Купить печатную версию

Когда-то давно рыцари сражались друг с другом лицом к лицу, видя глаза противника. Прошли века, и война превратилась в страшную машину для убийства: причём, в первую очередь, не самих сражающихся, а мирного населения, которое угораздило оказаться «не в том месте», не в том городе, не в той стране… Никто уже не смотрит друг другу в глаза, и противники едва ли не чаще видят друг друга на экране, нежели в сражениях, свёдшихся к тупому избиению живой силы с помощью дьявольских машин, созданных человеческим гением для убийства себе подобных. Впрочем, так воюют те, кто обладает этими машинами. У тех, кто ими обделён, «романтики» завсегда больше, ибо «голь» должна быть хитра на выдумку, если не хочет раньше срока оказаться очередным удобрением для содрогающейся земли…

Что ж, чего-чего, а той самой выдумки-смекалки ни Сапёру, ни Родионову было не занимать. Оттого и вывели свой отряд из капкана, проскользнув прямо под носом у врага.

Отступать! - и замолчали пушки,

Барабанщик-пулемет умолк.

За черту пылавшей деревушки

Отошел Фанагорийский полк.

…

Но уж слева дрогнули и справа, -

Враг наваливался, как медведь,

И защите знамени - со славой

Оставалось только умереть.

И тогда, - клянусь, немало взоров

Тот навек запечатлело миг, -

Сам генералиссимус Суворов

У святого знамени возник.[1]

Возникла ли Великая Тень у святого знамени с ликом Спаса и в том бою, никто не мог сказать. Но почему-то верилось, что именно так и было. Иначе как объяснить, что удалось наперекор всему из капкана уйти? Сергей и сам затруднился бы дать внятный ответ. Тем более, что выходил из окружения уже раненым, и в памяти все последние часы обороны Предместья смешались, оставив по себе одну острую боль – за людей, которых оставили там. За раненых, которых не смогли забрать, как некогда отступающие от Екатеринодара Добровольцы, за хирурга Алексича, за Тарусу…

Между тем, Город жил ожиданием конца. Целые кварталы были уничтожены артиллерией, улицы опустели, не было воды и света. Оборонять его до конца означало одно – конец. Городу, людям, маленькой, закалённой в боях армии. Именно к этому внутренне готовились теперь все, и бойцы стали особенно сосредоточены, молчаливы. Иные спешили причаститься. Никто уже не ждал подмоги, но каждый готов был исполнить последний приказ и погибнуть. «И умереть мы обещали…» Сдержать эту клятву верности Городу было общим настроением. Но по некоторым приметам Сергей смутно догадывался, что сдерживать её не придётся, ибо героическая гибель прекрасна, но никому не нужна, если бессмысленна.

Как Кутузов оставлял Москву, чтобы сберечь армию, как Деникин оставлял раненых, чтобы сберечь её же, так, скрепя сердце, предстояло поступить и теперь… По тому, как стали потихоньку вывозить из больницы раненых и больных, при этом прощупывая отважными вылазками крепость блокпостов противника, Сергей понял – решение уже принято. И оно в чём-то не деникинское скорее, а врангелевское: выиграть время, продолжая, насколько достанет сил, сражаться, и одновременно подготовить как можно более надёжный отход, такой отход, который дал бы возможность вывести всех, кому в Городе оставаться нельзя.

Нынешнее утро подтвердило правоту подозрений Родионова. Сапёр, бывший на совещании старших командиров, сообщил ему о том, что прорыв намечен на эту ночь, велел подготовиться самому и подготовить своих людей. Сам бывший комендант Предместья и группа добровольцев должны были прикрывать отход основных сил с помощью отвлекающего манёвра. Вот, когда проклял Сергей свою от плеча контуженую руку! Кабы не она, подлая, так уж он бы в числе отважных всенепременно был! А раненому одна дорога – в обоз…

Проглотив огорчение, Родионов отправился разыскивать Агнию. Шут знает эту чокнутую женщину – а ну как не узнает о решении? Останется в Городе? Нет уж, он позаботится, чтобы она никуда не делась. Найдёт и поручит заботам Курамшина, чтоб глаз с неё не спускал. К тому же с костылём навряд ли сбежит на новые подвиги…

Жену Сергей нашёл на могиле Мирославы. Её с матерью и сестрой похоронили в день гибели. На кладбище отвезти было нельзя из-за обстрелов, а потому о. Димитрий распорядился похоронить их подле храма, сказав, что это место всего более подходит для таких ангельских душ.

Агния задумчиво стояла возле свежего усыпанного цветами холмика с деревянным крестом, тяжело осев на свой костыль. Услышав оклик, оглянулась, оправляя сбившуюся косынку, скрывавшую остриженные волосы, усмехнулась невесело, кивнув на руку Сергея:

- Смотрю, мы стали ещё более похожи!

