 Док. № 69
Сарасова (Потапкина) Антонина Андреевна родилась в 1926 г. в д. Зарубино Топкинского района Кемеровской области. Живет в п. Раздолье того же района. Рассказ записала Спиркина Светлана в ноябре 1999 г.
Отец мой (1891 г.р.) и мать (1890 г.р.) имели троих детей. Ещё трое у них умерли. Сама я имею тоже троих детей.
О том, как проходила коллективизация, я знаю по рассказам родителей. С ней они связывали надежду на лучшую жизнь и относились с душой и радостью. Пошли в колхоз сами, никто их не заставлял. Говорили, что, наконец-то, мы будем жить для себя, а не батрачить на кулаков.
Они были из бедняков и работали на зажиточных. Бедняки тогда во всем покорялись богачам, боялись их, занимали у них продукты, а потом отрабатывали. Богатые смеялись над бедняками.
Против колхозов протестовали только богатые. Они заставляли бедных детей петь частушки: "Сидит Ленин на березе, плетет лапти косяком, чтобы наши коммунары, не ходили босяком", "Советская власть на куриных ножках, пшеницу - за границу, сами - на картошку".
Тогда раскулачивали только богатых людей. У нас в деревне была одна такая семья. Но она сбежала, как только услышала про раскулачивание. Так что раскулачивать и выселять, у нас было некого.
Агитаторами колхозов были учителя и все те, кто был более-менее грамотным. Крестьяне считали учителя почти за Бога, очень уважали. Председателями и бригадирами выбирали простых работящих людей, которых в деревне уважали, тех, кто хоть немного мог писать.
До коллективизации у нас были дома однокомнатные. Их крыши были крыты соломой или камышом. После коллективизации люди стали расстраиваться, добавлять в домах горницу.
Колхозники работали с восхода до заката. Никого насильно работать не заставляли. В поле ели, в поле спали. Кроме, конечно, матерей, у которых были грудные дети.
С работы и на работу ехали с песнями. За труд получали в течение года мукой. Остальные продукты были из своего хозяйства. Колхозного добра никто не воровал. Не знаю ни одного такого случая. Всё считали своим собственным. Мы были хозяевами. Стали устраивать бесплатные праздничные обеды для рабочих. Нигде не было ни замков, ни крючков, ни света. Спали тоже, не закрываясь. Все доверяли друг другу. Все жили, как одна семья.
В годы коллективизации был голод из-за неурожаев. Всё уходило на восстановление хозяйства. Голод был и в войну. Весь хлеб отправляли на фронт, оставляли только на семена.
Никогда не слышала, чтобы колхозники мечтали о роспуске колхозов. Наоборот, колхозы укреплялись и объединялись.
В нашей деревне были такие, кого забрали как врагов народа. У нас, например, в соседях жил счетовод. Ночью его забрали, и больше о нем никто, никогда не слышал. Забрали и председателя, который, чтобы отпраздновать новый урожай, самовольно выдал рабочим испеченный хлеб. Правда, председателя потом отпустили.
Никто не смел взять домой даже горсть зерна. По сталинскому закону за это можно было сесть в тюрьму на 10 лет. После уборки урожая школьники и старики собирали на колхозном поле колоски и сдавали их в колхоз.
Пенсионеров в колхозе не было. Все работали до старости. Паспорта нам не давали. У нас были только справки от колхоза.
Когда началась война, мужики пошли на фронт без оговорок. Считали нужным воевать за власть Советов. Их провожали с песнями, гармошкой. Многие из них погибли. Очень мало вернулось. Да и те - раненые, контуженые.
Сразу после войны жить было очень тяжело. Был большой налог на всё, даже на тех, кто не имел детей. Сдавали кожу, шерсть, мясо, яйца, картошку, молоко и т.д. Приходилось подписываться "на заём". Затем эти займы погашали в течение десятка лет. После смерти Сталина жить стало лучше.
