Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15509/

IX

Мы уже упоминали, что в Киеве в 1870-х годах председателем Комиссии по разбору древних актов, единственного официального учреждения для разработки местной истории, был Михаил Владимирович Юзефович. В 1840-х годах он занимал должность помощника попечителя Киевского учебного округа при Д. Г. Бибикове⁷⁹, который в своем лице совмещал должности генерал-губернатора и попечителя учебного округа. Занятый сложными делами по управлению Юго-Западным краем, Д. Г. Бибиков оставил за собой главным образом политический надзор за духом ведомства, повседневное же управление округом предоставил почти всецело М. В. Юзефовичу, который, таким образом, являлся фактическим руководителем учебного дела в округе.

М. В. Юзефович был помещиком Пирятинского уезда Полтав­ской губернии и принадлежал к малороссийскому дворянству.

Потомство малороссийской казацкой старшины, превратившееся в 1785 году в малороссийское дворянство, сыграло выдающуюся роль в истории Российской империи. В семейных преданиях оно свято хранило память о тяжелой борьбе, которую пришлось выдержать его предкам за православную веру и русскую народность против католической польской государственности, и потому особенно дорожило как неповрежденностью веры, так и мощью Российского царства. Можно сказать, что малороссияне, начиная с Феофана Прокоповича⁸⁰, которому принадлежала са­мая мысль о русской империи, непрестанно созидали и укрепляли империю, в то время как московские князья Долгорукие или Голицыны не задумались бы из-за личных честолюбий легкомысленно ее развалить. Малороссия дала Русской Церкви таких свя­тых, как Дмитрий (Туптало) Ростовский⁸¹, Иоанн (Максимович) Тобольский⁸², Иоасаф (Горленко) Белгородский⁸³, таких иерархов, как Самуил Миславский, Сильвестр Кулябка или Хри­стофор Сулима и многих других, а империи она дала таких деятелей, как Безбородко⁸⁴, Гудович⁸⁵, Завадовский⁸⁶, Кочубей⁸⁷, Паскевич⁸⁸, отличенных княжескими и графскими титулами. Достаточно бегло просмотреть четыре тома неоконченного, к сожалению, «Малороссийского родословника» В. А. Модзалевского, чтобы убедиться, насколько много выдающихся сил выставило на служение русскому государству потомство малороссийской казацкой старшины. Тесно связанное с нею в XVIII веке духовенство тоже не отставало. Явление это совершенно понятно. Высшие сословия бывшего Московского государства пережили Смутное время, но не испробовали иноземного ига. Поэтому национальное сознание не было у них достаточно развито. Мало­россия только что освободилась из-под «ига лядского египетского», по выражению Самуила Велички⁶⁹; люди ее понимали ценность единоверного национального государства и служили ему с полным усердием. Позднее настроения эти распространились на весь воссоединенный от Польши запад России, пережили эпоху великих реформ императора Александра II, и еще в печальное десятилетие Государственных дум, накануне крушения русского государства, западные части империи с русским населением, но входившие до разделов в состав Польши, высылали депутатов-националистов, тогда как великорусский центр и восток давали октябристов, кадетов и социалистов, которые соединенными усилиями погубили и похоронили русское государство.

М. В. Юзефович и по семейным традициям, и по служебному воспоминанию в духе императора Николая Павловича бережно охранял русское государство от возможных опасностей. В деле Кирилло-Мефодиевского братства он, по преданию, пожертвовал своими симпатиями к Н. И. Костомарову, чтобы исполнить долг службы. В 1870-х годах, будучи уже в отставке и нося только почетное звание председателя Комиссии по разбору древних актов, М. В. Юзефович пристально следил за общественной жизнью Киева и с ужасом замечал то противогосударственное направление, которое начало проявлять украинское движение в лице М. П. Драгоманова и его последователей. Пользуясь своими связя­ми в Петербурге, он обратил внимание правительства на опасность, но, к сожалению, отставши несколько от жизни, он не разобрался в подробностях, недостаточно углубился в вопрос и толкнул правительство на ложный шаг. Любовь к малорусской старине и народности, литературная обработка малорусского наречия естественно расширялись по мере того, как вследствие демократических реформ императора Александра II в ряды интеллигенции вливались получавшие образование представители мещанства и крестьянства, которые в домашнем быту привыкли

