«Вследствии чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского Правительства, Совет министров, с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства, постановил принять на себя полноту верховной государственной власти.

Постановление Совета министров от 18 ноября 1918 г. Ввиду тяжкого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, Совет министров постановил передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного Правителя».

Это краткое сообщение было передано по телеграфу во все концы Сибири. Прочитав её, Борис Васильевич Кромин не мог сдержать удовлетворения. С каким нетерпением ждал он этого дня! И вот - свершилось! Сформировавшаяся по итогам сентябрьского совещания в Уфе Директория рухнула, не просуществовав и двух месяцев. Да и странно бы было не рухнуть ей! Все посты в новом правительстве поделили между собой люди, чьи имена ничего не говорили не только России, но даже Сибири. Поделили, исходя, в основном, из узкопартийных интересов между своими, эсерами. Даже крупный знаток Дальнего Востока, пользовавшийся там большим авторитетом, генерал Хорват не был включен в Директорию. Верховным главнокомандующим избрали генерала Болдырева, человека, достойного этой должности. Но и здесь допустили бестактность! Записали заместителем Болдырева создателя Добровольческой армии генерала Алексеева, даже не снесясь по этому поводу с самим Алексеевым. Нельзя было не подивиться такому решению. Особенно тому, как мог допустить его сам Болдырев. Хороший военачальник, не прославившийся, однако, ничем, «назначил» своим заместителем старого, заслуженного генерала от Инфантерии, бывшего начальником Штаба при самом Императоре, имя которого было на устах у всей России. Смеху подобно! Правда, генерал Алексеев предпочёл «не заметить» допущенной глупости и прислал Директории «искреннее поздравление».

Падение Директории казалось неизбежным, идея диктатуры носилась в воздухе. Но кто бы мог подумать, что рухнет она от столь пустякового случая. На банкете в честь приезда в Омск французского генерала Жанена русские офицеры, подвыпив, потребовали исполнить после Марсельезы национальный гимн, который эсеры презрительно именовали «монархической молитвой». Требовать исполнения русского гимна - разумеется, серьёзное преступление! Но к нему добавлялось и другое: офицеры, выступившие с этим требованием, были известны как ярые противники Директории. Их решено было арестовать. Вместо этого они сами арестовали двух директоров вкупе с управляющим делами и заперли на ночь в одну из казарм. За арестованных никто не вступился, и переворот стал свершившимся фактом.

Быстро собравшись, Борис Васильевич вышел из дома и, остановив пролётку, приказал ехать в резиденцию правительства. Он должен был срочно увидеться с Адмиралом. Кромин прибыл в Сибирь в начале сентября, добравшись морским путём из Гельсингфорса до Владивостока, а оттуда в Омск. Не мог понять Борис Васильевич, отчего именно этот город избрало сибирское правительство своей столицей. Его достоинством считалось отдалённость от линии фронта, но недостатков, по мнению Кромина, было больше. Омск никогда не был сердцем Сибири. Её интеллектуальным центром. Здесь, преимущественно, обитали люди торговые, причём далеко не самого высокого уровня. Омск показался Борису Васильевич мещанским городом. Здесь не было ни общества, ни чиновничества, ни интеллигенции, не считая нескольких умников из бывших политкаторжан и ссыльных. Правда, с приданием ему столичных функций в Омск потекли люди разных слоёв. Поток беженцев и искателей места в краткий срок переполнил тихий город, увеличив его население в разы. Снять угол в Омске стало задачей сложнейшей и весьма дорогой. Кромин, впрочем, устроился довольно недурно, сняв просторную комнату у милой старушки-хозяйки, взявшей на себя попечение обо всех бытовых нуждах капитана.

А вскоре в Омск прибыл Колчак. Не было человека, к которому бы Кромин питал сколько-нибудь сравнимое уважение. Впервые судьба свела их несколько лет назад на Черноморском флоте. Но ещё раньше Борис Васильевич, как и многие моряки, хорошо знал имя Колчака и почитал его. Этим именем определялась история Балтийского флота в Великой войне. Это Колчак вместе с адмиралом Эссеном, под началом которого он служил в должности флаг-капитана, разработал план защиты Финского залива от вторжения неприятеля. Основную часть этого плана составляла система минных заграждений[1]. Непревзойдённый мастер ведения минной войны, Александр Васильевич впоследствии сумел заставить немцев в корне изменить собственные планы относительно Российского флота, который они вначале недооценивали. Он работал больше всех, был душою и мозгом оперативного отдела штаба. И в дружеских беседах в каюте Николая Оттовича Эссена, где часто собирались офицеры его штаба, голос Колчака звучал наиболее веско, с его мнением больше всего считались, он пользовался всеобщим уважением и авторитетом. Офицеры Балтийского флота гордились им и восхищались. Александр Васильевич ставил себе всегда продуманные цели, правильно оценивал обстановку и умел настоять на выполнении раз поставленных заданий. Он был правою рукою адмирала Эссена, его ближайшим и деятельнейшим помощником. 

