Большевики оставили Крым в мае 1918 г. Первая попытка переустройства жизни края «на новых началах» завершилась бесславно. Ее результаты были плачевны. Развал экономики. Остановка промышленности. Разорение сельского хозяйства. Социальная, этническая и межконфессиональная напряженность. Но самое страшное — людские потери. По разным оценкам, общая цифра погибших в Крыму в результате террора и боевых действий в декабре 1917-мае 1918 гг. составила от 1000 (1) до 8000 (2) человек.

Занявшие полуостров весной 1918 г. австро-германские войска принесли не только оккупацию, но и восстановление нормальной человеческой жизни, в чем-то подобной той, какую крымчане вели до революции. Германцы контролировали Крым до ноября 1918 г. В последующие месяцы их сменили войска Антанты и Добровольческой армии. Описывая пребывание Крыма под властью антибольшевистских сил, советские авторы единодушно говорили о «жесточайшем разгуле насилия», карательных экспедициях, грабежах, арестах, расстрелах «трудящихся», происходивших «изо дня в день». На данный момент очевидно, что эта оценка нуждается в существенных коррективах.

Хотя о насилии, совершенном противниками советской власти в Крыму, также сохранилось довольно много свидетельств, здесь нужно говорить не о целенаправленной политике власти, а о самоуправствах отдельных военачальников, офицеров, солдат и армейских подразделений, которые так и не стали системой. Командование Добровольческой армии, высокопоставленные чиновники антибольшевистских (в данном случае — крымских краевых и последующих) правительств, никогда не провозглашали своей задачей уничтожение целых общественных групп. Попавшие в руки интервентов и белых советские функционеры предавались военно-полевому суду именно как террористы, за конкретные преступления. Бессудные расправы происходили на почве озлобленности и мести (за вырезанные семьи, убитых товарищей). Жертвами такого образа действий нередко становились случайные люди.

Разумеется, это не способствовало росту симпатий населения к добровольцам. Недобрую память оставил о себе карательный отряд помещика Шнейдера, действовавший в Симферопольском уезде. Созданный с целью охраны имущества от большевиков и пресечения волнений и бунтов в деревне, отряд совершил множество преступлений. Упоминания о некоторых жертвах карателей время от времени появлялись и на страницах местной печати. Так, газета «Таврический голос» в номере от 6 февраля 1919 г., опубликовала сообщение о казни без суда и следствия крестьянина села Николаевка Симферопольского уезда Гордея Кузьменко (3). Участники шнейдеровского отряда задействовались также для приведения в исполнение приговоров военно-полевых судов — как при Деникине, так и при Врангеле. Осужденных на смерть расстреливали, прилюдно вешали, рубили шашками (4).

 О деятельности шнейдеровцев стали подробно говорить и писать уже в советское время. В 1926 г. состоялся судебный процесс над бывшими участниками карательного отряда, в ходе которого и были оглашены многие факты насилия. Никто из фигурантов дела впоследствии не был реабилитирован (5). Жестокость проявляли и другие представители антибольшевистского лагеря. Протесты либеральной общественности вызвали совершенные по приказу генерала Кутепова повешения большевиков и политически неблагонадежных на улицах крымской столицы, когда под виселицы были приспособлены фонарные и трамвайные столбы (6).

Тем не менее, репрессии белогвардейцев в Крыму носили фрагментарный характер, их интенсивность и массовость зависела от того, кто был их организатором. В отличие от коммунистов, проводивших политику уничтожения и подавления целых общественных групп, и подводивших под нее обширную идеологическую основу, жестокость противников большевизма так и осталась «эксцессами на почве разнузданности власти и мести» (7). В связи с чем, считаем справедливой оценку, данную немецким историком Йоргом Баберовски: «все, что можно назвать белым террором, представляет собой не более чем широкомасштабный анархический погром, который не был поставлен на служение высшей цели» (8).

Дабы навсегда закрыть вопрос о соотношении репрессивности красных и их противников в годы Гражданской войны, отметим, что согласно подсчетам, произведенным крымским историком Владимиром Брошеваном (к слову, совсем не симпатизирующим белым) на основании разрозненных и отрывочных архивных свидетельств, количество жителей полуострова, репрессированных антибольшевистскими силами в 1918-1920 гг. составило 1428 человек, из них только 281 приговорены к смертной казни (9). Понятно, что приведенные цифры в какой-то мере занижены (тот же В.Брошеван в одной из своих поздних работ, без ссылок на какие-либо источники называет более высокие цифры — одних только арестованных по политическим мотивам и в одном только Симферополе за три года (1918-1920 гг.) — 1821 человек, из которых погибли 229 (10). Однако и эти данные не идут ни в какое сравнение с количеством убитых большевиками и их сторонниками в Крыму во время красного террора 1917-1921 гг.