пользоваться сельскими малороссийскими говорами. Юго-западный отдел Географического общества, объединивший в себе малорусских националистов, освещал вопросы народного быта, может быть, не совсем правильно с правительственной точки зрения, но все-таки в его работах было много полезного. Вооб­ще, можно сказать, что «украинское» движение, хотя оно было построено на ложных диалектологических и исторических положениях, подсказанных тенденциозными польскими учеными и писателями, не заключало в себе ничего угрожающего государственному порядку, доколе оно не связалось с марксовским социализмом. Выше мы говорили, что М. П. Драгоманов, как горячий исповедник марксизма, преобразовал «украинское» движение в социалистическое на «украинском» языке. Он рассуждал так: малорусская интеллигенция под влиянием школы, службы и литературы совершенно утратила свой «украинский» облик и сделалась общерусской; малорусский национализм — это никому не нужный пережиток старины; «украинским» по языку оста­ется только сельский «пролетариат», то есть крестьянство, для блага которого необходимо осуществление социализма; чтобы ус­пешно проповедовать социалистическое учение в селе, необходимо облекать его в формы «украинской» речи. Социализм должен сделаться «украинским». Впоследствии мы увидим, какую гибельную роль сыграл «украинский» социализм в эпоху русской революции 1917 года.

Беспокойство любящего русское государство М. В. Юзефовича по поводу развития в малорусской среде иудейского социализма было прозорливо, понятно и благородно. Как мы убедились из совершившихся на наших глазах фактов, иудейский социализм Лассаля и Маркса в своей самой законченной форме — коммунизма — под руководством современных иудеев — Бронштейна, Апфельбаума, Розенфельда, Бриллианта и сотен им подобных действительно убил русское государство. Значит, опасность грозила не фантастическая, не мнимая, а самая настоящая, и слава тому, кто ее предусматривал. Ошибка М. В. Юзефовича заключа­лась в том, что он смешал малорусский национальный патриотизм с украинским социализмом, и, вместо того чтобы выяснить пред правительством разницу этих двух течений, он их отождествил. Развитие малорусского национального патриотизма и ма­лорусского литературного слова правительство могло свободно допустить, предоставив самой жизни решить, нужна ли областная малорусская культура при существовании готовой общерусской, созданной главным образом трудами старых поколений тех Же малороссиян, или нет. С социализмом как с новым религиозным учением нужно было повести широкую планомерную борь­бу в общегосударственном масштабе. Малорусский патриотизм легко можно было даже ввести в государственное русло и противопоставить иудейскому социализму, как об этом мечтали — к сожалению не в пору, с опозданием на десятки лет, в 1917 и 1918 годы — М. И. Коваленко (убит большевиками в январе 1918 года), П. П. Скоропадский, А. А. Сахно-Устимович, С. О. Григоренко и другие.

