Во все времена социальные потрясения приводили к росту уголовной преступности. Градус агрессии в обществе стремительно повышался, человеческая жизнь обесценивалась.

В каждой конкретной исторической ситуации эти процессы могут завершиться по-разному. В зависимости от множества обстоятельств жестокость и ненависть могут продолжить расти, принимая все новые ужасные масштабы и формы. Либо, напротив, вернуться к «юридически допустимому» уровню.

Известно, что криминальный беспредел начала 1990-х гг. на постсоветском пространстве обернулся господством чиновничьих и олигархических кланов. Десятилетиями ранее, в 1917 — начале 1920-х гг., рожденный революцией импульс социальной агрессии, привел к возникновению системы тотального подавления, уничтожающей не личности, а целые классы.

Проследим эволюцию зла на конкретном примере. Объектом изучения выберем Симферополь. В отличие от других городов полуострова, происходившее здесь не получило столь широкой известности. Особенно это касается периода 1917-1918 гг. Если трагические события в Севастополе, Евпатории, Ялте отразились в массе источников, симферопольская драма оказалась вытеснена на второй план. Хотя упоминания о ней также весьма многочисленны.

Как и по всей стране, в первые месяцы после падения монархии по городу прокатилась волна арестов бывших агентов охранного отделения, служащих полиции и черносотенцев.

6 марта 1917 г. Симферопольский уездный исправник (начальник полиции уезда) рапортовал Таврическому губернскому комиссару: «Сего числа, около 5 часов вечера, в мое отсутствие, в мою канцелярию явилось около 20 человек нижних воинских чинов, которые как в канцелярии, так и во дворе, произвели обыск, отобрали оказавшееся здесь оружие и, перерезав телефон, отправились в казарму стражи, где также перерезали телефон и обезоружили стражу, а затем, оставив здесь военный караул, удалились»(1). 7 марта в Симферополе солдаты 32-го и 34-го запасных полков под командо­ванием прапорщиков Александрова и Шнейдера обезоружили железнодо­рожных жандармов и часть конных стражников (2).

Приметой смутного времени стало уничтожение памятников. Так, в апреле 1917 г., спустя всего несколько дней после приведения гарнизона и жителей города к присяге Временному правительству разгоряченная толпа попыталась скинуть с пьедестала памятник Екатерине II, но это варварство удалось вовремя предотвратить (3).

Летом 1917 г. в городе произошел вопиющий случай. Днем 10 июня в квартиру поручика Ваннаго в доме, расположенном в конце Бетлинговской улицы (ныне — Калинина), явилась группа солдат, которым сказали, что в доме прячутся дезертиры. Так как поручик был в гражданской одежде, солдаты приняли его за дезертира. Офицер, в свою очередь, решил, что к нему явились экспроприаторы, которые хотят отобрать находящиеся при нем казенные деньги в сумме 1600 рублей. Ваннаго потребовал, чтобы солдаты удалились, а те велели отдать им оружие — револьвер, лежащий в кармане поручика. Попытавшись спастись бегством, и пробежав сто шагов, офицер выстрелил и смертельно ранил солдата Артемия Швеца. Но вслед за этим Ваннаго был застрелен унтер-офицером Иваном Пшеничным.

Вскоре после убийства собралась тысячная толпа, состоявшая, главным образом, из солдат, которая начала надругательства над трупом поручика. Была сделана попытка сжечь мертвое тело. Призывы властей прекратить надругательство и разойтись никакого влияния на толпу не оказали. От прибывшего на место преступления и.о. прокурора В.Чепеги присутствующие требовали, чтобы никакого разбирательства по делу не производилось (4).

