Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15509/

XIX

Революция в центральных империях явилась катастрофой не только для них, но и для Южной России, где пребывала свыше чем полумиллионная австро-германская армия — этот единственный оплот порядка и спокойствия в огромной стране. По мере того как приходили все новые и новые известия о переворотах, наступивших в разных краях обеих империй, беспокойство в оккупационных войсках росло, дисциплина падала и начиналось брожение, ибо каждый солдат, опасаясь за судьбу покинутой им семьи, волновался и рвался скорее вернуться домой. В войсковых частях по большевистскому образцу организовались советы солдатских депутатов. Гетманская власть, непопулярная и державшаяся исключительно силой австро-германских штыков, должна была сама себя упразднить (1 декабря ст. ст. 1918 года), тем более что против нее выступили притаившиеся в своих норах украинские социалисты и инсценировали «народное восстание». Австро-германское командование, насколько оно сохраняло еще свой авторитет, заняло под давлением коварной Антанты нейтральное положение и стремилось только, пока работали железные дороги, благополучно вывезти на родину своих упавших духом, взволнованных и сбитых с толку солдат. При помощи немцев тайком исчез из Киева в Германию и генерал П. П. Скоропадский. Украинские социалисты опять захватили в свои руки власть и образовали в Киеве Директорию из пяти членов. Места директоров заняли знакомые все лица: Винниченко, Петлюра, Андреевский, Швец и Макаренко.

На всем пространстве Южной России настал кровавый хаос, и смерть собирала обильную жатву.

Так как социализм стремится навязать человеческому обще­житию порядок, противный природе человеческой души, то он не может обходиться без террора. Социалистический строй и террор неразрывно связаны. Украинский социализм особенно свиреп и жесток, ибо он вдохновляется зверствами идеализованных Шевченко гайдамаков времен уманской резни 1768 года. С водворением в Клеве Директории и таких исполнителей ее распоряжений, как Коновалец, Чайковский и Ковенко, снова пышно расцвел там террор, прерванный было правлением немцев и П. П. Скоропадского. Под названием «слидчых комисий» заработали «чрезвычайки». В виде разных «отаманов» появились добровольцы террора, старавшиеся под предлогом борьбы с буржуями не упускать случаев, чтобы грабить и обогащаться. Жизнь приняла уродливые формы.

Коновалец был галичанин, бывший австрийский офицер. Он, кажется, носил звание коменданта города Киева. Однажды он издал приказ: в течение трех дней под угрозой драконовских штрафов заменить украинскими все вывески над магазинами, таблички врачей с указанием часов приема и другие общественные надписи на русском языке. Маляры собирали огромные деньги за спешную перекраску вывесок, докторские таблички повсеместно исчезли за невозможностью быстро их переделать. С тех пор в Киеве появились «ядлодайни», «цукерни», «голярки», «блаватные», «спожившіе склепы» и другие непривычные для киевских ушей названия, заимствованные из галицкого русско-польского жаргона. После, при большевиках, при деникинцах и опять при большевиках, вывесок некому и некогда было переделывать, и на память о глупом произволе Коновальца они во всем своем языковом уродстве красовались еще в 1922 году, как, вероятно, существуют и до сих пор.

Ковенко был председателем «слидчой комысии», то есть «чрезвычайки», помещавшейся на Бибиковском бульваре в гостинице «Марсель», где при гетмане проживало «советское посольство» Раковского и Мануилъского. Кажется, по его распоряжению 5 декабря ст. ст. 1918 года были арестованы и вывезены в Галицию, в город Бучач, митрополит Антоний й викарий епископ Никодим. Потом Ковенко отдал приказание арестовать и засадить в Лукьяновскую тюрьму за контрукраинское настроение многих деятелей «гетманшафта» и представителей киевской русской интеллигенции. Они были освобождены тюремной властью только накануне вступления в Киев большевиков, 24 января ст. ст. 1919 года, когда бежавшей Директории давткгуже след простыл.