Это Берия был виноват. При Берии разрешалось держать одну корову, одну свинью или овечку. После Берии - держи сколько хочешь!
Мы оставались в деревнях потому, что были неграмотными. Учились всего 4 класса и потом работали. В город никто не уезжал. Дети учились охотно, занятий никто не пропускал. В школе детей кормили бесплатно. Были и вечерние школы для взрослых. Кто хотел учиться - учился, даже старики.
Люди радовались жизни. Сами иногда ставили спектакли. Ходили в клуб, смотрели кино.
Церкви в деревне не было. Но крестьяне ходили в соседнюю деревню, где церковь оставили. А вообще-то коммунисты закрыли все церкви. Священники обслуживали людей на дому, отпевали умерших, крестили родившихся. Священников почитали как Бога. Но в школе учили, что Бога нет.
О политике люди говорили, в основном, когда собирались на гулянки. Говорили об урожае, обсуждали председателя, рассуждали о местах, куда забирали людей. О Сталине говорить боялись. Один дед сказал, что на 7 ноября раньше портрет Бога несли, а сейчас - Сталина. Его наутро забрали. Больше его никто не видел.
Нищету в деревнях люди связывали с революцией и войной. Они сильно плохо отразились на жизни. В колхозе хорошо жили кустари, которые катали валенки, шили сапоги, делали сани, телеги, колеса, выделывали кожу. То есть, те, кто не ленился после колхозного дня работать. Деревня всегда жила в нищете, так как власти все в городах, о деревне и не думают, заботятся только о себе.
Крестьянину до сих пор нигде ходу нет. Все его пытаются обмануть.
Мои родители мечтали, чтобы мы уехали в город. Даже Бога об этом молили.
Но мы остались в деревне потому, что были неграмотными. Мои дети тоже живут в одном поселке со мной.
На курортах я никогда не была: не было ни времени, ни денег. После свадьбы лет через 8-10 купили радио, телевизор - через 18 лет, холодильник - ещё позже. Машины никогда не было.
В годы реформ жизнь изменилась в лучшую сторону: меньше стало ручного труда, появилась техника, хорошая одежда, продукты и т.д. Многое изменилось, но главное в том, что жить стало значительно легче.
Можно бы теперь и забыть плохое, начать жить заново.
Но как забыть голод, разруху, унижения от политики советских вождей, которым верили, которых боготворили?! (1)
Примечание:
1) Вывод довольно неожидан для того материала, который излагался ранее.
Документ № 70
Коробецкая (Панова) Екатерина Павловна родилась в 1926 г. в с. Жуланиха Алтайского края. Живет в Кемерово. Рассказ записал Качко Валерий в январе 2000 г.
У отца (1886 г.р.) и матери (1896 г.р.) было шестеро детей. В моей семье детей двое. Муж работал с 1960 по 1978 г. директором стадиона "Химик". Один сын у нас (Игорь) - генеральный директор угольного объединения. Он - доктор технических наук. Другой сын (Андрей) заведует кафедрой в государственном университете.
Коллективизация в нашей семье связывается с раскулачиванием, то есть, репрессиями против крестьян. Наша семья была репрессирована в 1931 г., реабилитирована только в 1992 г. Родители, конечно, - посмертно. Горькие, очень горькие воспоминания о тех временах. Высылка протекала очень быстро. Приехали военные, собрали обоз, погнали нас в тайгу в необжитые места. Из имущества у нас забрали всё, оставили только одежду. Даже детей не всех разрешили взять. С нами поехали только те, кому не было 12 лет. Двенадцатилетнюю мою сестру и двух шестнадцатилетних братье родители были вынуждены оставить в деревне побираться, как бездомных собак.