- Да к Богу бы в рай такое сходство, - махнул здоровой рукой Родионов. – Зачем ты здесь? Сюда бомбы одна за другой летят!

- И что? Кому на небесных скрижалях написано бомбу получить, тот её даже в подвале получит.

- Фатализм?

- Да, фатализм. И не говори мне, что тебе он чужд.

- Я - другое дело.

- Мы всё – одно дело, Серёж. И я только одного не могу понять… За что эти-то трое погибли? – Агния кивнула на могилу. – Я успела хорошо узнать Мирославу. Она же… Она святая была! Настоящая! Я таких людей в жизни своей не встречала. На неё молиться можно было! Ну, почему – её?!..

- Значит, ангелов на небе не хватает. Теперь тремя больше стало. Им, во всяком случае, теперь гораздо лучше, чем нам.

- Да… - Агния посмотрела на небо. – Может, хоть теперь она исполнит свою мечту: обретёт крылья, которыми сможет укрыть всех, кто ей дорог… И этот город…

- Город сегодня ночью будет оставлен, Аля. Таково решение Первого.

- Что? – Агния вздрогнула и вперила в Сергея непонимающий взгляд. – Как это – оставлен?

- Первый принял решение оставить его ради сохранения армии и спасения жителей от полного уничтожения.

- Вот значит как… - Агния покачала головой. – «Взлетать нельзя, оставаться погибнем. Выход один – будем взлетать»[2]? Так, что ли?

- Так, Аля, - вздохнул Родионов и поморщился: – Опять-то всё киномания твоя...

- Мне бы не хотелось уезжать отсюда, - промолвила жена, проигнорировав последнее замечание. - Мне здесь было… Страшно, больно, тяжело, но… хорошо! Как это ни дико… Я здесь была на месте, понимаешь? Может, было бы лучше мне здесь остаться навсегда…

- Что ты несёшь, Аля! Кому лучше?

- Мне самой.

- Послушай, если тебе так нравится существование в адских условиях, то ты можешь не переживать: впереди у нас ещё долгие месяцы войны, и скучать тебе не придётся.

- Условия… Да не в условиях дело. А в том, что здесь всё настоящее, понимаешь? Жизнь, смерть, люди… И сама я – настоящая. Если всё-таки вернусь на большую землю, то уеду навсегда в свою глушь.

- И через неделю сбежишь оттуда.

- Почему это?

- Потому что там нет круга общения, - усмехнулся Сергей, вспомнив когда-то оброненное выражение жены. – Пустая деревня, где последним старухам не о чем даже посплетничать. Ни интернета, ни телевизора – ничего! Нет, Аля, ты так жить не сможешь. Я слишком хорошо тебя знаю.

- Да, ты прав, - неожиданно легко согласилась Агния. – Я ужасно глупо устроена. В жизни я дорожила лишь двумя вещами: моим домом и моим мужем…

При этих словах Родионов внутренне напрягся, а она продолжала, не глядя на него:

- И, вот, парадокс: дом я вижу во сне годами, но не могу прожить в нём дольше недели. О муже также думаю всякий день, но стоит встретиться с ним, и мы начинаем спорить, и всё оканчивается очередной ссорой. Странно, что мы здесь ещё не поссорились с тобой.

- Я думаю, нам просто было некогда, - отозвался Сергей. – Однако, я дал тебе слово, что наш дом навестим вместе, если вернёмся отсюда. А ты знаешь, что я всегда держу свои обещания...

- Если этому не мешает служба…

- И даже тогда – пусть и запоздало. Своё слово я сдержу, а сейчас сделай одолжение, идём со мной. До ночи у меня много дел. И я хочу, чтобы до часа Х ты находилась в надёжной компании господина Курамшина.

- Не беспокойся, Серёж, я не выкину никакого фортеля, не такая уж я сумасшедшая.

- Надеюсь.

- Господин капитан! – внезапно на дороге появился Николай, бледный и запыхавшийся. Подбежав к Сергею, он кивнул Агнии:

- Здравия желаю, Агния Сергевна!

- Что вы тут делаете, Юшин? – спросил Родионов. – И почему у вас такое перевёрнутое лицо?

- Таруса вернулся! – выдохнул Николай.

- Что?!

- Олег вернулся!

- Господи Боже… - Агния поднесла руку к сердцу. – Бедный парень…

- Объясните толком, - потребовал Сергей.

- Его, оказывается, не убило, а только контузило, и он попал в плен. Там его мутузили, как грелку, а потом какой-то офицер из Киева, бабки его хороший знакомый, его увёз и отпустил на все четыре… Как уж до города «звериными тропами» добрался, Бог весть.

