После прихода к власти большевиков, дабы оградить Дон от распространения охватившей страну болезни, пришлось объявить область Войска Донского независимым государственным образованием до той поры, покуда ситуация в остальной России не стабилизируется.

В конце ноября атаман собрал в Новочеркасске Войсковое правительство, пригласив на заседание председателя новочеркасского военно-промышленного комитета Петровского, бывшего комиссара Временного правительства Воронкова и некоторых других общественных и политических деятелей Дона. Предстояло решить, что надо сделать, чтобы сформировать на Дону такие органы власти, чтобы они смогли противостоять большевикам, причем противостоять эффективно?..

- Надо немедленно создать крепкую власть, хватит пустых разговоров, мы уже тонем в них! - горячился Воронков.

- Это не так просто, - покачал головой Митрофан Петрович. - Попытка Виктора Чернова организовать правительство при Ставке потерпела, как известно, неудачу.

- Верховная власть должна быть создана не только одним Юго-Восточным союзом и не при Ставке, а всеми дееспособными организациями... - заметил член правительства Агеев.

- Не время заниматься бухгалтерским подсчетом реальных сил, - воскликнул начальник войскового штаба Араканцев, - пора сейчас же действовать!

Петровский вынес предложение:

- Я предлагаю организовать временную государственную власть до созыва Учредительного собрания.

Атаман взглянул на Богаевского. Митрофан Петрович поднялся и сказал:

- Господа, мы с Алексеем Максимовичем ежедневно получаем десятки телеграмм со всей России с просьбой защитить от большевиков и спасти страну от анархии. Но что может сделать одно казачество?.. Мы отказались даже от экспедиции в Воронеж. В России слишком пере­оценивают наши силы. Это своего рода оптический обман. Задача спасения России, к сожалению, не по плечу одному казачеству.

Атаман предложил поручить создание органов государственной власти в России правительству Юго-Восточного союза и срочно начать стягивание казачьих полков на Дон. Предложение встретило поддержку остальных участников совещания. Помолчав, Алексей Максимович взял со стола телеграмму и произнёс мрачно:

- А вот, господа, что советует нам совет Союза казачьих войск из Петрограда, читаю: «Передайте генералу Каледину: необходимо захватить всю волжскую флотилию сверху и снизу. Требуйте от Каледина, чтобы он подчинил себе войска на Кубани и Тереке с туземным корпусом», - он раздражённо бросил телеграмму. - Тут бы Дон удержать, а не то что Волгу и Кубань...

Не так, не так складывалась ситуация, как можно было надеяться… Возвращающиеся на Дон фронтовики сплошь оказались распропагандированы большевиками. С горечью взирал Митрофан Петрович на затуманенных братьев, обливалось кровью сердце при виде того, как поразившая Россию болезнь начинает охватывать Дон. Вот, хотя бы и Голубова взять! Уж на что лихой казак, а подался в большевики! Огненными буквами горел призыв Каледина: «Помните, братья-казаки, что теперь не время разговоров и безделья - Родина наша гибнет, и мы должны спасать ее славу и честь!» Но не слышали казаки своего атамана и не спешили заботиться о славе и чести Родины, думая прежде о своём базу. Представлялось, что станет Дон непреступной цитаделью, за стенами которой найдут прибежище все верные, и расцветёт слава казачья, и укрепятся силы, и тогда достанет их, чтобы очистить от заразы всю Россию. Представлялся Дон новой Вандеей в большевистском море. Но что за Вандея без вандейцев?.. Никто не знал казаков лучше, чем Митрофан Богаевский. И ясно видел он, что многие спасительные их качества, оказались, если и не истреблены, то придавлены годами войны, которая так надоела всем… Война развратила людей и подготовила благодатную почву для большевистского сева… Атаман приходил в отчаяние: «Власти нет, силы нет, казачество заболело, как и вся Россия»…

И всё же нельзя было опускать рук. И Митрофан Петрович продолжал своё служение, как продолжал его и темнеющий день ото дня, осунувшийся и постаревший атаман. Многое было сделано: удалось стабилизировать власть и образовать твердые структуры политического и экономического управления, создать Донское экономическое совещание, подготовить все необходимое для введения собственной денежной системы…