Для вовлечения в колхозы применялись в основном насильственные меры. Силой заставляли подписываться в список колхозников. Заставляли вступать и ежедневной надоедливой агитацией. Имущество раскулаченных поступало в собственность колхоза или делилось между бедняками. У нас в деревне все знали, что бедняки это лодыри и пьяницы. Они временно работали у богатых, а всё полученное пропивали. Они становились активистами колхозов. Они-то и загубили хозяйскую скотину в колхозах, не зная, как ухаживать за ней.
Никакого сопротивления колхозам со стороны крестьян не было. Подчинились беспрекословно.
В председатели колхозов рвались на первых порах посторонние, далекие от крестьянской жизни люди. Правда, потом догадались, что надо выбирать толковых и хозяйственных людей из самих деревенских. Таких, которые могли бы честно биться за колхозное дело.
До коллективизации наши таежные деревни были ухоженными с многочисленными садами. В них росла малина, черемуха, рябина. Вот и у нас красивая была деревня! После коллективизации наступило полное опустение. Хорошие дома заселялись какими-то здоровыми и толстыми дядьками. Они разоряли и выселяли жильцов. Ни за какими садами они, конечно, уже не ухаживали. Красота пропала.
До коллективизации в деревне во всем соблюдался порядок. В каждой семье был режим питания и питья. Соблюдался пост. Во время коллективизации наступил хаос. Не признавали ни Бога, ни чёрта! Повседневный крестьянский порядок порушили. В еде уже не стало такого, как раньше, разнообразия. А после коллективизации наступила карточная система. Питались мы теми продуктами, которые оставались после сдачи плана. А оставалась гнилая картошка, которую нам и выдавали на трудодни. В 1931-33 гг. и в 1941-46 гг. был страшный мор людей из-за страшного голода. В городах ещё как-то карточки спасали, а в деревне их не было. Перебивались люди как могли.
Из-за нищеты и голода были случаи воровства. В народе это вызывало сочувствие, а не осуждение. Но люди ненавидели тех, кто воровал возами. На них и доносили. Да и не только на них. Поэтому мы стали бояться друг друга.
Лучше всех в колхозе жили председатель, бригадиры и кладовщик. Это было наше начальство, которое не воровало, а "брало".
В колхозах был настоящий рабский труд. Работали весь светой день. Иногда прихватывали и ночь. Мы и в единоличниках много работали, особенно во время страды. Но там мы знали, что работаем на свою семью. А здесь на кого?
Неправда, что раньше не закрывали дома на замки. Тогда так же грабили и страшно воровали. А насчет пьяниц, так они были испокон веков. Они были, есть и будут.
Конечно, колхозники мечтали о роспуске колхозов. Только мечтали об этом втихушку. Кто вызывал у властей подозрение, сразу же забирались как враги народа. Причем, забирали в основном порядочных, умных и невинных людей. Если и был в деревне какой учитель, то его забирали.
Колхозники были прикреплены к земле. Это было выгодно государству. Самостоятельно уехать они не могли, так как не имели паспортов. Государство боялось, что если оно даст паспорта колхозникам, то они все разбегутся. А без паспорта - никуда.
Неправда и то, что когда началась война, мужики охотно пошли воевать. Они пошли потому что существовал долг, было слово "надо!". Их провожали со стонами и плачем, понимая, что провожают на смерть. В классе, котором я училась, было 18 мальчишек. С войны вернулось только двое или трое.
После войны морально стало жить лучше. Сначала была радость от победы, а потом наступила хрущевская "оттепель". В "оттепель" народ стал разворачиваться, вздохнул на недолгое время, стал наращивать свое крестьянское хозяйство. А потом на него ввели ограничение. Нельзя стало держать больше одной коровы, десятка куриц. Не пойму, зачем это сделали?
До сих пор деревня не может вырваться из нищеты. И вина за это лежит на местных органах власти.
