Документ № 73
Королева Мария Федоровна родилась в 1927 г. в Тамбовской обл. Рассказ записал Лунегов Евгений в октябре 1998 г.
Семья была большая - 10 чел. Отец наш умер рано, в 42 года. Старший мой брат стал нам за отца. У него было своих трое детей, да нас пятеро. Тогда все семьи такими были. Пять детей считалось нормой. Вместе с родителями и стариками семья насчитывала 10, а то и 11 чел. Главным всегда был отец или дед. Старших очень уважали и слушались. Они детям по два раза не говорили. Их слушались с первого раза.
Питались скромно: каша, картошка, борщ. Хлеб выпекала мама. В магазинах ничего не покупали. Всё было своё. Одежда переходила от старшего к младшему, а от него к следующему. Младший за всеми донашивал обноски.
Мы узнали, что такое голод. Это было в 1932 г. Это я хорошо помню, хоть и маленькая, вроде, была. Нас мама посылала за травой и делала потом из неё разные кушанья, даже оладьи. Кормила нас три раза в день. Но разве трава - это еда?!
Нам всё время хотелось есть. Хорошо, что у нас была корова. Это нас и спасло. Голод был чувствительный. Не хотелось ни играть, ни веселиться. Всё время хотелось спать. Мать нам всё время говорила: "Да вы поиграйте, поиграйте". А мы на солнышко выйдем и лежим. Нам ничего не хотелось делать - ни ходить, ни играть. Это было так мучительно!
У нас говорили, что тот голод возник из-за колхозов. У людей всё отобрали: скот, инвентарь, семена. Вот голод и пришёл.
Перед войной как-то всё наладилось.
В деревне люди дружно жили. Праздник настанет, все несут кушанья беднякам. Ведь и они должны празднику радоваться. Они и радовались вместе со всеми. Не чувствовали свою бедность. Все тогда были какими-то желанными друг другу. Жалели друг друга. Сейчас-то не пожалеют…
Когда мы пошли в школу (нам было по восемь лет), формы у нас, конечно, никакой не было. Платья были сшиты из ситца. Но всегда они были чистенькими и аккуратными. Нам учиться очень хотелось. Помню и свою первую учительницу - Софью Михайловну. Она одна вела все уроки. Привила нам честность и любовь к людям.
Я доучилась только до 6 класса. А за 7 класс уже нужно было платить деньги. Поскольку нас училось в семье сразу трое, то решено было платить только за брата. А вы, девчонки, мол, и без 7 класса обойдётесь. Мы пошли работать в колхоз. Хоть мы и подростками были, но работали наравне с взрослыми. Денег нам не платили. За работу ставили только трудодни. Осенью на них мы получали продукты. Так и жили. Было, конечно, и веселье. Ведь это молодость!
Сказать лишнего тогда ничего нельзя было. У нас одна женщина пришла на выборы, написала на бюллетене: "Я - за православных". На второй же день её забрали и посадили. Как узнали, что это именно она написала - не знаю. Но она стала врагом народа. Ну, какой же она враг? Как только сказал что-нибудь не так - сразу же ты враг народа.
Забрали… и с концами! Никто тебя больше не увидит. До сих пор не знаем, куда они подевались - то ли в ссылке, то ли расстреляли. Только нет их. Поэтому люди старались не говорить ничего. Политические книги читать не разрешали. Хотя много мы понимали? Политические они, или какие ещё. Мы - темные головы. Нас дурили, а мы не понимали. Обманывали. Затуманивали всем глаза. Сейчас хорошо. Не боишься. Жизнь изменилась. Все всё понимают. А жизнь хуже стала!
Нами руководили власти. Мы их считали своими хозяевами. Они о нас заботились. Никакой враждебности ни к главной власти, ни к местным властям мы не испытывали, не чувствовали. Считали своим долгом подчиняться им. За мою жизнь много сменилось правительств. Мы жили и работали, а нам платили зарплату два раза в месяц. Может быть, правительство воровало для себя, но оно беспокоилось и о людях. Жили мы себе потихоньку.
Ленин и Сталин - наши вожди. В детстве нас учили стихотворению: "И пять ночей в Москве не спали из-за того, что он уснул. И был торжественно печальным в Москве почетный караул".
