Максимова дача. Расположенные на окраине Севастополя, руины старой усадьбы и ландшафтного парка на протяжении многих лет служат местом отдыха жителей и гостей города. Приезжая сюда с целью приятного времяпрепровождения, люди, в подавляющем своем большинстве, не знают о страшной трагедии, произошедшей здесь несколько десятилетий назад.

В преддверии лихолетья

На рубеже XIX-XX в. известный своей благотворительной деятельностью (и ставший впоследствии севастопольским городским главой) крупный подрядчик Алексей Максимов заложил в Хомутовой балке уникальный для Севастополя усадебный комплекс.  Работы по строительству производились по проекту и под личным наблюдением из­вестного архитектора и художника В. А. Фельдмана. Усадьба состояла из особняка (жилого дома), служебного комплекса и винзавода. Имелись небольшая часовня, летний и арабский домики, пчельник. На территории усадьбы находились оранжерея, виноградники, поверхностью декоративных прудов, в которых разводили рыбу и раков, вольеры с экзотическими животными. Характерной особенностью комплекса являлось обилие экзотических растений (1555 видов), в том числе и реликтов. По всей территории ландшафтного парка были разбросаны многочисленные малые архитектурные формы: мостики, беседки, фонтаны, каменные лестницы, искусственные руины, а также сооружены подпорные стены, укрепляющие пологие склоны балки.

Возможно, усадьба севастопольского градоначальника, в будущем стала бы не просто одной из местных достопримечательностей, но, подобно Графской пристани и памятнику Затопленным кораблям, своеобразной «визитной карточкой» города…если бы не революции 1917 г. и последовавшая за ними многолетняя мясорубка братоубийственной Гражданской войны.

«Последний клочок русской земли»

За период 1917-1920 гг. Крым и Севастополь пережили несколько политических режимов, каждый из которых по-разному выстраивал свои отношения с населением, однако все они претендовали на то, чтобы считаться единственно законной властью. Все это время усадьба севастопольского градоначальника продолжала сохранять свой первозданный облик, насколько это вообще было возможно в тяжелой обстановке тех лет.

Все изменилось в 1920 г. Именно тогда в результате тяжелейших поражений осени и зимы 1919 г., в 1920 г. полуостров из тыла Добровольческой армии превратился в последний оплот Белой идеи на Юге России. Приняв от своего предшественника, генерала Антона Деникина, тяжелый крест власти, барон Петр Врангель решительно приступил к наведению порядка в войсках и организации тыла.

«Генерал Врангель – новая фигура исключительной энергии и качеств, человек, чересчур поздно занявший место среди белых вождей»[1], - так охарактеризовал Петра Николаевича британский премьер Уинстон Черчилль.

Работая по 10-12 часов в сутки - с семи утра до полуночи, и требуя того же от подчиненных, Врангель, казалось, сумел осуществить невозможное. Под его началом деморализованная, утратившая боевой дух армия (переименованная из Добровольческой в Русскую) снова обрела дисциплину и боеспособность, а проведенные экономические реформы заложили бы в перспективе основу для будущего благополучия. По замыслу барона, полуостров должен был превратиться в цветущий оазис, к которому потянутся все остальные губернии.

К сожалению, этим надеждам не суждено было воплотиться в реальность.

Оставленная западными союзниками, Русская армия была обречена на поражение. Слишком уж были неравными силы: крохотный клочок суши, сохраняющий преемственность с традициями исторической России - против охваченной красным безумием всей остальной огромной территории бывшей империи.

«Стояли ненастные, угрюмые последние дни Октября 1920 г., - вспоминал о том времени участник последних боев Русской армии, генерал Сергей Позднышев. - Красные волны бились у Перекопа, перебрасывались через вал и катились кровавым смерчем к югу. Грозный ход событий неумолимо приближал катастрофу. С каждым часом нарастала тревога; с каждым новым «слухом» обострялось отчаянье.

Как будто рыдала разветрившаяся, похолодевшая природа и плакала сырым осенним дождем. И вместе с ней рыдали в отчаянье люди и метались в смертельной тоске и не знали, что делать, как быть, что предпринять.

