КУПИТЬ
С.В. Марков. Покинутая Царская Семья
Дни шли за днями. Петербург жил той же лихорадочной жизнью. Безконечно ходили по улицам процессии с красными флагами и плакатами, которые выражали то или иное настроение толпы. Надписи, зачастую безграмотные, были до скуки стереотипны, пережевывание тех же, набивших оскомину слов: свобода, долой самодержавие, все на фронт, на защиту революции от всех и от вся. Слово "поддержка" употреблялось в зависимости от поддерживаемого объекта, каким являлось то Временное Правительство, то Советы солдатских и рабочих депутатов. На площадях шли безконечные митинги, безголосые и охрипшие солдаты, или, как их называли, "оратели", воодушевляли толпу и на ратные подвиги во славу революции, и на требование повышения выдачи хлеба, и о 8-часовом рабочем дне; но что хуже всего было, на окраинах шла медленная, но верная пропаганда для разложения армии, направленная против приказа воевать, с отказом идти на фронт и т. п. Казармы обратились в ночлежки последнего разряда, да и то без хорошего надсмотра. Ворота казарм были открыты для всех без исключения и зачастую они обращались в притоны разгульного пьянства и самого низкого и грубого разврата. Всякое понятие о дисциплине было солдатами утрачено, особенно пехотными запасными гвардии полками, которые, гордо отменив наименование "лейб", стали называться просто гвардии такой-то полк.
Немного лучше держалась кавалерия.
Технические части, автороты и пр. обратились в форменную орду. "Товарищи шоферы" имели какой-то дико фантастический вид в их ими самими изобретенной форме: кожаная куртка нараспашку и невероятные фуражки-нашлепки с огромными козырьками, вроде утиного носа.
Кронштадтские матросы, "краса и гордость русской революции", ходили в самых откровенных декольте, обнажавших далеко не всегда опрятные груди, в шапках с непомерно длинными лентами и в брюках "клеш" умопомрачительной ширины!
Одним словом, Петроградский гарнизон являл собой картину какого-то маскарада. На Невском валом валили товарищи, полупьяные, распоясанные, грязные и лохматые; отвратительно и мерзко ругаясь, они заполняли кафе, рестораны, кинематографы и театры. Немилосердно гоняли несчастных извозчиков, спасавшихся от них в паническом ужасе, насколько позволяли силы их заморенных лошаденок. Трамваи были битком набиты этой серой массой шинелей, испускавшей весьма и весьма неаппетитный аромат...
Все, конечно, делалось на дармовщину: в кафе не платили, в ресторанах тоже, извозчиков выматывали даром, а о трамваях и говорить не приходится... Все это делалось под модным лозунгом:
"Попили нашей кровушки, довольно буржуев катать, теперь и нашего брата повези", и "Мы на фронте страдали, а они" и т. д. до безконечности.
Словом, это было упоение свободой. Обыватель боязливо жался к стенам домов и торопливо скрывался в подворотне, дабы не столкнуться с ватагами этого военного сброда. Офицеры ходили сумрачно и озабочено и старались не видеть того, что делается вокруг. Они были безсильны. Многие из них надели штатское платье.
Улицы, никем не убираемые, представляли собой очаги заразы. Дома до первого этажа заклеены аршинными плакатами всех сортов и цветов разнообразнейшего содержания: тут и пламенные революционные призывы по различным поводам, приказы и объявления новых вершителей судеб и... заманчивые объявления о вновь открытых ночных кабаках и широковещательных средств специального лечения по усовершенствованной гигиене. Петербург был обуреваем какой-то плакатноафишной болезнью!
Чтобы дополнить внешний вид революционной столицы, надо упомянуть о безчисленном количестве красных флагов, болтавшихся почти везде на всех домах. Флаги эти после нескольких дождливо-снежных дней обратились в отвратительные красно-бурого цвета тряпки, которые прекрасно гармонировали с общей мерзостью, творившейся на улицах, и были очень к лицу нарождающейся свободе, которую воспевали на всякие лады безчисленные, словно грибы на навозе выросшие, газеты демократического направления.
