В первой половине 1930-х годов в Кузбассе были документально зафиксированы случаи людоедства. Причины были не только в охватившем страну повальном голоде (как следствие сталинской коллективизации), но и в неких межнациональных антагонизмах: Кузбасс был местом принудительной депортации казахов, киргизов и других представителей восточных народов и народностей, которые не могли привыкнуть к особенностям сибирского быта и производства. В казахских степях веками занимались скотоводством, а тут восточный люд принуждают работать на шахтах, в необычных климатических условиях, приходилось голодать и холодать. Как протест против насилий и повсеместно распространенного шовинизма – убийство русских детей и каннибализм. Ответ на преступные сталинские депортации и насильственное «обобществление» скота был весьма впечатляющим: «Вы убили наших баранов, а мы убьем ваших детей!».

Впечатляющее свидетельство «дружбы народов» В 1932г. сотни казахов работали на кемеровских предприятиях. Большинство – семейные, прибыли из районов Семипалатинска в количестве более полутора тысяч человек. Из сухих строчек документов явствует, что работали они в основном на Энергострое (359 чел.), Цинкострое (52 чел.), Кузбасстрое (40 чел.), коксохимкомбинате (118 чел.), Сибстройпути (120 чел.). Большинство проживало в землянках, остальные – в бараках. Некоторые не имели жилья – ночевали по месяцу и более на станции. Поначалу же депортированным вообще негде было жить – их бросили посередь тайги, и они обитали там в летнюю пору под деревьями, потому что в городе селиться было некуда. В столовых для них отводились специальные столы, так как они питались преимущественно своими продуктами. Все казахи были пропущены через дезинфекционные камеры, в их жилье также была проведена дезинфекция. Начальство даже задумало соорудить специальную баню для казахов. Были среди них и неработающие: известны случаи, когда они крали одеяла, либо продавали на базаре калоши, приобретенные по карточкам. Продовольственные карточки выдавались им со значительным опозданием, за что на коксохимкомбинате арестовали и посадили ответственного за это дело чиновника. Отдельным казахам выписывали газеты на родном языке.

«Отвратительное зловоние ползет по городу…» Сохранилось несколько свидетельств о каннибализме. То, что они относятся не только к Кемерово, но и к Сталинску (ныне Новокузнецку), говорит в пользу определенной распространенности этого явления на «стройках века». Рабочий Матюхин рассказывал, что он «сам видел, как казах нес мешок, из которого сбегала кровь, милиционер остановил казаха, и обнаружил в мешке зарезанного мальчика лет семи». Детское мясо – нежнее, поэтому понятно, почему страдали прежде всего дети. Машинистка конторы Коксостроя Бульбаш сообщала, что в клубе «судят 10 казахов за то, что они режут детей». Практикантка больницы Сбоева передавала свидетельства больничной сестры, которая, обследуя казахский барак, обнаружила там мешок с детскими головами. Некая Бесова явно находилась на грани нервного срыва, когда рассказывала, что на химзаводе «невозможно стало жить», так как казахи «хватают детей и увозят их», схватили даже ребенка ее сестры, «только рабочие его отняли». Естественно, правду о каннибализме пытались скрыть, слухи пресекались, их объявляли пропагандой классового врага. Однако в городе о людоедстве знали практически все, включая коммунистов и начальство. Кандидат в члены ВКП(б) Лямин, заведующий Березовским участком совхоза «Горняк», сообщал, что «В городе население ночью боится ходить по улице – киргизы ловят и режут детей. Население запугано». Ночным сторожам приказывалось, в случае, если они увидят проезжающих ночью казахов, брать ружья, заряжать «и смотреть в оба». Чтобы нейтрализовать тревожные известия, их тут же объявили вымыслом. Газете «Кузбасс» была срочно заказана статья, в которой правду объявили «слухами». Корреспондент Павлович о каннибализме писал весьма пылко: «Липкое, гадкое, отвратительное зловоние ползет по городу. Уже захлестнуло базар, магазины, кварталы, целые улицы! Ползет дальше: по проселкам – в деревню, по остальным путям – далеко навстречу проезжающим. И чем больше, чем зловоннее и гаже. Звуки ее голоса во сто крат отвратительнее воя шакалов, гнуснее шипенья гадюки… Шепчут, гнусавят, взвизгивают… Из дома в дом, из улицы в улицу, от ларька к ларьку носятся пакостные фурии. Из вонючих ртов ползут ядовитые змеи – слухи… Стоп! Это заставляет насторожиться. Это уже не обывательская просто молва и не сплетни досужих кумушек из магазинных очередей. Это больше, чем даже провокация. Голос этот нам удивительно знаком. Это классовый враг… Ведь какое-то бешенство лжи и гнусных вымыслов охватило буквально весь город. Эти вымыслы сделались единственной темой сегодняшнего дня. Говорят все и всюду… Разве может пролетариат позволить, чтобы классовый враг безнаказанно травил нацмена-рабочего?». «Человеческое мясо… они закладывали в котел…» Далее корреспондент газеты призывает «тяжелую руку пролетарской