- Он уже знает? – Агния кивнула на крест.

Николай кивнул:

- Он сейчас у её дома…

- Пойду туда, - решил Родионов.

- Не ходите, господин капитан. Он и меня отослал – сказал, что хочет один побыть.

- Как бы ни сотворил с собой чего…

- У него ещё брат погиб. Вроде как сами же укры его и грохнули…

- Господи, за что ж в одну воронку-то… - покачала головой Агния, страдальчески сдвинув брови.

- Вот что, Юшин, - распорядился Сергей, - идите-ка вы к нему. Подходить близко не надо, коли он того не хочет, но будьте рядом. Мало ли что… Агния Сергевна права: слишком много горя на одну голову разом.

- Будет исполнено, господин капитан, - кивнул Николай и, отдав честь, поспешно удалился.

- И мы пойдём, - сказал Родионов жене, направляясь к машине.

- Сейчас…

Агния ещё с минуту постояла у могилы, перекрестилась трижды и не без труда поклонилась, коснувшись рукой холма:

- Прощай, Мирочка… Ты своего Олега сберегла, а мы тебя нет. Прости! Молись за нас всех этой ночью! – поклонилась ещё раз и, почти не опираясь на костыль, будто убегая от кого-то, поспешила к машине.

***

Разогретая солнцем земля ни капельки не холодила, а, кажется, наоборот обжигала тело, разом превратившееся в одну сплошную рану, в боль, которую ничем не утишить, кроме разве что помощи костлявой, стиснувшей его горло, но зачем-то выпустившей, позволившей дальше ходить по этой проклятой земле, зная, что больше никого нет… Тех, кого любил более всех, нет… Почему, почему она изменила свой выбор, взяв не его, а их? Сразу – всех? И среди них – её? Он, именно он должен был погибнуть, а они – жить…

Или – её крест спас? Маленький серебряный, надетый на неё при рождении, который она передала ему с журналисткой Агнией вместо отданного Стёпке-Кургану?.. Как чувствовала беду, и пыталась защитить, отвести удар. И отвела – на себя приняв…

Слёзы выжигали глаза изнутри, но не вырывались на поверхность, а потому не давали облегчения.

Сколько раз они сидели на этом месте… На детских качелях – Галинка. На скамейке Мирка и он… А из окна или с крыльца посматривала на них, поправляя очки, неизменно ласковая тётя Аня. И пахло цветами… Смородиной, спелыми яблоками… Вареньями, которые в большом количества варила тётя Аня, и сдобой, которую она пекла совершенно бесподобно. И мелиссой, которую она добавляла в чай…

А чуть сзади, в саду всегда хор птиц гремел. Мирка вешала для них кормушки, и они слетались сюда во всякое время года.

Всё это казалось тогда таким обыденным, само собой разумеющимся. А, оказывается, было – раем. Раем, которого никогда более не будет.

Здесь, на этой развороченной взрывом земле, их нашли. Они лежали ровно на этом месте, где теперь он. Только в отличие от него – уже не живые… Лучше бы эти утырки запытали его до смерти, как собирались. А теперь – как жить, если даже дышать – больно?

Чей-то шершавый язык облизал его шею, и Олег с трудом приподнял голову. Отощавший соседский пёс понуро смотрел и жалобно поскуливал.

- Что, бродяга, и тебе без неё никуда? Птицы, вон, и те улетели, а ты что же? Уходи, брат. Сам знаешь, никто сюда не вернётся. Найди стаю и добывай себе еду, как твои древние предки. Может, и уцелеешь, - Олег потрепал пса по холке и заметил притаившегося в отдалении Фартового.

- Я ведь просил оставить меня одного!

- Прости, старик, - тот приблизился, - но мне ведь тебя обратно ещё отвезти надо.

- Сам доберусь.

- Ногами, что ли?

- А хоть бы я и здесь остался и подох, какое тебе дело! – зло бросил Олег.

- Вообще-то, я думал, что мы друзья. Послушай, я понимаю, что все слова сейчас бессмысленны. Но знаешь, наши прадеды переживали ещё куда более страшные времена. Допустим, один из моих…

- Колян, хорош! У меня сейчас нет настроения слушать очередное повествование о твоих предках генералах. Оставь меня, наконец, одного!

- Не имею права, - развёл руками Фартовый. – Капитан приказал оставаться с тобой и доставить тебя в наше расположение. А от себя скажу тебе то, что не должен был бы…

- Что ещё?

- Сегодня ночью мы уходим.

Олег резко поднялся, поморщившись от боли в разбитом теле:

- Как это?..

- Я ничего толком не знаю. Но знаю, что ночью мы пойдём на прорыв, иначе нам всем будет крышка. Поэтому всем надлежит быть на месте. Это приказ. Точные указания, видимо, уже под занавес будут.

