10 января 1909 года, закончив свой отпуск, полковник барон Густав Маннергейм приехал в Петербург. В отделе кадров Генштаба он получил Высочайший приказ от 5 января 1909 года о назначении его командиром 13-го уланского Владимирского Его Императорского Высочества великого князя Михаила Николаевича полка. После короткой поездки в Финляндию Густав 11 февраля 1909 года отправился в полк, который стоял в 40 километрах от Варшавы в городе Новоминске.

Маннергейм вспоминал: «С хорошим настроением я принял свое назначение в Польшу. Ведь там 19 лет тому назад я начинал свою военную карьеру».

Полк Маннергейму передавал полковник Давид Дитерихс, у которого в 1904 году барон принял образцовый эскадрон кавалерийской школы. Маннергейм с разочарованием узнал, что никто из его офицеров не менял мирную жизнь на невзгоды войны. Поэтому тактические занятия проводились плохо. Дисциплина была низкая. Бывшие командиры полка занимались только личными делами и славились «тяжелым командованием». Знания офицеров были ограничены рамками полевого боя и позиционной войны. Тактику боя, которая родилась в Маньчжурии, никто не знал. Занятия с уланами шли нудно и неумело. Будущего вероятного противника — немцев — никто не изучал.

Работу с полком Маннергейму пришлось начинать буквально с нуля, обратив особое внимание на строевую и стрелковую подготовку. Офицеры по 12 часов находились на службе. Их жены стали бунтовать. В эскадронах гуляли злые стишки:

Семь пятьдесят утра. По командирской воле Полк выстроился в поле. Все молодцы ждут командира — Варшавских милых дам кумира. И в снегах ли плац заносях, В песка ли нагнанных валах, Красноречив барон в разносях, Косноязычен в похвалах…

Маннергейм, получив эти стишки, прочитал их офицерам полка, сказав, что они ему понравились, и предложил включить в историю полка.

В конце марта полковник навестил в Люблине своего друга, а теперь командира 14-го армейского корпуса (Владимирский полк входил в первую бригаду 13-й кавалерийской дивизии корпуса) генерал-майора Алексея Брусилова. Алексей Алексеевич с горечью вспомнил о смерти своей несчастной жены, плохих отношениях с сыном и своем душевном одиночестве. Густав рассказал о своей жизни, сложных отношениях с дочерьми и азиатском походе. После этой поездки встречи друзей стали более частыми. Брусилов несколько раз посещал Владимирский полк, присутствовал на тактических занятиях эскадронов, отмечая успехи и неудачи солдат и офицеров. В один из приездов он на построении полка торжественно вручил полковнику Маннергейму орден Святого Владимира — награду императора за азиатский поход.

Почти все свои выходные дни Густав проводил в Варшаве, часто бывая в доме Любомирских. Дарил подарки и играл с пятилетней Доротой, которой очень нравился веселый офицер.

Используя свой боевой опыт, умение работать с людьми и жесткие требования русской воинской дисциплины, полковник Маннергейм за один год сделал Владимирский полк одним из лучших в военном округе. Он быстро разобрался в сложностях жизни своих подчиненных, не теряя времени на беспочвенные проекты. Прекрасно владея речью и умением строить убедительные фразы, Густав очень быстро сделал офицеров полка своими союзниками. Теперь анонимный полковой поэт без тени сарказма называл Маннергейма «Калушинским героем». Поселок Калушино около Новоминска — место летнего лагерного сбора полка.

На исходе 1910 года Густав присутствовал на скромной свадьбе Брусилова. Маннергейму нравилась невеста друга — крупная представительная женщина, которая была выше мужа.

Генерал Брусилов при встречах с великим князем Николаем Николаевичем постоянно рассказывал тому об успехах Маннергейма. Это стало поводом для разговора великого князя с императором о назначении полковника Маннергейма командиром лейб-гвардии Уланского Его Величества полка и присвоении ему звания «генерал-майор свиты Его Величества». Вспоминая эти дни, Маннергейм писал: «Этот полк считался одним из лучших кавалерийских полков, и назначение туда расценивалось как значительное повышение. Такая служба была для меня очень желанна».

