Документ № 81 
Дьякова (Хахалина) Анна Александровна родилась в 1930 г. в селе Поморцево Беловского района Кемеровской области. Живет в п. Промышленном. Рассказ записала внучка Дьякова Анастасия в январе 2000 г.

Родители имели 6 детей: 4 сына и 2 дочери, родившихся в 1920 г., 1923 г., 1930 г., 1932 г., 1935 г. и 1940 г.
О коллективизации рассказывали родители и старшие братья. У них она ассоциировалась с митингами, собраниями, транспарантами и, конечно, с конфискацией имущества, ссылкой людей.
В нашей семье было несколько трудоспособных мужиков, которые умели работать. Поэтому мы и жили зажиточно. Использовали мы также наёмный труд односельчан. Питались разнообразно: мясные, молочные блюда. Стол был добротным, но без всяких излишеств. Одевались тоже добротно. Многое мать шила сама. Наиболее красивые и дорогие одежды надевались по праздникам, служили несколько лет. Иногда они передавались по наследству (платья, кофты, сапоги).
И ни в какой колхоз мы не собирались вступать. Зачем он нам нужен? Были в деревне и бедняки. Это те, кто не хотел работать, был пьяницей. К зажиточным людям такие относились с завистью и, конечно, приветствовали колхозы. Они и становились активистами колхозов. С большим удовольствием людей раскулачивали. Бедняки в этом были материально заинтересованы.
Нашу семью тоже раскулачили и сослали в Нарым Томской области. Отобрали всё: постройки, лошадей, коров, птицу, сельхозорудия, зерно, семена, муку. Всё! Значительная часть конфискованного богатства в акты не вносилась и была нагло разворована односельчанами. С собой нам разрешили взять только немного из одежды и некоторых предметов обихода. Во время пересылки мы эту одежду меняли на продукты. Иногда за хорошую вещь выменивали лишь капустные листья. Но что поделать? Детей надо было чем-то кормить. Ох, и тяжела же была та дорога в ссылку. Многие её не выдерживали, умирали. Особенно много умерло детей.
В Нарыме наша семья обзавелась крепким хозяйством. И нас опять раскулачили. После двукратного раскулачивания нам разрешили вернуться в свою деревню и вступить в колхоз. В нем отец и мать проработали до самой смерти. Братья тоже работали в колхозе, один - стал главным инженером, другой - бригадиром.
Рабочий день у колхозника был неограничен. В дни страды работали весь световой день. А часто и на ночь оставались. Причем, так работали не только взрослые, но и дети. Работали вручную. Оплата производилась по трудодням.
Воровства в колхозе практически не было: ни в самом колхозе, ни друг у друга. Видимо, боялись. Уж слишком жестокие меры пресечения были: за полпуда зерна давали десять лет. Замков ни у кого не было. Не запирались ни днем, ни ночью.
Сначала люди надеялись на роспуск колхозов. Но потом, когда они прочно обосновались, об этом уж никто не думал.
Были случаи, когда забирали людей как врагов народа. Это были не враги, а обыкновенные люди, которых брали, как правило, "за язык", по чьему-то доносу.
Голод в деревне был. Особенно тяжело было в войну. Но все знали, что продукты нужны фронту. На войну, кстати, сам никто не рвался, но по призыву шли все. Понимали, что Родину надо защищать. С войны многие не вернулись. Отец наш вернулся, вернулся и один из братьев, но инвалидом. А старший брат погиб. Мама умерла во время войны: у нас была эпидемия. Так что в свои 13 лет осталась я за хозяйку в доме с младшими братьями и сестрой на руках. Школу, конечно, бросила.
Пенсионеров в колхозе не было. Пока могли работать - работали. Паспорта колхозникам не выдавали. Это для того, чтобы мы не разбежались. Из колхозов не выпускали, поэтому люди и не уезжали. Хорошо в колхозе жили председатель, бригадиры и бухгалтер. Затем шли специалисты и трактористы. Хуже всех жили простые колхозники, которые не имели специальности. А таких - было большинство.
Мы с сестрой сумели уехать из колхоза, так как вышли замуж. Дети моих братьев в разное время тоже покинули деревню: кто уехал на учебу, кто замуж вышел, кто в армию пошел и назад в деревню не вернулся.
Замуж я вышла в 1947 г. Мебель смоги покупать только тогда, когда муж стал работать на железной дороге. Это уже в 50-е годы было. Телевизор мы купили в 1961 г, мотоцикл - в 1975 г, а машины никогда не было. В собственной семье у меня двое детей: дочери с 1948 г. рождения и с 1955 г. Пять раз ездили всей семьей на юг. Последний раз - в 1975 г.
О 1955 - 60-х годах вспоминаю как о лучших годах жизни.
Считаю, что деревня не может выбраться из нищеты потому, что ни одно правительство серьезно деревней не занималось. Из деревни привыкли только брать, но ничего взамен не давали. Либо давали не то, что нужно.
О политике в семье говорили мало. Зачем нам нужны были лишние проблемы? Чаще всего наши разговоры о политике не шли дальше обсуждения действий председателя колхоза или председателя сельсовета. Сталина мы любили, уважали и боялись. В партию верили.
Всю жизнь мы жили с верой в светлое будущее. А теперь… Что же дальше с нами будет!?