В августовские дни Четырнадцатого года на Балтийском флоте ожидали приказа из столицы об установке минных заграждений, но его всё не было. Адмирал Эссен волновался, опасаясь, что немцы прорвутся в Финский залив. Колчак решил, что нужно ставить минное поле на свой страх и риск, невзирая на возможные последствия. Когда подняли сигнал «начать постановку заграждений», и флот вышел в море дабы прикрывать эту работу, из морского штаба пришла телеграмма-«молния»: «Ставьте минные заграждения». Через несколько часов была получена телеграмма с объявлением войны. Позже командование Балтийского флота сумело расширить первоначальный план: защитить Рижский залив, развить деятельность в Ботническом и продвинуться ещё дальше на запад. Эти операции были крайне рискованными, поскольку русские тихоходные крейсеры легко могли быть уничтожены превосходящими силами противника. Колчак, как флаг-капитан оперативной части, руководил всеми операциями флота и лично участвовал в выполнении их. Когда командующий флотом ходил в море, Колчак всегда был с ним, когда же операции производились под командованием других флагманов, Колчак ходил в море, чтобы помочь своим советом и знанием обстановки. Он считал, что для того, чтобы составлять оперативные планы, необходимо лично участвовать в их выполнении иначе планы могут не соответствовать обстановке. Однажды крейсер «Россия», на котором находился Колчак, должен был в новогоднюю ночь установить новые мины. Когда до назначенного места оставалось около пятидесяти миль, радиотелеграфисты засекли переговоры между вражескими судами, находившимися совсем рядом. Адмирал счёл дальнейшее продвижение слишком рискованным, и крейсер повернул обратно. Один из офицеров доложил об этом Колчаку, спавшему в своей каюте. Александр Васильевич тотчас взбежал на командный мостик и убедил адмирала, что выполнение операции нужно продолжать хотя бы ценой собственной жизни. Мины были установлены, и крейсер благополучно вернулся в Финский залив.

В начале 1915-го года Александр Васильевич, вступивший в командование четырьмя эскадренными миноносцами, проводил операцию по установке их в районе Данцига. Для прикрытия миноносцев в море вышла бригада крейсеров, но ночью флагманский крейсер получил пробоину, и продолжать поход стало невозможно. Тогда Колчак, несмотря на высокий риск, испросил разрешения продолжить операцию без прикрытия. Он выполнил её блестяще, на установленных минах подорвались несколько крейсеров, миноносцев и транспортных судов Германии, командующий флотом которой, в итоге, запретил своим кораблям выходить в Балтийское море, пока не будут разработаны средства борьбы с русскими минами.

Летом того же года во время наступления на Ригу немцы попытались завладеть Рижским заливом. Балтийский флот имел мало судов, способных противостоять неприятельским, но, по плану Колчака, было организовано минное заграждение входа в залив из Балтийского моря. Потеряв несколько миноносцев и крейсеров, немцы сочли за лучшее уйти из залива, и, таким образом, их сухопутные войска не получили поддержки с моря, и Рига была спасена. После смерти адмирала Эссена Александр Васильевич получил в командование минную дивизию и стал начальником над силами, защищавшими Рижский залив. Под его руководством проводились совместные с армией операции, было произведено несколько высадок десанта на побережье залива, занятое немцами, произведено ряд нападений на германские суда. Военные потери Германии на Балтике превосходили русские в три с половиной раза по боевым кораблям и более чем в пять – по торговым. Такая пропорция напоминала самые славные страницы истории русского флота, победительную эпоху Ушакова…