Расстрелы намеченных лиц происходили обыкновенно под предлогом пресечения попыток их к побегу во время препровождения в тюрьму. Так погибли прославленный конной атакой на венгров командуемой им 10-й кавалерийской дивизии генерал граф Келлер и его адъютант — кавалергард Пантелеев. Их арестовали около полуночи в Михайловском монастыре, где они ютились, повезли на автомобиле якобы в Лукьяновскую тюрьму, потом высадили у сквера между памятником Богдана Хмельницкого и бывшим домом Алешина, где при большевиках поместился «Сахартрест», и расстреляли в затылок. Автомобиль помчал дальше мертвые тела. На другой день утром на месте расстрела видна была на снегу широкая лужа крови. Подсчитывали в то время, что между 1 декабря 1918 года и 25 января 1919 года ст. ст. расстреляно было «украинцами» в Киеве за инакомыслие не менее двухсот человек. Конечно, это пустяки сравнительно с бойнями большевиков.

Из атаманов, добровольцев украинского террора в Киеве, более всех прославился своими насилиями «отаман революційного загона зализнычникив» (то есть отряда железнодорожников) Семен Грызло. Вечно пьяный, под предлогом отыскания скрывшегося «гетманця» (деятеля «гетманшафта») или хранимого ору­жия он со своей бандой врывался поздними вечерами в квартиры, арестовывал ни в чем не повинных людей, потом вымогал за них от домашних выкуп, захватывал попадавшиеся под руку более ценные вещи и был чрезвычайно изобретателен на угрозы, чтобы только побольше награбить. Усердным помощником его был «подотаман» некий Шкварник. Трудно сказать, действовал ли Семен Грызло с ведома и одобрения Директории или на свою ответственность; но если допустить, что Директория не сочувствовала подобным насилиям, то, во всяком случае, власть ее была чересчур призрачна для того, чтобы она могла обуздать людей типа Грызло и Шкварника.

В деревнях дело обстояло значительно хуже, чем в Киеве, и тамошним жителям каждый день приносил вести о небывалых насилиях и кровопролитиях. С постепенным отбытием на родину немцев и жизнь, и имущество людей становились все более безащитными. Украинские большевики и просто большевики соревновались друг с другом в злодеяниях. Опишем несколько событий времени Директории (декабрь 1918 — январь 1919), известных нам не из газет, для характеристики условий тогдашнего существования.
XX

На одной из железнодорожных станций между Киевом и Пол­тавой 3 декабря ст. ст. застрял на целую ночь шедший в Харьков пассажирский поезд. Путь застопорили встречные поезда с эше­лонами возвращающихся домой германских войск. В ближайшем к станции селе успела уже организоваться банда негодяев из развращенной молодежи, но не без сочувствия и старшего поколения, для «революционных выступлений», то есть для учинення всякого рода насилий и грабежей. Застрявший поезд представился им ценной добычей. Пятнадцать парней, вооруженных револьверами, заперли на станции напуганных железнодорожников и принялись грабить пассажиров, угрожая расстрелом в случае сопротивления. В поезде находилось около четырехсот людей. Все, что было на них и при них ценного, как-то: шубы, часы, бумажники, кольца, чемоданы — перешло в руки грабителей. За громоздкой добычей, как шубы и чемоданы, приехали из села подводы. Ограбленные, зябнувшие без шуб пассажиры едва умолили железнодорожников отправить их обратно в Киев. Доставшаяся грабителям добыча быстро разошлась по селу и утонула в тайных мужицких- «спрятах».

Представителем «украинской» власти в местности, где произошло ограбление поезда, объявил себя один сельский учитель, сын сидельца винной лавки по прозвищу Ерофеич. Он возложил на себя старинный малороссийский титул полковника. Когда «полковник Ерофеич» узнал о дерзком грабеже, он решил показать свою власть и примерно покарать грабителей. Он успел собрать около себя «загин» — человек шестьдесят якобы «свидомых украинцев». С этими силами он нагрянул на грабительское село. Большинство негодяев, принимавших участие в ограблении поезда, успели скрыться, но трех Ерофеичу все-таки удалось поймать, и он устроил торжественное зрелище расстрела. Парни поставлены были рядом на льду широкой замерзшей лужи и в присутствии толпы устрашенных селян подвергнуты были расстрелу. От первого же залпа все трое упали, пронзенные пулями, но один богатырь, широкоплечий, огромного роста, первый силач в селе, несколько раз с диким ревом подскакивал и падал, пока кто-то из «ерофеевцев» не прикончил его револьверным выстрелом в висок. «От так карают злодиив», — провозгласил Ерофеич в уроке селянам при отъезде.