Между тем удары петербургского правительства посыпались невпопад. По настоянию М. В. Юзефовича был закрыт объединявший малорусских националистов юго-западный отдел Географического общества, а в 1876 году издан был закон, коим воспрещались как появление в печати каких бы то ни было на­писанных по-малорусски сочинений в виде книг, брошюр или газет, так и постановка малорусских театральных представлений. Таким образом, малорусское печатное слово лишалось права на существование, естественный малорусский патриотизм признавался преступным, а между тем М. П. Драгоманов ловко улизнул за границу. В борьбе против социализма петербургское правительство не последовало примеру Бисмарка и не предприняло никаких разумных мер в течение тридцати лет, до появления у кормила власти П. А. Столыпина, когда начинать борьбу было уже поздно. Закон 1876 года принес огромный вред русской власти, ибо вызвал раздражение в малорусских кружках, не зараженных социализмом, но желавших развивать областную культуру на местном наречии. Это было бы еще не столь важно, ибо кружки эти («громады») были замкнуты и немногочисленны. Гораздо важнее другое обстоятельство: запрещение малорусского патриотизма с его «ридною мовою» в России вытолкнуло его за границу, в Галицию, в Вену, в Женеву, где русская власть не имела ни сил, ни способов, чтобы следить за его развитием и попытаться ввести его в государственное русло. С 1876 года как малорусским патриотизмом, так и украинским социализмом стали играть враги России: иудеи, масоны, немцы, поляки, папство — в самых разнообразных комбинациях.

Закон 1876 года породил множество несообразностей. Приве­дем такой пример. Братья Рудченко, Иван Яковлевич и Афанасий Яковлевич, гадячане, были образцовыми по исполнитель­ности чиновниками-службистами. Оба брата держались либеральных взглядов, но не были заражены социализмом и вполне лояльно служили русскому государству. Иван Яковлевич, проходя различные должности, достиг места председателя Варшавской казенной палаты и скончался тайным советником, членом Совета министра финансов. Он очень гордился своей служебной деятельностью и в приятельских беседах был истинным поэтом службы. Афанасий Яковлевич довольствовался местом начальника отделения Полтавской казенной палаты и отклонял всякие повышения, чтобы только не расставаться с любимой Полтавой. Оба Рудченко были талантливыми малорусскими писателями. Иван Яковлевич, поглощенный сложной службой, постепенно забросил литературу, а Афанасий Яковлевич, имея больше досуга, был плодовит и написал под псевдонимом Панас Мирный целый ряд рассказов и драм, из которых иные (например, «Бондаривна») очень сценичны и перед войной не сходили с репертуара малорусских театров. Как-то в молодости общими силами братья Рудченко (Иван Билык и Панас Мирный) написали чрезвычайно интересный роман «Хиба тоди волы ревут, як ясла повни?». Канвой послужила семейная хроника гадяцких помещиков Войн, а героем являлся сельский парень, искатель правды, который не мог примириться с окружающими условиями жизни р| и сделался поджигателем («палием»). Это яркий прообраз будущего большевика. Братья Рудченко как бы предчувствовали, что их родной Гадяч сделается сценой дикого народного зверства. Лютой смертью погибли там во дни революции местный предво­дитель дворянства граф Сергей Михайлович Капнист и председатель Гадяцкой земской управы Филипп Иванович Мельников. Последний сначала был оскальпирован обезумевшей от крови толпой, а потом схвачен за ноги и разорван пополам. Несмотря на полную лояльность братьев Рудченко и на художественную ценность их романа, он по закону 1876 года не мог быть напеча­тан в России и появился в свет в Женеве, в типографии драгомановской «Громады». Запрещение малорусского издательства постепенно привело к тому, что не только такие «украинские» зубры, как Михаил Петрович Старицкий или Александр Яковлевич Кониский (Переходовец)⁹⁰, стали печатать свои бездарные произведения в Галиции, но и самые безобидные «Тарасики» из полтавских или черниговских трущоб посылали стишки о лаевой (сальной) свечке (Самойленко) или о криничке (Гр. Коваленко⁹¹) в галицкие журнальчики, существовавшие на средства из России. Львовская «Зоря» наполнялась материалом почти исключительно из-за кордона.