Когда весной 1916-го года стало известно, что новым командующим Черноморским флотом назначен адмирал Колчак, кавторанг Кромин, с самого начала войны служивший на флагмане «Императрица Мария»,  заложенном в 1913-м году по программе Колчака и являвшемся самым сильным кораблём эскадры, торжествовал. Дух захватывало от мысли, какие великие дела свершит флот под таким началом, какие грандиозные победы ждут его! Свою славу, успевшую стать легендарной, Колчак умножил уже в первый день по прибытии в Севастополь. Тотчас по вступлении адмирала в командование флотом, было получено известие разведки о том, что германский крейсер «Бреслау» вышел из Босфора в Чёрное море в неизвестном направлении. Александр Васильевич хотел немедленно выйти с флотом в море для встречи «Бреслау», но оказалось, что выход флота в море в ночное время не организован, а к тому ещё выходные фарватеры не протралены и протраление их займёт шесть часов времени, поэтому если начать траление на рассвете в три часа, то флот может выйти в море в девять часов утра. Именно из-за этого, несмотря на прекрасно организованную секретную агентуру, флот никогда не мог выйти вовремя в море для встречи противника, и тот успевал делать набеги на русские берега. Адмирал  тотчас же дал указания начальнику охраны Севастопольских рейдов организовать ночной выход флота в море с тем, чтобы эта новая организация уже действовала через двое суток.

Уже наутро Колчак вывел флот в море и настиг врага, «Императрица Мария» дал по «Бреслау» залп, который накрыл его. Хотя крейсер, благодаря своей быстроходности, ушёл от погони, в будущем он уже не отваживался выходить в море и нападать на российское побережье. Впечатлял вид адмирала в боевой обстановке. Он не ведал усталости и был всецело сосредоточен на своём деле, временами походя на охотника, учуявшего добычу. Он мог не спать несколько суток и оставаться при том спокойным, весёлым и бодрым. Его невысокая фигура дышала неукротимой, бьющей через край энергией, а умное, подвижное лицо озарялось вдохновением, глаза горели. У Черноморского флота появился молодой и энергичный вождь, завоевавший уважение не только офицеров, но и матросов. И не было сомнений, что с ним победа обеспечена всегда. Само имя его было синонимом победы.

Вступив в должность, адмирал сразу занялся разработкой системы минных заграждений Босфора и Варны. На Чёрном море миноносцы не были обучены установке мин, самих мин было в пять раз меньше необходимого количества, а начальник минной бригады вовсе заявил, что считает идею минных заграждений бессмысленной, вредной и рискованной. Тем не менее, Колчак заказал девять тысяч мин на южно-русских заводах и пригласил лучшего специалиста по проектированию заграждений. За три месяца было установлено более двух тысяч мин, на которых немцы потеряли шесть подводных лодок и крейсер «Гебен». Всё время командования Колчака ни одно немецкое судно не выходило в море, благодаря чему Турция перестала получать уголь, а плавание российских пароходов совершалась в полной безопасности, как в мирное время. Русский флот, как и прежде, господствовал на Чёрном море.

Потери Черноморского флота за то же время уступали немецким, но всё же великий удар был нанесён ему действиями диверсантов. Седьмого октября 1916-го года взорвался и затонул флагманский корабль «Императрица Мария». Погибло триста человек. Адмирал, знавший на родном корабле каждый винтик, находясь в самом пекле, лично руководил его затоплением, чтобы спасти от огня рейд и город. Гибель флагмана он переживал, как смерть самого близкого человека. В те дни на него нельзя было смотреть без боли. Тяжело переживал гибель корабля и Кромин. Краса и гордость флота - и не уберегли! И где искать этого хитроумного диверсанта? Выдвигалась версия о самовозгорании пороха, но Колчак отверг её. Адмирал был убеждён в том, что взрыв «Императрицы Марии» был диверсией, и это ещё сильнее терзало его.

При Колчаке Борис Васильевич Кромин исполнял должность флаг-офицера при штабе флота. Совместная работа сблизила их, и служебные отношения перешли в дружеские, не переходя, впрочем, в какое-либо панибратство, сохраняя положенную субординацией дистанцию. Адмирал разрабатывал план операции в Босфоре, назначенную на Семнадцатый год и являвшуюся главной его целью. Некоторое участие в этом принимал и Борис Васильевич. И грезилось уже, как победоносная русская эскадра подойдёт к берегам Константинополя, и свершится то, к чему стремилась Россия столько веков, то, о чём мечтала Императрица Екатерина и князь Потёмкин, со времён которых вел свою славную историю Черноморский флот, который и должен был воплотить великую государственную мечту, то, о чём грезили славянофилы, Достоевский и Тютчев - Константинополь должен был стать русским. Снова российский герб должен был украсить «врата Цареграда». Всего один шаг оставался до исполнения этого золотого сна. И мучительно было по сей день думать Кромину, сколь малого не достало для того, чтобы сделать его явью. В одном шаге от заветной цели остановили Россию. Остановили Флот. И кто же?.. И почему?..