А на фронте Белая армия, - все, что осталось честного, истекая кровью, билась в неравном бою за последний клочок русской земли, за право и правду. Бились, как львы, без надежды на помощь, без мысли о почестях и наградах. Наградой была одна смерть.

Смерть, как избавление. Они творили живую легенду; крылатую легенду героев, которая будет вечно носиться по степям, политым их благородной кровью, над их безвестными могилами.<…>

Шаг за шагом воины белой идеи, белой прекрасной мечты о Великой, Единой и Неделимой России отходили к черноморским портам, оставляя кровавый след и убитых товарищей. Мечта разбита. Самая благороднейшая, бескорыстная идея «родина» не смогла зажечь обмертвевшей русской души. Не загудят навстречу героям сладкозвучные Кремлевские колокола. Не встретит их с хлебом солью русский народ. Вера потеряна и гаснут надежды».[2]

Осознавая бесперспективность сопротивления, осенью 1920 г. Врангель распорядился о срочной подготовке судов для эвакуации. Чтобы погрузить на корабли как можно больше людей, их трюмы были предусмотрительно освобождены от снарядов и других военных грузов. Пассажирами были забиты все трюмы и палубы. Но еще больше людей оставалось на берегу. Далеко не все они хотели оказаться под властью большевиков. Суда просто не были в состоянии вместить всех желающих.

В результате, хотя эвакуация поначалу и происходила в целом организованно и спокойно, она не обошлась без трагических сцен. Как записал в своих воспоминаниях преподаватель Севастопольского Морского корпуса, Николай Кнорринг, «бульвары, все пристани были запружены народом. Тысячи глаз смотрели на бухту, где готовились к эвакуации суда. Внизу, на пристанях, был ад. Лодки брались с боя, вероятно, заламывались, сумасшедшие цены, дрались, вещи сбрасывали в воду... Было жутко думать, признаваться, размышлять. «Вот я стою на неприступной крепости и спасаю свою жизнь. Но почему у меня на это больше права, чем у тех, кто с жадностью, завистью, с мольбой смотрит с берега на уходящие корабли? Были ли с берега благословения – я не знаю, но проклятья были. И теперь, когда прошло несколько лет <…>, - я испытываю какую-то неловкость перед этим черным от людей родным берегом, который я покинул, словно чувствую эти взгляды на себе».[3]

14-16 ноября 1920 г. эвакуация из Крыма была завершена. На 126 судах на чужбину уплыли 145 693 человека. Не представляется возможным выяснить, сколькие из них были жителями Севастополя, но по приблизительной оценке, вместе с экипажами Черноморского флота, их численность составляла не менее 15 тыс. человек.[4]

«Суда, нагруженные обездоленными и зараженными людьми, нередко умирающими и даже мертвыми, – одно за другим прибывали к столице Турции и без того нищей, переполненной и разрушенной. Занавес был опущен во время последнего действия этой ужасной драмы. Британские войска и моряки, английские и американские филантропические общества отдали все, что у них было для помощи эмигрантам, союзные державы отводили свои взоры в сторону и затыкали свои уши».[5]

Однако кошмар переполненных кораблей и последовавшее затем полуголодное прозябание на чужбине не шли ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю тех, кто остался.

Расстрельный конвейер

              
С приходом большевиков осенью 1920 г. под солнцем Тавриды разыгралась драма апокалипсического масштаба. Расстрелы, террор и массовый голод – таким было установление советской власти в Крыму, ставшим воистину красным от пролитой крови. Севастополь не стал исключением. Именно здесь, наряду с Феодосией, Ялтой и Симферополем, массовые казни имели особенно широкий размах.

15 ноября 1920 г. в город вошли части 51-й стрелковой дивизии под командованием Василия Блюхера и 1-й Конной армии Семена Буденного. Очевидцы вспоминали, что раньше войск в город въехал огромный бронеавтомобиль.

«Из нескольких бойниц смотрели тонкие стволы пулеметов, они то и дело давали очереди в воздух, по-видимому, для острастки. Но самое страшное было не в этом. Броня этого фургона была выкрашена в цвет хаки и в нескольких местах украшена красными пятиконечными звездами, а вдоль корпуса большими красными буквами было написано «Антихрист».[6]

Многие обыватели посчитали это недобрым знаком, предзнаменованием грядущих несчастий. При этом, однако, никто не мог себе даже представить, что реальность окажется во сто крат ужаснее и страшнее всяких предчувствий.