В новых демократических сферах царил полный сумбур и полная неразбериха.
Главным Начальником Петербургского округа был назначен небезызвестный генерал Корнилов. Лично для меня это назначение не представлялось чем-либо неожиданным и было вполне понятно. Еще задолго до революции, после того, как имя Корнилова стало известным по его побегу из австрийского плена, мой покойный отчим и другие, говоря о Корнилове, отзывались о нем, как о безупречно честном человеке, который всюду, где только мог, подчеркивал свое крестьянское происхождение, а в своих политических суждениях был не только либерален, но даже красным и якобы своих республиканских убеждений и не скрывал. После побега из плена и возвращения в Россию он был назначен командиром 25-го армейского корпуса (до пленения он был начальником дивизии), на какой должности его и застала революция. Сведущие люди мне говорили, что этим своим назначением Корнилов был обижен, так как ему лично корпусного командира было мало. Об этом обстоятельстве осторожно прошлась наша пресса:
- Вот-де, народного героя обидели!
Словом, Корнилов счел себя обиженным и в первую голову, конечно, на Государя... Теперь его честолюбие было удовлетворено!
Одним из первых шагов Корнилова было награждение унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова Георгиевским крестом во время парада, на котором кое-как маршировали насилу собранные войска Петербургского гарнизона с последовавшим за ним митингом с красными тряпками и прочими революционными аксессуарами... Как сам Корнилов, так и его свита были украшены огромными красными бантами.
За что же был награжден Кирпичников?
У меня с трудом подымается рука, чтобы написать эти слова:
За убийство своего командира!
Этот мерзавец взбунтовал батальон, убил собственного батальонного командира и через его труп вывел окончательно деморализованное этим поступком солдатское стадо на улицу и присоединился к бастовавшим и безчинствующим рабочим! И за этот "подвиг", за это преступление генерал Корнилов украсил грудь этого жалкого ублюдка Георгиевским крестом, то есть орденом чести и храбрости, орденом, который украшал в свое время Суворова, Кутузова, Скобелева и других подлинных российских героев и полководцев!
Так начал свою деятельность новый командующий войсками, а Гучков, на посту военного министра, стал заниматься реформами по демократизации армии. Была создана особая комиссия под председательством генерала Поливанова. Комиссия эта должна была выработать новые права нижних чинов и установить новые взаимоотношения межу подчиненными и начальниками.
А пока за истекшие две недели управления военным министерством Гучковым, а Петроградским округом Корниловым Петербургский гарнизон разложился до того, что не могло быть и речи и возможности отправить на фронт маршевые пополнения, и дело кончилось тем, что военному начальству пришлось официальным приказом по округу объявлять, что части Петербургского гарнизона на фронт выведены не будут, а останутся в Петербурге для защиты завоеваний революции!!!
В обстановке военного времени этот приказ Корнилова безподобен! Фронт потерял свое первенствующее значение... На первом плане стояли "завоевания революции".
Дума в эти дни представляла собой не то сумасшедший дом, не то хаотический лагерь Мамаевых орд. В ее здании наши либералы, достигшие власти в лице Временного Комитета Государственной Думы, судорожно цеплялись за нее, а она, эта долгожданная власть, которую крепко держали в руках поколения Русских Царей и Императоров в продолжение тысячелетия славной истории Земли Русской, как призрачная фея, выпорхнула из их нечистоплотных рук и неожиданно оказалась в грязных, вонючих лапах Петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов, денно и нощно заседавших и выносивших громоподобные резолюции в защиту завоеваний свободы и изрыгавших проклятия только что свергнутой "тирании".