Борис Васильевич, в противоположность некоторым своим друзьям, склонен был в большой степени возлагать вину за случившееся на Государя. Можно винить революционеров, думцев, мерзавцев-министров, но неизменна истина: рыба гниёт с головы. Если государство расползается в считанные недели, как гнилая рыба, то не может не нести за этот ответственности тот, кто возглавлял его. Кому дано много, с того много и спрашивается. Николаю Второму было дано много. От отца ему досталось крепкое, сильное государство, динамично развивающееся, но он довёл его до коллапса Пятого года. Что ж, тогдашнее можно извинить молодостью и неопытностью Государя. Слишком рано, слишком внезапно пришлось ему встать у кормила власти. Не думал великий его отец, что уйдёт так рано, не успел подготовить сына к тяжёлой ноше. В конце концов, Пятый год пошёл России на пользу. Были проведены некоторые давно назревшие реформы, началась модернизация армии и флота, за что так ратовал Колчак, и явился, наконец, подлинный государственный деятель, твёрдой рукой выведший потрёпанный корабль России из шторма. Идти бы и идти славному этому кораблю по проложенному дальновидным капитаном курсом, но не стало капитана, и всё смешалось... И выяснилось, что ничему не научили Государя собственные промахи, и он повторял их, с фатальной неизбежностью приближая новый коллапс, из которого уже некому было вывести России. Как можно было отдать управление государством неуравновешенной женщине, попавшей под влияние похабного «старца» и прочей нечисти, ненавидимой обществом и народом? Как можно было потакать безумной чехарде министров, которая была устроена ею (и в этой чехарде - хоть раз бы мелькнула фигура достойная!)? Как можно было довести дело до крайности, перейти эту крайность, а затем отречься от престола таким образом, что рухнула вся многовековая русская монархия?! Уму непостижимо! Непростительно! Придворная камарилья предала Царя, но кто виноват, что именно таким было его окружение? Ведь оно не навязано было ему, ведь он (и она!) выбирал, назначал! Так как же возможно утверждать, что Государь не несёт вины? Глава государства не может не нести ответственности за то, что в нём происходит. И если он жертва, то, в первую очередь, жертва собственных ошибок. Столь жёсткая оценка Императора привела к тому, что февральский переворот Кромин оценил вначале скорее положительно. Представлялось тогда, что большего развала, чем тот, который устроили поставленные Государыней министры, быть просто не может. Что новые люди, трезвомыслящие и деятельные, как, к примеру, Гучков, сумеют навести порядок и привести Россию к победе. Какая наивная надежда была!

В те февральские дни адмирала не было в Севастополе. Он уехал с докладом в Батум к Великому Князю Николаю Николаевичу. О происходящем в столице первым сообщило немецкое радио, вещавшее из Константинополя на ломаном русском языке. Рассказывалось о погромах, страшных, кровопролитных боях на улицах Петрограда. Офицеры пришли в большое волнение. Никто не знал, насколько можно доверять вражеской информации, но все ясно чувствовали, что происходят какие-то очень серьёзные события, последствия которых предугадать нельзя.

Колчак срочно вернулся в Севастополь и перво-наперво издал приказ, в котором говорилось, что вражеское радио вещает, очевидно, не для того, чтобы сделать что-нибудь полезное для русского флота, а потому все командиры должны верить только своему командующему, который, в свою очередь, обещает немедленно оповещать их о том, что будет ему известно. Адмирал просил не придавать никакого значения слухам, в случае каких-либо сомнений обращаться непосредственно к нему за разъяснениями. Такой быстрой и решительной мерой Александр Васильевич нейтрализовал вражескую пропаганду.

Вскоре адмирал вызвал Кромина к себе и протянул ему только что переданную телеграмму:

- Прочтите, Борис Васильевич.

Это была телеграмма от генерала Алексеева, в которой запрашивалась поддержка командующих фронтов отречения Императора. Под предложением подписались уже практически все они.