Конечно, интерес к учебе в деревне был. Кто, как мог, карабкался в познании наук. Учителя уважали. С любой бумажкой шли к нему. После войны все в деревне умели читать и писать. Хотя толку от этого было мало. Мало что значило - грамотный ты или нет. Молодежь посещала клубы и избы-читальни. Несмотря на голод и нищету хотелось любить, радоваться жизни. Первое показанное кино было большим событием для деревни.
Церковь коммунисты закрыли. Веру отменили. Священников тиранили, ссылали. Крестьяне молча относились к этому. Лишь втихомолку молились. О политике у нас в семье не говорили, не понимали её. Занимались лишь своим хозяйством. Никаких рассуждений не вели. Очень боялись репрессий. Люди смирились с таким образом жизни при коммунизме.
Всю жизнь прожила в работе. Единственный раз отдыхала по путевке. Ездила в Армению. Её мне выделили за спасение человека.
Когда мы с Андреем Николаевичем поженились, всё наше имущество состояла из двух ложек и двух вилок. Холодильник, телевизор купили в кредит лет через 15-20 после свадьбы.
В годы нынешних реформ жизнь изменилась в лучшую сторону. Моим родителям, например, не давали никакой пенсии. А мне моих пенсионных денег хватает.
Сейчас не нужно бояться за своё будущее.
Документ № 71
Мазуров Александр Александрович родился в 1927 г. с. Селиверстово Алтайского края. Рассказ записал собственноручно в ноябре 1999 г.
Семья моего деда состояла из 9 чел.: он с женой, три сына, четыре дочери. Семья моих родителей - 6 чел. (отец, мать, двое сыновей, две дочери). Моя собственная семья - 4 чел. (сам, жена, сын, дочь).
В моем личном восприятии коллективизация ассоциируется с жестокостью, с полным бесправием людей, унижением, беспощадностью к людям, независимо от возраста и пола! Детские воспоминания о коллективизации у меня самые тяжелые. Было несправедливое отношение к раскулаченным, лишение их прав на нормальную человеческую жизнь.
Отношение моих родителей к коллективизации, разумеется, самое отрицательное. У них была обида на власть, которая обошлась с ними незаслуженно. Правда, при нас, при детях, родители ничего не говорили, боялись, что мы, по-детски, можем где-то проговориться. А это значит - тюрьма. Позднее они рассказали нам правду о ней.
Для зажиточных крестьян, рассказывали они, главным методом вовлечения в колхоз было принуждение. А для бедняков… Им же всё равно - где быть и где работать. Безразлично. Они всегда работали с ленью. Таких в селе были единицы. Это лодыри, пьяницы или одинокие семейные женщины, которым село, чем могло, помогало.
До коллективизации деревня жила богато. У зажиточных было всё и вся. Бедняк и лодырь во все времена - злыдень и бездельник, доходившие до нищенства. В доколхозной деревне, кстати, пьяницы были редкостью. К ним относились с презрением. Пить было некогда. Надо было работать. Да и винных магазинов не было. В обычной лавке спиртного было очень мало
Кто такие кулаки? В селе, как таковых, кулаков не было. Это советская власть наделила этим позорным, оскорбительным именем. Были крестьяне зажиточные и бедные. О зажиточных сибирских крестьянах можно судить по нашему роду Мазуровых.
По указу П.А.Столыпина в 1908 г. дед, как безземельный крестьянин, был переселен с семьей из Курской губернии в Алтайский край. Здесь ему для хлебопашества отвели земельный надел. А в сосновом бору выделили деляну для строительства дома и подворья. В селе образовались две улицы. Одна - Белгачи, была из выходцев Белгородской губернии. А вторая - Заозерская, из выходцев Курской губернии. Перед революцией все переселенцы жили крепко. Но и работали от зари до зари. Собирали хороший урожай зерна. Зимой зерно вывозили на лошадях за 70 км. на элеватор станции Алейск. У всех было много скота, птицы. У деда, например, до коллективизации было 6-8 рабочих лошадей, 2 - выездных, много скота. Придворные постройки состояли из двух амбаров, конюшни, стайки для свиней, коров, птицы.