Новоявленный Министр Иностранных дел Милюков, аттракционный номер Российского либерализма с крепким запахом английских духов, восседал довольный на министерском кресле и через безчисленных корреспондентов и интервьюеров вещал всему миру, что Россия будет воевать в полном единении с доблестными союзниками до победного конца, что о сепаратном мире не может быть и речи и что Россия должна водрузить крест на св. Софии и получить Дарданеллы.
Не знаю, как сопоставляли эти речи маститого профессора в блестящем кабинете с фактами грабежа иностранных офицеров в "Астории" солдатами русской армии, которая якобы будет воевать до победного конца и водрузит крест на св. Софию, господа иностранные корреспонденты, вероятно, думавшие, что Россия - страна сказочных чудес и противоречий.
Что же могли думать эти, сбитые с толку последними событиями в Петербурге, иностранцы, читая истерические речи другого субъекта, Министра Юстиции или Генерал-прокурора, как он сам себя величал, "товарища Керенского" в многочисленных собраниях Совета солдатских и рабочих депутатов, где он председательствовал, принимая резолюцию о мире без аннексий и контрибуций?..
На одном пароходе, шедшем из Норвегии в Англию, где среди пассажиров находилось также несколько русских, было на следующий день после отречения Государя получено радио, возвещающее о том, что Россия освободилась от трехсотлетнего ярма самодержавия. Присутствовавшие англичане, французы и другие иностранцы решили приветствовать русских пассажиров со столь знаменательным в жизни их Родины событием: за обедом в кают-компании был поднят тост за процветание новой, свободной России, покрытый дружными возгласами "хип, хип, ура!" под величественные звуки гимна "Боже, Царя храни", который играл один из англичан на рояле...
Так поняли иностранцы акт русского бунта, переданного им по радио. Не лучше ориентировались они и на месте.
Проезжая как-то на извозчике мимо Марсова поля, я увидел толпу рабочих, усиленно копавших что-то посредине площади. На мой вопрос, что они там делают, извозчик мне с грустной усмешкой ответил:
- Господь их знает, Ваше Благородие... В народе сказывают, что могилы копают...
Я изумился.
- Так что, значит, жертвов революции погребать в красных гробах будут, а так как, откуда же их взять, то заместо их, чтобы гробы полны были, из Обуховки самоубивец положат и городовых, тех, что на постах побили тоже... Худо это, барин... И без священников, значит, сказывают, хоронить будут...
Из газет я узнал, что извозчик мой был прав, и на 23 марта назначены были торжественные гражданские похороны жертв революции на Марсовом поле.
Я отправился к своему однополчанину, штабс-ротмистру Губареву, уезжавшему в полк, и рассказал ему о переживаниях своих 4 марта и о приказании Ее Величества. В рапорте на имя командира полка я передал полку привет Державного Шефа, благодарность за верную службу и приказание добровольно снять Шефские, драгоценные и святые для нас вензеля...
Целый вечер я провел у Губарева в беседе и воспоминаниях о минувших днях. На следующий день я встретил его в Царском, где пожелал ему счастливого пути и передал письма своим товарищам, переживавшим эти трагические дни на позициях.
В Царском все было внешне спокойно.
Доступ во Дворец был абсолютно закрыт, и можно было переписываться с Их Величествами исключительно через коменданта, на каковую должность был назначен Гучковым бывший лейб-улан П. Коцебу. Не знаю, чем руководствовались при этом назначении, но выбор был, по-видимому, удачен. Мне говорили, что Коцебу держал себя в высшей степени тактично, ни на секунду не сбиваясь на хамско- освободительный тон, и делал все возможное, чтобы хоть чем-нибудь скрасить жизнь Царственных "Узников.
20 марта я получил от Начальника Эвакуационного пункта предписание с приказанием явиться в управление за документами, что немедленно и сделал. В управлении я получил предписание отправиться к месту нового служения, а именно в 8-й Запасной Кавалерийский полк, квартировавший в г. Новогеоргиевске Херсонской губернии. Сборы мои были недолги, и я выехал 23 марта. |