Вторая половина 1870-х годов в Киеве была временем затишья в украинском движении. М. П. Драгоманов пребывал за границей и занимался пропагандой «украинского» социализма в Галиции. В. В. Антонович усиленно работал в области доисторической археологии и писал докторскую диссертацию о первоначалъной истории Великого княжества Литовского. А. Ф. Кистяковский занят был изданием важного сборника законов XVIII века, озаглавленного «Права, по которым судится малороссийский народ». К. П. Михальчук служил на пивоваренном заводе Киевского товарищества и мало имел досуга для тенденциозных филологических занятий «украинским» языком, к которым питал особенную склонность. П. И. Житецкий писал свою превосходную магистерскую диссертацию «Звуковая история малорусского наречия». M. M. Левченко более думал о настойках и наливках, чем об усовершенствовании своего русско-украинского словаря, второе издание которого так и не состоялось. П. П. Чубинский начинал уже впадать в ту хроническую болезнь, которая и свела его в могилу.

Новую струю в умственную жизнь Киевского университета влил профессор Александр Александрович Котляревский, который в январе 1876 года начал в университете преподавание славянской филологии. Настоящий малороссиянин и по смуглости лица, и по тонкому юмору, родом из Кременчуга, воспитанник полтавской гимназии, А. А. Котляревский⁹² по талантливости своей натуры не мог сочувствовать пребыванию в удушливой атмосфере «украинского» подполья, да еще отравленной социалистическими испарениями, и смотрел на славянский мир глазами евро­пейски просвещенного ума, пред которыми жители всех этих Русей — Малой, Белой, Черной и Червонной — являются лишь ветвями единого русского народа. В своих замечательных лекциях по истории славянской филологии профессор А. А. Котляревский подробно разбирал сочинения графа Яна Потоцкого и выяснил его ложный взгляд на обособленность «украинского» народа, который с польской точки зрения действительно жил на «украине», то есть на краю польского государства, но по существу был русским. К сожалению, деятельность профессора А. А. Котяревского в 1881 году была прервана его преждевременной смер­тью в городе Пиза, в Италии, от грудной болезни.

В 1880 году поселился в Киеве историк Малороссии Александр Матвеевич Лазаревский⁹³, приобретший уже известность замечательным трудом «Посполитые крестьяне в Малороссии», напечатанным в «Записках» Черниговского статистического комитета, и целым рядом статей о людях старой Малороссии, появившихся как в упомянутых «Записках», так и в «Русском архиве» П. И. Бартенева. В молодости, будучи студентом Петербургского университета, он принадлежал к петербургской «громаде» и весной 1861 года вместе с художником Честаховским сопровождал тело Тараса Шевченко, перевозимое из Петербурга через Киев в Канев для погребения, согласно «Заповиту», на берегу Днепра. В 1881 году выслужил пенсию на должности начальника одной из учебных дирекций в Царстве Польском и перебрался на жительство в Киев Феофан Гаврилович Лебединцев, брат которого, о. Петр Гаврилович, был в то время в Киеве кафедральным протоиереем. Лебединцевы происходили из Звенигородского уезда Киевской губернии и были горячими малороссийскими патриотами. Феофан Гаврилович в молодости написал дельное историческое исследование об архимандрите Мельхиседеке Значко-Яворском, изданное в серии томов «Архива Юго-Западной России», а о. Петр Гаврилович был глубоким знатоком киевской церковной старины и издал целый ряд брошюр о киевских цер­ковных памятниках.

Однажды сошлись на беседу А. М. Лазаревский и В. В. Антонович и обсуждали вопрос о том, что настало время основать в Киеве, по завету М. А. Максимовича, исторический журнал на русском языке для разработки и всестороннего освещения предметов малороссийской старины и народности. Редакция этого журнала могла бы объединять ученые и литературные силы Малороссии, которые после закрытия юго-западного отдела Географического общества и прекращения его «Записок» лишены были и своего центра, и своего печатного органа. Редактором-издателем намечен был Феофан Гаврилович Лебединцев — во-первых, как человек, не могший внушить правительству никаких подозрений относительно своей лояльности, и во-вторых, как брат кафедрального протоиерея, который своим влиянием мог подвинуть духовенство Киевской епархии и к сотрудничеству в журнале, и к подписке на него. А. М. Лазаревский и В. В. Антонович вместе поехали к Ф. Г. Лебединцеву, и Александр Матвеевич со свойственной ему прерывистой стремительностью в речи обратился к Феофану Гавриловичу: «Вот-с, Феофан Гаврилович, вы-с теперь совершенно свободны. Что вы предпочитаете делать-с: строить дома или издавать исторический журнал?» После некоторых размышлений и колебаний Феофан Гаврилович решил издавать исторический журнал, который получил название «Киевская старина» и начал выходить в свет с 1 янва­ря 1882 года.