Незадолго до Октябрьского переворота, в ночь с 4 на 5 октября 1917 г. ограблен и осквернен Александро-Невский собор. Убит церковный сторож Федор Рыжов (Рыжков). Похищены из кассы 700 рублей, сброшены на пол церковные сосуды (5). Вот как описывали случившееся современники:

«В алтарях злодеи оставили следы кощунства: во всех трех алтарях с престолов сброшены на пол дарохранительницы, св. Дары рассыпаны, из шкафа вынуты потир, дарохранительницы, кадильница, архиерейская митра и брошена на пол в ризнице, на столе оставлена вскрытая бутылка красного вина…» (6)

В ту же ночь во время облавы на дезертиров преступников задержали в одной из кофеен (7).

Эти трагедии стали прологом к будущему массовому террору. Носителями идей революционного экстремизма в Крыму в 1917 г., наряду с другими леворадикальными партиями (левыми эсерами, анархистами) были большевики. Наибольших успехов они достигли в Севастополе. Как база Черноморского флота город стал главной мишенью ленинских эмиссаров. Пропагандируемые ими лозунги «превращения войны империалистической в гражданскую» и классовой ненависти дали свои результаты. В декабре 1917 г. Севастополь первым открыл в Крыму мрачную страницу террора. Тогда же в городе установилась советская власть.

Взяв под свой контроль крепость и флот, сторонники «диктатуры пролетариата» приступили к силовому захвату власти в губернии. Используя свое превосходство в людях, оружии и боеприпасах, довольно быстро подавили сопротивление противников большевизма — офицеров и «эскадронцев» (вооруженных формирований из крымских татар). 15 января 1918 г. захвачена Евпатория; 16-го (по другим данным — 13-го) (8) — Ялта. В ночь с 13 на 14 января взят Симферополь. История сохранила для нас свидетельство очевидца, наблюдавшего занятие города отрядами красногвардейцев и моряков:

«Это были жуткая картина. На автомобилях, с целым лесом штыков, верхами с револьверами в руках, опоясанные крест-накрест пулеметными лентами с патронами, они мчались по городу, стреляя в воздух. На улицах только солдаты да рабочие, они кричали «ура» и бросали вверх шапки. Несмотря на то, что неприятеля по-видимому уже не было, татарские войска побросали оружие и толпами в страхе паническом бежали по деревням, победители все-таки не вполне были уверены в этом. Об этом говорил их вид, об этом говорил их страх, нужды нет, что они были вооружены пулеметами, штыками и винтовками. <…>

Страшно и смешно в то же время было видеть их беспрестанно рычащие автомобили с выставленными отовсюду винтовками и пулеметами позади. Страшно и смешно было видеть скачущих матросов, матрос на лошади <…> с большим наганом в вытянутой правой руке.

Против кого они так вооружились? Против мирных жителей? Или, может быть, они защищали себя? От кого? Тоже от мирных жителей? Для этого, мне кажется было бы достаточно только одного их внешнего вида» (9).

Как и другие крымские города, Симферополь испытал на себе ужасы насилия, грабежей и бессудных расправ. Руководствуясь «революционным чутьем», красногвардейцы и матросы выявляли и убивали «врагов» по собственному «почину», без оглядки на распоряжения и приказы ревкомов. Первые убийства «контрреволюционеров» и «буржуев» на улицах крымской столицы произошли уже 14 января. Одной из жертв разгула насилия стал известный симферопольский благотворитель, сотрудник общества «Детская помощь», председатель санитарного попечительства, Франц Шнейдер. Разумеется, он был не единственным, чья жизнь оборвалась в те страшные дни.

Едва заняв город, матросы развернули настоящую охоту на офицеров. Группы вооруженных людей ходили по домам и совершали обыски. Некоторые квартиры были осмотрены по 5-6 раз (10). Ситуацией не преминули воспользоваться преступные элементы. Под видом поиска укрывающихся «врагов» они грабили квартиры и магазины.

Места жительства офицеров и лиц, сочувствовавших и помогавших «эскадронцам», матросам были известны заранее. В захваченном штабе Крымских войск нашли списки. По ним и отыскивали несчастных.

«Расстреливали как куропаток на каждом шагу, на улицах в одиночку, в квартирах, расстреливали и группами в поле за вокзалом. <…> На одной из главных улиц перед идущим офицером была брошена бомба, которая разорвала его на клочки» (11).

