Елена Семёнова. Честь - никому! Граф Келлер. 14-15 декабря 1918 года. Киев. Ч.1.

Сорок лет минуло с той поры, как начал он свою службу Царю и Отечеству. В 1877-м году русское общество отличалось давно небывалым единением. Леденящие кровь известия с Балкан не оставили равнодушным никого. Боснийские сербы и болгары, находившиеся под турецким владычеством и угнетаемые магометанами, подвергались чудовищным мучениям за Христову веру. В Болгарии бесновались горцы-черкесы, бежавшие туда от русского оружия с Кавказа; привыкшие повсюду жить разбоем, они обирали крестьян, насиловали женщин, угоняли в рабство молодежь. В Боснии лютовали албанцы-арнауты. Но настал долгожданный момент, когда в славянских землях поднялось знамя восстания, и прозвучал призыв: «С верою в Бога – свобода или смерть!» Против непокорного народа двинулись турецкие войска, производившие истребления тысячами и десятками тысяч. Из отрубленных голов строились высокие башни. Привозимые в Россию болгарские сироты рассказывали своим избавителям о страшных, изощренных злодеяниях, творимых в родных селениях. Едва уцелевшие, они вспоминали о том, как перед посаженными на колья детьми черкесы живьем сдирали кожу с их родителей, как на глазах поруганных матерей солдаты в красных фесках подбрасывали и ловили на штык младенцев, как гордились иные башибузуки особенным умением – для потехи разорвать голыми руками пополам схваченного за ножки грудного ребенка…

Теперь на пространствах матушки-России творились большевиками зверства, мало уступающие зверствам башибузуков. Но нет дела миру, нет дела иным народам до страданий русских женщин, детей и стариков. На потоки слёз и крови – ниоткуда не слышно отклика.

А русские люди всем сердцем откликнулись на боль братских народов: в городах и деревнях собирали пожертвования, вся огромная страна провожала отъезжавших на Балканы добровольцев. Офицерская молодежь стремилась к жертвенному подвигу, простые солдаты и именитые генералы испытывали одни чувства. С фронта приходили вести о русском героизме и первых потерях; в России люди перечисляли крупные суммы на раненых воинов, а записывались неизвестными. В девятнадцать лет Келлер, оставив учёбу в подготовительном пансионе Николаевского кавалерийского училища, без ведома родителей вступил в первый Лейб-драгунский Московский полк нижним чином на правах вольноопределяющегося и отправился на войну. Примером для него был двоюродный брат Федор Эдуардович Келлер, молодой подполковник, недавно окончивший Николаевскую академию Генерального штаба и в числе нескольких тысяч русских добровольцев отправившийся на Балканы. Поступив на службу в Сербскую армию, он вскоре прославил себя дерзкой вылазкой-рекогносцировкой накануне большой битвы при Фундине, а чуть позже разгромил турок в схватках в долине Моравы. Под его началом русские и болгарские добровольцы отражали набеги головорезов-башибузуков и подавляли мятежи боснийских мусульман. Прирожденный воин, каковыми являлись все Келлеры, Федор Эдуардович был удостоен за свои ратные труды высших военных наград княжества, врученных ему сербским командованием…

Когда первый Лейб-драгунский Московский полк присоединился к колонне легендарного генерала Скобелева, Фёдор Артурович встретил своего вернувшегося из Сербии брата, только что возглавившего штаб Скобелева вместо раненого Куропаткина. После боёв под Шейновым и Терновым Главнокомандующий лично наградил вольноопределяющегося Келлера серебряными солдатскими Георгиями 3-й и 4-й степеней. Через полтора месяца после окончания войны он был произведен за отличие в первый офицерский чин – в прапорщики своего полка, а после выдержал в Тверском кавалерийском юнкерском училище экзамен на право производства в следующие чины.

Та первая в его жизни война явилась бесценным опытом. На всю жизнь сохранил Келлер уважение к нижним чинам и убеждение, что любому офицеру весьма полезно хотя бы год прослужить вольноопределяющимся, чтобы лучше понять психологию солдата. Примечал Фёдор Артурович, что между офицером и солдатом нарастает отчуждённость, что разделяются они на две касты, в себе замыкающиеся, и ясно было, как белый день, что добра от разрыва этого – не жди. Суворов и Скобелев – разве свысока к солдату относились, как к скотинке серой? Суворов и Скобелев солдатам отцами были, не гнушались маленьким человеком, тем и побеждали. Убеждён был Келлер, что заращивать возникший разрыв надо развитием и воспитанием солдата, соблюдением достоинства его. И до, и во время Великой войны Федор Артурович старался развивать лучшие качества как офицеров, так и нижних чинов и внимательно следил за тем, чтобы их подготовка была на должном уровне, понимая, что в противном случае о победах можно забыть. «Вся наша работа должна быть направлена к тому, чтобы выработать сознательного отдельного бойца и начальника, умеющего оценить условия, в которых он находится, и принять, не ожидая приказания, соответствующие решения для нанесения противнику удара, сохранив свои силы. А это возможно только тогда, когда у каждого младшего начальника тверда вера в себя, когда он умеет оценить положение находящегося перед ним неприятеля, к какому бы роду войск он ни принадлежал, умеет оценить и воспользоваться открывающимися ему шансами на успех и умеет не упустить выгодную минуту для нанесения ему поражения и для атаки», - писал он.