Сталинские времена были очень жесткими. Много погубил он невинных людей в войну и после войны. Но мы всё терпели. Думали, что он вождь, и ему всё позволено. А мы, глупый народ, всё терпели и выживали.
А Брежнев очень любил награды. Он хоть и воровал, но не забывал о рабочих. Давал вовремя зарплату. Нынешнему правительству сейчас не до нас. Что-то всё делят-делят. Не поймёшь. Себе нахватывают, а мы …
Настал 41-й год. Наши братья и отцы пошли на войну. Остались женщины, старики, да дети. Вот тут нам досталось! Всё гнали на войну. Еды нам не хватало. А работали с утра до ночи, без выходных. В магазинах продуктов не было. Цены на них были небольшие.
Мы должны были работать не только на полях. Нас посылали на лесозаготовку.
В сталинские годы было строго! За украденный килограмм пшеницы давали 5 лет. Наверное, поэтому и не было воровства.
Жили дружно, помогали друг другу. Были вместе и в беде и в радости. Не закрывались на замки, не делали решетки на окна. Жили бедно, но на душе было спокойно. А сейчас, посмотришь на любую квартиру: стоят железные двери, на окнах решетки. Никто, ни к кому не ходит. Живут на одной площадке, а друг друга не знают. На улицу вечером боишься выйти. Детей невозможно выпустить - то изобьют, то изнасилуют. И это жизнь?!
Может быть, люди сейчас материально живут лучше, но на душе у них никакой радости, никакого счастья нет!
Мы с мужем уехали из деревни. 20 лет жили в Киргизии. Я работала в лаборатории, получала 110 руб. и воспитывала сына. Я горжусь своим сыном. Он в 1972 г с отличием закончил Томский институт, встал на ноги, переехали в Кемерово. Мне за него краснеть не приходится.
Во время отпуска каждый год ездила на курорт. Давали и бесплатные путевки. Начальство беспокоилось. Очень хорошо было. О людях заботились. Лекарства стоили копейки. Уколы делали бесплатно.
Но за границей не была. Денег на книжке у нас нет, и никогда не было. С мужем мы проработали по 30 лет. Получаем пенсию - по 330 руб. Разве на неё проживешь. Спасибо, дети помогают. А у кого их нет?
В 60-е годы все стали богатеть. Правда, машин у людей было мало. Мы же о ней даже и не думали. А сейчас машины у каждого. Боишься даже на дорогу выйти, чтобы не сбили.
Тогда и богатые были и бедные. Люди по-разному жили. Но душевно они были богаче. Со всей душой относились друг к другу. Все друг друга знали.
Муж с 1983 г. парализован. Ему надо много лекарств. Поэтому и жизнь наша беспокойная. И реформы мы воспринимаем с волнением. В магазинах сейчас всё есть.
Но посмотришь на людей, все они какие-то злые. Разве это жизнь? Никому нет ни до кого дела. Нет никакого родства. Некоторые не знаются со своими родителями. А родители ненавидят своих детей. Куда делась доброта к людям? Куда делась честность и справедливость?
Советую молодому поколению с уважением относиться к людям, особенно к пожилым.
Документ № 74
Чумакова (Торгунакова) Елизавета Михайловна родилась в 1927 г. С 1949 г. живет в Кемерово. Рассказ записала внучка Князева Наталья в апреле 1996 г.
Моего отца - Торгунакова Михаила Лавреньевича арестовали в 1937 г. как кулака и врага народа. У нас забрали дом, 3 коровы, лошадь, овец, кур, свиней, весь инвентарь. Наш дом был самый просторный в селе. Поэтому в нем сделали школу. А больная мама (Дарья Григорьевна) и мы, её малолетние дочери, были выкинуты на улицу. Нам разрешили жить в собственной стайке. Нас не спасло и то, что отец служил в Красной Армии, имел орден и был народным депутатом. Его осудили по 58 статье, навесив много пунктов. Из 50 дворов, имеющихся в селе, тогда раскулачили три.
