Биографическая справка

Санжаровский Анатолий Никифорович, член Союза писателей Москвы, родился в семье ссыльных переселенцев 10 сентября 1938 года в заполярном селе Ковда Кандалакшского района Мурманской области.

Его родители, воронежские крестьяне, за отказ вступить в колхоз были репрессированы в 1934 году и высланы на лесоработы в Заполярье. Тогда же, заодно с ними, за четыре года до рождения, был репрессирован и А. Санжаровский. В 1996 году был реабилитирован вместе с уже покойными родителями. В настоящее время является членом Московской ассоциации жертв незаконных репрессий.

Окончил факультет журналистики Ростовского университета.

Долгие годы проработал в газетах и журналах. Живет в Москве.

Семнадцатого марта 1995 года померла моя мама. Пелагея Михайловна Санжаровская.

На похоронах меня поразили причитания-плачи ее родной сестры Нюры.

Тетя пообещала переписать на бумажку свои слова. Но не переписала.

Так и не дождавшись обещанного, сам поехал к тете Нюре Кравцовой за Воронеж, в степной, сомлелый на солнцепеке городишко Калач. А под боком у Калача — Новая Криуша. Отцово родовое гнездо. Столица нашей семьи…

Калач…

Безмятежный русский городок.

На остановке мне охотно рассказали, как добраться до моей тетушки. Но когда подпылил автобус, я не сел в него, а решил сначала заскочить в архив узнать, что известно о корнях нашего рода.

На площади я скобкой обогнул Ленина с протянутой рукой, усердно уработанной голубями. В администрации района архив ютился на первом этаже.

Я ожидал чего угодно, но не этих ледяных строк из черно-грязного пыльного талмуда о том, что мы в тридцатые годы были раскулачены. Всего только по одной Новой Криуше было раскулачено четыреста двадцать четыре человека!

…На стук в калитку из сарайки выскочила тетушка. Увидев меня, она на пол-Калача раскинула для объятий длинные крепкие мужицкие руки — была она высокая, костистая.

— Значит, Толик, за песнями приехал? Я и не знаю, шо те сказать… Я ж над покойником причитаю — сама не помню шо…

— Вот маму хоронили… Вы дома, потом на машине, потом уже на кладбище причитали… Можете повторить? Я б записал…

— О не! Пришло и ушло.

— Жалко… Но тут песня пострашней…

Я достал из портфеля и отдал тетушке архивную выписку.

Тетушка тут же накинулась читать ее вслух:

«В документах архивного фонда Новокриушанского сельского Совета, Калачеевского района, Воронежской области, за 1931, 1934 годы значится:

«Протокол сельской избирательной комиссии при Новокриушанском сельском Совете Калач. района Воронежской области от 21 октября 1934 года, в котором постановили:
лишить избирательных прав по их антисоветской деятельности следующих лиц:
81. САНЖАРОВСКИЙ Никифор Андреевич, кулак.
82. САНЖАРОВСКАЯ Пелагея Михайловна, жена кулака.
83. САНЖАРОВСКИЙ Андрей Дмитриевич, кулак.
84. САНЖАРОВСКАЯ Мария Андреевна, дочь кулака»…

Тетушка бросила читать дальше и облила меня благодарным светом.

— Ты облегчил мне душу… Теперь ты знаешь все, и мне нечего от тебя скрывать-прятать…

— Как же так? — недоумевал я. — За всю жизнь мама так и не сказала, что нас раскулачили. Почему она это скрывала от нас?

— И не только от вас. Она ото всех скрывала. Мне она сказала лишь два года назад, когда в последний раз гостевала у меня… И наказала Поля, шоб я про раскулачку да про вашу высылку вам ниче не болтала. Шесть десятков лет дрожала и молчала!

Всю взрослую жизнь… все шестьдесят лет прожить в страхе… Сколько помню, я постоянно видел этот страх в ней… В печальных глазах вечно толклось ожидание беды… Теперь я понимаю, почему она запрещала записывать за нею всякие ее житейские истории. Боялась, что отнесу в КаГэБерию?! Даже своего сына боялась! Как же так надо запугать человека?!

— Боялась, как бы вам не сделали чего… Та ж чертова власть всю вашу семью переехала!

Я слушал тетю и цепенел. Почему я раньше сам в причины всего этого не влезал? Да и как я мог влезать, если ничего не знал?..

— Теть Нюра, — тихо проговорил я, — а за что нас раскулачили?

— А за то, что в колхоз не вписались. Объявили кулаками и отобрали дом, четыре пары быков, две лошади, две коровы, восемь овец, две шубы… Все отняли, что можно было отнять. Дом забрали… Думаешь, его в дело произвели? Разобрали и за селом сгандобили хатынку для овчаров. Овчары перепились и сожгли ее. А ваши с малыми детьми крутились в кухне да в землянке на своем же дворе… В тридцать четвертом их сослали за Полярный круг, на лесопильню в Ковде. Через пять лет перегнали у малярийную Грузию. Корчевать леса и разводить чайные плантации. Рабская работа… Били и плакать не давали…

Утром я поехал в Новую Криушу…

Родовое гнездо. Столица нашей семьи.