- Вы поддержите это обращение? - спросил Кромин, возвращая телеграмму.

Адмирал сидел за столом, сложив руки треугольником так, что ладони, сомкнутые кончиками пальцев, скрывали большую часть лица, и лишь глаза тяжело смотрели исподлобья. Александр Васильевич помедлил с ответом, а затем произнёс твёрдо своим глуховатым голосом:

- Я служу Родине, а не какому-либо политическому строю... Россия, вне всяких сомнений, больше, выше и важнее политического строя, важнее Династии, и ей мы должны служить при любом исходе. Но я принимал присягу и нарушить её требованием отречения я не могу. Пусть делают, что считают нужным. Но без моего участия. В этом я им не помощник.

- Что вы думаете обо всём этом, Александр Васильевич?

- Думаю, что нас ждут нелёгкие времена. Нам придётся приложить все силы, чтобы оградить флот от вредных влияний. Сейчас это главная задача. Война продолжается, враг только и ждёт момента, чтобы ударить в образовавшуюся брешь. Но этой бреши образоваться не должно! - глаза адмирала блеснули, он резко поднялся, заходил по каюте. - Придётся лавировать, Борис Васильевич. Будем надеяться, что шторм уляжется и не нанесёт нашему кораблю непоправимых повреждений, не потопит его в пучине...

Известие об отречении Императора и его брата и формировании Временного правительство Колчак разослал на все суда с приказом командам собраться на своём флагманском корабле «Георгий Победоносец». Здесь он выступил перед ними с речью:

- В настоящее время прежняя власть перестала существовать, Династия, по-видимому, кончила своё существование, наступает новая эпоха. Но каковы бы ни были у нас взгляды, каковы бы ни были наши убеждения, но мы ведём войну, и потому мы имеем обязательства не только перед правительством или той властью, которая существует, но мы имеем большие обязательства перед нашей Родиной. Какое бы правительство ни существовало у нас, оно будет продолжать войну, и мы будем выполнять свой долг так же, как и до того времени.

Тем не менее, вредные настроения всё же проникали в матросскую среду. Кровавые события произошли на Балтийском флоте: матросами были жестоко убиты адмирал Непенин и многие офицеры. Эта весть поразила Колчака. На Черноморском флоте опасные выступления начались с опубликования Приказа №1 Петроградского Совета. Однако уважение к адмиралу во флоте было слишком сильно, его авторитет не смогла подорвать даже революция. Не заискивая перед матросами, но и не злоупотребляя своей властью, он вёл свою линию, при этом лавируя между различными тенденциями, не давая поднимающимся валами выступлениям затопить ведомое им судно, именуемое Черноморским флотом.

 Четвертого марта в Севастополе начался митинг. Собравшиеся потребовали прибытия на него Колчака. Адмирал прибыл на автомобиле, моряки и солдаты встретили его восторженно, несли на руках, слушали с полным вниманием и доверием.

- Покуда война не закончена, я требую, чтобы вы выполняли свою боевую работу так же, как выполняли раньше, чтобы в этом отношении всеми, начиная с командного состава и кончая самым младшим матросом, мне была оказана помощь, чтобы у меня была уверенность, что каждое моё приказание, относящееся до боевых действий флота, будет немедленно выполнено, - говорил Александр Васильевич.

Речь сопровождалась бурными аплодисментами и имела большой успех. Удивительное это было зрелище! На фронте в те дни почести воздавали лишь тем командирам, которые, держа нос по ветру, братались с солдатом. На Балтийском флоте мягкого и либерального Непенина толпа линчевала. На флоте Черноморском матросы славили адмирала, решительно требовавшего от них полного повиновения «как раньше», не делавшего ни единого реверанса новым порядкам и властям.

По окончании митинга Кромин восторженно говорил:

- Я поздравляю вас, Александр Васильевич! Вы сумели удержать флот от развала, удержать команду в повиновении! Этого никто кроме вас не смог бы сделать!

- Бросьте, - устало покачал головой Колчак. - Надолго ли это? Все эти политиканские новшества похожи на торосы. Между ними изо всех сил приходится торить путь, но нет никакой гарантии, что однажды они, сгрудившись, не затрут-таки пробивающееся сквозь них судно.

- Я полагаю, что беспорядок скоро уляжется. Как и все шторма... Переходный период всегда сопровождается разбродом.