«Офицеры держали себя с достоинством. Придя в квартиру одного летчика, матросы заявили: «Отдавай оружие» — «Вот вам, негодяи, оружие» — ответил летчик, стреляя в них, а затем и в себя. «Снимайте, сволочи, погоны», окружили двух офицеров матросы на улице. Те отказались. Два выстрела и несчастных не стало. «Ну, теперь прямо в рай» — сказал один матрос, снимая сапоги с убитых. Обыскали, разорвали документы и как ни в чем ни бывало, пошли дальше. Откуда ни возьмись, явился санитар. Несчастных положили на носилки, прикрыли и понесли. И только видно было, как у одного болтались ноги в синих носках. Некоторых отводили в тюрьму и потом ночью расстреливали» (12).

Всего, по данным советского автора Виктора Баранченко, в административном центре губернии «было убито не менее семисот офицеров»(13). Аналогичную цифру — 700 человек — называет и один из активных участников установления советской власти в Крыму, член севастопольской большевистской партийной организации Алексей Платонов (14).

«В Симферополе, — писал в своих воспоминаниях князь Владимир Оболенский, — тюрьма была переполнена и ежедневно из нее вызывали людей на расстрел пачками»(15). Только за одну ночь в городе было расстреляно 100 офицеров и 60 мирных граждан (16).

Жертвами террора становились даже офицеры-инвалиды. Расправлялись с ними так: «собирали людей группами и приказывали им бежать, а в это время позади бежавших работал пулемет»(17). Вскоре волна террора обрушилась и на солдат еврейского батальона, сформированного для защиты еврейского населения от погромов. С приходом большевиков этому батальону была поручена охрана тюрьмы. Однако, увидев, что заключенных расстреливают без суда и следствия, солдаты-евреи попытались этому помешать. Тогда «военно-революционные» власти разоружили батальон, после чего расправились с бунтовщиками (18).

С особенно тщательным рвением разыскивались и уничтожались чины Крымского штаба. Вечером 14 января 1918 г. в районе Карасубазара (ныне — Белогорск) отрядом красногвардейцев захвачены и немедленно расстреляны 50 офицеров, в том числе бывший начальник штаба Крымских войск, полковник Александр Макухин (Макуха).

Чтобы стать жертвой расправы, часто достаточно было одного подозрения. Так, 70-летнего старика Масловского красногвардейцы зверски убили на Севастопольском шоссе только за то, что приняли за бомбу, найденную у него после шестнадцати обысков металлическую пепельницу в форме полушария (19). Нескольких гимназистов арестовали по подозрению в службе в офицерском отряде и помощи «эскадронцам» (20).

Некоторые убийства совершались с особой жесткостью. Современник, филолог и русист Виктор Филоненко записал в своем дневнике:

«Какая-то старушка рассказывает <…>, как убили богача Булатова: «Вывели его, милые, за вокзал и девять пуль в живот всадили. А он все стонет, не падает. Тогда один матрос подошел, в сердце штык ему воткнул и повернул его там. Тогда он упал. В рот ему сахару набили. Сказывают, сто тысяч давал, чтобы не убивали. А матросы и говорят: «нам не нужно твоих денег, а казны возьмем, сколько захотим» (21).

Революционный террор в Симферополе зимой 1918 г. носил в себе черты не только «классовой», но и личной мести. Многие горожане стали жертвами доносов и оговоров.

«Прежнее «слово и дело» было в большом ходу. Прислуга особенно старалась в этом отношении: указывала квартиры, где не только жили офицеры, но куда и к кому даже они ходили в гости. Масса была оговор<ена> <…>. И таких «оговоренных» допрашивали, арестовывали, сажали в тюрьму. Короче говоря, полная свобода была самому небывалому в истории произволу. Одного студента расстреляли за то, что какому-то солдату показалось, что он переодетый офицер. Гимназиста-инвалида арестовали за то, что уличный мальчишка указал на него матросам, как на контрреволюционера» (22).