Полсела — Санжаровские! Чудно как-то… Я похож на них, они похожи на меня. Доброта тоскует в лицах…

Я давно все рвался хоть разок съездить в Новую Криушу. Да мама отговаривала.

И только тут, в Криуше, я понял, почему она это делала.

Мой дед по отцу Андрей Дмитриевич, упрямистый казак, в десятом колене выскочивший из вольных казачьих кровей, не вписался в «Красную дурь», как называли криушане свой колхоз «Красная заря».

— Не пойду, и всё. Ну хочь режьте!

Его не стали резать. Объявили кулаком.

На «суде тройки» его только спросили:

— Богу веруешь?

— Да.

— Хорошо. Три года тебе. Иди.

И весь минутный «суд».

«Троечники» были нелюбопытные. На каждого в вопросе пришлось меньше чем по одному слову. И каждому хотелось внести свою посильную лепту в выработку срока. Каждый великодушно отстегнул за каждое свое неполное слово по одному году. И поднесли все три года деду. На размышление.

И чтоб не мешали ни домашние, ни соседи, от горячих сердец оторвали с кровью горячее местечко в уральском концлагере.

У каких-то военных он обихаживал семь коров. Сам кормил, сам доил…

Но вот вернулся дед.

Теперь репрессировали уже всех наших. За что? За отсутствие улик? Точно сказал сатирик: «За что судили тех, на кого не было улик? За их отсутствие». И уже целые семьи и деда, и отца ночью вытолкали с родной воронежской земли за Полярный круг. На лесоработы.

Все родовое наше гнездо в Новой Криуше разорили «неутомимые борцы за всенародное счастье на века». Кого на Cевер, кого на Дальний Восток, кого в Сибирь срочно выжали. Все-е-ех «осчастливили». Кулачье же!

А у деда и у отца не было теплых одеял. Укрывались самодельными дерюжками. Кстати, и никаких работников не держали.

В месте ссылки нашей семьи, в заполярном селе Ковда, что прижалось к берегу Кандалакшского залива, я и родился десятого сентября 1938 года.

Выскочил я на свет и стандартным криком о том оповестил мир. Оповестить-то оповестил, да вовсе не подозревал, что я уже четыре года как репрессированный. Родители удостоились этой чести еще в Криуше в 1934 году. Выходит, за компанию и меня покарали тогда же? Досрочно! Став на очередную вахту в честь очередной годовщины Октября? Наказали за че-ты-ре года до рождения?!

Оказывается, и я, еще не появившийся на свет, был уже виноват в том, что мой дед, бунтарь, правдолюб, тезка знаменитого Сахарова, не разбежался вступать в колхоз и не позволил записываться и моим родителям.

В промозглой заполярной Ковде родители — они были чернорабочими — ишачили на лесопильном заводе.

Отмотали наши северный срок, ан подают на блюдечке с каемочкой южный.

И семья выкатилась в Западную Грузию.

Под гнилыми, малярийными дождями родители корчевали на косогорах леса. Разводили в совхозе «Насакиральский» чайные плантации. Потом работали на них. Выходных там не было.

…В Криуше я разыскал отцовское «Никифорово подворье».

Вечерело.

Бесноватый ветер носился по одичавшей пустой полоске земли, упиравшейся одним концом в меловый бугор. Когда-то здесь росли вишни, груши, яблони, картошка. Теперь это был пустырь, тесно забитый лопухом, сурепкой, калачиком, полынью.

Распятая земля…

Ретивым колхозостроителям мало было уничтожить род тружеников. Наказали и их землю. Людей с нее согнали, но сам участок — б р о с и л и.

И лежит родительская земля распятым трупом почти семь десятков лет. Вот этого-то, наверно, мама и не хотела, чтоб я увидел.

Воистину, «колесо истории не приспособлено к нашим дорогам».

«Оглушены трудом и водкой
В коммунистической стране,
Мы остаемся за решеткой
На той и этой стороне».

Подталкиваемый ветром, я побрел через речушку Криушу, запутавшуюся в камышах, к церкви, где когда-то венчались мои родители. А теперь в полуразрушенной, загаженной церкви все еще были тракторный парк и склад удобрений. Черные голуби стонали в выбитых окнах.

…После долгой писанины во всякие инстанции я все же добыл справки о реабилитации дедушки, мамы, папы (все посмертно). Реабилитирован и я. Являюсь членом Московской ассоциации жертв незаконных репрессий.

Читаю в моей справке о реабилитации:

«Где, когда и каким органом репрессирован».

Ответ:

«1934 г. Калачеевским РИК».

РИК — это райисполком.

В третьей строчке указан год моего рождения. 1938-й.

Только вдумайтесь.

В Ковде Мурманской области, куда сослали нашу семью, я родился в 1938-м, а репрессирован Калачеевским РИКом Воронежской области в 1934-м одновременно с родителями, которые отказались вступать в колхоз!

Вот какой бдительной была советская власть. Наказывала человека за четыре года до его рождения! Да не на год. Почти на всю жизнь. На 62 года.