Феофан Гаврилович вложил в издание «Киевской старины» все свои способности и всю жизненную энергию, какая была ему присуща. С первого же года издания обнаружилось, что крут лиц с сознательным малорусским патриотизмом крайне ограничен и что на широкую подписку рассчитывать нельзя. Постоянно стесненный в денежных средствах на издание, Феофан Гаврилович для сокращения расходов был и редактором, и корректором, и экспедитором журнала. Сверх того, находя, что, кроме крупных статей, необходимо для оживления журнала помещать в нем мелкие заметки более или менее забавного содержания, он сочинял их сам под всевозможными псевдонимами. Вся эта работа была крайне обременительна, и через шесть лет Феофан Гаврилович преждевременно сошел в могилу, главным образом от переутомления. Журналу грозила ликвидация, но его выручил Александр Степанович Лашкевич, землевладелец села Брахлово Новозыбковского уезда Черниговской губернии, воспитанник Киевского университета и собиратель замечательной библиотеки книг, до Малороссии относящихся. Он взял на себя издательство и редакторство и поддержал «Киевскую старину» своими средствами. К сожалению, через два с небольшим года его неожиданно похитила смерть.

Однако «Киевской старине» не суждено было погибнуть. Тесный кружок лиц, сотрудничавших в журнале с самого его основания, решил продолжать дело его издания, несмотря на все материальные затруднения, связанные со слабой подпиской, причем и издательство, и редакторство сделались коллективными. Главой и вдохновителем журнала выступил А. М. Лазаревский и оставался им до самой своей смерти в апреле 1902 года. Редакционные собрания для выработки содержания каждой следующей книжки назначались попеременно у А, М. Лазаревского, у В. П. Науменко⁹⁴, у Н. В. Молчановского⁹⁵, у К. М. Гамалея. Когда в Киев переселился В. В. Тарновский⁹⁶ и перевез сюда из села Качановки свой замечательный музей малороссийских древностей, редак­ционные собрания неизменно происходили у него, под веянием духа накопленных в музее памятников малороссийской старины и народности.

За двадцать лет существования «Киевской старины» под руко­водством Ф. Г. Лебединцева, А. С. Лашкевича и А М. Лазаревского в двухстах сорока книжках ее (1882—1901 годы) появилось мно­жество мемуаров, исследований и заметок, освещающих различные моменты в истории Малороссии, и в частности Киева. Из мемуаров особенно запечатлелись в памяти единственные в своем роде автобиографические записки священника о. Ильи Турчиновского, рисующие быт сельского духовенства в гетманщине XVIII века, воспоминания священника о. Феодора Кистяковского, родителя профессора А. Ф. Кистяковского, и воспоминания П. Д. Селецкого; из ученых исследований — «Киев с XIV по XVI век» и «Паны Ходьки», «Уманский сотник Иван Гонта» В. В. Антоновича, «Лубенщина и князья Вишневецкие» и «Заметки о Мазепе по поводу книги Ф. М. Уманца» А. М. Лазаревского, «Социнионство в Юго-Западной Руси» О. И. Левицкого, «Мысли о народных малорусских думах» П. И. Житецкого. Мятежный М. П. Драгоманов присылал в «Киевскую старину» интересные статьи по фольклору под псевдонимом Кузмичевский.