Нельзя не отметить также, что в большинстве случаев насилие со стороны белых намеренно провоцировалось советским подпольем, проводившим диверсии на военных объектах, совершавшим террористические акты против сторонников деникинской и врангелевской власти, офицеров, солдат; занимавшимся активной агитационной и пропагандистской работой среди населения. Вот один из образчиков такой агитации: «Слетают одна за другой короны мироедов, — вещал самиздатовский журнал «Крымский коммунист» (№ 2 от 14 ноября 1918 г.). — Трещат подпорки старого капиталистического здания. Еще один напор и снесем до основания старый кровавый мир! Страшный вихрь кружится над головами кровожадных буржуев, десятки и сотни лет сосавших кровь рабочих и крестьян. Европейский пролетариат довершает начатое нами великое дело освобождения. Вперед, товарищи! На бой! Вперед к заветной цели, к светлому дому, к счастью и коммунизму! Вперед! Час победы близок! К оружию!» (11).

Итоги Гражданской войны на Юге России известны. В ноябре 1920 г. белые оставили Крым. На 126 судах на чужбину уплыли 145 693 человека. Многие из них рассчитывали вскоре вернуться, продолжить борьбу. Лишь самые прозорливые понимали, что покидают страну навсегда.

13 ноября 1920 г. подразделения войск красного Южного фронта (51-й стрелковой дивизии 6-й армии, 4-й кавалерийской дивизии Первой Конной армии, Второй Конной армии) вошли в Симферополь (12). Часть населения, помнившего относительно гуманные времена «второго крымского большевизма» (апрель-июнь 1919 г.), когда сторонники «диктатуры пролетариата» «почти никого не казнили» (13), связывала приход победителей с надеждами на мирную жизнь. Последующие события продемонстрировали всю тщетность этих надежд.

Таким запомнилось очевидцу вступление красных войск в Симферополь:

«Войдя в город, солдаты набрасывались на жителей, раздевали их и тут же, на улице, напяливали на себя отнятую одежду, швыряя свою изодранную солдатскую несчастному раздетому. Бывали случаи, когда один и тот же гражданин по четыре раза подвергался подобному переодеванию, так как следующий за первым солдат оказывался еще оборваннее и соблазнялся более целой одеждой своего предшественника и т.д. Кто только мог из жителей, попрятались по подвалам и укромным местам, боясь попадаться на глаза озверелым красноармейцам…» (14)

На следующий день «начался грабеж винных магазинов и повальное пьянство красных. Вина, разлитого в бутылки, не хватило, стали откупоривать бочки и пить прямо из них. Будучи уже пьяными, солдаты не могли пользоваться насосом и поэтому просто разбивали бочки. Вино лилось всюду, заливало подвалы и выливалось на улицы. В одном подвале в вине утонуло двое красноармейцев, а по Феодосийской улице от дома виноторговца Христофорова тек довольно широкий ручей смеси красного и белого вина, и проходящие по улице красноармейцы черпали из него иногда даже шапками и пили вино вместе с грязью. Командиры сами выпускали вино из бочек, чтобы скорее прекратить пьянство и восстановить какой-нибудь порядок в армии. Пьянство продолжалось целую неделю, а вместе с ним и всевозможные, часто самые невероятные насилия над жителями» (15).

Располагаясь на постой, красноармейцы заставляли хозяев «прислуживать им, убивая всю живность, как то: свиней, птицу, которых несчастные хозяева месяцами выкармливали. Из имущества все, что приходилось им по вкусу, красноармейцы забирали себе»(16). Размещаясь в уже заселенных квартирах, старались всячески избавиться от жильцов. «Началось безжалостное изгнание стариков, женщин и детей из их квартир, часто даже ночью, когда уже грянули морозы. Изгоняемым позволялось брать с собой лишь по одной перемене белья и одежды. Ни мебели, ни посуды брать нельзя было» (17).

Анализируя причины жестокости красных на данном этапе, современники объясняли ее общей озлобленностью вследствие понесенных при штурме Перекопа тяжелых потерь. По оценке командующего Южным фронтом Михаила Фрунзе, в боях за Крым Красная армия потеряла 10 тыс. человек (18). Нельзя игнорировать и влияние пропаганды, изображавшей Крым как оплот «эксплуататоров».