Собирались на Дону все оставшиеся не у дел политики: Милюков, Шульгин, Струве, Родзянко… Последний даже пожелал, чтобы его приписали к казачьему сословию, что и было сделано. На Барочной улице генерал Алексеев приступил к образованию Добровольческой армии. Осколки погибшей России оказались в одночасье сметены сюда, под защиту казачества. Доболтались, доигрались в свои политические игры, доспорились, дотщеславились… А теперь возложили надежды на казаков – выручайте! «Русская государственность будет создаваться здесь... Обломки старого русского государства, ныне рухнувшего под небывалым шквалом, постепенно будут прибиваться к здоровому государственному ядру юго-востока», - мечтали газеты. Ах, если бы, если бы!..

Целый поток знаменитейших имён России нескончаемой чредой тёк во дворец атамана. Явился однажды и Борис Викторович Савинков, расположился удобно в кресле, заговорил, как ни в чём не бывало (кажется, никто из этих людей не понимал собственной вины за случившееся, а лишь рьяно валили друг на друга):

- Я думаю, Алексей Максимович, вы не понимаете, что совершенно невозможно бороться против большевиков, не опираясь на крестьянство. Ведь настоящая Россия в огромной степени крестьянство, для крестьянства и во имя крестьянства. Иначе борьба окончится неудачей…

Митрофан Петрович взглянул на атамана и, по лицу его догадавшись, что Алексей Максимович собирается высказать бывшему террористу нечто резкое, торопливо заговорил сам:

- Нет, Борис Викторович, время демократии прошло. Мы рассчитываем на буржуазию и казаков.

Погорячились, погорячились тогда… Уж слишком невмоготу было счесть, что такой подлец, как Савинков, может дать дельный совет. А ведь он, как не печально, оказался пророком… И ведь быстро поняли это, и выдвинул атаман программу «паритета» прав всех групп и сословий донского населения. Но – опоздали! Совсем чуть-чуть опоздали! Уже успели оседлать этого конька большевики, и насулить крестьянам золотые горы… Зато предложение атамана встретило противодействие со стороны части казаков, которые упорно гнули линию на то, что власть на Дону должна принадлежать исключительно казакам, хотя они составляли менее половины донского населения. И вывернись, попробуй! Знать бы, где упадёшь…

А Савинков вскоре Дон покинул. Покинул после двух встреч с Корниловым. В первую упал перед ним на колени, каясь в предательстве, во второй просил дать ему дело. Лавр Георгиевич согласился, но предупредил:

- Смотри, Борис Викторович: ещё раз изменишь – повешу!

И исчез бывший террорист… Зато попытался явиться бывший его патрон флюгер Керенский. Алексей Максимович, узнав об этом, взорвался:

- Мало ему, что всю Россию погубил, так хочет и на Дону свою разрушительную работу продолжить! Вон! Чтобы духу его здесь не было. Не желаю его даже видеть, пусть лучше убирается прочь отсюда!

Сгущались тучи над Тихим Доном… Большевики захватили Ростов, отрезав Дон от остальных казачьих земель, и Каледин был вынужден двинуть все наличные силы для его освобождения. Страшно было пролить первую кровь, но иного выхода не было. Ростов был освобождён, а следом полковник Кутепов занял Таганрог. Большевистская пропаганда визжала о «зверствах калединцев». Опровергать эти клеветнические вымыслы вновь выпало Митрофану Петровичу: «Много ходит преувеличенных россказней о жестокости А.М. Каледина, проявившейся во времена ростовского дела. Да, несколько боевых стычек было жестоких: возле Нахичевани и во время осады ростовского вокзала, где... действительно красногвардейцев легло много, а их невысокая в то время боеспособность эти жертвы увеличивала (говорят, они шли в-открытую против вокзала). ...Войдя в город, Каледин зверств, казней и т. д. не устраивал...»