Как только сыновья женились, они получали земельный надел. Им строили дом. Но коров, овец, свиней, птицу держали на дедовом дворе. Получалось, что все сыновья и зятья работали на общий результат.
Дед имел полный набор сельскохозяйственного инвентаря: бороны, плуги, жнейки, сенокосилки, веялки, молотилки. Построил пимокатню, где зимой мужчины катали валенки. Без какого-то проекта, опираясь на собственную интуицию и опыт, сам построил мельницу-ветрянку. Он был хорошим столяром и плотником. Все делал сам со своими сыновьями и зятьями. Отношение односельчан к нему было, конечно, уважительное. На селе уважали тех, кто своим трудом жил хорошо.
И вот, в 1931 г. приехала комиссия с постановлением о лишении деда, Константина Алексеевича (ему было 58 лет), и двух его сыновей с семьями избирательных прав и принудительном выселении из села. Это была разнарядка районных властей. Забрали всё: и дом, и инвентарь, и зерно, и инструменты. Разрешили взять с собой то, что можно погрузить на телегу.
Мне тогда было 4 года. Довезли до Славгорода, посадили в теплушки, довезли до Сталинска. Затем по воде отправили по Мрас-Су и поселок Мзасс (в 40 км. от Мысков). Там были приготовлены бараки, куда нас и поселили. По периметру барака были сделаны нары, где каждой семье указали место. По центру барака стояли 2-3 железные печки из бочек и 2-3 длинных стола. Все высланные находились на учете в комендатуре как спецпереселенцы. Права свободного перемещения ни у кого не было. Только с разрешения коменданта люди могли куда-то съездить. Но такого разрешения, насколько я знаю по рассказам, никогда, никому его не давал. На этом спецучете мои родители находились до 1951 г. Меня же с него сняли в 1944 г. в связи с постановкой на воинский учет.
Мужчин отправили на лесозаготовки. А женщины оставались с детьми, считались иждивенцами и получали минимум продовольственного пайка. К весне 1932 г. дети начали болеть от истощения. Пришла дизентерия и др. болезни. В некоторых семьях все дети поумирали. Я тоже болел, но чудом выжил.
Из нашей деревни, как потом говорили родители, выслали настоящих тружеников. Многие из них погибли в лесах Томской области и шахтах Кемеровской области. Но сведения о выселенных в деревню не приходили. Мои родители, например, первые два года никуда, ничего не писали. Запрет был строгий. Из оставшихся жителей села не получился, да и не мог получиться, добрый колхоз. Да к тому же в 1937-38 гг. повсеместно репрессировали молодых (30-40-летних) мужчин. А вскоре началась Отечественная война. Деревня и вовсе захирела.
Был ли протест со стороны крестьян? Думаю, вряд ли. Все находились под жесточайшим надзором. Но знаю, что активистов колхозной жизни в деревне было мало. По словам родителей, это были те, кто на селе не пользовался авторитетом.
Председателем колхоза назначали из района и привозили его в деревню. А бригадирами становились местные жители. Против них, да и вообще против советской власти люди сказать что-либо боялись. Находились под страхом. Страх заставлял людей не только не говорить на тему о необходимости роспуска колхозов, но даже боялись подумать об этом. Сразу - тюрьма! Все знали, что в деревне есть осведомители, которые всё, о каждом докладывали в комендатуру или НКВД. Односельчане вроде бы не знали, кто именно осведомитель. Но каким-то чутьем догадывались и старались держаться подальше от такого человека.
