворвутся в столовую все в снегу. Крича, волнуясь, смеясь, они, снимая и стряхивая пальто и беретки, с шумом, радостные и веселые занимают свои места. «Ну и попало мне», - слышатся возгласы. «А я попала за шиворот Дмитрию Васильевичу», - раздается смех из середины столовой. Их невозможно унять сегодня. Посмотрите, что делается. Весь пол будет мокрый. И потом, потом... Им выдали только вчера новые платья и переменили передник. Не дай Бог, узнает начальница...
Дмитрий Краинский |