Для обсуждения начавшейся де-факто гражданской войны собрался Войсковой Круг. Выступая перед ним, атаман говорил:

- Вы, может быть, спросите, почему же мы не покончили с большевиками одним ударом? Сделать это было не­трудно, но страшно было пролить первым братскую кровь.

- Но кровь пролилась! - выкрикнул кто-то из зала.

- Кровь пролилась... - тихо повторил Алексей Максимович и добавил: - Я пришел сюда с чистым именем, а уйду, может быть, с проклятиями. Поэтому я ставлю вопрос о доверии себе и своим действиям и слагаю пока свои полномочия Войскового атамана.

Выступал на Круге и Митрофан Петрович:

- Я с тоской и мукой стоял над гробом тех юношей, которых мы похоронили. Я искал ответа: лежит ли эта кровь на моей душе? – и говорил: да, лежит. Но пусть лежит она не на мне только одном. Я принимаю ее на свою душу, но если потребуется моя кровь, то я отдаю ее за казачество. К этому я готов. Нет, не преступление то, что мы делаем, а осуществление гражданского долга. Мы, рискнувшие на этот шаг, совершаем его во имя тех целей, которые надо достигнуть, во что бы то ни стало. Я не стану вас призывать проливать свою и чужую кровь, но, когда приходят чужие и отнимают у нас Ростов, я заявляю: не боюсь я этой крови, ибо на ней строится великое будущее, так как пришел смертный час, а мы и Россия еще не хотим умирать…

Тяжек груз пролитой крови… И сколько ещё прольётся её на Дону! Казачьей крови, братской крови… Краса и гордость Дона, вольные и отважные казаки, истребят друг друга, осиротят благословенную эту землю – и за что же?.. И как отвратить напасть, как остановить, как вернуть разум потерявшим его?..

Заседание Круга завершил атаман. Мрачный и усталый, он произнёс твердым голосом:

- Власть - это тяжкий крест, который я взвалил на себя в этой борьбе с большевиками. Выйти победителем из нее мы сможем только в том случае, если все население Дона энергично поддержит своих избранников. Так, значит, борьба не на жизнь, а на смерть! Прошу верить, долг свой исполню до конца!

Что-то похоронное прозвучало в этих словах, полоснуло острым ножом по сердцу, предчувствие надвигающейся трагедии, неотвратимой и чудовищной, нависло над всеми присутствующими, и не смогла рассеять её ни старинная казачья песня в исполнении Агеева и других депутатов, ни лихая пляска Бадьмы Уланова… Нарочитое это веселье показалось ещё более страшным, чем мрачность, слишком похожим на поминки…

В первой декаде января большевистски настроенные казаки-фронтовики на своём съезде в Каменской объявили, что берут власть на Дону в свои руки, и выдвинули ультиматум, в котором донской атаман объявлялся вне закона, какая-либо помощь калединцам «со стороны местного населе­ния или железнодорожного персонала» запрещалась, и декларировалось, что «всякий трудовой казак, который сбросит с себя иго Калединых, Корниловых и Дутовых, будет встречен братски и найдет необходимую поддержку со стороны советской власти».

Атаман встретился в Новочеркасске с представителями съезда во главе с председателем Военно-революционного комитета Федором Подтелковым. Последний потребовал передать им всю полноту власти на Дону. Требование это было в высшей степени нахальным, учитывая расстановку сил. Донское казачье войско насчитывало шестьдесят конных полков, шесть пеших батальонов, сто двадцать шесть отдельных кон­ных сотен, тридцать семь батарей и пять запасных полков. Из всего это­го числа воинских сил Подтелкова поддержали одиннадцать полков, один батальон, пять батарей, одна сотня и одна местная команда. По итогам выборов на Дону в Учредительное собрание, проводившихся в ноябре, за четвёртый казачий («Калединский») список проголосовало более сорока пяти процентов избирателей Дона. За большевистский пятый список отдали голоса менее четырёх процента избирателей. И, вот, выразители интересов от силы четырёх процентов избирателей с непревзойдённым апломбом заявляли теперь о намерении диктовать остальным девяноста шести процентам «свою волю», невозмутимо соглашаясь, что это обыкновенное насилие. Компромиссные предложения атамана, стремившегося сохранить мир на Дону, успеха не имели. Им, этим четырём процентам отщепенцев, было глубоко плевать и на Дон, и на мир, и на братскую кровь. Ради достижения своих целей они не собирались останавливаться ни перед чем, они не были связаны никакими рамками, а потому действовали вызывающе нагло, ничуть не заботясь о последствиях. Как могло случиться, что эта кучка людей стала вдруг доминировать, оказывать давление на абсолютное большинство, которое составляли крепкие, разумные, честные казаки?.. Непостижимо!