17 февраля 1911 года Маннергейм принял полк у своего бывшего командира Павла Стаховича. Это соединение по сравнению с гвардейскими столичными полками было скромным и серьезным. Служба в нем шла аккуратно, сохраняя порядки, заложенные в начале 80-х годов XIX века командующим войсками округа генерал-фельдмаршалом графом Иосифом Владимировичем Гурко.

С шести часов утра в полку шла тщательная чистка лошадей, которой придавали преувеличенное значение. Затем начинались занятия. Кормили солдат великолепно. Завтраки, обеды и ужины офицеров были дешевые, но сытные.

Казармы гвардейского полка находились в одном из красивых районов Варшавы за старинным парком Лазенки в треугольнике улиц Гусарская — Агрикола дольная — Черняковская. На территории полка стояла красивая церковь во имя святой Ольги и святого мученика Мартиана. (Во время Второй мировой войны 1941–1945 годов все здания полка были уничтожены немцами.)

Помимо службы холостые офицеры полка вели серенькую жизнь, главными интересами которой были женщины и лошади. На женщин офицеры смотрели как на источник развлечений и наслаждений. Продавщицы в магазинах, служащие многочисленных контор и банков охотно шли на «летучие романы» с гвардейскими офицерами. В Варшаве была даже такая песенка: «Бо у польки есть в натуже, кохать хлопца цо в мундуже». Иногда женские проблемы в офицерской среде принимали неприглядную форму — продажа офицерам в «наложницы» послушниц католического монастыря, самоубийство офицеров из-за танцовщиц варьете и др. Во всем этом приходилось разбираться генерал-майору Маннергейму.

До прихода Маннергейма в полк гвардейские офицеры жили совершенно обособленно от польского населения — домами не знакомились, встречались лишь в ресторанах, магазинах и театрах. Только три человека — полковник Головацкий, штаб-ротмистр граф Пржездецкий и поручик Бибиков поддерживали связи с высшим польским обществом. Уже будучи маршалом Финляндии, Маннергейм писал: «Личных контактов между русскими и поляками было очень мало, и во время моего общения с поляками на меня смотрели недоверчиво. Это два раза привело к рапорту жандармского управления генерал-губернатору, который, правда, все эти бумаги бросал в корзину. Наследственная злоба между двумя славянскими народами не приводила к насилию, так как поляки понимали, что этим они бы ухудшили свое состояние, придя к полному раздору».

Генерал-майор Маннергейм резко меняет отношение офицеров полка к полякам, взяв за основу совместный с ними конный спорт. Генерал становится вице-президентом скакового общества Отдельной гвардейской кавалерийской бригады и членом Варшавского скакового общества. Одновременно его принимают в охотничий клуб, который в Польше считался элитным жокей-клубом со вступительным взносом в 300 рублей.

В одном из своих писем родственникам из Варшавы Маннергейм писал: «Я попал в блестящие и гордые своим особым положением высшие круги польского общества».

Он был принят в фамильной среде Радзивиллов, Любомирских, Замойских, Велепольских и Потоцких. Правда, генерал не избегал и скромной семьи шведского капитана артиллерии Карла Корьюса, преподавателя немецкого языка Варшавского суворовского кадетского корпуса — отца будущей звезды сцены и экрана Милицы Корьюс. (На время написания книги дочь Милицы, госпожа Мелисса Уэллес была послом США в Эстонии.)

Польские женщины быстро вскружили голову генералу Маннергейму, который жаловался князю Радзивиллу: «Все мои деньги уходят на лошадей и красивых женщин…» В доме генерала на Черняковской ул., 35, соблюдая осторожность и секретность, которую обеспечивали денщик и слуга, побывало много дам, среди которых особо выделялась двоюродная сестра графини Елены Потоцкой.