Первые дни и недели жизни города и его окрестностей под властью Советов были отмечены также убийствами священнослужителей, грабежами и осквернением храмов. 14 января 1918 г. матросы обстреляли из пулеметов и ружей кафедральный Александро-Невский собор (23).

В день взятия Симферополя, 14 января 1918 г., матросы провели обыск у архиепископа Симферопольского Димитрия: «Все взламывалось и вскрывалось. В архиерейскую церковь бандиты шли с папиросами в зубах, в шапках, штыком прокололи жертвенник и престол. В храме духовного училища взломали жертвенник... Епархиальный свечной завод был разгромлен, вино выпито и вылито. Всего убытка причинено более чем на миллион рублей» (24).

14 января 1918 г. красногвардейцами был убит настоятель Покровского храма села Саблы (ныне с. Партизанское Симферопольского района) протоиерей Иоанн Углянский. Издевательски поинтересовавшись у настоятеля, почему у него на лампаде лента зеленая, а не красная, «вершители революционного правосудия» вывели священника на церковный двор и расстреляли. Сделав черное дело, убийцы ограбили казненного ими, сняв с еще теплого трупа обручальное золотое кольцо и часы. Но этого палачам показалось мало. Собрав сельских жителей, красногвардейцы запретили под страхом смерти предавать тело отца Иоанна земле, сказав: «Пусть его собаки съедят». Рискуя жизнью, сельчане нарушили этот запрет, и перенесли тело убиенного с места казни к дому, где оно, слегка присыпанное землей, пролежало в течение двенадцати дней. Только 28 января останки священнослужителя были перевезены в Симферополь и захоронены по христианскому обычаю. В некрологе, напечатанном в «Таврических епархиальных ведомостях», говорилось, что отец Иоанн стал жертвой «тех темных сил, которые в революционное время обыкновенно направляют свои удары против христианства, Церкви Христовой и ее служителей» (25).

В волне насилия, захлестнувшего город и окрестные села, было много стихийности. Часто не представлялось возможным понять, где проявляется властная воля, а где «революционное творчество масс». Советские функционеры мало уступали в радикализме красногвардейцам и матросам. Стоявший во главе Симферопольского ревкома большевик Жан Миллер являлся сторонником «самых решительных мер» в отношении «буржуазии».

Преследовались и уничтожались и политические противники крайне левых, не принимавшие прямого участия в вооруженной борьбе. Как свидетельствует участник революционных событий в Симферополе, большевик Выговский, «ряд <активистов антибольшевистских> организаций в тюрьму посадили… Мы многих расстреляли, их и ихние организации разгромили» (26). Под репрессии попали служащие всех прежних властных учреждений — как существовавших в дофевральский период, так и относительно новых. 17 января Симферопольский ВРК издал декрет за подписью Ж.Миллера, согласно которому татарский Курултай и Совет народных представителей объявлялись распущенными. Вне закона оказались все «контрреволюционные» партии, их печатные органы были закрыты.

Ликвидировалась прежняя система органов власти. Так, 21 января 1918 г. Симферопольский Совет объявил городскую думу «анахронизмом» и распустил ее. Декретом от 25 февраля Симферопольский ВРК отменил уездное земское собрание и управу как мешающие «на пути широких социальных реформ для устройства новой социалистической жизни города». До конца марта все органы земского самоуправления прекратили существование (27). Как и в других городах, имущее население крымской столицы обкладывалось денежной контрибуцией (в размере 10 млн. рублей), а находившиеся в собственности у частных лиц предприятия были национализированы. Особое внимание уделялось банкам и хранившимся в них денежным вкладам. 26 января 1918 г. Симферопольский ВРК постановил «ограничить выдачу из банков вкладчикам, не имеющим никаких торгово-промышленных предприятий, не больше 100 руб. в неделю на личные расходы». Владельцам предприятий выдавалась «большая сумма лишь по постановлению торгово-промышленного комитета, представителей союзов торгово-промышленных и банковских служащих и с согласия комиссара банков»(28).