Разговор закончился ничем, а, между тем, к Новочеркасску стягивались красные войска. Добровольческий штаб был перенесён в Ростов. Корнилов не разделял мягкости Донского правительства, выговаривая Алексею Максимовичу, что нужно меньше цацкаться с обнаглевшими бандитами, а куда полезнее пустить кровь. Теперь, когда возникла зримая угроза казачьей столице, атаман решил собрать членов правительства и Круга, дабы обсудить сложившееся положение и выработать план действий. Митрофан Петрович посоветовал пригласить также Алексеева и Корнилова. Однако, из-за напряжённой обстановки под Ростовом последние приехать не смогли, вместо них на совещание прибыл начальник штаба Добровольческой армии генерал Лукомский.

- Господа, к сожалению, ситуация на фронтах очень тяжелая. Дон окончательно развалился, и спасти положение весьма трудно. Без Добровольческой армии нам не отстоять Дон, - заявил атаман и повернулся к Александру Сергеевичу: - Поэтому я просил бы вас, Ваше Высокопревосходительство, передать генералам Корнилову и Алексееву нашу настоятельную просьбу сосредоточить главные силы Добровольческой армии в Новочеркасске и на подступах к нему.

Лукомский, непроницаемый как всегда, поднялся с места и, извинившись за отсутствие своего начальства, ответил: 

- Зная о вашем желании сосредоточить Добровольческую армию под Новочеркасском, они считают это нецелесообразным, опасаясь, что мы потеряем Ростов, и Добровольческая армия попадет под Новочеркасском в ловушку. Этим мы погубим начатое дело. Они приняли решение отступать на Кубань и просят вас скорее вернуть в Ростов офицерский батальон.

- Я отдал соответствующее распоряжение, - угрюмо отозвался Алексей Максимович.

Повисла тягостная пауза. На атамана было больно смотреть. Митрофан Петрович прервал молчание:

- Похоже, что Новочеркасск удержать не удастся, поэтому атаману, Донскому правительству и Войсковому Кругу надо переезжать в район еще крепких и стойких станиц, расположенных по Дону, и там постараться заставить казаков откликнуться на призыв атамана.

- Оставлять Новочеркасск я не собираюсь! - жестко оборвал его Каледин. - Я считаю недопустимым, чтобы Войсковой атаман бежал из столицы Донского края и скитался где-то по станицам... Если ничего не выйдет, я погибну здесь, в Новочеркасске.

Спорить с атаманом было бесполезно, но Митрофан Петрович всё же решил приложить все усилия, чтобы спасти его от неминуемой гибели, которая стала бы огромной потерей для всего Дона и большим личным несчастьем для самого Богаевского.

Но на этот раз все усилия оказались напрасными… Атаман исполнил своё обещание. В то роковое утро, двадцать девятого января Алексей Максимович велел своему ближайшему соратнику собрать в атаманском дворце членов Войскового правительства. Накануне он выпустил своё последнее воззвание к казачеству: «Граждане казаки! Среди постигшей Дон разрухи, грозящей гибелью казачества, я, ваш Войсковой атаман, обращаюсь к вам с призывом, может быть, последним.