После смерти А М. Лазаревского «Киевская старина» перешла в ведение В. П. Науменко или, вернее сказать, двух его приятелей, стоящих за его спиной: Е. К. Трегубова и В. Л. Беренштама. Последние годы существования журнала были временем его хирения, окончившегося прекращением издания, кажется, в 1906 году. Названные лица не имели ни подготовки, ни темперамента, нужных для ведения серьезного, беспристрастного истори­ческого журнала. Думая оживить подписку, они начали поворачивать с малороссийского направления на украинское, ввели много бездарной беллетристики, как-то быстро опошлили журнал, однако подписки не расширили. Да и времена наступали уже неблагоприятные для спокойной работы в исторической области. Весной 1902 года обнаружились первые признаки подпольной агитации украинских социалистов: прокатилась волна разгромов владельческих экономии селянами в восточных уездах Полтавской губернии — Константиноградском, Кобелякском и Полтавском — и в смежных местностях Харьковской губернии. В 1905 году разразилась первая российская революция.

Как бы то ни было, ряд томов «Киевской старины» является величественным памятником горячей любви к родине маленькой группы малорусских патриотов, выполнивших бескорыстно громадную работу по выяснению в подробностях прошлых судеб родной земли, которые освободили ее от «папского», «лядского» ига и привели к единству с православным русским миром. Кто в будущем возымеет намерение приступить к изучению истории Малороссии, прежде всего обязан будет перечитать семьдесят с лишком томов «Киевской старины», потому что только в них он найдет точки отправления для дальнейших изысканий.

XI

Обратимся теперь к Галиции. Выше мы говорили, что закон 1876 года вытолкнул за границу, в частности в Галицию, все малорусское издательство. Чтобы развернуть свою деятельность, заинтересованные в этом деле лица должны были заручиться благосклонным отношением со стороны местных властей. Как известно, правительственная власть в Галиции, по доверию из Вены, была передана в руки поляков. Следовательно, украинским «діячам» надлежало установить добрые отношения с поляками. Для этого прежде всего украинцам нужно было отречься от своего русизма, признать себя не русскими, а украинцами, как бы пограничной частью польского народа. На это они с удовольствием пошли, ибо вся украинская идеология вытекала из польских источников и опиралась именно на отрицание «русскости» западнорусского населения. С другой стороны, закон 1876 года был для поляков хорошим козырем в игре против России и ненавистного «царата». Можно было прижать к груди украинцев и совместно оплакивать судьбу неньки-Украины, стонущей под пятой москаля с его традиционными «кнутом» и «нагайкой», потихоньку в душе посмеиваясь над простотой «русина», веря­щего в польскую дружбу. Однако поляки сильно побаивались присущего украинцам гайдамацкого духа или гнездящейся в них гайдамацкой «идеи». «Идея» эта заключалась в склонности украин­цев истреблять панов (помещиков) и жидов и грабить принадлежащее им имущество. Напрасно польские историки называют «идеей» то душевное состояние черни, когда она, потеряв страх перед правительственной властью, отдается своим диким, кровожадным и корыстным инстинктам. Вместо того чтобы признать, что польское правительство никогда не удосужилось завести в принадлежавших Польше русских областях хорошее административное, податное и судебное устройство и что в этом отсутствии стройного государственного порядка корень всех казацких и гайдамацких движений, польские историки любят отделыватьcя общими бессодержательными фразами вроде следующей: «Idea hajdamacka była wykwitem tatarskiego i tureckiego wogóle turańskiego wychowania historycznego ludności ruskiej» («Гайдамацкая идея была цветком исторического воспитания русского народа в духе татарском, турецком и вообще туранском»). Что хотел сказать Фр. Равита-Гавронский⁹⁷ этой туманной фразой? Что русский народ жил по соседству с татарами и турками, что он постоянно с ними воевал и что эта длящаяся веками война огрубила и ожесточила его характер? Совершенно верно, нравы степной русской рати, днепровских казаков и их преемников гайдамаков были грубые, дикие, зверские. Но разве когда-либо и где-либо разнузданная чернь проявляла мягкость, вежливость и добродушие, будь то в Германии в эпоху крестьянских войн или во Франции во время революции? Опыт русской революции также подтвердил, что нет той жестокости, до какой не дошла бы толпа, если она предоставлена самой себе и никого не боится.