В районе власти «полковника Ерофеича» расположено было большое село, которого земельное пользование имело свою длинную и любопытную историю. С незапамятных времен село это входило в состав владений Киево-Флоровского женского монастыря и управлялось черницами (монахинями). Жителей тогда в нем было мало, и участки пахоты среди окружающей огромной пустоши разрабатывались по мере сил хозяев и по указанию чер­ниц. В 1796 году село, как монастырское владение, поступило в казну, и крестьяне стали собственностью казны, по местному выражению, «казенцами». Чиновники для облегчения своей работы завели в селе общинное владение землей, великорусского типа, с переделами по числу душ в семье. Хозяйственные мужики всегда тяготились этой формой пользования, столь противной малорусской душе, и, как только окончилась их зависимость от казны, стали хлопотать о переходе к подворному владению.

После длительного сопротивления со стороны слабых и ленивых однообщественников переход состоялся. Земля за каждым домохозяином была закреплена в том количестве, каким он пользовался в момент перехода. Установилось земельное неравенство, которое нельзя было уже поправить разорительными переделами, но зато подворное владение отразилось заметным улучшением сильных хозяйств. Когда введена была столыпинская ре­форма, село, под давлением лучших хозяев, немедленно перешло на отруба. На отрубах появились хутора, и хозяйства зажиточных и трудолюбивых мужиков с помощью указаний земских агрономов и мелиоративных ссуд из казны стали процветать. С наступлением революции отбросы села (так называемая «босячня»), снедаемые завистью к благосостоянию дельных отрубников, подняли голову и начали мечтать о возвращении к выгодному для лентяев общинному землевладению. Однако быстрота развития смуты опередила все мечты: 3-й универсал Малой рады упразднял частную земельную собственность, а Центральная рада, отменяя 3-й универсал, переходила прямо к социализации земли. Мы говорили выше, что для борьбы с социалистическими вожделениями по мысли М. И. Коваленко был организован в Полтавской губернии «Союз хлеборобов-собственников», распространившийся потом и на соседние губернии. Пять-шесть наилучших и наиболее развитых хозяев описываемого села примкнули к этой организации, надеясь с ее помощью защитить свою ценную и благоустроенную собственность. В декабрьские дни как лозунг пущен был большевиками по селам клич: «Убивать всех хлеборобов, участвовавших в провозглашении Скоропадского гетманом». В селе, о котором сейчас идет речь, как и в том селе, откуда пошли грабить поезд, существовала "уже организованная банда негодяев «для революционных выступлений». Во главе ее стоял полуинтеллигент, прогнанный за мошенничества сельский писарь, побывавший и в криворожских рудниках, и в донецких шахтах, законченный тип «профессионала революции». В середине декабря, в воскресный день, руководимая им банда из 12—15 человек решила проявить свою деятельность расстрелом нескольких «хлеборобов». Запрягли трое саней, уселись в них гурьбой с карабинами и револьверами и покатили по селу хватать намеченные жертвы. Побывав в церкви, «хлеборобы», как степенные хозяйственные люди, сидели по домам и не подозревали, какой ужас их ждет. Негодяи вваливались в хату такого «хлебороба», принуждали его надевать самую лучшую зимнюю верхнюю одежду и брать с собою весь запас наличных денег и уводили на сани под крик и плач -обезумевшей от страха семьи. Таким образом было захвачено пять самых лучших хозяев села. Их вывезли далеко в поле, заставили раздеться и расстреляли. Кожухи, кобеняки и наличные деньги были поделены между участниками «революционного» выступления. Вид пролитой крови опьянил «революционеров», и они помчались в соседнее село искать там новых жертв. Дорога шла через частновладельческий лес; невдалеке от нее в лесной сторожке проживал с женой и дочерью лесник, старик лет семидесяти. Остановили сани против сторожки, выволокли оттуда захваченного врасплох старика и расстреляли за то, что охранял «панский» лес. В соседнем селе расстреляли попавшегося под руки эконома из ближайшего имения и его зятя. День заканчивался пьянством и разгулом на деньги, доставшиеся от «хлеборобов». На другой день вдовы расстрелянных с воплями прибежали к «полковнику Ерофеичу», рассказали происшедшее и просили защитить их от дальнейших издевательств со стороны извергов. Ерофеич был тронут слезами баб и решил расправиться со злодеями. Но как их добыть в руки? И вот он пустился на хитрость. Он послал в село, где подвизалась банда, вер­ного человека, который, втершись в доверие к бандитам, повел к ним такую речь: «Наш полковник услышал, что вы без пощады расстреляли несколько "хлеборобов" и панских прихвостней, и из этого видит, что вы — хлопцы храбрые и на все способные; поэтому он приглашает вас вступить в его "загон"; будете сыты и пьяны, вместе будем истреблять буржуев». Душ девять или десять самых разудалых бандитов поддались на соблазн Ерофеича и явились в местечко, где он «полковничал». Как только они пришли, Ерофеич их арестовал, вывел за местечко на распутье двух дорог и расстрелял.