О том, как проходила колхозная жизнь, в моей родной деревне не знаю. Но я наблюдал её в нашем колхозе поселка Берензасс Мысковского района. Рабочий день колхозника… - каждый день с утра до вечера. Без выходных и отпускных. Оплата по трудодням в конце года - натурой и деньгами. Но так как большую долю произведенного колхоз отдавал государству, то колхозникам доставался минимум. А то и вовсе, они ничего не получали. Подрастающее поколение под любыми предлогами уходило в город. Но советская власть колхозников держала на одном месте. Боялась, что если им дать паспорта, то они разъедутся. Паспорта колхозникам стали давать только в конце 50-х начале 60-х годов. Это я точно знаю по своим родителям. Они паспорта получили только в 1963 г.
Деревня и после войны не стала лучше жить. Молодых мужчин угробили в 1937-38 годах. В те годы в нашу деревню ночью приезжали работники НКВД, обходили нужные дома и забирали молодых мужчин (человек 40) в контору. Потом их везли в комендатуру. Затем этапом (пешком) под конным конвоем отправляли в Сталинск, в тюрьму. А там шло распределение - кого, куда: в Таштагол - на строительство рудника и на лесоповал, в шахты Кузбасса, в Норильск, на Колыму и проч. Им обычно давали срок 8-10 лет. Но возвращались лишь единицы. А многих из таких потом снова забирали. Там они и погибали.
А ведь это были простые труженики, молодые семейные мужчины. А что такое, нет в семье мужчины? Даже в нашей деревне Берензасс, как не стало отца, считай, вся семья и погибла. Зимой от голода люди пухли. Дети плакали и кричали: "Хотим есть, дай кушать!" А мать ничего не имела. Летом ещё как-то огородом, травой питались. А зимой, если кончались запасы, шли по деревням побираться. Умирали люди.
Погробили их и в войне. Неправда, что, когда началась война, все мужики охотно пошли воевать. Это ерунда! Ложь! Я в 1943-44 гг. учился в школе в Сталинске. В то время работники КМК находились на броне, то есть, их не брали в армию. Но частенько НКВД вместе с военной комендатурой устраивали в городе облаву (на базаре, например). Мужчин, у которых не было с собой удостоверения "О броне", сразу же забирали, тут же отправляли на вокзал. А на следующий день они оказывались уже под Омском в воинском эшелоне, идущем на фронт. С войны вернулись лишь единицы. Да и то - искалеченные и израненные. В деревне остались лишь старые люди и одинокие женщины. За эти годы они поизносились от тяжелого труда и хронического недоедания. Деревни стали гибнуть.
У колхозников были свои личные хозяйства. Но на эти хозяйства все время были ограничения. А тут ещё налоги. Сдавали продукты своего хозяйства. Скажем, молока надо было сдать на приемный пункт 220 литров. Это при нормальной жирности. А если молоко у коровы было жидким, то ещё больше. Сдай яйцо, сдай шкуры, сдай мясо. Сдай денежный налог.
С 1944 г. по 1952 г. (8 лет) я служил в армии. Из них 6 лет деньгами помогал родителям сдавать налог. А то - уводи корову на базар. Нищету в деревне мои родители прямо связывали с колхозами. Государство у колхозов все забирало, а попросту - грабило. Жил ли в колхозе кто-то справно? Нет! Никто! Мой отец был трезвым человеком. Мастер был. Он и плотник, он и пимокат, он и столяр, и пчеловод. Но и он не мог нормально прокормить семью, обуть и одеть нас. Налоги были непомерными. Особенно денежные. У многих, чаще всего у безмужних женщин, в счет уплаты налога уводили коров со двора. Деревня до сих пор не может выбраться из нищеты из губительной, грабительской политики государства по отношению к селу.
Взрослые в колхозе были малограмотными или совсем безграмотными. Дети охотно учились, старались поступить в вуз и жить хоть где, только не в родной деревне. Были у нас и клубы "избы-читальни". В них дети приходили вечерами посмотреть кинопередвижку. А взрослым ходить туда некогда было. Надо было работать. Не до увеселений. А после войны раз в неделю в эти избы-читальни обязали приходить и взрослых с тем, чтобы они изучали историю партии.