диктатуры» «опуститься» на лжецов. К городу надо относиться «с любовью». А людоедства, как известно, в стране победившего социализма быть не может. Однако газета не отрицает – о людоедстве говорили повсеместно, «везде и всюду». И перед нами одно из двух: либо доказательство шовинистической настроенности местного населения, либо – реальные факты каннибализма, которые пытались скрыть, объявляя их вражеской пропагандой. Между тем, информатор кемеровского городского комитета ВКП(б) Гарбуз 26 февраля 1932 года сообщал о каннибализме по инстанциям следующее: «Среди рабочих лесопильного завода, химзавода, Кузбассжилстроя распространяются слухи о том, что киргизы убивают детей. В бане химзавода женщины вели разговор, что ходить никуда поздно нельзя, и детей отпускать нельзя, т.к. говорят, что киргизы убивают и едят (сообщение С. Мухиной, работницы химзавода). Член ВКП(б) Черкашин сообщает, что он слышал разговоры о том, что когда пришли с обыском к киргизам, то обнаружили у них человеческое мясо, которое они закладывали в котел. Секретарь ячейки лесозавода сообщает, что среди рабочих на заводе и по квартирам усиленно распространяются и со страхом передаются от одного к другому слухи о том, что где-то у киргизов при обыске обнаружили человеческие трупы…». «С любовью к городу…» Некто Котельников поведал названному выше Гарбузу, что в магазине Акорта, в бараках Новой колонии и других местах прошел слух, что у киргизов нашли голову ребенка и по следу крови обнаружили 12 детей, засоленных в кадке. Выяснилось также, что уборщиц, посланных убирать в бараки киргизов, до сих пор не могут найти (сведения некоего Шадрина). Гарбуз писал, что для рабочих завода, жителей Нахаловки и других районов слово «киргиз» стало пугалом. Одна работница лесозавода 22 февраля говорила, со слов знакомого милиционера: когда производили обыск у киргизов, то нашли человеческое мясо. В очереди у магазина химзавода шел разговор о том, что многие видели, как киргиз набрасывался с ножом на женщину. Не исключено, что к людоедству могли подтолкнуть и крайне шовинистические действия местного населения. Сосланные в Кузбасс казахи плохо понимали русский язык и не были привычными к городскому укладу жизни, часто подвергались избиениям. В информационных сводках Гарбуза приводятся такие сведения: как-то у магазина казах продавал папиросы, один молодой человек, из местных, вырвал их у казаха из рук и пустился наутек, другие в этот момент удерживали казаха, из толпы около магазина послышались одобрительные выкрики. Казахи подвергались также грабежам: у них безнаказанно отбирали вещи, деньги, продукты. В очередях за молоком, в столовой или магазине их выталкивали из очередей, высмеивали, казашек выбрасывали из очередей за косы. Нередко казахи уходили из магазина, так ничего и не купив, потому что не могли спросить необходимого по-русски, продавцы же издевались: «Раз не понимаешь, не задерживай других». Известно также, что сосланных казашек на предприятиях Кемерова использовали в качестве «тягловой» силы, впрягая их вместо лошадей в телеги для перевозки кирпича. «Что мы, собаки есть такой хлеб…» Конечно, обострение межнациональных отношений – это последствия так называемой «коллективизации» в восточных степях, равно и коллективизации в Сибири, которая привела к массовому голоду. Настроение подавляющего большинства населения было вполне адекватно надвигающемуся политическому сумраку. О конкретных фактах узнаем из сводок горкома, составленных по информациям доносителей. 10 февраля 1932г. в магазин № 27 Акорта (мехзавод) привезли хлеб, который уложили на площадку, затоптанную ногами рабочих, предварительно не постелив даже никакой тряпки. Рабочие в очереди возмущались таким отношением к хлебу: «Что мы, собаки есть такой хлеб» (записал доноситель Фомин). Жена плотника Кузбасстроя Еремина говорила, что «из магазина 15 января хлеб весь продали и рабочие сидят без хлеба, в Кузбасстрое сидят сволочи, наверное, а мы голые» (записал доноситель Захаров). Служащий Акорта Бородин на базе № 4 высказался так: «У нас мяса нет, хлеба мало, советская власть старается привести Россию к развалу, пропадем скоро все с голоду, доедаем последних лошадей» (записал доноситель Лясин). Из материалов совещаний секретарей партячеек при Щегловском (Кемеровском) горкоме узнаем дополнительные детали. В городе в очередях за хлебом стоят по 4-5 часов, они возникают уже в 3 часа ночи. Партиец Радченко сообщал, что на Углеразведке продукты задерживаются на 15 дней. Некто Зеленков передавал возмущение милиционеров, что «карточки есть, а по ним ничего не дают». Один из кандидатов в партию заявил Зеленкову, что «поскольку положение тяжелое, ему не остается ничего, кроме как пить». «Голодные бунты» в первой половине 30-х были в Кузбассе явлением нередким. Так, например, 15 января 1935г. в Кемерове происходило нечто необыкновенное. Сразу в трех торговых точках большая очередь изломала стойки, а продавца магазина № 22 около шахты «Центральная» ударили палкой по руке. 