Арестовали отца банально. Зашли к нему ночью местные сельские активисты и сказали, что его вызывают в контору. Сразу же, по темноте, посадили в телегу и увезли. Он абсолютно ничего не успел с собой захватить. Как был в фуфайке и галошах, там и увезли. Сначала привезли в Силино, а оттуда - в Кемерово. В 1942 г. пришло официальное известие, что он умер от менингита. А в 1959 г. КГБ нам сообщило, что 15 августа 1942 г. его расстреляли. Стреляли тогда кулаков в Ягуновке. Тела сбрасывали в ямы и овраги, которых там было полно. Их также жгли на кострах. Так что даже могилки от отца не осталось.
Что было делать? Мама поплакала - поплакала, да и успокоилась. Тогда это воспринималось как норма! Жаловаться было некому, да и некуда. Она несколько раз ездила в Силино, подписывала какие-то бумажки, дала подписку о невыезде. Соседи от нас шарахались, как от чумных. Боялись дать даже огня. Девочек не приняли в пионеры, а потом в комсомол.
На всю нашу большую семью я работала с 7 лет, толклась по хозяйству, следила за сестренками. А после ареста отца пришлось идти работать, как взрослой, в колхоз. Закон о запрете детского труда здесь не действовал. Дети вместе с взрослыми пололи колхозную картошку, капусту, ворошили, сгребали, скирдовали сено. Делали всю работу. Домой приходили еле живые от усталости. Немного отдохнешь, бывало, - и на колхозный огород. У каждого был свой участочек, Но он принадлежал не нам, а колхозу. На нём росли картошка, лук, у некоторых - табак (но его обычно выдирали). За эти участки очень сильно гоняли, требовали хорошего урожая. Но урожай часто пропадал без полива. Кто ж его польет, если целый день колхозник на поле или на покосе?
До ареста отца мы питались хорошо: картошка, свинина, яйца, молоко, рыбы. Много солили грибов. Пшеницу сеяли сами, сами же её молотили. Хлеба было вдосталь. Сено косили неподалеку на лугах. После ареста отца у нас начался голод. Есть стали всего два раза: только утром и вечером. Ели гнилую картошку, очистки, пустые крапивные щи, лебеду, морковку, саранки (клубни лесных лилий), отруби. Маленькие дети умирали.
В войну ели ещё хуже: тошнотики из мерзлой картошки или очисток, черный горький хлеб (его пекли из чего попало). Нам в нашей стайке было холодно. Из щелей дуло. Мы их затыкали, чем попало. Но не помогало. Дрова (сухостой) надо было привезти на себе из лесу. Лошадь колхоз нам не давал.
В таких условиях на учебу смотрели, конечно, сквозь пальцы. Но мы всё равно были одни из лучших учениц. Но несмотря на это, всех Торгунаковых вычеркнули из списка, когда пришла из города разнарядка на курсы комбайнеров. В нашей деревне была только четырехлетка, а в настоящую школу ездили в Елыкаево.
Для учебы условий не было. Писали на полях газет сажей, разведенной в воде. Мы и жили также. Мылись и стирали щелоком, так как мыла не было. Керосина, спичек тоже не было. Носили тряпичные пимы (раньше их катали из овечьей шерсти).
В 1949 г. мы переехали в Кемерово. Долгое время у нас были проблемы с паспортами. Тогда паспорта выдавались только по справкам из колхоза, а в Силино что-то нам напутали. За нами была организована слежка "органов". Мама должна была ходить и регулярно отмечаться. Я работала уборщицей и одновременно училась в училище на швею. Сестра Валентина пошли на курсы бухгалтеров. Нина тоже училась в училище. До 1958 г. мы всегда заполняли анкеты, в которых указывали про судимость отца. К нам везде относились как к людям второго сорта. Только после реабилитации отца к нам стали относиться лучше.
В 1960 г. вышла замуж, родила сына. Хотя мы живем отдельно, но он помогает, чем может. Держу свой огород, поросят.
Я считаю, что сейчас стало лучше жить. Плохо живет сейчас тот, кто жить не умеет. Это как с кулаками. Кулаки были не вредителями. Они были настоящими хозяевами. А советская власть приучила людей не заботиться о своем будущем.
К коммунистам отношусь плохо. Считаю, что как прежние коммунистические лидеры, так и нынешние политики - это не те люди, которые должны стоять у власти. Президента Ельцина - терпеть не могу. Стране нужен новый президент.