На рождественских праздниках 1918 года случилось еще одно любопытное событие в районе Ерофеича. В глухом хуторе, среди полей и лесов, бедно и одиноко проживал некий отставной полковник, человек немолодой и болезненный. Единственной прислугой у него была беззубая старая баба. Полковник ночевал в доме, а баба — в отдельно построенной кухне. Земли у полковника было всего тридцать десятин, так что его никоим образом нельзя было причислить к настоящим «буржуям». Однако организовавшаяся в шайку «босячня» соседнего села страшно ему завидовала и решила воспользоваться наступившей с уходом немцев смутой, чтобы его убить. Старый полковник был любителем оружия, превосходным стрелком и еще со службы вывез несколько хороших ружей и револьверов. Хранился у него и запас патронов. Зная о враждебных замыслах «босячни», полковник принимал меры, чтобы не быть застреленным через окно. Поэтому на ночь он запирал внутренние ставни, и кровать поставлена была так, что даже наискось пущенная из окна пуля не могла в нее попасть. Ружья и револьверы были заряжены и разложены по столам с таким расчетом, чтобы в случае надобности ими можно было немедленно пользоваться. Однажды вечером, когда полковник сидел уже один в наглухо запертом доме, раздались выстрелы в окна и двери, и в комнатах просвистели пули. Было ясно, что несколько бандитов решили штурмом взять дом и убить полковника. И вот тут начались упорное нападение с одной стороны и отчаянная защита с другой. Борьба длилась двое суток: дерзкие бандиты ночью штурмовали полковника, а днем держали в осаде. Сколь это ни покажется сказочным, но факт тот, что полковник, во время ночных штурмов перебегая из комнаты в комнату и от окна к окну, убил меткими выстрелами шесть бандитов и продержался в доме до начала третьей ночи. К этому времени бандиты притащили из села с большими усилиями две или три горные пушки, приготовили их к действию и после этого прилегли отдохнуть перед началом нового, окончательного штурма. Этим моментом полковник воспользовался, чтобы, закутавшись в белую простыню, ускользнуть сквозь разбитую пулями дверь и ползком по снегу выбраться сначала в сад, а потом в поле. Пушечные выстрелы он услышал, когда находился уже верстах в трех от своей усадьбы, по пути к ближайшей железнодорожной станции. Здесь он вмешался в красноармейский эшелон, двигавшийся по направлению к Киеву, и таким образом спасся от возможного преследования со стороны обозленных бандитов, которые только утром досмотрелись, что полковник не убит одним из пушечных выстрелов, как они предполагали, не получая в ответ от него пуль, а незаметно и удачно скрылся. Летом 1919 года, в разгар большевистского террора, родственники убитых полковником мужиков каким-то способом проведали, что он скрывается в Киеве, и подали донос в одну из «чрезвычаек». Когда полковнику по некоторым признакам показалось, что чекисты вот-вот откроют его убежище и что ему грозят арест и расстрел, он предпочел сам застрелиться.

Мы обрисовали эти кровавые переживания в округе «полковника Ерофеича», чтобы показать, в какой ужас ввергло страну так называемое петлюровское восстание и как нелепы были мечтания Директории, будто она в силах управлять Украиной. События развивались совсем не в ту сторону, в какую их тщетно силилась направить Директория.

Судьба Ерофеича была очень трагична. В январские дни 1919 года, когда Красная Армия, служа евреям, крупными массами двигалась на Киев, он со своим ничтожным «загоном» сделал отчаянную попытку задержать ее у железнодорожного моста через реку, протекавшую в его районе. Первый же большевистский пулеметный дождь сразил Ерофеича и большинство его соратников, а остатки его «загона» разбежались куда глаза глядят.