Олег провёл рукой по лицу, покачнулся:

- Значит, всё было напрасно… Даже город им оставляем… Даже… Нет! Я не уйду отсюда! Даже если один останусь! Я их… по одному отстреливать буду, победителей грёбаных, пока они меня не пристрелят…

- Тебе бы врачу показаться.

- К чёрту врача. Я должен поговорить с Сапёром! Вези меня к нему.

- Сдаётся мне, что Сапёру сейчас не до разговоров.

- Я у него много времени не отниму! Поехали!

Фартовый пожал плечами, но возражать не стал, довольный, видимо, уже тем, что может увезти товарища с места трагедии и доставить «по назначению».

Сапёра удалось найти не сразу. Он и впрямь был чрезвычайно занят, но, завидев Олега, сам сделал ему знак подойти.

- Знаю о твоём горе. Прими мои соболезнования. Мирославу, ты знаешь, любили все, кто хоть раз с ней встречался. Удивительная была женщина. Царствие Небесное…

- Товарищ майор, правда, что мы город оставляем? – без обиняков спросил Олег.

- Чёрт возьми… А тебе-то откуда об этом известно?

- Неважно… Стало быть, правда?

- Да, правда. И ты с этого момента вновь поступаешь в распоряжение капитана Родионова.

- Я не уеду из города. Прошу разрешить мне остаться и наладить здесь диверсионную работу.

Сапёр глубоко вздохнул, массируя тронутый сединой висок:

- Таруса, ты себя в зеркало видел? У тебя половина лица – битое мясо! Какая на хрен диверсионная работа?! Первый случайный прохожий, который тебя увидит, сдаст тебя СБУ! И потом, скажи на милость, что ты знаешь о диверсионной работе?

- Я…

- Ни хрена не знаешь! Вот именно! Нет уж, сумасшествия я разрешать не намерен. Я понимаю твоё состояние. Поверь, более чем хорошо понимаю, - Сапёр помедлил, - но, пойми, если каждый начнёт из-за своих несчастий делать так, как хочет он, не сообразуясь с общей стратегией, то армии у нас не будет никогда. Поэтому будь добр исполнять приказы.

- Наш отход ведь будет кто-то прикрывать? Как в Предместье?

Сапёр нахмурился:

- Ты прям хочешь, чтобы я тебе весь план действий раскрыл… Ладно, ты парень надёжный, трепаться не станешь. Само собой, отряд прикрытия будет. И командовать им буду я.

- Вы? В таком случае, разрешите мне быть в вашем отряде! – горячо попросил Олег.

- Таруса… - майор развёл руками. – Тебе в госпиталь надо, а не в отряд прикрытия! На тебя же смотреть страшно! Рука, вон, левая распухла вся!

- Ничего, товарищ майор, она мне не помешает убивать гадов правой! - ледяным тоном отозвался Олег.

- Нам, друг мой, важно не столько убить гадов, сколько отвлечь их внимание, подольше удерживать его на себе и, по возможности, уйти затем самим. Это очень серьёзный манёвр.

- Разве в Предместье я плохо исполнял приказы? Плохо прикрывал отход основных сил оттуда? Товарищ майор, я несколько километров пешком да на брюхе прополз, чтобы сюда вернуться – и укры меня не словили! Я здесь каждый камень, каждое дерево знаю! Клянусь, что не подведу вас! Но просто так уйти, не сражаясь, я не могу! – голос Олег дрогнул. – Поймите!

Сапёр опустил руку ему на плечо:

- Ладно, Таруса, Бог с тобой. Я уже сказал, что понимаю тебя слишком хорошо. И поступил бы на твоём месте также… С этой минуты ты поступаешь в моё личное распоряжение. Но учти, никакой самодеятельности! Все мои команды выполнять должно в точности!

- Слушаюсь, товарищ майор!

- Пока иди приведи себя в порядок, получи оружие и отдохни маленько. А к семи вечера придёшь ко мне. Соберётся весь отряд для ознакомления с нашей диспозицией, после чего будем выдвигаться.

- Спасибо вам…

- За это не благодарят, - отозвался Сапёр, ещё раз похлопал Олега по плечу: - Держись, боец, - и ушёл.

От этого разговора на душе стало чуть легче. Впереди был серьёзный бой, оставлявший мало шансов на выживание. А, значит, костлявая, быть может, ещё исправит свой неуместный либерализм, проявленный в Предместье… Да и гадам хвосты накрутить, сколь получится, жаждало исполненное жгучей ненависти сердце. Если бы не отряд прикрытия, то и вовсе бы помешаться можно было.

