Человек, чьё имя не подлежит забвению – доктор Фёдор Петрович Гааз. Ученик и собеседник великого Фридриха Шеллинга, он с юности усвоил, что только любовь и добро являются главными ценностями жизни. В душе – истинный философ, мечтал увидеть опубликованными свои «Размышления о системе Сократа». Открыв и описав целебные Кавказские минеральные источники, стал основоположником новой науки – курортологии. Как главный врач Москвы приобрёл богатство и славу, но вскоре всё имущество раздал бедным и «посвятил все свои силы на служение страждущему человечеству в России».
Сердце романтика
Город, в котором в 1780 году родился Фридрих-Йозеф Гааз, был уникальным даже для набожной Германии. В крошечном Бад-Мюнстерайфеле было семь монастырей и церквей, и вся жизнь была пронизана христианским духом любви и благочестия. С самого детства в сердце будущего филантропа поселилась мечта послужить Христу в образе униженных и оскорблённых.
Многочисленное семейство Гаазов было уважаемо за большую учёность. Дядя Фридриха был профессором медицины, дед и отец – аптекарями. Гааз-младший получал медицинское образование в Кёльне и Вене и стал дипломированным офтальмологом. Но этого ему показалось мало: он жаждал универсального знания и поступил на философский факультет Йенского университета. В Йене билось сердце молодой романтической Германии. Лекции Гете, Фихте, Шиллера, Гегеля и, конечно, восторженные мечты о свободном парении духа и всеобщей братской любви остались в душе навсегда.
Как настоящий романтик, Фридрих Гааз был бесконечно предан музыке и часто утешал себя исполнением любимых фортепьянных ноктюрнов Джона Фильда. Тихой любовью молодого врача стало таинственное и манящее звёздное небо. Ясными ночами он подходил к телескопу и до утра забывал все тревоги и горести дольнего мира. О доброте доктора Гааза ходили легенды. Милосердствуя о животных, он выкупал старых, «разбитых», обречённых на бойню лошадей и отпускал их на свободу. Проезжая в своей пролётке мимо булочной всегда останавливался и покупал четыре калача – себе, кучеру и двум лошадкам. Фридрих Гааз не изменял высоким романтическим идеалам всю жизнь. Он даже одевался всегда по «романтической» моде своей юности: чёрный фрак, белоснежное жабо и туфли с пряжками. Высокий, статный, голубоглазый, добрый и скромный доктор был целомудрен, избегал шумного общества и непристойных забав.
«Преоригинальный чудак»
В 1803 году молодого и перспективного немецкого офтальмолога пригласили в Москву и уже через пять лет поставили во главе императорской Павловской больницы. «Уважая искусство и рвение доктора Гааза», ему был пожалован чин надворного советника. С первых дней в России доктор многим помогал бесплатно и сразу же открыл у себя дома благотворительный утренний прием. Он был уверен: «Добровольное стремление направить все имеющиеся знания и средства на облегчение мук страждущих, возрастающее до способности пожертвовать собой ради этой цели, – вот что должно быть свойственно настоящему врачу ».
Вскоре сам тяжело заболел и уехал лечиться на Кавказ. По возвращении опубликовал «Мое путешествие на Александровские воды» – блестящее исследование о минеральных источниках Машука, Бештау и Железной горы. Затем – военные будни полкового хирурга, участие в Заграничном походе русской армии, похороны отца в родном Мюнстерайфеле и окончательный переезд в Россию. «Меня сюда Бог привел!» – ни на секунду не сомневался теперь уже не Фридрих, сын Петера, а Федор Петрович Гааз.
В 1822 году талантливый доктор был назначен штадт-физиком – главным лекарем всей Москвы. Он стал модным врачом, услугами которого пользовался высший свет, разбогател и превратился в настоящего холёного барина с собственным домом в центре столицы, тремя поместьями в Подмосковье и суконной фабрикой. Завел роскошный экипаж с белоснежными рысаками и собрал завидную коллекцию картин. Однако со временем «экстравагантное» поведение иностранного соседа стало вызывать недоумение окрестных помещиков. Гааз освободил своих крепостных крестьян от барщины, никогда не взыскивал за недоимки, а однажды запросто подарил дорогущего орловского рысака незнакомому крестьянину, чья кляча пала на дороге.
Его поведение на посту штадт-физика тоже многих раздражало. Он начал с того, что отдал своё жалование осужденному предшественнику, чья семья осталась без кормильца. На собственные средства организовал первую в Москве больницу для бездомных и хлопотал об устроении службы скорой помощи для пострадавших от мороза, голода и пожаров. Благодаря Гаазу сотни беспризорных сирот и нищих стариков были спасены от смерти, вылечены и водворены в обеспеченные семьи и богадельни. Лично обследуя все московские больницы, доктор твёрдо пресекал халатность и равнодушие врачей, воровство и небрежность обслуживающего персонала. В больнице установил «кружку правды» в пользу бедных, куда отправлялось дневное жалование сотрудников, уличённых во лжи.