Но в числе нынешних политиков его я не вижу.
Документ № 75
Бабикова Ксения Даниловна родилась в 1928 г. в Барановке Щегловского района. Живет там же. Рассказ записала Лопатина Наталия в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования"). (1)
Я родилась и всю жизнь прожила в Барановке. Родители работали в колхозе, поэтому хозяйство у нас было небольшое. Отца раскулачили в 1937 г. и отправили на Север. Из нашей деревни тогда многих мужиков угнали. За несколько приемов не менее 40 семей репрессировали. Мы, по привычке, это раскулачиванием называли. А деревня в то время у нас не шибко большая была. Мне тогда девять лет было. Помню, собрали их в конторе, а нас туда даже не пустили с отцом проститься. Его увели, и больше мы его не видели. Гнали отца вместе с другими мужиками до конца деревни. Мужики пешком идут, а охранники - на конях их гонят, Так и погнали по тайге в глушинку (плачет).
Потом от отца письма приходили из Приморского края. Писал, что работает на известковом заводе. Подробностей, конечно, не сообщал. Оно и понятно: цензура же была. В 1942 г. от него пришло письмо, в котором отец писал, что ослеп и, что его, наверное, скоро отпустят домой. Мы его всей семьей ждали. Как мы его ждали! Как ждали! Но отец так и не приехал… И писем больше от него уже не приходило. Что с ним случилось, мы так и не узнали. Нас мама одна растила. А было у неё нас девять ребятишек.
Из репрессированных мужиков никто домой так и не вернулся. Один только дядя мой пришел. Его вместе с моим отцом забирали. Он рассказывал, что их тогда гнали несколько тысяч мужиков. Угнали всех на Восток строить железную дорогу. Почти все они погибли от голода и невыносимых условий труда и жизни. Из тех тысяч, по его словам, выжили только несколько сотен. А больше он ничего не рассказывал. Несловоохотлив он стал после той ссылки. В то время за лишнее слово могли снова забрать.
Когда людей раскулачивали, то имущество отбирали. У нас забрали дом, амбар, косилку, коня. Нам еще повезло, так как мы получили маленький домик вместо нашего. Хоть на улице не остались. В школе нас учителя попрекали, что мы кулацкие дети. А соседи относились к нам нормально. Все оказались в одинаковом положении. У нас не оказалось ни одного человека, у которого бы не раскулачили родственника: в деревне же все друг другу родня.
Судьба по разному распорядилась моими сестрами и братьями. Одного брата, с 1914 г. рождения, органы забрали в 1940 г. Он колхозных жеребят пас. На него написали, что кобыла отелилась, а жеребенок пропал по его вине. Брата сначала послали "гнать кубатуру" в Барзас. А потом, рассказывали, приехал "черный ворон" и его увез куда-то. Никакого следствия и суда не было. Никто его больше никогда не видел. Он пропал навсегда. А жеребенок тот потом нашелся. Он в чьем-то доме был заперт. Но властей это уже не интересовало.
Другой брат в 1943 г. погиб в Сталинграде. Еще один брат во время войны ТЭЦы и ГРЭСы поднимал. Один брат сейчас на Урале живет. Старшую сестру мобилизовали на шахту "Бутовскую". Ей тогда, кажется, еще и 18 лет не было. Она вагонетки катала. Задавило ее там. Другая сестра в колхозе работала. Обуть ей нечего было, она босиком и работала. Простыла и умерла.
Мама работала в колхозе, и мы ей помогали. Я травку на поле дергала, еще совсем маленькая была, отец тогда с нами ещё жил. Тогда дети работали в колхозе как взрослые. Соберут ребятишек 1928-29-30 годов рождения (то есть, семи-девятилетних) и отправят на прополку поля. Нас, ребятишек, не отпускали на ночь домой. В кустах, около поля, стояла будка, мы в ней и ночевали. Рано утром вставали и шли в поле, работать. Хоть и маленькая была, а тяжело было, уставала. Да и питались плохо. Наварят нам на поле картошку, кисель овсяной и хлеба 200 грамм на день дадут. Никакой войны тогда ещё не было. А когда я чуть подросла, уже поля корчевала, снопы вязала.