После организации власти победители продолжили грабежи и бесчинства на «законной» основе. По городу прокатилась волна реквизиций и конфискаций.

Одновременно разворачивается невиданная прежде кампания массового террора, оставившая далеко позади репрессии прежних режимов (включая «первый» и «второй» большевизм). Полуостров покрывается сетью ревкомов — уездных, районных, волостных, сельских. Так, в начале 1921 г. в Симферопольском уезде действовали 168 сельских, 2 городских и 6 волостных ревкомов (19). 16 ноября 1920 г. был образован высший чрезвычайный орган власти на полуострове — Крымский революционный комитет (Крымревком). Его возглавил венгерский коммунист Бела Кун, чье имя, наряду с именем секретаря Крымского областного партийного большевистского комитета, «профессиональной революционерки» Розалии Землячки (Самойлова, урожденная Залкинд, партийная кличка — Демон) стало одним из символов Крымской трагедии. Деятельность Крымревкома в организации массовых казней выражалась в издании приказов и распоряжений о регистрации «всех иностранно-подданных, офицеров и солдат Белой армии, чиновников военного времени, работников гражданских учреждений», «оказании помощи» сотрудникам карательных органов, сообщая «всякие сведения о скрывающихся белогвардейцах, контрреволюционерах и примазавшихся к Советской власти, пролезших в советские учреждения» (20).

Несмотря на грабежи и насилия, которые совершались победителями в первые дни, люди восприняли известие о регистрации без особого страха. Поверив обещаниям об амнистии, данным накануне советским командованием, тысячи горожан явились на регистрационные пункты. Офицеры ― в большинстве своем одетые в военную форму вчерашние учителя, врачи и чиновники ― как и гражданские лица, искренне верили, что будут приняты на советскую службу. Иностранцы и беженцы рассчитывали, наконец, вернуться домой. И поначалу власти подпитывали эти надежды. В частности, декларировалось, что всем явившимся грозит только высылка из Крыма и распределение по специальностям; опасаться за свою жизнь могли только те офицеры, которые служили в контрразведке у белых: дела их передавались в Особый отдел (21).

Согласно свидетельству очевидца, «регистрация продолжалась несколько дней. Всех записывали, опрашивая о времени службы, о части, в которой служили и т.п., и группами отправляли в казармы, где и содержали под стражей в продолжение недели» (22).

Первое время режим содержания был достаточно мягок: с офицерами обращались корректно, беспрепятственно пускали к ним на свидание родственников, жен и детей. Позволялось без ограничения приносить одежду, провизию, книги. Но, спустя короткое время все изменилось: группу арестованных численностью около 200 человек перевели из казарм в городскую тюрьму. Свидания с ними были прекращены. По прошествии трех дней врангелевцев вывели из тюрьмы и по Алуштинскому шоссе доставили в усадьбу Крымтаева (ныне — район Симферопольского водохранилища), где всех перебили.

Сохранилось описание этой ужасной расправы:

«На рассвете всех офицеров вывели из дома в сад, где разделили на пять групп. Первую группу заставили вырыть себе братскую могилу, и когда она была вырыта, их поставили перед ней в ряд и залпом расстреляли. Большинство тел расстрелянных попадало прямо в могилу.

 Вторую группу заставили стащить туда остальных расстрелянных товарищей и закопать могилу. После этого заставили их вырыть новую могилу для себя. Затем расстреляли новым залпом вторую группу, заставив третью делать то же, что и вторую и т. д. На другой день из казармы была уведена новая партия офицеров, и с ней повторилось то же самое» (23).

Когда через несколько дней после окончания расстрелов некоторые из родственников погибших, проникли в усадьбу, их взорам открылась следующая картина:

«…они пошли сначала к сторожам-татарам. Застали одного, который рассказывал им, что их, сторожей, заставили присутствовать при казни, после чего его товарищ сошел с ума и убежал, а он не может нигде найти себе покоя и совсем не может спать... Он повел их в дом, где в одной из комнат они нашли кучи окровавленного белья и стены, забрызганные кровью. В другой комнате стены были исписаны фамилиями и было написано: «Не верьте, что нас только расстреляли — нас здесь пытали и издевались над нами».

Затем они со сторожем отправились на место расстрела. Здесь они увидели четыре братские могилы и одну незасыпанную яму, в которую были навалены, как попало, трупы офицеров. Некоторые в белье, а другие даже без белья. Один из трупов был в стоячем положении и держался рукой за другой сидячий труп. Рот у него был открыт и, по словам татарина, он был еще живой, когда его бросили в могилу. Из одной зарытой могилы торчали ноги в носках, причем носки на подошве были во многих местах прожжены, и татарин говорил, что многим жгли ноги в доме во время допроса» (24).