Чувство личного достоинства, личной ответственности, самостоятельности и сознательности необходимо было воспитывать в нижних чинах, выводя их из унизительного ранга «серой скотинки» до мыслящих, отвечающих за свои поступки бойцов. И не единожды писал об этом Келлер: «Солдату внушают на словах о высоком звании воина, а не так еще давно на оградах парков, скверов и при входах на гулянки он мог прочесть: «Собак не водить», а рядом – «Нижним чинам вход воспрещается». Объяснялись такие распоряжения тем, что солдаты стесняют публику, держать себя на гуляниях не умеют, так же как не умеют ходить по людным улицам, и показываются иногда очень грязно одетыми. Пора, казалось бы, переменить взгляд на солдата, пора посмотреть на него как на взрослого, полноправного человека, отвечающего за свои проступки и поведение, и пора воспитывать его в этом направлении, выказывая ему полное доверие, но в то же время безустанно и строго требуя от него трезвого поведения, сохранения воинского достоинства и умения себя держать на улицах и в людных местах. За малейший же проступок или отступление от приличия и добропорядочности беспощадно взыскивать с него. Только этим способом мы воспитаем самостоятельных твердых людей, которые привыкнут сами следить за собой и отвечать за свои поступки и поведение, будут их обдумывать и взвешивать, а не тех недомыслей, полудетей, которые, вырвавшись из-под глаз начальника на свободу, способны напиться до потери сознания и своей распущенностью коробить общество и ронять достоинство воинского знамени. Воспитание, которое я отстаиваю, не сразу, конечно, принесет желательные плоды и породит вначале много хлопот и неприятностей, но не пройдет и двух лет, как облик нашего нижнего чина, самосознание его и уважение к себе самому совершенно изменится».

Во вверенных ему частях Фёдор Артурович устанавливал строжайшую законность и для офицеров, и для нижних чинов, не делая различий. Решительно пресекал случаи рукоприкладства, не спускал и малейших проступков, будучи уверен, что развал начнётся именно с мелочей. И вёл, вёл кропотливую работу по превращению солдата из недомысля в ответственного, самостоятельного война. И раздражался на тех командиров, которым казалось, что «серая скотинка» в управлении удобнее. О, да! Удобнее! Но до той поры, пока вожжи в твоих руках, а перехватят другие их – и им как удобно ехать окажется! Успех революционеров у тёмных слоёв населения не тем ли обусловлен? Приучили людей к существованию детскому, к тому, что «начальство всё решит», а погонят это стадо против приучивших – и не остановить! О революции знал Келлер не понаслышке. Жертвой террористов едва не стал он сам. В 1905-м году Фёдор Артурович был отправлен на усмирение переведенной на военное положение Польши. Там, исполняя обязанности временного Калишского генерал-губернатора, и подвергся нападению революционеров: раненый и контуженный при взрыве брошенной в него бомбы, он избежал гибели лишь благодаря собственной ловкости, позволившей ему поймать снаряд на лету…

 А всё же не смекали наверху, что тёмная, неразвитая масса опасна, что она – подарок революционерам. «Серая скотинка», из повиновения вышедшая, во всю дикость инстинктов распустившаяся – как остановить её, когда у неё никаких сдержек, воспитанием укреплённых, не будет? Доверять, доверять человеку надо, разрешить ему самому, своей головой думать. Иначе подумают за него другие, заморочат – и не миновать беды. Последний раз пытался генерал донести эти мысли свои в 1914-м году, посвятив в последнем выпуске брошюры «Несколько кавалерийских вопросов» проблеме воспитания рядового состава отдельный раздел, доказывал и разъяснял упорно: «Наш солдат в сравнении с солдатом западных армий, так сказать, школьно или научно действительно менее развит, но сметки и природного ума у него не меньше, а несравненно больше, чем у всякого немца или француза, и это объясняется очень просто: западный простолюдин, по большей части житель города или ферм, где ему незнакома ни дикая природа, с которой приходится на каждом шагу бороться, ни десятиверстные пространства, на которых уже с малых лет приходится ориентироваться нашему крестьянину.