После эвакуации Русской эскадры в городе оставалось немало бывших офицеров и солдат Белой армии, поверивших обещаниям об амнистии, данным накануне красным командованием; гражданских и военных чиновников, беженцев. По мнению высшего партийного советского руководства, все эти люди являли собой источник потенциальной угрозы.

В результате практически сразу после занятия полуострова красными началась «дикая, ужасная расправа, - страшная кровавая крымская вакханалия. <…> История знает ужасные случаи массовых человекоистреблений, но не было еще среди человечества подобной бойни»[7].

«Бежали - зрячие. Под землю ушли - слепые»[8], - написал в своей пронзительной книге «Солнце мертвых» живший в то время в Алуште известный литератор Иван Шмелев. (Единственного сына писателя, 25-летнего артиллерийского офицера-инвалида Сергея Шмелева, казнили в окрестностях Феодосии).

Вскоре после вступления частей Красной армии в Севастополь в городе была объявлена регистрация. Поначалу людей регистрировали и распускали по домам. Но вскоре вышел новый приказ, объявивший повторную регистрацию, и все пришедшие на нее были арестованы и в подавляющей своей массе - расстреляны.

Одним из мест массового уничтожения стала Максимова дача...

По воспоминаниям современников, сюда привозили на грузовиках все новые и новые партии смертников и под покровом ночи казнили. Чаще всего расстрелы происходили у каменной стены рядом с прямоугольным бассейном парка. После тела убиенных складывали на подводы и хоронили в окрестных оврагах.

Массовые убийства в Севастополе происходили и в других местах – территории современного Херсонесского заповедника, городском, Английском и Французском кладбищах. Однако бесспорное «лидерство», без сомнения, сохранялось за Максимовой дачей. Усадьба севастопольского градоначальника стала единой братской могилой для сотен людей. Расстрельные списки с именами некоторых из них опубликованы в выпущенном в Киеве в 2005 г. исследовании Леонида Абраменко «Последняя обитель. Крым, 1920-1921 годы».[9]

В смертные ямы Максимовой дачи легли не только сотни офицеров и солдат Русской армии, но и представители гражданского населения – сестры милосердия, учителя, инженеры, актеры, чиновники.  По данным, приведенным эмигрантским историком Сергеем Мельгуновым в его работе «Красный террор в России 1918-1923 гг.», жертвами расстрелов стали и около 500 портовых рабочих, обеспечивавших погрузку на корабли врангелевских войск.[10]

После казни палачи-красноармейцы часто заходили к главному виноделу Максимова, Аверьяну Костенко, и просили у него вина. Ночью, когда все затихало, из комнат, где спали красноармейцы, слышались крики, команды и вопли. Как-то один из расстрельщиков поведал Костенко, что однажды вместе с группой офицеров они казнили одного из сыновей Максимова. Перед смертью бывший хозяин хутора страшно ругался. Его возмущало, что убивают на собственной даче, и он даже бросил в расстрельную команду камнем.[11]

Массовые убийства достигли своего апогея в период с конца ноября 1920 г. по март 1921 г. и продолжались, по меньшей мере, до мая 1921 г., затем волна террора стала понемногу спадать.

Красная здравница

Дальнейшая судьба Максимовой дачи была такова. Известно, что в первые месяцы после установления советской власти, усадьба и ее парк стали не только местом массовой казни, но и подверглись безжалостному разграблению. На протяжении последующих нескольких лет территория дачи продолжала использоваться для «нужд» репрессивного аппарата. Единственное упоминание об этом периоде, просочившееся на страницы изданных в советское время книг и путеводителей – организация трудовой колонии для беспризорных.[12]«Строители нового общества» не оставляли детей своими заботами: предварительно осиротив, они воспитывали их в марксистско-ленинском духе.