Задача «зачистить» полуостров от «буржуазии» была возложена на «чрезвычайные органы диктатуры пролетариата» — особые отделы, военные трибуналы, ЧК. Еще до взятия полуострова создается Крымская ударная группа, начальником которой был назначен заместитель начальника Особого отдела Южного и Юго-западного фронтов Ефим Евдокимов. При Крымской ударной группе создавались чрезвычайные «тройки» особых отделов, наделенные правом вынесения смертных приговоров. Процедура ведения следствия была максимально упрощена. В подавляющем большинстве случаев людей не допрашивали. Приговоры выносились в отсутствие обвиняемых, на основании анкет, заполненных ими при регистрации. В графе «В чем обвиняется?» чекистские следователи, не сомневаясь, писали: «казак», «подпоручик», «чиновник военного времени», «штабс-капитан», «доброволец» и т.п. Этого было достаточно.

Маховик репрессий начал раскручиваться и вскоре заработал на полную мощность. Только за один день, 22 ноября 1920 г. в Симферополе чрезвычайная «тройка» ОО ВЧК при РВС Южного фронта под председательством Василия Манцева вынесла постановления о расстреле 117, 154 и 857 человек (25). В тот же день «тройка» ОО ВЧК при РВС 6-й армии под председательством Николая Быстрых приговорила к расстрелу еще 27 человек, а сутки спустя — 28, 16 и 25 человек (26). Всего 24 ноября 1920 г. в Симферополе приговорили к смерти 269 человек (27).

Массовые убийства продолжались и в последующие месяцы. 7 декабря 1920 г. по приговорам «троек» были расстреляны 82 человека; 19 декабря 1920 г. — 159 человек (28).

Помимо усадьбы Крымтаева, расправы происходили и в других местах, например, за железнодорожным вокзалом. Расстреливали и в тюрьмах.

Мгновенно террор перекинулся и на гражданское население. Уничтожались дворяне, врачи, медсестры, учителя, инженеры, юристы, предприниматели, журналисты, студенты. Среди убитых были такие известные люди, как управляющий Таврической казенной палатой, экономист и финансист Александр Барт; бывший министр продовольствия, торговли и промышленности второго краевого правительства Александр Стевен.

«Одного старого доктора-психиатра, — вспоминал очевидец, — <…> расстреля­ли за то, что он не хотел выдать двух психически больных офицеров, находившихся у него в отделении» (29).

По мнению поэта Максимилиана Волошина, из каждых трех крымских интеллигентов погибло двое (30).

Для выявления как можно большего числа «контрреволюционеров» чекисты стали устраивать облавы, оцепляя целые кварталы. Сгоняли задержанных в фильтрационные пункты и проводили в течение нескольких дней сортировку, проверяя документы и решая, кого отпустить на свободу, а кого увезти за город, на расстрел.

«Окраины города Симферополя, — вспоминал генерал Иродион Данилов, служивший у красных в штабе 4-й армии, — были полны зловония от разлагавшихся трупов расстрелянных, которых даже не закапывали в землю. Ямы за Воронцовским садом и в имении Крымтаева оранжереи были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанных землей, а курсанты кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм (бывшего Конного полка) выбивать камнями золотые зубы изо рта казненных, причем эта охота давала всегда большую добычу» (31).

Надо сказать, что родственники жертв, пытавшиеся проникнуть на места экзекуций, чтобы отыскать для погребения тела своих близких, все время подвергались смертельной опасности и в случае обнаружения также могли быть расстреляны. Причем, не щадили и женщин с грудными детьми (32).

Немало людей попали в поле зрения ЧК в результате ареста их близких. Оформляя протоколы допросов, следователи обязательно ставили один из наиболее болезненных для арестованных вопросов: «где проживают ваши родные?» (33). Тем самым «вершители революционного правосудия» хотели сделать свои жертвы полностью беззащитными, причинить им дополнительные страдания. Когда этих несчастных расстреливали, приходил черед их семей. Родственников репрессированных частью арестовывали и тоже расстреливали, частью — высылали из Крыма, либо присуждали к отбытию наказания в северных лагерях. К лету 1921 г. из Крыма было выслано не менее 100 тыс. человек (34)

Условия содержания в тюрьмах и местах заключения были ужасны. Как записал в своем дневнике тогдашний ректор Таврического университета, известный ученый Владимир Вернадский, «…рассказывают ужасы. Без еды, без питья, скученные — нельзя сидеть, стоя сутками. Старики, женщина. Ругань. Сама стража получает по ½ ф<унта> хлеба. Пищу приносящих гонят. Положение стариков <…> ужасное. <…> Полный произвол и пренебрежение к человеческой личности» (35).