Церквей в деревне не было. Старые церкви разрушили, а новых не строили. Такая была идеология. Церковь была несовместима с идеологией советской власти.
Мои родители вообще не имели понятия о том, что такое курорт, санаторий. Мы, дети, уже в зрелом возрасте, экономя на всем, иногда ездили в местные дома отдыха и санатории. Только через 20 лет после свадьбы мы смогли купить добрую мебель, машину, через 12 лет холодильник, через 15 - телевизор.
За годы реформ жизнь изменилась только в худшую сторону: а) для молодежи нет перспективы, нет надежной и любимой работы; б) нет социальной защищенности для каждого гражданина; идет постоянное снижение жизненного уровня людей, жизнь дорожает, и не видно впереди просвета; в) идет спаивание населения страны, пьянство стало нормой поведения людей: застолья, кутежи, презентации, оргии; г) налицо нравственная деградация населения.
Правительство не принимает решительных и действенных мер в борьбе с этим злом. Столица живет лучше всей страны, жирует, кутит. В ней сосредоточены огромные финансовые ресурсы. Правительство, Думу, Совет Федерации и другие властные структуры следует перевести из Москвы в другой город. Пока Москва будет столицей, россияне, Россия не могут рассчитывать на улучшение жизни.
С Москвой нужно поступить так, как поступил Назарбаев с Алма-Атой.
Документ № 72
Гришина (Гусева) Ульяна Григорьевна родилась в 1927 г. в д. Шестаково Курганской области. Живет в Кемерово. Рассказ записала Венедиктова Екатерина в декабре 1999 г.
Родители мои умерли около 20 лет назад, дети разъехались. Сейчас живу одна. Детские годы запомнились на всю жизнь, и поэтому о 20-30-е годы, думаю, что знаю.
Отец был лучшим кузнецом, работал, не покладая рук. Его в деревне уважали, многим он помогал и в хозяйстве, и в строительстве. Братья были еще маленькими, так что хозяйство все держалось на отце и старших сестрах. Мама больше заботилась о младших. В то время детей было много в семьях, но не многие доживали хотя бы до десяти лет.
В деревне бедными были только лодыри, которые не хотели работать. А кто работал, держал корову, лошадь и всякую мелкую живность, уже не считался бедняком. На это можно было прокормить даже такую семью, как наша (9 человек).
Когда началась коллективизация, начался настоящий грабеж. Приходили чужие люди. Всё, что было можно забрать, уносили и уводили. Отбирали дом, скотину, одежду, хлеб, амбары - все до последней горстки муки, несмотря на то, что в доме полно детей, и их надо было чем-то кормить.
Люди, конечно, пытались протестовать, поднимали восстания. Но что толку?
Раскулачивали тех, кто трудился от зари до зари, а кто был побогаче, те доставали справки и уезжали из деревни. Остальных выселяли на Урал в тайгу на лесоповал. Брать с собой было нечего. Всё уже до этого отобрали. На телегу посадят детей и отправляли. Всей деревней, у кого, что было, одевали тех ребятишек.
Деревня наша стояла на берегу озера, кругом березняк. Народу было много в деревне. А потом деревня стала потихоньку вымирать: кто уехал сам, кого сослали. Слава богу, нашей семьи это не коснулось. В колхоз загоняли насильно, запугивали, отбирали, землю, покосы. А без земли, что делать крестьянину? И что приходилось нам делать?
Активистами колхозов становились те, кто громче всех кричал на сходках. В семье родители всегда говорили об этом. И мы, дети, до сих пор помним это время.
До коллективизации покушать у крестьянина было все. А как иначе? Ведь держали скотину, птицу, овец, хлеба хватало, даже лишнее продавали. А вот одежды было мало. Все что носили, было шито мамой. Была простая легкая одежда, праздничное платье. Но носили мы его по очереди. Младшие дети всегда донашивали за нами. Теплой зимней одежды, например шубы, вообще не было. Были пальто, да фуфайки. И то носили их по очереди. Много детей, одетых плохо, болели и умирали. Но это, впрочем, было уже в колхозах.