Но мы уклоняемся в сторону. Дело было в том, что украинцы в Галиции заигрывали с поляками и льстили им, а поляки побаивались украинских гайдамацких замашек. Много было толков и разговоров, но до «згоды», до примирения, до установления определенных отношений дойти обе стороны никак не могли. Сам «горячий» Кулиш, над которым Д. Л. Мордовцев⁹⁸ посмеивался (как Людовик XIV говаривал: «Государство — это я», так П. А. Кулиш отождествляет с собою всю «Украину»: «Украина — это я, Кулиш»), сам, повторяем, Кулиш, кажется, в 1882 году ездил во Львов и похристосовался с поляками печатной «Крашанкой», но все-таки конкретной «згоды» не получилось.

Так прошло лет десять.

И вот около 1890 года выступил на сцену «загадочный» человек, побывал во Львове и достиг «згоды» с графом Бадени, тогдашним наместником Галиции. Она заключалась в том, что польская власть, помимо устранения всяких препятствий к украинскому издательству, согласилась открыть в Галиции несколько гимназий и кафедру истории Восточной Европы во Львовском университете с правом преподавания на украинской мове. Вероятно, существуют печатные материалы, выясняющие подробности этого соглашения, но мы, живя вдали от библиотек, ими не располагаем, а передаем событие так, как о нем рассказывали устно в заинтересованных кружках Киева в на­чале 1890-х годов. «Загадочным» человеком мы называем профессора русской истории в Киевском университете В. В. Антоновича, имя которого неоднократно упоминалось в нашем изложении.

Владимир Вонифатьевич в самом деле был загадочным человеком. О нем всегда говорили как о прирожденном заговорщике, как об искусном политическом агитаторе, как о важнейшем представителе украинского движения, как об опаснейшем враге русской государственности, а между тем можно было проводить с ним недели на раскопках языческих могильников, можно было часами беседовать с ним в его кабинете, украшенном портретом Гонты¹⁰⁰, услышать множество интереснейших указаний и соображений по археологическим и историческим вопросам в преде­лах беспристрастной науки — и, однако, перед собеседником тайна его души не открывалась. Он оставался увлекательным профессором — и только. Был он христианином или социалистом, чувствовал себя поляком или русским? О каком будущем мечтал он для своей ближайшей родины Малороссии? Действительно ли он верил в отдельность и обособленность «украинского» народа? Все эти вопросы оставались без ответа даже при отношениях близкого знакомства. Очевидно, душа Владимира Вонифатьевича была многогранная и разным людям представлялась не с одинаковых сторон. Кажется, ей органически не свойственна была искренность.

Университетские чтения Владимира Вонифатьевича отличались полной лояльностью по отношению к русскому правительству и соединяли в себе глубину беспристрастного научного исследования вопросов с простотой и убедительностью их изложения. Исторические процессы, о которых шла речь, представлялись происходящими в среде русского народа, «украинский» народ никогда не упоминался. Обыкновенно чтения эти состояли из четырех последовательных курсов: история Древней Руси, история Галицкой Руси, история Великого княжества Литовского и история малорусского казачества. Упомянутые курсы, будучи отлитографированы, служили превосходными учебниками для целого ряда университетских поколений.