Насилие сопровождалось мощной пропагандистской кампанией. В местной печати публиковались сообщения о расстрелах, имена некоторых жертв, материалы о деятельности ЧК и особых отделов. Не были чужды графомании и сами чекисты. 30 ноября 1920 г. газета «Красный Крым» опубликовала статью начальника ОО ВЧК 6-й армии Н. Быстрых, которая называлась «По заслугам» и повествовала о том, кого расстреляли по его приказу. 5 декабря в той же газете была помещена программная статья «Белый и красный террор», написанная неким Марголиным. В ней говорилось: «Беспощадным мечом красного террора мы пройдем по всему Крыму и очистим его от всех палачей, поработителей, мучителей рабочего класса. Но он должен быть разумным и не повторять ошибок прошлого. Мы были слишком великодушны после октябрьского переворота. Мы, научены горьким опытом, уже теперь великодушничать не станем. В освобожденном Крыму еще слишком осталось белогвардейщины. <…> Мы отнимем у них возможность мешать строить нашу жизнь. Красный террор достигает цели, потому что действует против класса, обреченного самой судьбой на смерть, он ускоряет его погибель, он приближает час его смерти! Мы переходим в наступление!» (36).

Чекисты и работники особых отделов ощущали себя особенной кастой, властителями жизни и смерти. Единый росчерк пера решал судьбу десятков и сотен людей. Для многих деятелей советского репрессивного аппарата участие в красном терроре послужило важным трамплином в дальнейшей карьере. Некоторые из бывших карателей впоследствии сделали себе имя в науке и творчестве.

Впрочем, для непосредственных исполнителей приговоров участие в казнях не проходило бесследно. Слезы, мольбы и крики людей давили на психику. Чтобы отгородиться от этого, убийцы накачивали себя наркотиками и алкоголем, тем самым приходя в состояние полного отупения. Но это помогало не всегда и не всем. Некоторые каратели, не выдержав, повреждались рассудком. Складывающаяся система государственного насилия одинаково была безжалостна и к жертвам, и к палачам.

Точная цифра погибших в Симферополе в результате террора 1920-1921 гг. едва ли когда-нибудь будет известна. Опубликованные киевским юристом Леонидом Абраменко расстрельные списки отнюдь не являются исчерпывающими. Как не являются таковыми и материалы немногочисленных сохранившихся в крымских архивах следственных дел. Поиск и обнародование новых документальных свидетельств о Крымской трагедии — задача современных исследователей. Тем не менее, известны некоторые общие цифры количества жертв. Так, по данным бывшего председателя Комитета Красного Креста по оказанию помощи жертва гражданской войны в России, доктора Юрия Лодыженского, в первые месяцы после окончательного установления на полуострове власти большевиков, в Симферополе было расстреляно более 12 тыс. человек (37) Похожую цифру — до 12 тыс. человек, ссылаясь на слова крымских партийных работников, называет в своем докладе «О положении в Крыму» (во многом положившим начало сворачиванию на полуострове политики массового террора) представитель наркомата по делам национальностей, Мирсаид Султан-Галиев (38). Генерал И.Данилов приводит в своих воспоминаниях цифру до 20 тыс. человек (39). С ним вполне согласны авторы-составители энциклопедии ВЧК Александр и Андрей Плехановы (40).

Бесспорно одно: террор в Симферополе, как и во всем Крыму, имел беспрецедентный размах. Волна расстрелов пошла на убыль только весной 1921 г. Но это не привело к нормализации жизни. Новое страшное бедствие — голод 1921-1923 гг. продолжило процесс дегуманизации общества. Смерть стала обыденностью, она была в порядке вещей.

Вместе с дефицитом продуктов и предметов первой необходимости, зависимостью от системы пайков и отупляющей пропагандой, насилие периода 1920-1921 гг. являлось действенным способом выработки «новой исторической общности». За время Гражданской войны революционный террор в Крыму эволюционировал от внешне «стихийных» проявлений агрессии к системе тотального подавления. В процессе чего приобретало все больший размах, характеризуясь «сочетанием растущего безразличия к жертве и механистичной массовости» (41).

Примечания