Вот сестра наша самая старшая организовала в нашей деревне как бы школу. Она там учила детей. Потом решила поехать в город, чтобы подучиться и стать настоящей учительницей. Была зима. Сколько родители ее не отговаривали, она все равно поехала. Оделась в легкое пальто, оставила все теплые вещи младшим сестрам и братьям. И по дороге сильно простыла. Заболела пневмонией и за два дня умерла. Это я запомнила на всю жизнь. И теперь детям своим и внукам всегда говорю, какая бы погода не была, одевайтесь тепло. А главное, чтобы берегли ноги. Даже в сапоги им пух от собаки подкладываю.
Трудились колхозники весь трудовой день, а за трудодни получали гроши. Воровать колхозное добро люди боялись, потому что за горсть пшеницы судили. В доколхозной деревне воровать считалось большим грехом (ведь люди верили в Бога). Все друг друга хорошо знали и никогда бы даже не подумали воровать у соседей. В деревне в старое время пьяниц не было, как сейчас. Были престольные праздники, собирались гости, выпивали по одной-две рюмочки и выходили на улицу: катались на лошадях, водили хороводы, пели песни.
Людей забирали всегда. Не то сказал, и всё! Ты уже - враг!
Были годы, когда голод в деревне был страшный. Люди пухли от голода и тифа. Я помню случай, когда есть в доме было уже совершенно нечего, я решила поискать в погребе, где мы раньше хранили припасы. Я надеялась найти хоть что-нибудь. Полезла в погреб одна. Там было очень темно и страшно. Конечно, то, что там раньше было, мы уже давно съели. Но я разгребала в нем землю пальцами, перерыла весь пол, все стены. Нашла две морковки. И, не разобрав, какие они, не помыв, съела с великим удовольствием. Мы как-то продержались эти годы.
Закон о колосках лучше не вспоминать. Лучше пусть всё сгниёт, чем достанется людям, считала власть. А если попался - 10 лет тюрьмы. А куда бедному крестьянину податься? Вот они и продолжали жить и работать в деревне.
Никаких пенсионеров в деревне не было. Колхозникам не давали паспортов - боялись, что все разбегутся.
Когда началась война, мужиков забрали, остались одни женщины да старики, а вернулись лишь немногие. Те, кто учился со мной, не вернулись с войны. Но в нашей школе до сих пор есть их портреты в музее. Прошло очень много лет после войны, когда колхозники немного вздохнули свободней. Личное хозяйство у колхозников было небольшое, много не разрешали, да налоги были такие, что обдирали колхозников до нитки.
До советской власти в каждой деревне была церковь. Люди охотно ходили молиться. Но с приходом советской власти все это разрушили.
Кто в колхозе жил "справно"? Да, никто! Это уже потом кто-то стал выделяться.
После школы я уехала в город учиться. В Кемерове окончила техникум и стала строителем.
Всю жизнь работала! Но так и не удалось купить машину, отдохнуть за границей. Дом после свадьбы мы строили своими руками, дети выросли и разъехались по квартирам. А я не могу без своего дома, хозяйства, огорода. Даже после того, как воду провели в дом и её можно набрать из крана, все равно, по привычке, я с утра беру ведро и иду к колодцу.
Я считаю, что наша жизнь в годы реформ переменилась в худшую сторону, потому что были в моей жизни и лучшие годы…
Кого винить, что деревня живет плохо? Только власть! И только власть! Она хороших людей в деревне загубила. С этого все и началось. Остались одни лодыри, лентяи, предатели, да ловкачи, которые никогда деревню поднять из нищеты не смогут.
После такого гонения и издевательства над людьми, мы так и не смогли восстановить сельское хозяйство.
|