Документ № 82 
Быкова Анна Гавриловна родилась в 1931 г. в д. Симоново Топкинского р-на Кемеровской области. О коллективизации знает по рассказам своих родителей (Шумило Ефросиньи 1898-1988 гг., Шумило Гавриила) и особенно свекрови, которая "очень любила рассказывать о своей жизни". Записала внучка Быкова Светлана в октябре 1999 г.

Наш колхоз назывался "Герой пионер". В деревне было более трехсот дворов, сейчас осталось не больше ста.
О справедливости коллективизации нельзя говорить, так как кулаками считали людей, которые имели хороший дом, стайки, коров, лошадей и какие-то машины: сеялку, косилку. Всё это отбирали. А как жить без скотины или крова? Да ещё в Сибири! Отобрали и у свекрови. Её отец тогда только что хороший дом построил. Приехали, разобрали тот дом и увезли в колхоз "Рассвет". Там его собрали, он и до сих пор стоит. Как едем мимо него, всегда всплакнем…
А ещё раньше, у них забрали не только скот, но и всю птицу. А ведь кто раскулачивал? Свои же деревенские и раскулачивали. Был у нас один такой. Всё ходил с приезжими по нашим дворам. Ох, и ругали того мужика люди. Бабы, те, прямо проклинали его. Но он никого не жалел. Никого не щадил. Забирал всё: дома, зерно, продукты, косилки, плуги. Люди, что могли, в лесах закапывали, в глубокие колодцы бросали, чтобы потом достать.
Односельчане относились к раскулаченным с жалостью. Бывало, всей деревней плакали, как по покойнику. Никто злорадно не говорил, мол, у нас нет, так и у них пусть не будет. Что в книгах, что в фильмах, - всё про коллективизацию рассказывают неправду. Надо было послушать тех, кто её пережил.
Для людей это было несчастье! Руки опускались! Как жить дальше? Вот и дядька Гавриил, Царство ему небесное, после этого несчастья уехал. Сказал, что - на заработки, жизни лучшей искать. А жена с четырьмя детьми осталась. Спасло их то, что она заговоры всякие знала, дело врачебное ведала. Никому в просьбе не отказывала. За это её уважили, хлеб, молоко давали. А дядька так ничего и не нашел на заработках. И от этого помер. Больно сильно грустил по семье.
Бунтовать из наших, никто не бунтовал. И не думал даже об этом. Ведь власть-то не их была. Власть была тех, кто нас раскулачивал. Подумать только! Могли приехать и любого забрать. Даже не сказать, за что забирают.
Был у нас в деревне Лукошкино (я в ней родилась) мужик один. Приехали из города, забрали его. За что? Про что? Никому - ни слова! Прошло много лет. Жена его уже и забывать стала. Вернулся через 10 лет. Борода - до колен, и весь больной. Но в первый день к своим не зашел, ночевал у соседей. Мол, жену боялся напугать. Она же мертвым его считала.
Прожил он года два, и помер. Всем говорил, что очень рад, помирать на родной земле, что, мол, хорошо помирать, повидав своих. Так, никто до сих пор не знает, где он был, за что сидел, за что били, за что здоровье забрали. О людях, побывавших тогда в лагерях, всегда рассказывали как-то страшно. Те, кто там побывал, никогда о лагерях не рассказывал. У нас говорили, что они боялись из-за этих рассказов опять попасть в НКВД.
В жизни у нас только страх и был. Лишь только страх! Всего боялись. Боялись, слово лишнее сказать. Боялись, частушку спеть. Боялись власти нашей, то есть, "органов". Соседи между собой не говорили, а шептались. Боялись, вдруг, кто третий услышит. О власти и словом не заикались. А сейчас, вон, какие анекдоты да байки рассказывают. И не боятся!
Сталина все уважали. Говорили, что Сталин и есть сама власть, что власть лишь у него. К компартии относились уважительно, старались вступить в неё. А ещё, нам жалко было свои продукты колхозу сдавать. Мне было 10-12 лет, я сама их носила. Так самой съесть их хотелось! Но нельзя было. Надо было сдать молоко, яйца, масло. И если их у тебя не было, то покупай в магазине и сдавай. Покупали и сдавали. Ладно бы, во время войны. На фронт отправляли. Хотя, кто его знает, доходили ли они до фронта.
Хорошего было мало, - что тут говорить! Много работали. И не могли добровольно перейти на другую работу. Не отпускали. Никаких больничных мы не знали. С папкой твоим ходила уже седьмой мясяц, а меня отправили лес садить. Осень, дождь…
Помню, я работала осеменителем. Бык так сильно ударил меня по колену, что стоять не могла. А начальница наша, Галина Ивановна, не отпустила меня даже на денечек отдохнуть, говорила, что за тебя работать некому.
Я на производстве в городе не работала. Не знаю, как доставалось рабочим. Но думаю, что они много лучше нас жили. Ведь рабочие работали по графику, получали деньги и карточки. Кусок хлеба всегда был. А я в колхозе стала работать с 12 лет. Разбудят тебя ещё до свету, идёшь на свёклу и работаешь допоздна. И корку хлеба тебе никто не принесет.
Плохо мы жили до 50-х годов. А потом всё лучше и лучше. Хорошо было в 80-е годы. Всего было вдоволь! О вождях наших скажу одно, - лучше всего нам жилось при Брежневе.
А про сегодняшних скажу, что боюсь, - они опять доведут Россию до тех же голодных и злых времен.