Вам должно быть известно, что на Дон идут войска из красноармейцев, наемных солдат, латышей и пленных немцев, направляемых правительством Ленина и Троцкого. Войска их подвигаются к Таганрогу, где подняли мятеж рабочие, руководимые большевиками. Такие же части противника угрожают станице Каменской и станциям Зверево и Лихой. Железная дорога от Глубокой до Чертково в руках большевиков. Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и, в союзе с вторгшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами, сделали нападение на отряд полковника Чернецова, направлявшийся против красногвардейцев, и часть его уничтожена, после чего большинство полков, участников этого гнусного и подлого дела, рассеялось по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество. В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандой красноармейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын - Себряково, прекратив всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперского и Усть-Медведицкого округов. В слободе Михайловской, при станции Себряково, произвели избиение офицеров и администрации, причем погибло до 80 офицеров.

Развал строевых частей достиг предела, и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров за денежное вознаграждение. Большинство из остатков уцелевших полевых частей отказываются выполнять боевые приказы по защите Донского края.

В таких обстоятельствах, до завершения начатого переформирования полков, с уменьшением их числа и оставлением на службе только четырех младших возрастов, Войсковое правительство, в силу необходимости, выполняя свой долг перед родным краем, принуждено было прибегнуть к формированию добровольческих казачьих частей и, кроме того, принять предложение и других частей нашей области - главным образом учащейся молодежи - для образования партизанских отрядов.

Усилиями этих последних частей и, главным образом, доблестной молодежи, беззаветно отдающей свою жизнь в борьбе с анархией и бандами большевиков, и поддерживается в настоящее время защита Дона, а также порядок в городах и на железных дорогах части области. Ростов прикрывается частями особой Добровольческой организации.

Поставленная себе Войсковым правительством задача - довести управление Областью до созыва и работы ближайшего (4 февраля) Войскового Круга и Съезда неказачьего населения - выполняется указанными силами, но их незначительное число, и положение станет чрезвычайно опасным, если казаки не придут немедленно в составы добровольческих частей, формируемых Войсковым правительством.

Время не ждет, опасность близка, и если вам, казаки, дорога самостоятельность вашего управления и устройства, если вы не желаете видеть Новочеркасск в руках пришлых банд большевиков и их казачьих приспешников-изменников, - то спешите на поддержку Войсковому правительству посылкой казаков-добровольцев в отряды.

В этом призыве у меня нет личных целей, ибо для меня атаманство - тяжелый долг. Я остаюсь на посту по глубокому убеждению необходимости сдать пост, при настоящих обстоятельствах, только перед Кругом…»

Но казаки не поспешили на отчаянный зов своего атамана, не поднялись всем миром на защиту своей самостоятельности. Казаки, восторженно вручившие Каледину власть несколько месяцев назад, казаки, клявшиеся ему в верности, предали его, отступились, разошлись по своим базам и покинули в одиночестве. Страшный грех предательства, пал ты и на славную казачью голову, и великой кровью смывать его!

День был сумрачным, дул холодный, порывистый ветер, и мелкие капли дождя разбивались о серую муть окна. Сумрачный атаман выслушал доклад Походного атамана Назарова, признавшего положение безнадёжным. Беспросветным было положение, беспросветный день стоял за окном, беспросветным был взор атамана, в котором таилось страшное решение, и от которого не по себе становилось Митрофану Петровичу, тщетно искавшему выхода и впервые не находящему его.     

- Господа! Положение наше безнадежное, - заговорил Каледин, - почти все окружные станицы находятся в руках большевиков, боевых частей нет, население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Недалеко от Новочеркасска появился новый сильный отряд красных с ка­валерией и артиллерией. Поздно ночью я получил телеграмму от генерала Корнилова, в которой Лавр Георгиевич извещает, что Добровольческая армия, ввиду безнадежности положения на Дону, покидает Ростов и уходит на Кубань. Лавр Георгиевич просит меня также отдать распоряжение добровольческим ротам сняться с новочеркасского фронта и идти в Ростов на соединение с уходящей армией. Такое распоряжение мною уже отдано. Таким образом, господа, у нас больше нет сил, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития, предлагаю сложить свои полномочия и передать власть городскому самоуправлению. Пусть они сами выйдут на переговоры с большевиками и предотвратят кровопролитие.