Его деятельность вызвала шквал пересудов и подозрений. «Поведение и разговор доктора Гааза до такой степени идут вразрез со взглядами нашего времени, что невольно заставляют подозревать в нём или безумие, или апостольское призвание, – одним словом, по мнению одних, это – помешанный, по мнению других – Божий человек». Дело кончилось тем, что Фёдора Петровича Гааза, человека кристальной честности, обвинили в растрате казённых средств и отстранили от должности. А он продолжал подбирать на улицах бездомных и тайно подбрасывать кошельки с деньгами тем, кто уже не надеялся на чудо.
«Спешите делать добро!»
Поворотным в его судьбе стал 1828-й год. Говорят, что когда Гаазу предложили войти в состав Московского комитета попечения о тюрьмах, он сказал: «Это то, о чем я всю жизнь мечтал». С тех пор его силы, деньги, связи служили одному-единственному делу – облегчению участи заключённых. Уже первые посещения московских тюрем опалили адским огнём нечеловеческого страдания. Сырые, грязные, душные казематы без отопления и без окон. Полная антисанитария: отсутствие умывальников, туалетов и вентиляции. Мрачные камеры, переполненные людьми и насекомыми. И мужчины, и женщины, и дети, и старики – все вместе на скользком каменном полу.
И главное – полное бесправие тех, кто сюда попал. А попадали не только воры и убийцы. В пересыльную тюрьму привозили беспаспортных бродяг, потерявшихся иностранцев и даже крепостных крестьян, которых скупой помещик отправлял в свои дальние владения не за собственный, а за казённый счет. Ссыльно-каторжных нередко сопровождали их супруги, дети и родители. И все эти люди в одночасье становились бесправными изгоями, которые не могли получить лечение, подать жалобу, помолиться в храме. И символом этого бесправия стала наполовину обритая голова. В этом отчаянном положении многих посещали мысли о самоубийстве.
«Мои несчастные» – так стал называть своих подопечных доктор Гааз. Он немедленно добился того, чтобы камеры были разделены на мужские и женские, а уголовники и неподсудные содержались в разных помещениях. В Бутырских казематах была проведена канализация, сырые камеры обшиты тесом, увеличены окна, благоустроен прогулочный двор и высажены деревья для освежения воздуха. Доктор добился увеличения срока пребывания пересыльных в Москве – с трех дней до семи. За это время он лично проводил медицинский осмотр каждого арестанта, оставляя на лечение больных, ослабленных и «смертельно тоскующих». У каждого интересовался: «Не имеете ли в чём нужды?» и снабжал деньгами, бельём, тёплыми вещами. Присылал сладкие гостинцы женщинам и подросткам. А на все обвинения в баловстве отвечал: «Кусок хлеба им подаст всякий, а конфетку или апельсин они никогда не видели и не увидят. Я делаю им удовольствие, которое в их жизни больше не повторится».
Доктор подавал наверх ходатайства о пересмотре дел, – и добился успеха в 142 случаях! Учреждение тюремных больниц, тюремных библиотек, тюремных ремесленных мастерских и школ для детей заключённых – и это всё Гааз. Есть сведения, что с 1828 года он не пропустил ни одного арестанта, идущего этапом через Москву, а их за это время прошло более ста тысяч.
«Гаазовские кандалы» и прут Дибича
Самой страшной пыткой для отправляющихся в Сибирь был жуткий «прут Дибича» – «противопобеговое устройство» для арестантов. Это толстая железная палка длиной в 70 см. и весом в 40 кг., на которую были нанизаны наручники восьми-десяти человек. На один прут пристегивали и матёрых бандитов, и случайных бродяг, и полуживых стариков, и хрупких подростков, и здоровых арестантов и заразных. Несчастные шли, наступая друг на друга, были вынуждены вместе есть и спать, на глазах друг у друга справлять естественные потребности. Если кто-то заболевал или даже умирал, тащили волоком до следующего этапа. И так – на протяжении нескольких тысяч километров. В довершении всего железные кандалы-наручники, надетые на голое тело, в жару до костей стирали кожу, а в морозы намертво к ней примерзали. Страдания и унижение скованных были настолько велики, что «прут Дибича» считался страшнее каторги и самой смерти.