25 января ст. ст. 1919 года красноармейцы вошли в Киев, песенка «украинской» власти была спета, и ненька-Украина вторично попала под пяту большевиков.
XXI

Кровавый из кровавых 1919 год был временем непрерывной гражданской войны в России. На еврейскую власть в Москве ополчились: с юга — Деникин, с востока — Колчак, с севера — Миллер, с запада — Юденич; казалось, что должен прийти ей конец; однако «чрезвычайки» и глупая Красная Армия ее выручали. Украинские социалисты разных толков также примазались к противобольшевистскому движению. Петлюра с помощью бывших австрийских генералов (Кравз-Торновского и других) организовал в Галиции армию для наступления на Киев. По всей Южной России появились партизанские отряды, которые вели мелкую борьбу с большевиками. Особенно были известны банды Зеленого около Триполья, Струка и Соколовского на Киевском Полесье, Тютюнника в окрестностях Черкас, Ангела в Полтавской губернии, какой-то Маруси на границе Киевщины и Херсонщины. Хотя предводители всех этих банд выступали под желто-голубым украинским флагом, но, в сущности, малорусское национальное чувство было им совершенно чуждо и непонятно, главными же стимулами их деятельности были грабительские ин­стинкты да упоение своеволием и разнузданностью при полной безнаказанности. В самих бандах дух царил большевистский, то есть беспощадно разрушительный, хотя они якобы боролись с большевиками.

Если бы существовала высочайшая гора, с вершины которой была бы видна вся широкая русская равнина, то взор стоящего на вершине наблюдателя везде останавливался бы на трупах и трупах — на русских трупах. Эта картина трупов невольно приводит на память одно сказание в Священном Писании, которое таит в себе глубокий смысл. Однажды аммонитяне, моавитяне и обитатели горы Сеиры заключили между собою союз и соединенными силами выступили против иудеев. Бог чудесным образом привел союзников в состояние безумия, они перессорились, и сначала аммонитяне и моавитяне истребили обитателей горы Сеиры, а потом взаимно истребили друг друга. «Когда иудеи при­шли на возвышенность в пустыне и взглянули на то многолюдство, и вот — трупы, лежавшие на земле, и нет уцелевшего». Что же стали делать иудеи? Они принялись «забирать добычу и нашли» у своих врагов «во множестве и имущество, и одежды, и Драгоценные вещи, и набрали себе столько, что не могли нести. И три дня они забирали добычу; так велика была она» (2 Пар. 20, 1—25). Когда обезумевшие враги иудеев устлали поле трупами погибших собратьев, тогда иудеи занялись грабежом принадлежавшего врагам их имущества. Это точное изображение роли иудеев в русской революции и наступившей вслед за нею гражданской войне. Натравив одних русских на других во имя глупых и преступных лозунгов вроде: «Грабь награбленное!», «Мир хижи­нам, война дворцам!», «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!», иудеи спокойно смотрели «с возвышенности» Московского Кремля на взаимоистребление русских русскими и плотоядно любовались картиной: «трупы, лежащие на земле, и нет уцелевшего». Как только Россия стала истекать кровью своих безумных сынов, иудеи принялись ее грабить, и грабят не три дня, а вот уже семь лет — так велика добыча.

Кроме материального обогащения, целью иудеев в русской революции было еще истребление живых умственных сил русского народа. Направления и оттенки русской мысли имели мало значения в глазах иудеев. Важно было, чтобы вообще не осталось людей, способных мыслить, прозревать и наконец понять, кто истинный виновник русского ужаса. Поэтому, в частности, в Южной России, о которой мы ведем речь, «чрезвычайки» одинаково уничтожали и «малорусов», и «украинцев», или, пользуясь другими терминами, и «богдановцев», и «мазепинцев», приверженцев и русского, и польского направления, и дорожащих русским литературным языком как своим родным, и стремящихся заменить его русско-польским жаргоном галицийской фабрикации. Летом 1919 года были расстреляны три видных представителя старого культурного слоя малороссийского общества: Петр Яковлевич Армашевский, Петр Яковлевич Дорошенко и Владимир Павлович Науменко. Первые два принадлежали к потомкам тех малороссийских старшинских родов, память о которых увековечена «Малороссийским родословником» В. А. Модзалевского; В. П. Науменко происходил из более нового, но цивилизован­ного рода: отец его был уже директором гимназии.