В колхозе мы работали по многу часов. За работу нам записывали трудодни, на которые в конце года выдавали муку или зерно. Денег нам не полагалось. Жили впроголодь и до войны, и во время, и после войны. Женщины собирали после уборки урожая с полей картошку, зерно и еще что-нибудь для своих детей. За это их сажали как расхитителей социалистической собственности. Мама рассказывала, что одна бабка взяла из колхоза охапку сена для своей коровы. Отобрали сено у бабуси, чуть не побили. Не сослали ее, слишком старая была. Еще разные такие случаи были.
Мясо мы не ели. Да откуда у нас, у колхозников, мясо, масло? Даже тот, кто корову держал, этого не ел вдоволь. Налоги нас душили? Ох, как душили! Все нужно было сдать государству. Себе оставались крохи. Мы сдавали добротные продукты, а сами ели всякую траву-лебеду. А в войну детям, как иждивенцам, не полагалось хлеб выдавать. Мама в 1944 г. чуть не умерла с голоду. Свои рабочие 200 грамм делила с моей младшей сестрой и с детьми родственников, которые у нас тогда жили.
Но в колхозе не все бедствовали. Конторские и начальство жили хорошо. Они и питались, и одевались лучше, чем колхозники. Работали не так как мы в поле - от зари до зари.
Мы сами пряли, ткали. В магазинах купить нечего было, да и денег не было у колхозника. Если ситчек какой раздобудешь, так это - на праздник. Тогда не то, что сейчас, - довольствовались самым малым. И мебель была самая простая. Когда отца забрали, из мебели в нашем доме была одна самодельная деревянная кровать с самотканными подстилками, стол и круговые деревянные скамейки.
У нас даже паспортов не было. Горожанам паспорта выдавали, а колхозникам нет. А без документа никуда не уедешь. Когда их дали, люди быстро из колхозов разбежались - кто куда. Пенсий колхозникам не платили. Мама уже старенькая была, она нечего не получала. А когда брат на фронте погиб, ей за него платили сначала 16 руб., потом 24 руб., 40 руб.
Моя пенсия сегодня 291 рубль. Этой пенсии ни на что не хватает. А я ведь с детства работаю. Неужели так всю жизнь будет? Работать без отпусков и нечего не получать. Достатка не видеть. Никуда за свою жизнь я не ездила. Отпуска в 15 дней появились только после войны. А до этого даже понятия такого не было. Вместо отпуска я брала денежную компенсацию и в отпуск не ходила. У меня было пятеро ребятишек. Денег на проживание не хватало. А на эти 40-60 рублей можно было купить поесть что-нибудь и одежду кому-нибудь справить. Это очень небольшие деньги. Я только в последние года перед пенсией брала отпуска. А так всю жизнь работала.
Знаете, что интересно, в колхозе хоть голодно жили, тяжело было работать, но с песнями на работу и с работы ходили. Народ веселый, добрый был не то, что сейчас. Пели, наверное, потому, что это родители в нас вложили. Старые традиции соблюдали. Мама говорила, что раньше, в старину, люди часто пели.
Истребили в нас традиции предков. Нам даже в Бога запрещали верить. Я, вот, сегодня не знаю, верующая я, или нет. В церкви в войну зерно держали. После войны клуб там сделали, а потом ее подожгли, и она сгорела. Старушки всегда церковные праздники отмечали - Пасху, Крещение, Рождество, Масленицу.
Я не помню, что говорили родители о колхозах. Многие не приветствовали создание колхозов. Но всё равно все работали и молчали. Кто недоволен, того быстро по этапу отправят. После войны ходили слухи, что колхозы распустят. Но этого не произошло.
Во время войны думали, быстрей бы война закончилась. Думали, Гитлер в наших бедах виноват. Война закончилась, Гитлера уничтожили. И что? Как жили плохо, так и жили! Конечно, не в таком уже голоде. Ситчек в магазине можно стало купить. И то…
Когда мне исполнилось 14 лет, меня мобилизовали в ФЗУ (фабрично-заводское училище). Я стала штукатуром-моляром. До мобилизации я успела закончить 6 классов, а там уже не до учебы было. Нужно было работать.