Потрясенный увиденным Гааз немедленно начал борьбу за отмену пыточного прута. Однако столкнулся с таким яростным противодействием высшего начальства, что целых пять лет был вынужден с поистине маниакальным упорством обивать пороги больших и малых кабинетов. Доктор доказывал чиновникам, что кара и мука – это не одно и то же. Это перед законом арестанты – преступники, а перед людьми – несчастные братья. «Необходимо справедливое, но не жестокое обращение с виновным, глубокое сочувствие к несчастным и тщательная забота о больном».
Когда даже всесильный генерал-губернатор Москвы не смог помочь, Гааз решился написать прусскому королю Фридриху Вильгельму – родственнику русского императора. И наконец, настал самый счастливый день в его жизни – весной 1836 года «прут Дибича» был отменён. Теперь ссыльно-каторжных стали связывать длинной цепью и заковывать в облегчённые кандалы, обшитые изнутри кожей или холстом . Причём, в течение нескольких лет эти новые – «гаазовские» – кандалы производились за его же собственный счёт.
Добро без кулаков
Доктор без устали хлопотал, писал, просил, взывал к совести и даже угрожал бездушным чиновникам, что «судьей их несправедливых действий есть Бог!». Но когда тщетными оказывались все средства, милосердный врач обречённо вставал на колени перед сильными мира сего. На коленях он испрашивал у Государя Императора помилование для престарелого и больного раскольника. На коленях умолял начальника конвоя не отнимать у матери ребёнка. «Унизительно бывает просить на коленях милостей для себя, своей выгоды, своей награды, даже о спасении своей жизни, – признавался в письме. – Но просить за других, за несчастных, страдающих, за тех, кому грозит смерть, не может быть унизительно, никогда и никак».
«Младенчески чистая душа», доктор обладал непостижимым доверием к людям, несмотря на частые и горькие разочарования и обиды. Один бедный пациент украл у него со стола серебряный прибор, и пока слуга бегал за будочником, Гааз отпустил вора, снабдив при этом деньгами. Однажды Фёдор Петрович поручился за одного ссыльного поляка, но тот сбежал, как только с него сняли кандалы. Доктор надел эти кандалы на себя и явился в острог занять его место. «Бывают настоящие плуты-обманщики, кои крестятся и врут без совести. Такая ложь есть очень большой грех. Но если человек говорит и крестится, а я не хочу ему верить – это уже мой грех. А если он говорит правду, а я ему не поверил, то мой грех в два раза больше».
«От сумы и от тюрьмы – не зарекайся»
В России к заключённым всегда было особое отношение – не осуждение, а жалость. Разные люди попадали за решётку – в том числе, невиновные. Доктор Гааз понимал, что физические страдания арестантов многократно усугубляются отсутствием христианского утешения. И стал ходатайствовать о постройке при пересыльной тюрьме на Воробьёвых горах православной церкви. Храм во имя Живоначальной Троицы был заложен ещё до разорения Москвы и теперь достраивался на средства врача-католика. «Для меня образ Спасителя свят, – писал Гааз, – где бы он ни был освящён – в Риме, в Кёльне или в Москве. И Слово Божие истинно и благотворно на всех языках. Я немец, но, прежде всего, я христианин».
Действительно, рядом с храмом стало как-то легче дышать. Каждая служба завершалась проповедью, многих пробудившая к покаянию. Арестанты заучивали наизусть покаянную молитву Ефрема Сирина и «Молитву заключенного в темнице». Грамотным раздавались книги: Евангелие, Псалтирь, катехизис, часослов. Сам доктор написал душеполезную «Азбуку христианского благонравия» и дарил каждому, отправляющемуся на этап. «Нужно видеть то усердие, с которым люди сии книги просят, ту радость, с которой они их получают и то услаждение, с которым они их читают!»
Любовь как норма жизни
Постепенно у сердобольного доктора исчезли и дом, и поместья, и дорогой экипаж. Раздав всё, он стал нищим и поселился в подсобке собственной больницы . Уходили жизненные силы, но продолжали сыпаться оскорбления и доносы – несправедливые и мучительные. Однако Гааз не уставал повторять: «Я живу здесь, потому что очень люблю здешних людей, люблю Москву, люблю Россию и потому, что жить здесь – мой долг. Перед всеми несчастными в больницах и в тюрьмах». На похороны святого доктора собралась почти вся Москва – двадцать тысяч человек. «Православные, старообрядцы, знатные и убогие, – все плакали от сердца, потому что не стало человека сердца». Не стало человека, который своей жизнью доказал: «Самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать счастливыми других. Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом; словом, их любить».
Татьяна ГРУДКИНА (г. Шуя)
https://vk.com/id148296560 |