Когда слухи о визитах великосветских дам Варшавы к русскому генералу стали гулять по городу, Маннергейм вспомнил княгиню Марию Любомирскую. Она хорошо знала о похождениях своего «друга сердца» и позднее писала: «Густав был человек увлекающийся, никогда и ничем не умел дорожить». Маннергейм же считал, что его «амурные успехи» маскировали отношения с Марией и давали спокойно спать ее мужу. Он понимал, что разорвать отношения с Любомирской нельзя, так как это сразу скажется на его положении в высшем обществе Варшавы, поэтому надо признаться княгине в любви. Все было продумано, ничего не делалось под давлением минутного порыва.

Вспоминая своего «друга сердца», княгиня Любомирская писала в своем дневнике: «Чем меня покорил Маннергейм? Он был умным, остроумным, одетым со вкусом человеком, прекрасно знакомым с мировой, русской и польской культурой». Ее как бы дополняет в своих неопубликованных парижских воспоминаниях (1934) генерал Енчалычев: «Мой командир барон Густав Карлович Маннергейм был большим знатоком польского театра, посещая многие его спектакли и оперы. Он встречался с великим мастером перевоплощения Людвиком Сольским, знал знаменитую певицу Марцелину Зембрих-Коханьскую. В книжных шкафах кабинета Маннергейма в его доме на Черняковской улице стояло много произведений польских писателей, от „Истории одной бомбы“ Струга и „Пепла“ Стефана Жеромского до любимого бароном „Камо грядеши?“ и „Крестоносцев“ Генрика Сенкевича. Лучшим польским художником, по мнению Густава, был Ян Матейко с его картинами, отмеченными патриотическим пафосом: „Битва под Грюнвальдом“ и „Проповедь Скарги“. Эти картины, говорил генерал, выводят меня на глубокие раздумья о прошлом Польши».

Маннергейм обычно в конце мая посещал ипподром на Мокотовском поле, когда там разыгрывались призы Варшавского дерби (10 тысяч рублей) и Императорский (5 тысяч рублей). Лошади Маннергейма в скачках не принимали участия. Существовал запрет для старших офицеров гвардейских полков выставлять своих скакунов. Однако остается загадкой, почему генерал Маннергейм постоянно посещал ипподром, когда там выставлялись лошади, скрывавшие имя их владельца под буквами «ЕСБ». Возможно, это были лошади Маннергейма, так как в это время он имел большие затруднения с деньгами — фешенебельная Варшава стоила очень дорого. Маннергейм и раньше в Петербурге и Царском Селе умело маскировал свою фамилию.

Командуя гвардейскими уланами, Маннергейм чувствовал себя так хорошо, что отказался от очень престижной гвардейской должности командира 2-й Кирасирской бригады, стоявшей в Царском Селе. Он ждал, когда в Варшаве освободится должность командира Отдельной гвардейской кавалерийской бригады.

После больших летних маневров у Ивангорода началась долгая, правда, с периодами разочарования, дружба Маннергейма с 54-летним генерал-лейтенантом, выпускником Николаевского кавалерийского училища князем Георгием Тумановым, которого Густав знал по Русско-японской войне. По воскресеньям Маннергейм иногда бывал в дружной и гостеприимной семье Тумановых. Правда, Густава быстро утомляли чрезмерная болтливость князя и его постоянное несогласие с мнением начальников.

Генерал-майор Маннергейм основательно перестроил всю боевую подготовку эскадронов своего полка. Постоянно проводил многокилометровые переходы, практиковал полевой галоп в развернутом строю. Требовал, чтобы все офицеры проходили вместе с ним галопом четыре километра, где стояли 12–15 «мертвых» препятствий высотой более полутора метров. Он первый из генералов русской армии учил своих офицеров тщательно отрабатывать тактику боя мелкими подразделениями и обучать каждого улана вести бой в окружении и в условиях изоляции от своего эскадрона. Об этом через 27 лет писал в своем отчете «Уроки войны с Финляндией» маршал К. Е. Ворошилов.