***

- Тында-рында! И этот город -

Удивительный - отдаем...[3] – Николай посмотрел на окрашенное последними сиреневыми отблесками угасшего дня небо, передёрнул затвор, проверил ещё раз, всё ли при себе: магазин для АКМ, граната, икона, карманный молитвослов, чётки… Телефоны с собой брать нельзя. А иного скарба никакого и так нет – остался в Предместье. А то бы пришлось здесь бросить – не забивать же транспорт тюками, когда нужно людей вывозить.

Для этой цели поставлено было «в строй» всё, что могло двигаться, всё, на что достало горючего: несколько «отжатых» у свидомых единиц техники, а, в основном – легковушки, легковушки, легковушки… Их много – людям, так или иначе помогавшим ополченцам, тем более, их родственникам оставаться в Городе нельзя. Чистки, устроенные в Предместье, недвусмысленно пояснили им их участь… Эта пёстрая вереница транспорта напомнила ему Крым 1920 года. Только там вместо машин барон Врангель ставил «под парус» любое способное держаться на воде судёнышко, чтобы спасти людей. А среди них – далёких пращуров самого Николая, его деда – Белого Генерала, чья тень вновь являлась ему в редкие мгновения сна последние дни.

Где-то на окраине глухо била артиллерия.

- Вот, как долбанёт она по нашему караван-сараю, когда мы по дороге плестись, как черепахи с таким табором будем, и кирдык, - заметил Дениро, дымя сигаретой. В последнем бою ему рассекло лицо, повредив глаз, и это лишило его возможности остаться в отряде прикрытия, в который он так рвался.

- Ты становишься похож на Каркушу…

- Курган всегда дело говорил, - буркнул одессит. – Слили нас, Колян. Конкретно слили. Сдохнуть у нас ещё, конечно, много шансов будет, а, вот, победить…

- Ты не прав, - покачал головой Николай.

- Да неужели? Может, про хитрый план расскажешь?

- Нет, конечно. Просто не нужно ждать помощи от тех, кто всегда был и будет против нас, и негодовать, что они нам её не оказали.

- А на кого? На Господа Бога?

- Да, если угодно. Пойми, Роберт, слить можно тебя, меня, всех нас. Можно слить этот город, другие города. Но нельзя слить идею. Без малого сто лет назад четыре тысячи преданных, оболганных, едва вооружённых людей зажгли в кубанских степях Белую Лампаду. Их тоже «слили». Политики, а, точнее, политиканы. Но их лампаду они погасить не смогли. Весь этот век она светит! Её пытаются затоптать, а она горит лишь ярче, вдохновляя души новых поколений. Почему так? Потому что их идея была светла, как луч солнца, а его невозможно уничтожить. А если отступить на два тысячелетия назад, то мы увидим восходящего на Голгофу Христа, которого «слили» фарисеи. Но Его учения они «слить» не смогли, потому что оно было Светом. И Свет этот до сих пор озаряет души. Роберт, мы не первые, кого «сливают». Но наша Лампада будет светить столь же ярко, как Лампада наших кубанских предшественников, живя русские души, заставляя их вспомнить самих себя. И в этом будет вне зависимости от исхода борьбы наша духовная победа! Мы дали пример, понимаешь? Как это у Несмелова…

Лбом мы прошибали океаны

Волн слепящих и слепой тайги:

В жребий отщепенства окаянный

Заковал нас Рок, а не враги.

Победителя, конечно, судят,

Только побеждённый не судим,

И в грядущем мы одеты будем

Ореолом славы золотым.

И кричу, строфу восторгом скомкав,

Зоркий, злой и цепкий, как репей:

- Как торнадо, захлестнёт потомков

Дерзкий ветер наших эпопей!

- Ну да, ну да, - криво усмехнулся Дениро, отмахнувшись. – Нас дерут, а мы крепчаем! Так окрепли, что охренеть можно! Какая-то свидомая сволочь жарит из нас шашлыки! Извини, Колян, но я твоего высокого полёта, видимо, никогда не пойму. Вы с капитаном – романтики. Стишки у вас, идеи, белые генералы, несмеловы, то, сё… А я человек земной. И когда меня кидают, я говорю, что меня кинули, а не строю утешительные теории на тему, что, даже если всех нас закопают, в другом измерении мы всё равно победители! Не знаю я вашего другого измерения. И мало мне его призрачной победы. Победа, Колян, это когда я вернусь в свой родной город, и в нём будут висеть русские флаги, и никакая гнида не посмеет обозвать русского человека, а тем более посадить или ударить, и не будет ни ПСов, ни прочих выродков. Вот, это будет победа.

- За неё мы будем сражаться и дальше, - ответил Николай, насторожённо прислушиваясь к нарастающему гулу.

