КУПИТЬ

С.В. Марков. Покинутая Царская Семья

Поезд тронулся. На платформе изящного Царскосельского вокзала раздавались дикие крики и вопли.

• Товарищи! Пустите! Пустите! Христа ради!

Я с трудом высунулся в окно, и глазам моим открылась незабываемая картина:

Два солдата с винтовками за плечами в расстегнутых шинелях и фуражках на затылке держали какую-то женщину, которая стремилась прыгнуть в один из вагонов медленно отходившего поезда.

• Куда прешь, стерва! - грубо крикнул ей один из солдат и резко отбросил несчастную в сторону. Треск и звон разбитого стекла заглушил мольбы несчастной женщины. В разбитую раму высунулась смеющаяся матросская рожа в шапке набекрень.
• Ничаво, товарищ, таперича свобода! - крикнул кто-то.
• Петька, ты Степке безприменно расскажи, как мы свободу завоевали и леворюцию устроили!

Слышались пожелания.

• Гражданин, а гражданин, вас не затруднит мое письмо на станции Дно бросить?

Какой-то юркий студентик из наших совал письмо солдату, многозначительно ковырявшему указательным пальцем в носу.

• Пшел к...!

Раздалась непечатная ругань, а ручка свободного гражданина заменила ему платок.

• Что значит, пошел! Фи, какая некультурность!
• Лишнее не разговаривай, жидюга паршивая... а то выскокну и ребра поломаю!

Поезд прибавил ходу и мерно застучал. Вот и Царское Село. Золотые кресты на синих маковках Феодоровского собора под лучами бледного заходившего северного солнца переливались всеми цветами радуги.

Сердце мое болезненно сжалось, тяжелый вздох вырвался из груди, и, сняв фуражку, я перекрестился.

- Боже Великий, Милосердный, сохрани и спаси моих дорогих Их Величеств! - с трудом сдержав навернувшиеся на глаза слезы, прошептал я. Чей-то хриплый голос бросил: -И-и-и-шь, ты!

В углу раздался злобный смешок.

Коридор вагона был заполнен котомками, узлами, сундуками и вещевыми мешками. На них сидели и лежали вплотную друг к другу солдаты всех полков Петербургского гарнизона. Несколько человек спали, растянувшись прямо на полу, частная публика безропотно жалась по стенкам и ютилась в углах купе, имея плацкарты, и которым безбилетные товарищи милостиво предоставляли это право! Слышался грубый смех, грязные остроты и циничная брань.

Две молоденькие женщины скромно, но со вкусом одетые, стояли в коридоре и, видимо, с ужасом наблюдали эту демократическую картинку. Одна другой вполголоса что-то говорила по-французски. До меня долетали отдельные фразы:

• Ты не можешь себе представить, милочка, какой это был ужас. Подходит ко мне такой грязный, в папахе, схватил за руку и говорит: идем.

Я невольно спросила: Куда?

• А в трахтир! - и прибавил: - Полно дурака валять, чего ломаешься, дура.
• Ты, ты понимаешь, он мне сказал - дура. Мужик, хам, и он смел! - Молодая женщина всхлипнула. Подруга ее хрипло прошептала:
• Боже, какой ужас!

Я не выдержал и протискался к себе в купе. В маленьком купе 1 -го класса, что называется, яблоку упасть было негде, воздух был такой, что хоть топор вешай. На нижнем диване сидели пять фельдшерских учеников Балтийского экипажа. В углу, прикорнув к столику, дремал какой-то бородатый субъект в папахе, благоухавший смазными сапогами и еще какой-то острой вонью.

На верхней полке лежал мой компаньон по несчастью, грузный военный врач, который тяжело дышал и поминутно вынимал носовой платок и обмахивал им вокруг себя. Рядом с ним лежал мой походный чемодан-вьюк, указывая, что второе место занято. Я с трудом взгромоздился наверх, нечаянно наступив на плечо одному из фельдшерских учеников. Он с галантной любезностью ответил мне: пардон.

Хотя воздух был действительно невыносимым, но все же я лежал, вытянувшись во весь рост, что по нынешним временам считалось уже роскошью. Приятно ощущать плацкарту в боковом кармане и чувствовать, что за свои деньги едешь со всеми удобствами и всевозможным комфортом.

Товарищ с бородой проснулся, громко выругался по неизвестному поводу, высморкался примитивным способом, снял сапоги, размотал портянки и повесил их на два крючка, где висели наши пальто.

Доктор не выдержал:

• Послушайте, вы, разве вам не видно, что эти крючки заняты. Там висят наши пальто.
• Ничаво! Нехай себе висят! - возразила фигура. Это и меня взорвало.
• Послушайте, любезный, говорят же вам, что эти крючки заняты, значит, заняты... Или вы русского языка не понимаете!
• Чаво там... Конечное дело, понимаю... Опять же...
• Гражданин, а гражданин! - раздался голос одного из фельдшеров-учеников. - Будьте интеллигентным и уступите господину доктору, повесьте ваши онучи на другое место.

Бородач что-то буркнул себе под нос, снял портянки с крючка и разложил их на столе, с которого матросы только что сняли еду.

Мне сделалось тошно, я повернулся лицом к стене и попробовал задремать. Сквозь полусон, под мерный гул поезда слышал я безконечный разговор внизу на тему о том, как Ванька, унтер-офицер, удачно "шпилил" за адмиральской нянькой Фенькой.