По мнению современников и севастопольского историка Аркадия Чикина, за время существования трудколонии зеленым насаждениям парка был причинен серьезный урон.[13]

В 1927 г. городской исполком принял решение о передаче Максимовой дачи от ГПУ Местхозу, а в 1929 г. в бывшей усадьбе была организована сельскохозяйственная коммуна «Безбожник». Работавшие в коммуне переселенцы из Тверской губернии (всего около 150 человек) возделывали виноград, делали вино, выращивали овощи, фрукты, и продавали их на рынках города. Произведенная на даче продукция пользовалась высоким спросом. Оптовые покупатели лично приезжали сюда или присылали своих представителей. Кроме того, продукты по льготным расценкам поступали на предприятия города.

В 1935-1937 гг. в восточной части усадьбы построили здание санатория кораблестроителей. Парковый ансамбль Максимовой дачи стал местом отдыха рабочих и служащих Севастополя. Причем, севастопольцам приехать в санаторий было довольно сложно. Желающие отдохнуть ехали со всего Союза, и местные жители выбирались сюда чаще зимой.

Разор и забвение

Во время войны с нацистской Германией, в 1941-1942 гг. на территории усадьбы  размещался медсанбат, затем военный госпиталь, по территории усадьбы проходил тыловой оборонительный рубеж защитников Севастополя. Все эти месяцы Максимова дача неоднократно подвергалась бомбардировкам, причинившим ей серьезный урон.

Захватив город в июле 1942 г., немцы не проявили к усадьбе особого интереса, и на протяжении всей оккупации жители Хомутовой балки оставались предоставленными сами себе.

В послевоенные годы и до настоящего времени территория усадьбы и парка пребывали в запустении. На склонах балки зияли воронки, почти все здания были разрушены. Все здесь напоминало о недавней войне.

Одно время на Максимовой даче размещался Фиолентовский медицинский склад, была введена охранная зона. В конце 1970-х гг. на его базе сформировали медицинский отряд, находившийся в подчинении военно-морского госпиталя 1472 им. Пирогова Краснознаменного Черноморского флота.

Несмотря на то, что начиная с 1950-х гг. энтузиастами неоднократно поднимался вопрос о возрождении Максимовой дачи, устройстве на ее территории ботанического сада или дендрария, эта инициатива по-прежнему не получила развития.

Покуда городские чиновники искали выход из положения, территория парка де-факто превратилась в место пикников и застолий.

До настоящего времени усадьба и парк продолжают усиленно разрушаться. Пространство Максимовой дачи заполнено грудами мусора и следами костров. Ежегодно наводняя лужайки старого парка, отдыхающие нисколько не утруждают себя соблюдением чистоты, оставляя после себя все новые горы отбросов.

Нынешняя ситуация с Максимовой дачей наглядно отражает всю глубину той нравственной пропасти, в которой пребывает современное общество. И это лишь одно из многочисленных проявлений тотальной атрофии исторической памяти.

За два десятка лет после распада СССР страшные страницы истории полуострова в 1920-е гг. стали достоянием широкой общественности. О драме Русского Исхода и красного террора в Крыму написаны книги, статьи и исследования. Реконструированная сцена расстрелов на Максимовой даче содержится в одном из фильмов документально-художественного цикла «Севастопольские рассказы», который не так давно был показан по центральному телевидению.

Однако и доныне на территории старой усадьбы не появилось ни единого памятника, поставленного жертвам российского лихолетья.

Едва ли можно считать таковыми установленные на обочине на подъезде к Максимовой даче в знак примирения камень с бетонной табличкой с надписью «Они пали, любя Россию в братоубийственной Гражданской войне 1917-1920 гг.» и памятный крест. Притом, что и это место, в силу своего положения, время от времени превращается в свалку для мусора.

Разбросанные по территории парка захоронения расстрелянных во время террора, как и прежде, остаются безвестными. Это же в значительной мере относится и к местам погребения героев Великой Отечественной войны. Так, расположенное в лощине Максимовой дачи братское кладбище советских воинов и вовсе никогда бы не было обнаружено, если бы в начале 1980-х гг. на кости защитников Севастополя случайно не наткнулись, копая траншею для укладки канализации…

В свете вышеизложенного, возможное строительство на территории Максимовой дачи мемориала и памятника-часовни не только послужит святому делу увековечивания памяти всех безвинно погибших, но и предохранит это место от дальнейшего разорения.

Впервые опубликовано: информационно-аналитическая газета "Крымское эхо"

http://kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=7331