- Если таким же макаром, то недолго осталось. Обратят ещё несколько несчастных городов в руины, и ласково просимо до российской границы! А дальше шарьтесь там с протянутой рукой, если не привлекут за участие в незаконных бандформированиях.

- Да, Каркушу ты нынче переплюнул – это факт.

- Ты лучше скажи, какого лешего ты не у Сапёра в отряде? Ты-то в отличие от меня не косой, при ногах и при руках!

- Выполняю приказ капитана.

- Бережёт тебя капитан…

Николай смерил товарища ледяным взглядом:

- Ещё один подобный намёк, и я не посмотрю, что ты увечный. Ты лучше кого бы то ни было знаешь, что от опасности я не прятался никогда! И если на мне сейчас нет ни одной царапины, то это только потому…

- Что ты Фартовый, - кивнул Дениро. – Ладно, Колян, извиняй. Котелок у меня болит, и досада душит, вот, и огрызаюсь. А насчёт идей и духовных побед… Ты это пойди обывателям объясни, под окнами которых мы сегодня красться будем, и которые завтра фашуг будут встречать. Сколько-то человек мы сегодня вывезем, но большинство-то останутся! Я вчера с ребятами ездил завалы помогать разбирать в соседнем квартале. Пятиэтажку там разворотило… И, вот, среди руин ходит старуха и что-то ищет. Я к ней: «Чего, мамаша, ищете?» А она мне говорит: «Вот, посмотри. Я здесь сорок лет прожила. Здесь, - на руины показывает, - вся моя жизнь. Я память о ней ищу… Хоть что-то, что уцелело». Бомбёжку она в соседнем подвале пересидела, а, придя, сказала: лучше бы и меня убило. Там соседи её погибли, кошка… Да вся жизнь! И, вот, пока мы там колупались, она всё по руинам ходила и что-то собирала. Память! Я себе представил свою мать на её месте, и сказать не могу, до чего тошно стало! Вот, что теперь с этой бабкой будет? С другими такими же? А ты про идеи чешешь!

- Проверь снаряжение. Капитан идёт, - сказал Николай, завидев в сгущающемся сумраке знакомую сухопарую фигуру.

Дениро, кряхтя, встал, методично проверяя нехитрую амуницию:

- Эх, Колян, а ведь как лихо начиналось всё! Как мы поначалу этих гнид трепали! И думалось – вот-вот! Вот-вот! Придёт помощь, и…

- Так наша началась борьба -

Налетом, вылазкою смелой,

Но воспротивилась судьба

Осуществленью цели белой!

- Вот-вот! Только на судьбу валить не хрена. У каждой судьбы обыкновенно есть фамилии, имена и отчества – это я тебе как юрист говорю. И все эти фамилии, имена и отчества однажды должны перед военно-полевым судом предстать!

- Кого вы тут собираетесь судить? – спросил вошедший Родионов.

- Да не тут, товарищ капитан, а там, - Дениро указал острым подбородком вверх.

- Оставьте праздные разговоры для более подходящего момента, - строго отчеканил Сергей Васильевич. – Пора. Через час начинаем выдвижение. Займите свои места.

Было уже темно. Ночь выдалась наудачу безлунной. Машины также не зажигали фар и не включали до времени моторов. Вокруг них царила суета: грузилось последнее оружие, на ходу чинились возникающие неполадки, приглушённые голоса отдавали команды, сквозь зубы переругивались друг с другом и бранились просто так. Николай инстинктивно выискивал глазами Первого, чей авторитет был среди бойцов столь велик, что хотя бы только увидеть его было мечтой многих, а уж удостоиться рукопожатия, как капитан Родионов, представлялось такой же исключительной честью, как для Первопоходников рукопожатие Корнилова. Увы, разглядеть среди мрака и снующих в последних приготовлениях, пружинно напряжённых людей командующего оказалось делом безнадёжным. Впрочем, Николаю судьба и без того должна была подарить эту встречу. Приказ о его награждении был уже подписан, вот, только церемонию пришлось несколько раз переносить из-за напряжённой боевой обстановки. Но ведь рано или поздно будет она? А награды командующий всегда вручает сам, а значит…

Устыдился Николай глупых мыслей в столь неподходящий момент. Но так уж устроен человек, что мысли эти особенно настойчиво лезут в голову именно в такие моменты…

Отогнав их, Николай замедлил шаг, озирая затихший, точно мёртвый, город.

- Прости нас, Город! Клянусь, мы ещё вернёмся к тебе! – прошептал и трижды перекрестился.        