С места поднялся председатель Круга Николай Михайлович Мельников. Бледный, но сохраняющий спокойствие, он произнёс:

- Господа, я не теряю надежды, что казаки одумаются, и нам нужно выиграть время. Для этого необходимо отойти от железнодорожной линии, вдоль которой передвигаются большевики. Предлагаю так же, как это ни прискорбно, оставить Новочеркасск и уйти в степи, начав теперь же срочную переброску всего необходимого в станицу Константиновскую.

Атаман, поочерёдно открывавший ящики стола и нервно рвавший какие-то записки, чеки, другие бумаги, заявил, что с предложением этим не согласен и столицу не покинет. Перешли к обсуждению, кому передать власть. Затянувшийся спор резко прервал Алексей Максимович:

- Довольно говорить, господа! От болтовни Россия погибла. Давайте кончать!..

- Так что же делать, Алексей Максимович?!

- Это решает каждый за себя. Мною уже давно решено: я слагаю с себя полномочия, я уже не атаман!..

Власть в городе решено было передать новочеркасской городской управе. Условились в шестнадцать часов встретиться в здании управы и подписать там соответствующий акт. Атаман передал членам правительства имевшиеся у него на руках благотворительные суммы и облегченно выдохнул:

- Ну, слава Богу, от этого очистился!

Предчувствуя недоброе, члены правительства, стали тихо переговариваться между собой:

- Надо спасти атамана, господа!

- Увезти в Добровольческую армию...

- Не поедет, господа...

- Если нужно, увезти силой!

Никогда прежде не было так скверно на душе у Митрофана Петровича. Весь мрачный вид атамана, его решимость на что-то, его слова – всё указывало на грядущее несчастье. Томимый этим острым предчувствием, Богаевский поспешил на служебную квартиру Алексея Максимовича. По дороге он заглянул к себе и узнал от встревоженной жены, что утром к ней заходила супруга атамана, Мария Петровна, и поведала о своём тяжёлом предчувствии, вызванном приснившимся накануне сном:

- Два огромных жеребца бились, один черный такой, другой белый. Страшная была схватка, и черный победил белого! 

Елизавета Дмитриевна, как могла, попыталась успокоить Марию Петровну, но сама была крайне удручена её рассказом и настроением. Ещё более взволнованный, Митрофан Петрович вместе с женой бросился на квартиру Каледина и опоздал на считанные мгновенья… Когда он, запыхавшийся, вбежал в комнату, атаман был уже мёртв. Он лежал на кровати со скрещенными на груди руками и застывшим взором, полным безысходной тоски. Аккуратно висел на спинке стула китель, аккуратно лежали на столе снятые Георгиевский крест и часы, показывающие половину третьего. На полу лежал кольт. У тела мужа отчаянно рыдала Мария Петровна. Неподалёку замерли денщик, горничная и скулящий пудель, любимец покойного Алексея Максимовича. Митрофан Петрович бережно поправил голову атамана, извлёк из-под кровати сплющенную пулю, пробившую грудь Каледина, а следом тюфяк и матрац, а затем по телефону, оповестил о случившемся архиепископа Гермогена, вызвал доктора и похоронную команду с гробом… На столе Богаевский обнаружил предсмертное письма атамана, адресованное генералу Алексееву:

«Многоуважаемый генерал Алексеев! Волею судеб и желанием казачества Тихий Дон вверил Вам судьбу казачества и предложил избавить Дон от ненавистников свободного и здорового казачества, от врагов всякого национального самоопределения, от большевиков. Вы, с Вашим горячим темпераментом и большой отвагой, смело взялись за свое дело и начали преследование большевистских солдат, находившихся на территории Области Войска Донского. Вы отчаянно и мужественно сражались, но не учли того обстоятельства, что казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого проводителя своих интересов и отходят от него. Так случилось и со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага. Но мне дороги интересы казачества, и я Вас прошу пощадить их и отказаться от мысли разбить большевиков по всей России. Казачеству необходимы вольность и спокойствие; избавьте Тихий Дон от змей, но дальше не ведите на бойню моих милых казаков. Я ухожу в вечность и прощаю Вам все обиды, нанесенные мне Вами с момента Вашего появления на нашем Кругу.