В нашей деревни все ребятишки учились. Хотя бы один класс да закончили. В школе нас заставляли вступать в пионерию. Но мы с подругами туда не пошли. Почему-то не захотели. И в комсомол, и в партию я не стала вступать. Боже, упаси! Бог спас от такой чертовщины!
В 1947 г. я вышла замуж. Мужик мой в колхозе работал. Дадут на человека 8 кг. муки и растягиваешь его, чтобы на месяц хватило. Но мы как-то жили. Привыкли ко всему. Сейчас сама удивляюсь, как мы выжили!
Как-то так получилось, что мы с подругами со своими будущими мужьями не дружили, просто сходились и всё. Некогда было дружить. Как-то не до свадеб было. Мой - с армии пришел, мы с ним и сошлись. И прожили вместе 50 лет. Когда замуж вышла, долго жили с мамой. У нас уже родилось пятеро ребят, мы только тогда смогли купить себе ма-а-аленький домик. Потом нам дали дом, да такой холодный, что вода замерзала. Дом, в котором сейчас живу, мы купили в конце 70-х и тогда же более, менее стали обзаводиться мебелью, более приличной одеждой.
Я - человек немолодой. И вижу, что неправильно люди живут. Воруют много. Все разворовали. А может, и воруют потому, что смысла в работе не видят. Это мы работали. А они на нас смотрят и говорят, что хоть работай, хоть не работай, все равно добра не наживешь.
Многое, конечно от главы страны зависит, от народных избранников, от начальства. В мою молодость голосовали только за одного кандидата в депутаты. Только он один и значился в бюллетене, никакой другой фамилии, чтобы нам выбрать, там не было. Чтобы явку избирателей обеспечить, на избирательном участке столы накрывали с едой. Буфеты привозили, чтобы люди купили какой-нибудь дефицит. Пойдешь, проголосуешь, пообщаешься. Я и сейчас на выборы хожу.
За Ельцина голосовала. Поверила ему, думала нашу жизнь исправит. Разуверилась в нем так, что даже за Жириновского как-то голосовала (смеется). А больше я на выборы не пойду. Теперь кому верить-то? Кому верить!? Верить - то уже некому! Посмотрите, депутаты дерутся. Ведь это чудо! Стыдно мне за них.
Знаешь, милая, разговорилась я с тобой… Старое вспомнила. И вижу, что ни одного яркого воспоминания мне из своей жизни что-то не приходит. Пожелаю ли я детям такой судьбы? Господи, помилуй! Наши дети уже не увидят нормальной жизни. Внукам бы она хоть досталась! Я им желаю, чтоб они жили не так, как мы. И войны чтоб не было. Пусть лучше нас живут!
Наговорила я тут тебе на свою шею. Вот придут и уведут. Скажут, наболтала бабка лишнего. Деда же увезли! Боюсь ли я? А ты как думаешь? Конечно. Ой, заберут меня, заберут (смеется).
Примечание:
1) Въезжаем в деревню. В первом, наугад выбранном дворе, спрашиваем про старых жителей деревни. Вышедшая к нам опрятная женщина в рабочей одежде с охотой объяснила, куда нам можно съездить, и сама согласилась побеседовать. Прохожу через уютный двор в добротный дом. Чувствуется в доме хозяйка: цветы на подоконниках ухожены, в доме нет пыли, чисто, воздух свежий. Сама хозяйка выглядит гораздо моложе своих лет, и её никак нельзя назвать семидесятилетней. Прожив, как выяснилось, непростую жизнь, она не озлобилась. Прощаясь, с улыбкой всё спрашивала, скоро ли, мол, за ней придут из карательных органов в связи с её рассказом. Она, конечно, понимала, что в стране теперь многое переменилось, но страх перед властью, накопленный за долгую жизнь, не ушел. "Мало ли как бывает, - говорила она, - власть она, и есть власть".
Документ № 76
Васильева Валентина Петровна родилась в деревне под Омском в 1928 г. Живет в Подъяково. Рассказ записала Лопатина Наталия в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования").