***

Медленно и тихо двинулась колонна в путь – по темноте и крадучась, точно воры… И от этого на душе ещё тошнее было. В тёмных окнах «мёртвого города» - ни проблеска света, но, казалось, что сами окна эти, очи растерзанной и оставляемой «крепости» смотрели вслед уходящим с молчаливым укором. И хотя ясно понимал Курамшин, что Первый всецело прав, что решение это – единственно возможное, а всё равно перед каждым домом, перед каждым окном, перед каждым жителем остающимся нестерпимо стыдно было. Разве не он, Валерий, изо дня в день писал пафосные статьи, твердя, что Город-крепость никогда не будет сдан, что его защитники и сам он, если потребуется, сложат здесь головы, что это – новый Брест, Сморгонь, Баязет, Шуша, Троце-Сергиева Лавра и что там ещё? Разве не он отыскивал исторические параллели – примеры, когда крошечным русским отрядам удавалось одолеть полчища противника? И какого противника! Персов, турок… А ведь люди читали, верили. Выходит, обманул их? Пусть невольно, но обманул? Ох и мутилось на душе от этого сознания…

А ещё же вспоминалось совсем некстати другое отступление. В отличие от этого позорное и неорганизованное – в 96-м от Грозного. Общим в них было только одно – причина. Вечная причина превращений военных побед в горчайшие поражения – предательство и бездарность политиков. Раз за разом на одни и те же грабли… А ведь крымская эйфория подарила надежду, что позорные страницы, наконец, перевёрнуты, и теперь начнётся собирание русской земли, восстановление утраченного, о чём столько мечтали!

Теперь же, отрезвившись и опытным взглядом оценивая положение, Курамшин ясно видел, что ничего иного, кроме новой «чечни», только в худшем варианте, учитывая неопределённый статус республик и войну, де-факто, между русскими, не будет. Не будет, даже если из России придёт долгожданная и запоздалая военно-техническая помощь. Не имея чёткой стратегии, труся, виляя и пятясь, они раз за разом будут обращать победы в поражения, объявляя перемирия в разгар наступлений, ведя переговоры с врагом, торгуя, выгадывая малое и проигрывая главное. Национальные интересы несовместимы с интересами корпораций, с интересами олигархии. И спасая их гешефт, их проклятые «бабки», проигрывалась – нет, уже не Новороссия даже, но сама Россия. Государство, которое подменяет свои интересы интересами узкой группки воров, для которого спасение финансов этой группки важнее, чем спасение сотен тысяч русских жизней, подписывает приговор самому себе.

А ведь, попробуй-ка напиши об этом, так ни одна газета не напечатает. А добрая часть блогосферы объявят тебя паникёром, предателем и агентом Моссада…

Колонна вышла из Города и устремилась на восток. Курамшин бросил последний взгляд на оставшуюся позади «крепость». И как так случилось, что этот город, ещё несколько месяцев назад редкому русскому уху известный, вдруг стал теперь подлинным сердцем России? И не России даже, а Святой Руси, Русского Мира? И со всей определённостью чувствовалось, пока не будет возвращено оно, освобождено из плена, не видать ни конца войне, ни возрождения России.

Где-то в отдалении заслышалась перестрелка – это пошёл в бой отряд Сапёра, приковав к себе всё внимание противника. Сжалось сердце болезненно – что-то с Игорем будет? И с остальными ребятами? Когда б ни ноги, был бы с ними теперь! С отснятыми и ещё не опубликованными материалами Агния бы сама справилась.

Те же чувства видел Валерий и на лицах своих попутчиков. Так совпало, что на обратном пути их состав изменился лишь частично. Снова ехали вместе с ним Агния и Николай, занявший на сей раз место шофёра. А кроме них – раненые капитан Родионов и Дениро.

Курамшин давно приметил, что Николая из всех бойцов капитан выделяет особо. Вот и теперь оставил его при себе, хотя тот рвался в отряд Сапёра. Как-то спросил Валерий Родионова о справедливость такого «протежирования», и получил спокойный ответ:

- Справедливость, как писал Ильин, искусство неравного отношения к неравным. Если я вижу, что боец годится только для того, чтобы работать лопатой, значит, он будет работать лопатой. Если я вижу, что боец имеет редкий талант, и может далеко пойти, как по военной, так и по мирным стезям, то я не стану его бросать туда, где никаких исключительных талантов не требуется, а подожду случая, где понадобятся именно его способности и удача, а не чья-то иная.

Это объяснение было логичным, но всё же не полным. Как-то обронил капитан, что будь у него такой сын, как Николай, он гордился бы им. Что ж, между ними и впрямь было много общего – природная лёгкость в постижении тяжёлого военного ремесла, взгляды на историю, современность и будущее России, жертвенная любовь к ней. Вот, только один ступил уже на пятый десяток лет, а другой и четверти века ещё не прожил.

Так, логика командира сомкнулось с человеческим чувством. Впрочем, первая была совершенно оправдана, а потому и второе не давало причин для какого-либо осуждения.