Уважающий Вас Каледин.»

И начались панихиды… Протяжно и скорбно звонил старый соборный колокол, созывая людей молиться за упокой души атамана. И под мокрым снегом, сквозь сумрак тянулись в собор нескончаемые вереницы плачущих людей. У усыпанного цветами гроба стояла безмолвная, будто и сама неживая, вдова. Слёз у неё не осталось, и лицо было каменным. Бесконечная тоска разлилась по Новочеркасску, но и этот выстрел не всколыхнул Дон… Атамана отпевали вместе с погибшим от ран офицером. Их гробы стояли рядом, и старая монахиня со слезами на измождённом лице шептала молитвы. Она перепутала имя офицера, и стоявший рядом часовой заметил ей это.

- И, батюшка, что же тут такого, что я ошиблась? Лежат, родненькие, как отец с сыном... Он при жизни был всегда с ними, с детьми, которые умирали за нас. Бог знает, что я ошиблась и не осудит меня за это… - ответила старуха и всхлипнула.

Когда гроб выносили из собора, оркестр играл «Коль славен» и траурный марш Шопена, и сердца присутствующих разрывались на части. А потом было старое кладбище, последний звон колоколов, последняя литургия, холодная могила, и Митрофан Петрович, сдерживая рыдания, бросил горсть мёрзлой земли на крышку гроба своего атамана… Даже теперь эти воспоминания мучительно сдавливали горло…

После похорон Богаевский вместе с женой уехал в Сальский округ, где поселился в доме калмыцкого священника. Здесь-то и нашёл его войсковой старшина Голубов… Не доверяли Николаю Матвеевичу большевики! Даже после расправы с атаманом Назаровым не доверяли! И решил он укрепить позиции, изловить известного врага советской власти, правую руку Каледина, Митрофана Богаевского. Замыслил поход в Донские степи, но, оказалось, что его собственный полк не испытывает желания участвовать в таком деле. Казаки не хотели воевать со своими братьями. И тогда Николай Матвеевич отправился один, сколотил банду из крестьян в районе Великокняжеской и нагрянул ночью по душу донского Златоуста. Отблагодарил за оказанное некогда заступничество! Боже, как же низко может пасть человек… Митрофан Петрович не сопротивлялся. От шестого до восемнадцатого марта Голубов держал его в арестных домах станиц Платовской и Великокняжеской, раздумывая, идти или не идти дальше в степи со своей разнузданной бандой, но в итоге решил отправиться с пленником в Новочеркасск. Там измождённого дорогой Богаевского поместили на гауптвахту под охраной казаков. Голубов и комиссар его отряда Ларин хотели, чтобы инициатива расправы с пленником исходила от самих казаков, для чего решили устроить нечто вроде народного суда. В кадетском корпусе собралась большая толпа, и обвинители, не имевшие конкретных обвинений, предоставили слово обвиняемому…

В последний раз блестящий оратор Митрофан Богаевский держал речь перед публикой. Несмотря на моральную и физическую измученность и понимание близкого конца, он говорил три часа, говорил вдохновенно, может быть, ещё вдохновеннее, чем прежде. Он вновь обращался к излюбленным примерам родной старины, он взывал к сердцу каждого казака, он говорил с братьями, которых знал, как самого себя, плотью от плоти которых был, и эта лебединая песня, в которую казачий Боян вложил всю без остатка душу, завораживала, и казаки слушали его молча, и их сердца откликались на боль его сердца… Невысокий, худой, истощённый, он стоял посреди «врагов», но обращался к ним, как к братьям, плавно текла речь, произносимая вкрадчивым голосом, без всякой аффектации, и внимали казаки этой дивной исповеди, и прочь отступали образы разнузданных солдат и матросов, с которыми безумно соединились они. Перед ними стоял не политик, не агитатор, не враг, а их брат, искренний человек, отдавший всю жизнь Дону, воспитывавший его молодёжь, истинный казак, на которого их, казаков теперь пытались натравить чужаки.