14 января в 16-м магазине до полусмерти задавили жену одного инженера, которую пришлось увезти в больницу. На левом Жилкомстрое у магазина № 4 очередь образовалась уже в 4 часа утра – огромный хвост в 400 человек, но все-таки 90 рабочим хлеба так и не досталось. Еще больше очередь была в магазине № 1 – 500 человек. Здесь 14 января сломали дверь и кассу. В 3-м магазине вечером была очередь около 300 человек, была давка, крики и драки, без хлеба осталось 24 рабочих. «15 января, - продолжает информатор, - в механическом цехе опоздало на работу 6 человек рабочих на 30 минут, объясняя тем, что стояли в очереди, хлеба не получили и вышли голодными. Жена коммуниста начальника кузнечного цеха т. Пономарева со слезами заявила, что 3-й день остается без хлеба, муж ушел на работу голодный и детей кормить нечем…». «Теперь рабочий хоть с голоду подыхай!...» На руднике и в магазинах повсюду фиксировались антисоветские высказывания: «Коммунисты обанкротились», «Обманывают рабочих», «Мы знали, что так будет», «Проторговались, жила тонка оказалась», «Все говорят, что улучшилась жизнь рабочих, врут, как сивые мерины, теперь рабочий хоть с голоду подыхай», «Это наш подарок к 7-му Съезду Советов», «Херовые правители». Таким образом, совершенно очевидно, что каннибализм в Кемерове возник отнюдь не случайно: голодные люди были доведены до отчаяния. Мы хотим обратить специальное внимание читателя на тот факт, что человечье мясо, как это следует из найденных нами источников, заготавливалось впрок, то есть засаливалось в кадки. Это говорит о том, что мяса было заготовлено достаточно много, его не могли съесть сразу. Иными словами – каннибализм не ограничивался несколькими случаями, а был распространенным явлением. Поскольку единственным способом сохранения мяса в домашних условиях в те времена было именно засаливание, - не приходится удивляться, что в документах упоминаются особые поместительные кадки, которое местное население в основном употребляло для засолки овощей. То, что для засолки использовали в основном детей, тоже показательно. Как известно, от голода прежде всего страдают дети. Когда казахам в ходе «коллективизации» перекрывали арыки, и они вынуждены были покрывать без воды огромные расстояния, погибали прежде всего их дети. «Коллективизация» и «индустриализация», депортации нанесли непоправимый удар по генофонду восточных народов. Представления о жизни и смерти у целых народов оказались скорректированными преступной политикой Сталина, которая привела к чудовищному социальному регрессу. В Кузбассе представители нацменьшинств оказались на грани выживания. Вопрос стоял о жизни и смерти, и местному населению это дали почувствовать весьма красноречиво.

Вместо эпилога Интересно также другое. В одном из процитированных выше источников сказано, что дети в Кемерове умертвляются как бы в отместку, за то, что коммунисты в казахской степи «порезали наших баранов». Следовательно, местное население было в курсе того, что бараны «порезаны», и что коллективизация обернулась для казахов трагедией. И, стало быть, для населения 30-х годов не было секретом, что коллективизация на Востоке (как, впрочем, и в СССР в целом) проводилась варварскими противоестественными способами, и каннибализм на местах вполне справедливо рассматривался современниками как закономерное следствие насаждаемого большевиками «социализма»… От редакции газеты «Российский Репортер» Предлагаемый читателю материал, основанный на документах бывшего партийного архива Кемеровской области, заинтересовал редакцию в нескольких отношениях. Голод, каннибализм – все эти слова из лексикона 30-х годов очень даже на слуху и в день сегодняшний. Откуда-то ведь появляются сообщения, что где-то в Новокузнецке обнаружили пельмени из человечьего мяса, а деревни вымирают от пьянства и что там «есть нечего». И отнюдь не все можно списать на леность и нетрудолюбие, неспособность заработать на кусок хлеба, либо на генную память, которая не дает забыть народу о событиях 70-летней давности, когда голод и даже каннибализм был на повестке дня отнюдь не только на Украине. Между тем, голод страшен не сам по себе. Приводят в ужас не только факты, что детей когда-то солили в кадках, или что нынешние бомжи собирают куски хлеба по помойкам. Впечатляет иное: голод приводит к деформированию психики и психологии, к нему привыкают, он – показатель чудовищного упадка нравов, он разлагает не только «низы», но и сытые «верхи» общества, которые с ним свыкаются. Документы поры «великих строек» - это назидание нам, живущим. Вот почему имело бы смысл установить в Кемерове памятник тем, кто смог пережить драматические катаклизмы 30-х, и кому не удалось это, погибшим детям и одновременно – тем, кто ел их мясо, чтобы – выжить. Не думаем, конечно, что зажравшегося чиновника сие действо подвигнет раскошелиться в пользу какой-нибудь голодающей деревенской старухи. Но – кто знает…


Вячеслав ТОГУЛЕВ.
Август 2003г.
http://www.kuzbasshistory.narod.ru/Ist_Pub/Text/20_30/Kannib_30.html