Внезапно небо озарилось вспышкой ракеты. Другая, третья…

- Как думаешь, сработает отвлекающий манёвр? – напряжённо спросила Агния мужа, напряжённо вслушивавшегося в гул боя.

- Должен сработать. Сапёр работать умеет. Да и остальные ребята – не промах. Когда бы им только потом суметь уйти!

- Думаешь, это возможно?

- Всё возможно. Когда-то Багратион, оставшийся прикрывать отход основной армии во главе с Кутузовым под Шёнграбеном, смог провести самого Мюрата с громадой французских войск. Никто не ожидал, что ему удастся вырваться, все похоронили его, а он вырвался, и даже знамёна и орудия врагу не оставил.

- Так то Багратион…

- Так то французы! А здесь укры… - отозвался за капитана Дениро.

- Ну, дай Бог. Может, укроет их Богородица по Мирославиным молитвам…

- Сильней в стрёменах стыли ноги,

И мёрзла с поводом рука.

Всю ночь шли рысью без дороги

С душой травимого волка.

Нас было мало, слишком мало.

От вражьих толп темнела даль;

Но твёрдым блеском засверкала

Из ножен вынутая сталь.

И ждали все, внимая знаку,

И подан был знакомый знак…

Полк шёл в последнюю атаку,

Венчая путь своих атак…[4] - тихо прочёл Николай, не сводя взгляда с едва различимой впотьмах дороги.

- Вот, про травимого волка – это точно, - хмуро согласился одессит. – А, вообще, Колян, у тебя какая-то болезненная страсть к цитированию. Чтец-декламатор хренов! Ты бы сам, что ль, чего сочинил…

- Лучше помолимся, - заметила Агния, не обратив внимания на удивлённый взгляд мужа, прежде не замечавшего в жене религиозности.

Николай, не оборачиваясь, протянул ей свои маленькие лестовки:

- Возьми, у меня руки всё равно баранкой заняты.

Внезапно движение колонны замедлилось. Кто-то постучал в окно, и Курамшин приоткрыл его.

- Ребят, тут впереди машина поломалась. Её сейчас в кювет спихивают, чтоб движение не тормозила, а людей куда-то рассадить надо, не пешими же им идти! – раздался из темноты сипловатый мужской голос. – У вас места не найдётся?

- Для одного человечка, пожалуй, сможем потесниться, а больше – никак, - отозвался Родионов.

- Ну, хоть одного! Погодите, сейчас пришлю к вам пассажира!

- Интересно, как ты собираешься впихивать сюда кого-то ещё? – поинтересовалась Агния.

- Очень просто, Агния Сергевна, мы с вами на правах старинных родственных связей поделим одно место на двоих, - невозмутимо отозвался капитан, указывая на свои колени. – Или, может, вы бы предпочли, чтобы человек остался на растерзание или бежал бегом за нашим караваном? Уверяю вас, остальные транспортные средства забиты не меньше нашего.

- Не могу сказать, что подобный способ передвижения меня восхищает, но ты прав, чего не сделаешь ради спасения ближнего, - вздохнула Агния, устраиваясь на коленях мужа. – Только будь добр, держи меня крепче. Как-то не хочется покалечиться на местных ухабах.

- Не беспокойся, хотя рука у меня сейчас и одна, но она достаточно крепка, чтобы не дать тебе покалечиться.

В окно постучали вновь:

- Принимайте пассажира!

В салон проворно забрался боец, и, несмотря на темноту Агния тотчас узнала в нём ополченца из Днепропетровска, который диктовал ей письмо семье. Он узнал её также, улыбнулся широко:

- Вот так встреча! А что, письмо моё не потеряли?

- Боже упаси, - отозвалась Агния. – Оно всегда при мне! Рада, что вы живы!

- Да и я, признаться, рад этому обстоятельству. И нашей встрече тоже.

- Ну, хоть кто-то чему-то сегодня рад… - усмехнулся Дениро.

- Ничего, брат, мы ещё повоюем! – бодро отозвался днепропетровец, захлопывая дверь.

- Золотые слова, - одобрил Курамшин.

Машина тронулась вновь. Валерий краем глаза заметил, как Агния стала быстро перебирать в руке отданные ей Николаем чётки. Взглянув на наскоро приклеенную религиозным юношей к зеркалу маленькую бумажную икону, Курамшин также начал читать про себя «Живый в помощи…»

Трёхмесячная оборона Города была завершена, а новая страница борьбы ещё не отворилась. Что будет написано на ней? Бог весть. А пока время точно остановилось на несколько ночных часов, давая маленькой армии уйти из котла, в котором столь многие по обе стороны фронта желали ей быть похороненной.