Документ № 83
Зайцева Екатерина Афанасьевна родилась в 1934 г. в Мариинске Кемеровской области. Живет в Кемерово. Рассказ записала внучка Оорджак Аида в апреле 1998 г.

Нашу семью не раскулачивали. А вот дядя, брат моего отца, попал под эту беду. У него в семье было 7 детей. Дом у них был средней величины. Они имели всего лишь одну корову, одну лошадь и небольшой участок земли. Всё, что они нажили своим трудом: и хлеб, и инвентарь, и скотину, и дом, - у них отобрали. Разве это справедливо? Какие же они были кулаки, когда работали с утра до ночи? Жили они небогато, но и небедно. Как все.
Их кулачили на глазах у всей деревни. И стар и млад смотрели на эту картину. Отец рассказывал, что он тоже стоял в толпе, от злости и беспомощности сжимал кулаки, по щекам катились слезы. Но ничем не мог помочь брату. Ему даже не разрешили войти в дом, собрать для братовой семьи какие-то вещи, попрощаться с братом. Им позволили взять несколько теплых вещей, немного хлеба, котел, чугунок, немного чашек и ложек. Топор они взяли украдкой. Те, кто их кулачил, стояли и строго смотрели, чтобы эти "кулаки" чего лишнего не взяли.
А ведь что обидно? Кулачили их свои же, деревенские. Никто не знал, никто не говорил - за что их так. Посадили на телегу и увезли в тайгу навсегда. Ох, и рёву было! Дети плакали, не понимали, что происходит. Взрослые плакали и причитали. Толпа смотрела на них беспомощно и печально. Все понимали, что бесполезно для них что-то делать. Об этой беспомощности отец нам часто рассказывал с горечью. Потом наша семья о тех людях никогда, ничего не слышала. Погибли они, видно, в той тайге.
У нас в семье всегда говорили, что до колхозов люди лучше жили. У них всё было в достатке: мясо, хлеб, морковь, капуста. Ели досыта. А потом… От голода в обморок падали. Правда, это было во время войны. Но и до войны поесть было мало. В колхозе работали весь световой день. Деньги получали в таком малом количестве, что на них прожить было нельзя. Что там говорить! Раньше, пока не было колхозов, крестьяне жили безбедно.