Кроме явного преподавания в университете, В. В. Антонович, по слухам, для некоторых посвященных лиц читал на дому или у знакомых тайные лекции на украинской мове то по истории Ирландии как страны, живущей якобы в аналогичных с Украиной условиях и могущей подать ей пример борьбы за политическую самостоятельность, то по истории малорусского (днепровского) казачества. Такой тайный курс последней истории издан был в Черновцах (в Буковине) в виде анонимной книжки под заглавием «Бесиды про козацьки часы на Вкраини». Если мы срав­ним литографированный университетский курс с книжкой, то, помимо перемены языка, увидим еще громадную между ними разницу. Во-первых, в книжку введено понятие об украинском народе как о самостоятельной этнографической единице; во-вторых, любопытно, что чуть ли не главным признаком отдельности и обособленности украинского народа, более важным, чем физические расовые отличия или язык, признается отношение его к форме государственного строя. Великорусский народ, рассуждает автор, не хотел принимать участия в политической жизни своей страны и всю полноту власти над собою предоставил царю-самодержцу. Польский народ излюбил олигархическую форму правления, при которой власть сосредоточивается в руках немногих избранных лиц, принадлежащих к знатным и богатым родам. Украинский народ предпочитал всегда демократический республиканский строй, основанный на всеобщем голосовании, и осуществлял его в копных судах, в казацких радах, в церковных братствах. Вот почему украинцы никогда не хотели добровольно подчиниться ни самодержавной Московии, ни олигархической Польше, а лелеяли мечты о самостоятельной государственности свободного республиканского типа. С такой ложной точки зрения рассматриваются все несложные события казацкой истории и оправдывается та «шатность», та склонность к изменам, какую всегда проявляли казацкие вожди. Если бы автор до­жил до нашего времени, то он убедился бы, насколько шатка и беспочвенна была его историческая философия и как легко захватчики власти могут навязать любому народу какой угодно строй, если только в их распоряжении имеется для этого достаточная военная сила.

Иудеи Бронштейны, Розенфельды, Апфельбаумы, Нахамкесы, Ротштейны, Вайнштейны, Финкелыптейны, Бриллианты, Иоффе и прочие, опираясь на Красную Армию из разноплеменных человеческих отбросов, подтоптали под ноги и царелюбивую якобы Московию, и демократическую якобы Украину, что­бы основать на костях москвитян и украинцев гнусную жидовскую Совдепию, и только «чудо Вислы», как называют поляки свою нежданную победу над большевистской ордой, спасло в августе 1920 года от той же участи аритостократическую якобы Польшу, которая, однако, получив возможность, благодаря счастливому стечению исторических обстоятельств, воскресить свою государственность, стала не королевством с олигархией магнатов, как следовало бы по теории автора, а самой новомодной демократической республикой со всеобщим пропорциональным голосованием, с рядом враждующих между собою партий и с ответственным кабинетом министров.

Теория автора блистательно провалилась. Произвольно приписанный им украинцам демократизм, конечно, не доказывал и не мог доказывать их этнографической отдельности от русского ; народа. Тем не менее из книжки «Бесиды про козацьки часы на Вкраини» можно заключить, что В. В. Антонович был действительно не тем человеком, каким он казался с университетской кафедры, а тем, каким его характеризовала молва, — завзятым украинцем-республиканцем, щирым самостийником, ковавшим злые козни против России. Когда в начале 1890-х годов пошли слухи о достигнутом им примирении украинских «діячей» с правящими галицкими поляками, многие не верили этому, но по­следующие события как будто подтвердили непреложность совершившегося факта. Очевидно, во Львове было условлено, что В. В. Антонович представит своего кандидата на украинскую кафедру, предположенную к открытию в Львовском университете, и что его кандидат получил утверждение в Вене. Иначе нельзя объяснить, почему именно он занялся подысканием кандидата. Как говорили в то время, В. В. Антонович долго думал, кого из молодых ученых его исторической школы проводить во Львов, пока не остановил выбора на Михаиле Сергеевиче Грушевском.