После речи Богаевского толпа взволновалась. Некоторые плакали. Казаки обступили Голубова, спрашивали, что он думает делать с пленником.

- Товарищи, Ростов требует его выдачи.

- Бросьте, господин войсковой старшина! Ну какие мы вам товарищи!

- Нет, товарищи, я старый социалист-революционер и это слово для меня священно.

- Ладно уж! - раздалось из толпы. - Богаевский наш казак, и вы не должны отдавать его в чужие руки!

- Не выдадим! Не выдадим! – послышалось со всех сторон.

- Хорошо, я об этом подумаю, - сказал Голубов.

Николай Матвеевич не нарушил воли казаков и не выдал Богаевского в руки Ростовского Исполкома, окончательно испортив отношения с красной властью. Но красная гвардия с броневиками заняла Новочеркасск, разогнала весь казачий гарнизон и, взяв Митрофана Петровича с гауптвахты, доставила его в Ростов. Здесь-то и начались последние круги ада. Лучше бы было, пожалуй, если бы Голубов разделался с ним, как со многими другими… Хотя тогда не было бы той последней встречи с казаками, не увидел бы Богаевский, как от его слов, слов обречённого смертника воскресает в них истинный казачий дух, за сохранение которого он боролся всю жизнь, не увидел бы слёз на их глазах… Значит, всё не напрасно…

С грохотом открылась дверь камеры. Митрофан Петрович с трудом приподнялся. На пороге стояли двое: председатель ростовской Чрезвычайной следственной комиссии Берушь-Рожинский и начальник ростовской Красной гвардии - сын петербургского чиновника, студент Новочеркасского Политехнического института, проживавший в Донской столице с матерью и известный там, как хромоногий дебошир Яшка Антонов.

- Выходи, контра! – приказал Яшка, кривя губы и поигрывая зажатым в руке наганом.   

Что ещё?.. Очередной допрос?.. Уже?.. Ах, доктор, доктор, отчего вы были столь жестокосердны и не подали просимого… Мало было Подтёлкова, так ещё этот расхристанный колченогий мальчишка с обозлённым лицом будет глумиться и плевать ему в лицо… Но теперь уж недолго… Если после первого допроса на теле не осталось живого места, то на втором уж верно выбьют дух.

- Живее! Ну!

Митрофан Петрович с усилием поднялся и, шатаясь, вышел из камеры. Его медлительность чрезвычайно раздражала Яшку, и он постоянно бранился и толкал пленника в спину. У тюрьмы ждал автомобиль. Богаевский был уверен, что повезут его туда же, куда и накануне, в Военно-революционный трибунал, но маршрут оказался иным. Автомобиль быстро мчался по улицам Ростова, а затем и вовсе покинул пределы города.

- Куда вы везёте меня? – безнадёжно спросил Митрофан Петрович.

- Не твоё дело, - огрызнулся Яшка.

У Балабановской рощи остановились. Яшка проворно выбрался из автомобиля и, распахнув перед арестантом дверь, скомандовал:

- Выходи!

Богаевский вышел и последовал за Антоновым в рощу. Рожанский шёл позади. Был чудный апрельский день. Просыпалась природа после зимнего холода, покрывалась зелёным ковром земля, начинали шуметь листвой деревья, и воздух чудно пах свежестью и первыми цветами. Митрофан Петрович глубоко вдыхал его, стараясь в последние мгновения жизни запомнить мир таким, каков он был в этой благоухающей весенней роще – прекрасным, Божьим… Тихо было здесь, лишь птицы перекликивались нежными голосами, радуясь весне. И эту тишину разорвал выстрел, вспугнув стаю птиц, взвившихся в небо. Пуля попала в челюсть, и, захлёбываясь кровью, Митрофан Петрович повалился на землю.

- Добей! – приказал Рожанский Яшке.

И ещё один выстрел грянул в тишине… И навсегда умолк голос донского Златоуста, с такой беззаветной любовью воспевавший родную землю и родной народ и принявший мученическую смерть за эту любовь, за свою верность Дону…