Гвардейские полки, расквартированные в Варшаве, часто посещали офицеры Генштаба, которые знакомились с их боевой подготовкой. Одним из таких стажеров, прикомандированных к лейб-уланам, был офицер штаба Киевского военного округа 36-летний полковник Николай Николаевич Духонин, будущий начальник штаба Верховного главнокомандования (1917). Этот тихий, но пронырливый человек, тонкий льстец, сразу не понравился генералу Маннергейму, и интуиция его не подвела. Впоследствии Духонин сыграет отрицательную роль в военной судьбе Маннергейма.

На летних маневрах 1912 года лейб-уланы, единственные из полков Варшавского военного округа, не получили за свои действия ни одного штрафного очка от посредников учений.

Великий князь Николай Николаевич, или «Лукавый», как его звали офицеры, заимствовав это прозвище из молитвы: «…но избави нас от лукавого», взирая на учения со своего серого коня, назвал Маннергейма «великолепным командиром». Кстати, принимая Маннергейма в Шуаньи под Парижем в 1920 году, великий князь сказал: «Я рад вновь встретить великолепного командира, который достойно выполнил свой долг в милой мне Финляндии».

Каждый год, обычно в начале сентября, уланы охраняли район царских охот около Спала — летней резиденции царской семьи, в 21 километре от железнодорожной станции Скерневицы. Маннергейм позднее писал: «Мне приятно вспоминать охоты в замке Спала, на северо-западе от Варшавы. Туда меня приглашали, когда мои гвардейские уланы охраняли замок при больших фейерверках. Там мое внимание было приковано к той простоте, которой окружала себя царская семья. Николай II наслаждался в этом маленьком, окруженном лесом замке, далеком от блестящей жизни столицы».

Генерал-майор Маннергейм часто покидал Варшаву, уезжая то в Петербург, то в Москву, то в Вену или Берлин.

Осенью 1913 года генерал Маннергейм больше месяца был во Франции, где в знаменитой военной школе Сен-Сир, основанной в 1802 году около Парижа, принимал участие в военной игре, а также во французско-русских учениях.

24 декабря 1913 года генерал-майор свиты Его Величества Густав Маннергейм был назначен командиром Отдельной гвардейской кавалерийской бригады. «В ее состав входил мой полк, — писал Маннергейм, — а также лейб-гвардии Гродненский гусарский полк и артиллерийская конная батарея. Все они были в Варшаве».

Теперь под его командой были два генерала, 88 офицеров, среди них семь князей и четыре барона, 914 унтер-офицеров и солдат.

Июнь и часть июля 1914 года Маннергейм провел в Висбадене — бальнеоклиматическом курорте на Рейне, подлечивая свой застарелый ревматизм.

Возвращаясь в Варшаву, он на несколько часов задержался в Берлине, чтобы встретиться с продавцом лошадей, у которого покупал их для Придворного конюшенного ведомства в конце XIX века. К удивлению Густава, лошадей в магазине не оказалось. Господин Волтманн, владелец магазина, с улыбкой встретил своего старого знакомого, сказав: «Сожалею, господин генерал, что вы приехали ко мне сегодня, вчера 130 лошадей я отдал армии». Маннергейм был очень удивлен, что бедная немецкая армия могла купить столь дорогих лошадей, каждая из которых стоила не менее пяти тысяч рублей. Тогда Волтманн ответил: «Каждый, кто хочет войны, может и готов заплатить любую сумму». Этот ответ немецкого продавца заставил Густава задуматься.

Приехав в Варшаву утром 22 июля 1914 года, генерал во второй половине дня в гостинице «Бристоль» встретился с княгиней Любомирской. Она рассказывала сестре Юлии: «Густав говорил мне: будь мужественной, война, которая, видимо, скоро грянет, будет недолгой. Я постараюсь бывать в Варшаве. Я офицер и должен выполнить свой долг перед родиной».

Вечером Маннергейм отправился в лагерь, где его бригада была на маневрах и к концу которых он успел. Во время совместной атаки полков лошадь генерала на галопе упала и он вывихнул себе ногу, пришлось неделю ходить с палочкой.

Л.В. Власов