Помимо национализации предприятий, мероприятия режима большевиков включали реквизицию домов «буржуазии». В связи с отделением Церкви от государства был прекращен отпуск средств на содержание культовых сооружений, а с 1 марта 1918 г. — священнослужителей (29).

Но самыми непримиримыми к «врагам революции» оставались матросы. Особой жестокостью «прославился» отряд Семена Шмакова. Насчитывавший в своем составе около 200 человек, отряд был оставлен в Симферополе в качестве вооруженной силы центрального губернского органа Таврического ЦИКа Советов. Но Шмаков, избранный на общем митинге войск севастопольского гарнизона «Главнокомандующим всеми силами симферопольского фронта», подмял под себя местный ЦИК. Его отряд, заняв лучшее помещение в Симферополе — «Европейскую гостиницу», занялся обысками под предлогом взимания контрибуции с буржуазии, открытым грабежом, развратом и кутежами (30). Со шмаковцами быстро нашли общий язык местные люмпены. Совместно с моряками они начали расхищение имущества с имевшихся в симферопольском гарнизоне интендантских складов. Как вынужден был признать Миллер, у местной власти «не было силы навести там порядок, потому что он (отряд Шмакова — Д.С.) был сильнее нас, и мы были вынуждены апеллировать к Севастополю. Этот отряд и делал беспорядок: самочинные обыски, самочинные расстрелы» (31).

На симферопольском железнодорожном вокзале, избранном матросами-черноморцами одним из своих главных опорных пунктов, схваченных «контрреволюционеров» забивали до смерти прикладами, кололи штыками. 8 февраля 1918 г. писатель и поэт Иван Бунин записал в своем дневнике: «…Приехал Дерман, критик, — бежал из Симферополя. Там, говорит, «неописуемый ужас», солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови». Какого-то старика-полковника живьем зажарили в паровозной топке»(32).

Именно Шмаков ответственен за самосуды, произошедшие в городе в конце февраля 1918 г. Так, в ночь на 24 февраля 1918 г. матросы из его отряда провели аресты и расстреляли 170 «буржуев» (33). Были расстреляны как «наиболее известные своей контрреволюционной деятельностью», так и своевременно не внесшие контрибуцию лица.

В марте моряки и вовсе вышли из-под контроля, предприняв прямую попытку захвата власти в крымской столице. Угрозами и провокациями они вынуждали Совет избрать Шмакова (в изданиях начала 1930-х гг. его охарактеризуют как «опасного друга советской власти) (34) его председателем. И только решительное вмешательство севастопольских коммунистов, пригрозивших разгулявшейся вольнице отправкой карательного отряда, заставило шмаковцев отступить, а затем выехать на фронт в Одессу (35).

О том, какое впечатление производили расправы на рядовых горожан, свидетельствуют строки дневника В.Филоненко:

«…Знакомые встречаются, обнимаются, словно после долгой разлуки. «Живы?» — «Пока жив, а что вечером будет неизвестно». — «А «N» жив?» — «Нет, убит». — «А почему скрыли, в суботу еще ушел из дома и до сих пор нет». Говорили шепотом, боясь бать услышанными, всюду шныряющими, матросами.

У многих лица заплаканы. Отыскивают родных, знакомых. Где отыскать? Правда, убитые одни лежат тут же, на улицах, где их застала смерть, другие в мертвецких при больницах, хоронить еще не позволяют, но, во-первых, они обезображены так, что их и не узнать, а во-вторых, и признать опасно» (36).

Это — январь 1918 г. Ту же картину можно было увидеть и в феврале. Интересные воспоминания оставил поручик Евгений Гагарин. Приехав в Крым на лечение в конце сентября 1918 г., находясь в лазарете, после установления в Симферополе власти большевиков, офицер остался в живых лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. В эмиграции он написал краткие воспоминания, в которых описал происходившее в городе в те страшные месяцы.

Заняв Симферополь, красногвардейцы и матросы не преминули наведаться в лазарет. Искали оружие, раненых.