Я, конечно, могу рассказать, про то, что ты, милая, спрашиваешь. Но не заберут ли? Ведь, не шутка в деле, я стану говорить не так, как про то в книгах написано. Про правду жизни мы только промеж собой могли говорить. Да и то… Это сейчас всё можно говорить. Мы привыкли к другому. С начальством или с кем приезжим мы всегда знали, как говорить. Как нужно им, так мы и говорили.
Родилась я под Омском в 1928 г. Родители переехали в Сибирь, когда в нашей деревне начали раскулачивать. Сначала отец устроился на бурразведку в г. Щегловске (сейчас Кемерово), потом подался на прииски. А нас, маму и четверых детей, отвез в Щегловский совхоз. До этого мы жили в бараке.
На приисках он ничего не заработал. Приехал к нам в Щегловский совхоз, и мы остались там жить. У отца был свой движок, и его с этим движком попросили поработать по найму в соседней деревне Подъяково. Тогда там не было ни одного трактора. Так в 1936 г. мы переехали сюда, в Подъяково. Отец сначала получал за свой труд деньгами и хлебом, а потом ему пришлось записаться в колхоз. То есть, из свободного работника, нанятого за деньги, он превратился в колхозника.
А в колхозе что…? Денег не платили! Колхозникам за трудодни выдавали зерно или мед. В нашем колхозе им. Сталина была своя пасека. В конце посевной или уборочной для колхозников делали праздник: всех бесплатно кормили и поили медовухой.
Пока мы были совсем маленькими, наша мама в колхозе, кажется, не работала. Не помню, врать не буду. А когда мы чуть подросли, сами стали работать в колхозе. Мне было меньше одиннадцати, а я ходила полоть траву, вязать снопы.
Знаешь, как работали? От зари до зари! Рано утром все были уже в поле - и ребятишки, и взрослые. Кто пашет, кто силос закладывает - у всех работа была. Хорошо работали, не то, что сейчас (тяжело вздыхает). Уставали, правда, сильно! Из-за работы нам даже некогда было дружить с парнями. У нас не принято было делать подарки друг другу при ухаживании. Да и что колхозник мог подарить? Нищие мы были! Нищие.
Работали почему-то с песнями. Солнце на закат, а мы домой идем с работы и песни поем. Весело как-то было. Хоть материально беднее, но дружнее и веселее. На праздники все собирались и взрослые, и ребятишки, и молодежь. Это еще со старых обычаев осталось, чтоб вместе и чтоб без пьянки. Сейчас как вспомню, так душа замирает. От отцов нашим отцам такое досталось. Но ушло оно при нас постепенно…
Материального достатка у нас в семье не было. Но нищими мы себя не считали. У нас дом большой был - две комнаты. Во дворе - стайка, баня. Баня по-черному топилась. Это когда печка без трубы. Получается, что баня натапливалась не только огнем, но и дымом. Копоти на стенах, конечно, было полно. Но запах в такой бане был не передаваем. В деревне почти у всех бани были.
Мебель в доме вся самодельная: буфет, стол, скамейки, диван, 2 кровати с матрацами из соломы. Белья постельного тогда не было, спали одетыми. Кому места на кровати не хватало, тот спал на полу. Одевались в холщевую одежду. Это такая ткань, похожая на мешки. Мама из такого холста нам одежду шила. То, что сошьет, мы долго носили.
Постарше мы стали, мама шила нам платьишки из ситцевых мешочков, которые были тарой на заводах в Кемерове. Эти мешочки работники заводов воровали и на базаре продавали, а люди из них одежду шили. Я уже девушкой была, когда мама сшила мне платье из газового материала и выкрасила химическими чернилами. Я в этом платье приду на танцы, а наши ребята говорят: "Москвичка пришла". По тем временам это было такой роскошью! А, в общем-то, мы носили что попало. Купить негде было, да и какие у колхозника деньги?! За свою жизнь я так красивых вещей и не поносила. То купить негде, то денег нет. Обувь - брезентовая: из шахтовых конвейерных лент её шили. Галоши в продаже появились позже. Носили их на босу ногу.
Зимой носили фуфайки да пальтишки. Это в Сибири-то! Шубы были у тех, кто побогаче жил, кто с ранешних времен их сумел сохранить. Родители говорили, что до колхозов у всех сибиряков зимой основной одеждой были шубы из овчины. Почти в каждом доме тулупы были, в которые можно было завернуться в санях с ног до головы.