- Хотелось бы мне верить в это, - адмирал вздохнул. - Боюсь, Борис Васильевич, что этот шторм серьёзнее, чем он вам представляется. Но я намерен бороться с ним до последней возможности, - голос Колчак зазвучал уверенно и энергично. - Необходимо ослабить враждебную агитацию. Для этого необходимо занять возбуждённые массы делом, направить их кипящую энергию в нужное русло.

- Таким делом мог стать поход на Босфор, - живо откликнулся Кромин.

- Верно! Вот и надо муссировать в массах вопрос о походе на Босфор! Важен, конечно, не сам Босфор, но это часть общего развёрнутого плана борьбы с большевиками во флоте. Война даёт нам возможность взять массы в руки. Для этого надо, во что бы то ни стало, добиться перехода флота к наступательным действиям… А там, что бы ни случилось, всё будет хорошо, - адмирал говорил горячо, вдохновляясь идеей. - Если будет успех, авторитет командования возрастёт, власть укрепится. Если наступление кончится неудачей, мы обвиним в этом большевиков! Возникнет угроза нападения неприятеля на наши берега, и страх перед этим даст возможность командованию собрать силы, которые сумеют подавить всё, что теперь разлагает армию. Но во всех вопросах инициатива должна быть у нас! Мои офицеры должны быть впереди и вести за собой массы. Первым шагом нашим должна быть пропаганда похода на Босфор.

Эта пропаганда заняла массы на неделю, но затем их внимание переключилось на другое: были найдены останки лейтенанта Шмидта и жертв восстаний Пятого и Двенадцатого годов. Колчак, откликаясь на чаяния масс, не желая провоцировать конфликт по столь маловажному поводу, распорядился поднять весь флот и Севастополь на торжественные похороны, присутствовал на них сам со всеми офицерами, одетыми в парадную форму.

В этот период, пытаясь спасти флот от разложения, Александр Васильевич научился быть дипломатом. Адмирал наладил отношения с образовавшимися комитетами, своим приказом назначил время выборов в них лиц, среди которых были и офицеры, поддерживал с ними самое тесное взаимодействие. Председатель местного Центрального военного исполнительного комитета, меньшевик, «потёмкинец» и политкаторжанин Конторович поддерживал авторитет адмирала и укреплял его влияние. Александр Васильевич нашёл верный тон не только для общения с матросами, но и с рабочими. В этом помог юношеский опыт. Отец адмирала, Василий Иванович, герой обороны Крыма, знаменитого Малахова кургана, возвратившись из французского плена окончил институт горных инженеров, работал на Златоустовском заводе на Урале, изучая металлургическое и оружейное дело, после чего, став приемщиком от военного ведомства, служил на Обуховском сталелитейном заводе, выйдя в отставку в чине генерал-майора, продолжал работать там же инженером. Фактически выросший на Обуховском заводе, Колчак имел массу технических знаний. В годы учёбы в свободное время Александр Васильевич проходил курс заводской техники, изучал слесарное дело, которому его обучали рабочие. С ними он сошёлся довольно близко. Эта среда пробудила в Колчаке интерес к социальным и политическим вопросам, но на изучение их просто не хватало времени, к тому же и в семье никогда не говорили на эти темы. Давний опыт общения с рабочими очень помог адмиралу в революционные дни. Встречаясь с представителями бастующих заводов, он производил на них впечатление тем, как хорошо разбирается в их деле, знает его изнутри. Севастопольские рабочие заявили Колчаку, что будут поддерживать его и будут работать столько, сколько потребуется для военных надобностей флота. Александр Васильевич со своей стороны шёл им навстречу во всех тех вопросах, которые мог разрешить. Вопросы эти адмирал лично обсуждал с председателем Совета Рабочих Депутатов Васильевым. На всевозможных собраниях проявил он и недюжинный ораторский талант. Но вынужденное и затянувшееся лавирование тяготило и утомляло прямого по натуре Колчака.

- Я не создан быть демагогом, - говорил он, - хотя легко бы мог им сделаться. Я солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики, а это возможно лишь в отношении организованной и приведённой в механическое состояние силы. Чем больше я занимаюсь политикой, тем большим отвращением проникаюсь к ней, ибо моя политика – повиновение власти, которая может повелевать мною. Но власти - нет! Приходится заниматься политикой и руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести её в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной анархии...