«Двери лазарета не закрывались, ибо одни приходили, а другие уходили, уверяя, что им достоверно известно, что здесь хранится оружие и есть пулемет. День и ночь продолжалась эта пытка. Обходили все палаты, срывали одеяла с лежавших в постели, искали в подвале, на чердаке, но, слава Богу, ничего не нашли.

<…> Настроение в городе было тревожное. Аресты и расстрелы не прекращались, была полная неуверенность, что будет с нами. <…> Так проходили ужасные дни в постоянной тревоге и неизвестности: что будет с нами завтра» (37).

Настал конец февраля.

«Каждую ночь мы ожидали, что нас арестуют и, конечно, ликвидируют. Один из матросов <…> умолял сестру устроить, чтобы медицинская комиссия его освободила от военной службы, ибо он не может больше. «Довольно крови! — говорил он. — Я пошел на фронт специально для углубления революции, но больше не могу».

<…> Всю ночь мимо наших окон шныряли автомобили, каждый гудок машины вызывал ужас в наших сердцах» (38).

В одну из февральских ночей автор воспоминаний увидел в окно грузовик, полный трупами расстрелянных офицеров (39). Таков был результат устроенной матросами «варфоломеевской ночи».

Последние месяцы крымского большевизма образца 1918 г. были отмечены лихорадочными попытками местных властей наладить работу властных структур, в том числе придать террору планомерность и упорядоченность. 19 марта 1918 г. провозглашается декрет о создании Таврической республики Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (Республики Тавриды, ТССР) (40). Образован Совнарком ТССР в составе 13 человек. Были созданы народные комиссариаты, в том числе: земледелия, путей сообщения, труда, просвещения, юстиции. Последний утвердил упрощенную систему следствия. Еще в феврале 1918 г. был создан наркомат тюрем. На мартовском губернском съезде Советов приветствовалось, что «комиссариат сумел поставить дело так, что тюрьма представляет из себя не место наказания, а место признания своей виновности» (41). Таким образом, задолго до сталинских судебных процессов 1930-х гг. признание арестованного объявлялось «царицей всех доказательств», и для его получения негласно разрешалось применять различные методы (включая физическое воздействие).

Утвержденная Таврическим ЦИК «Инструкция о порядке судопроизводства революционных трибуналов и комиссариата юстиции», разработанная в соответствии с декретом СНК «О суде», предполагала упразднение существовавших ранее судебных установлений; учреждение революционных трибуналов (42). Ликвидировалась прокуратура. Вместо нее вводился институт комиссаров по судебным делам. Инструкция о порядке их работы была утверждена 18 марта 1918 г. Комиссары наделялись полномочиями надзора за всеми судебными учреждениями и местами заключения; людей, уличенных в преступлениях, могли подвергать немедленному заключению под стражу (43). ЧК Республика Тавриды не создавала.

Республика Тавриды просуществовала немногим более месяца, но можно сделать вполне определенные выводы о политике ее руководства. Де-факто симферопольские и крымские власти продолжили курс, обозначившийся уже в январе 1918 г. Это: национализации (в том числе церковного имущества и земель), конфискации, реквизиции. Разница состояла лишь в том, что Совнарком ТССР пытался проводить указанные мероприятия более организованно.

В числе других направлений деятельности военно-коммунистического режима следует отметить попытки взятия под контроль государства типографий и всей системы распространения прессы. Газеты «контрреволюционных» политических партий, равно как и независимые издания, подлежали закрытию. Вводилась цензура. Используя тяжелое положение Таврической епархии, власти Республики объявили о реорганизации духовных учебных заведений в «советские трудовые школы». Главе епархии архиепископу Димитрию объявили о конфискации служебных помещений Таврической духовной консистории, которые переходили в ведомство местных Советов» (44).

Начавшийся процесс «советского государственного строительства» в Симферополе и Крыму в 1918 г. был прерван успешным наступлением войск кайзеровской Германии.

Примечания