Мне кажется, что всю жизнь мы только и работали. И вспомнить нечего! А питались плохо: травой да всяким подножним кормом. Во время войны я поварихой работала, картошкой, кашей и киселем овсяными питались. Тошнотики ели. Такая гадость! Голодно было всегда - и до войны, и во время неё, и после победы. Когда шли на работу в поле, то еду брали со своего огорода: картошку, огурцы, капусту. На поле для колхозников варили, но этим наесться было нельзя: каши да кисели. За них потом высчитывали из трудодней.
Мы всегда полуголодные были. Люди выживали, кто как мог. Собирали отходы, то, что на поле оставалось после урожая. Но тогда закон был, в народе его прозвали "Закон о колосках", который запрещал такой сбор. У нас две женщины взяли отходы в колхозе. Их поймали и дали по три года. За что?! У одной из них было много детей, ее судили и увезли. А другую - оставили отрабатывать в колхозе. Их односельчане жалели. Все же так делали. Но попались они. И наша мама ходила по полям, собирала колоски.
А как нас налоги давили? Просто ужас! Шерсть отдай, мясо, яйца, молоко - всё отдай. И ничего нам за это не платили. Держали живность в хозяйстве потому что, где какой носок свяжешь, где валенки скатаешь… Выкручивались. Своё имеешь, а пользоваться не смей!
От налогов и от колхозов убежать было нельзя. Не было у колхозников паспортов. Наверное, поэтому нам их не выдавали, чтобы мы все не разъехались, не разбежались. Кто бы тогда работал в колхозе? Только после войны молодежь стали отпускать учиться на трактористов, комбайнеров. Да и то не всех желающих, а только того, кого председатель пожелает отправить.
Председатель был из приезжих. Малограмотного к нам прислали. Грамотным хорошо было: они могли в конторе работать. О! Это куда лучше, чем на поле работать от зари до зари! Я сегодня внучке говорю, чтобы она училась и закончила, самое малое, 11 классов. Ученой легче прожить.
Мы, вот, сколько себя помню, всё впроголодь жили, хоть и работали честно. Жить легче стало только при Брежневе. Даже не при Хрущеве. Почему так жили, не знаю. Мы властей старались не касаться. Чем дальше от власти, тем лучше. Целее будешь. С такими словами, какими я сейчас про колхоз рассказываю, тогда никто бы не уцелел.
Мы на выборы, знаете, как ходили? Чтобы мы пришли, нам в клубе еду продавали, а после выборов танцы устраивали. Голосовали за того, за кого начальство скажет. Это сейчас понапишут, и не знаешь, кого выбрать. Кто лучше, не разберешь.
Про Сталина не знаю, что сказать. Когда он умер в 1953 г., люди даже сплакивали. Я когда по радио про его смерть услышала, так прямо жалко стало. Почему, не знаю. Может потому, что работал долго. Может, потому, что наш правитель. А может, - сила привычки. Сейчас можно слышать, что со смертью Сталина было ощущение конца света. У меня этого даже в уме не было. Жалко человека - и все тут. Такие мы, русские.
Вот, ты спрашиваешь про самые яркие воспоминания в жизни, а я не знаю что на это сказать. Да какие там воспоминания!… Здоровье мое сегодня отвратительное. Потому, что весь организм изношен. Работали на износ. У нас никто на курорты, сроду, не ездил. Работать нужно было. В отпуска ходили редко, не то, что сейчас. Да и когда они, эти отпуска появились. Уже в совхозе. За отпуск мы предпочитали брать компенсацию и продолжали работать. Да и хозяйство свое, без него не выживешь. Куда от него уедешь? И денег не было на поездки. Обнову бы какую-нибудь справить на отпускные, да и ладно!
Эх! Жизнь! Растревожила ты, моя милая, своими расспросами… Живешь, не задумываешься, всё как будто так и надо. А как вспомнишь!…
Все время работа, работа, работа и вспомянуть нечего! Когда больше трудились до войны или во время - не знаю. Уйдешь в пять утра и возвращаешься в двенадцатом. Вот и все воспоминания. Не дай, Бог, такой жизни никому!
Я внучке своей родной такой жизни не пожелаю!
|