Всего более пугало адмирала в нарастающей политической истерии, то, как тёмная стихия, всё более затягивая русское общество, обращает «войну до победного конца» в призрак. Несмотря на то, что его флот оставался верен ему, принимал восторженно его выступления, Колчак понимал, что всё это некрепко и нетвёрдо и может измениться мгновенно:

- На почве дикости и полуграмотности плоды получились поистине изумительные. Очевидность всё-таки сильнее, и лозунги «война до победы» и даже «проливы и Константинополь»… Но ужас в том, что это неискренно. Все говорят о войне, а думают и желают всё бросить, уйти к себе и заняться использованием создавшегося положения в своих целях и выгодах – вот настроение масс… Трусы! - это слово адмирал произносил с особым презрением. - Знаете, дорогой Борис Васильевич, в чём главная беда? Даже не в том, что революция произошла, а в том, что революцию сделали трусы!

- Помилуйте, - пытался спорить Кромин, - разве трусы могут сделать революцию? Разве можно отнести к трусам Гучкова?

- Гучков не трус. Но он не может противостоять трусости всех остальных. Он допустил появление этого бесподобного приказа под номером один! Трусы - придворные, которые бежали при первой угрозе. Трусы - министры, не смеющие препятствовать гнусностям Петросовета. Трусы - офицеры, забывающие о чести и долге, пытаясь стать «своими» для тех, кто никогда не забудет, что они чужие, что они враги. Трусость пронизывает всё. Дисциплина разрушена, а без дисциплины человек прежде всего трус и неспособен к войне. Лозунг «война до победного конца» несовместим с тем ворохом свобод, которые обрушили на народ политические хулиганы. Несоответствие лежит в глубоко невоенном характере масс. Они пропитаны отвлечёнными, безжизненными идеями социальных учений. Отцы социализма, я думаю, давно уже перевернулись в гробах при виде применения их теорий в нашей жизни... К чему призывают солдата? Матроса? Защищать свободы! А для них свобода - покинуть фронт, предаться лёгкой и пьяной жизни. Свобода трусости. А свобода трусости способствует бегству с фронта, а не победоносному движению вперёд, умножает дезертиров, а не героев. Они провозгласили свободу трусости, Борис Васильевич. И если этому не положить конец, то она разрушит всё, и войну мы проиграем.

В апреле Колчак побывал в Петрограде, куда адмирала вызвал Гучков, намеревавшийся поставить его во главе развалившегося Балтийского флота. Александр Васильевич от новой должности отказался и, удручённый всем увиденным и услышанным в столице, возвратился в Севастополь. По возвращении он выступил перед пленумом совета флота, армии и рабочих, проходившем в цирке Труцци, самом большом здании города. Набатом звучала речь адмирала, безмолвно слушал её зал, а впервые возникло у Кромина ощущение надвигающейся бездны. Спокоен был голос Колчака, спокойным выглядело лицо его, но разрывали душу слетавшие с его уст слова, безжалостно рисовавшее создавшееся положение в истинном его виде:

- Я буду говорить об очень тяжёлых и печальных вещах, и я долго думал, говорить ли о них совершенно откровенно, так как многих слабых людей это сообщение могло бы привести в состояние, близкое к отчаянию, к представлению, что всё потеряно и выхода из создавшегося положения нет. Но я не буду считаться с ними - я буду говорить для сильных и твердых людей, способных хладнокровно и спокойно смотреть в глаза надвигающейся катастрофе, обдумать и взвесить её значение, а затем делом или поступками её предотвратить. Армия и флот гибнут, Балтийский флот, как вооружённая единица, перестал существовать, в армии в любом месте противник может прорвать фронт и начать наступление на Петроград и Москву. Россия стоит перед торжествующим врагом, открытая для его вторжения. Фронт разваливается, и шкурнические интересы торжествуют. Явление дезорганизации комсостава, крайняя трудность и даже невозможность военной работы, удаление и вынужденный уход многих опытных начальников и офицеров, лучшие из которых ищут места в армиях наших союзников для выполнения долга перед Родиной, с одной стороны, и явления сношения с неприятелем и дезертирство, с другой, создают грозные перспективы в будущем. Если мы не оставим партийные споры, Россия погибнет! Суждения обитателей, собравшихся в горящем доме, о вопросах порядка следующего дня приходится признать несколько академическими. Наш Черноморский флот – одна из немногих частей, сохранивших боеспособность; на него обращены взоры всей России. Черноморский флот должен спасти Родину! Разрыв между солдатом и офицером ведёт к вторжению неприятеля на русскую землю; враг пройдёт огнём и мечом по нашим родным полям и лесам! Если дух армии изменится в лучшую сторону, если мы сумеем создать в ближайшие дни дисциплину, восстановить организацию и дать возможность комсоставу заняться оперативной работой, мы выйдем из предстоящих испытаний достойным образом. Если же мы будем продолжать идти по тому пути, на который наша армия и флот вступили, то нас ждёт поражение со всеми проистекающими из этого последствиями. Если мы сейчас бросим своё участие в войне, то вооружим против себя ещё и союзников, счёт которых будёт чрезвычайно тяжёлым. Наша зависимость будет уже не от одной Германии, а, может быть, от целого ряда государств. Чем же расплачиваться придётся нам? Ни для кого не секрет, что мы находимся в самом бедственном положении, и придётся расплачиваться натурой, - территорией и нашими природными богатствами. И вот, наступает, в конце концов, призрак раздела нашего; мы потеряем свою политическую самостоятельность, потеряем свои окраины, в конце концов, обратимся в так называемую «Московию» - центральное государство, которое заставляют делать то, что им угодно, но то, что обуславливало нашу политическую самостоятельность, - всё будет у нас отнято.   Какой же выход из этого положения, в котором мы находимся, которое определяется словами «Отечество в опасности»? Первая забота – это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые её утратили, - это путь дисциплины и организации, а для этого надо прекратить немедленно доморощенные реформы, основанные на самоуверенности невежества. Сейчас нет времени и возможности что-либо создавать, надо принять формы дисциплины и организации внутренней жизни, уже существующие у наших союзников: я не вижу другого пути для приведения нашей вооружённой силы из «мнимого состояния в подлинное состояние бытия». Это есть единственно правильное разрешение вопроса.

Речь Колчака была встречена бурными овациями, после неё его вынесли на руках. В те же дни ЦВИК провёл голосование о желательности или нежелательности приезда в Крым Ленина. Из четырёхсот девяти делегатов лишь двадцать высказалось в поддержку этого приезда, после чего ЦВИК разослал по всем приморским городам телеграмму с распоряжением ни в коем случае не допускать приезда Ленина.

Выступление Колчака имело столь сильное влияние, что ЦВИК решил послать делегацию Черноморского флота с целью агитации за сохранение боеспособности войск и продолжение войны. Делегация включала в себе четыреста шестьдесят человек. Они разъехались по фронтам, выступали в действующих частях, а часто, пытаясь воодушевить солдат, сами шли в бой и погибали. Многие, таким образом, в Севастополь уже не вернулись. В те дни газеты как никогда много писали о Колчаке, одну из его речей растиражировали и распространили по стране, его слава росла с каждым днём, его имя приобретало всё большую известность, а, между тем, утрата наиболее дееспособных и патриотично настроенных моряков, оказавшихся в черноморской делегации, не замедлила сказаться на положении флота…

Ещё ранее Колчак заявил, что считает возможным руководить флотом до тех пор, пока не произойдёт одно из трёх обстоятельств: 1. отказ какого-либо корабля выйти в море или исполнить боевое приказание; 2. смещение подчинёнными с должности кого-либо из начальников без санкции командующего; 3. арест подчинёнными своего начальника. В мае эти обстоятельства стали реальностью. Всё началось с того, что миноносец «Жаркий» отказался выйти на боевое задание, и его пришлось вывести из состава действующих сил. При этом, впрочем, когда адмиралу понадобились добровольцы для крайне опасной операции по установке новых мин вследствие полученной информации о новых немецких подлодках, таковых оказалось столько, что они превысили необходимое количество. Задание было выполнено, несмотря на то, что в ходе него возникла перестрелка с вражескими катерами, и многие получили ранения. Таков был контраст той поры. Вскоре после инцидента с «Жарким» совет, из которого к тому моменту ушли многие члены, с которыми взаимодействовал Колчак, потребовал от адмирала ареста одного из командиров. Александр Васильевич ответил, что санкцию даст только после официального расследования, и тогда арест был произведён самовольно. Колчак обратился к правительству с просьбой об отставке, но Керенский, ставший к тому времени военным и морским министром, её не принял.