Пущенная кем-то фраза о высоком развитии солдата западных армий сравнительно с нашим принята без всякой поверки (надо полагать в силу нашей всегдашней готовности к самооплеванию) на веру и чуть ли не за аксиому, против которой никто даже не считает возможным поднять своего голоса. Наш солдат не развит, наш солдат не любит военного дела и способен действовать только в массе под непосредственным надзором и при подсказе начальника и все его признаваемое в лучшем случае достоинство выражается в покорности, выносливости и, в последнее время, даже заподозренной любви к Отечеству. Тот, кто дал себе труд хоть немного ближе узнать русского солдата, кто интересовался его бытом, кто немного проник в его миросозерцание, его взгляды, наклонности и слабости, тот не мог не убедиться в том, что составленное о нашем солдате мнение совершенно не соответствует истине и что все зависит от того, как приняться за его воспитание и обучение».

На основании огромного личного опыта делал Фёдор Артурович вывод: «Для того чтобы человек отнесся к делу с интересом и сознательно, необходимо его личное участие в исполнении задачи и возможность проявить свою хоть маленькую инициативу. У него должно быть сознание в том, что личное его маленькое «я» играет роль и все же хоть немного способствует достижению общего большого дела. Обстановка, общий план и выполнение целого, иногда сложного маневра, солдату не могут быть понятны, для этого требуется подготовка и знания, ему недоступные. Но зато мелочи маневра, в общей сложности имеющие часто громадное значение, как, например, своевременная доставка донесения, работа отдельного дозора и разъезда, перехват донесения, умение пробраться незамеченным сквозь сторожевое охранение противника, открытие и своевременное отогнание назойливо следящего за отрядом неприятельского разъезда и т.д., для него понятны и интересны, и, развивая в солдате удаль, умение применяться и пользоваться местностью, сметку и решимость, подготовляют его к исполнению того, что от него потребуется в военное время».

 Но – не слышали закостеневшие, не поворачивались застывшие. Да и поздно было: Четырнадцатый строил полки и дивизии, гнал «серую скотинку» в окопы. В своём корпусе развивал Келлер свою систему, и даже после Февраля показывал он лучшую дисциплину. Февраль показал всю справедливость опасений Фёдора Артуровича. Полудетей и недомыслей, вырвавшихся из-под опеки, уже никак нельзя было вернуть к порядку. А они, не привыкшие жить своим умом, тотчас стали самой лёгкой добычей революционеров. И тем управлять ими, направлять их на вчерашнее начальство, к худшим инстинктам полудикого сознания обращаясь – как удобно оказалось!

Но не поведение нижних чинов более всего удручало Келлера. От них ожидать иного трудно было. Но – офицеры!.. Одну демонстрацию, в которой офицеры приняли участие (позор несмываемый!), генерал велел разогнать, издал приказ, стыдящий и предупреждающий: «На всех фронтах наши братья дерутся с наседающим на них врагом, а в России в некоторых городах еще льется кровь православная, да не от вражеских пуль, а от своих, братских. И в это время в Оргееве играет военная музыка и устраивается парад. Я не хотел верить своим глазам, когда в голове этого позорного парада увидел офицеров, а в его рядах унтер-офицеров и Георгиевских кавалеров. Я увидел среди них тех людей, которые должны были объяснить молодым весь позор и стыд такого торжества в такое время. Кто такому параду может радоваться – да только внутренние и внешние враги России, ждущие удобного момента, чтобы ударить по нам, что они давно готовили. И этот момент наступает – мы сами создали у себя беспорядки. Кроме врагов, такому явлению радоваться некому. Настоящий русский человек посмотрит на такой парад, покачает головой и больно ему станет за Русскую землю. И мне больно и стыдно было смотреть на офицеров и молодцов Георгиевских кавалеров с красными тряпками на груди. Мне, как старому солдату, тяжело было видеть, что войска показывают пример беспорядка. Образумьтесь же, господа офицеры и солдаты 5-го запасного пехотного полка, берегите пуще глаза своего порядок и дисциплину. Враг не дремлет…»

Но – уже катилось всё. Сбылось пророчество Кронштадтского прозорливца: «Бог отнимет благочестивого Царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами». Так и вертелось оно в голове, на глазах осуществляющееся. Своему Государю Фёдор Артурович остался верен. Уйдя в отставку и обосновавшись в Киеве, он желал разделить участь Императора, быть с ним в тяжкие для него дни. Написал о своём желании Керенскому: «В виду того, что моя служба Отечеству в армии очевидно более не нужна, ходатайствую перед Временным правительством о разрешении мне последовать за Государем Императором Николаем Александровичем в Сибирь и о разрешении мне состоять при Особе Его Величества, оставаясь по Вашему усмотрению в резерве чинов или будучи уволен с причитающейся мне пенсиею в отставку. Согласие Их Величеств иметь меня при Себе сочту для себя за особую милость, о которой ввиду невозможности для меня лично о ней ходатайствовать очень прошу Вас запросить Государя Императора и в случае Его на это согласия не отказать в приказании спешно выслать мне в Харьков пропуск на беспрепятственный проезд и проживание в месте местопребывания Их Величеств». Но не осуществилось – отказал министр-председатель генералу…

Ни на каких иных началах, кроме монархических, не возродиться России. Монархический строй самим Богом установлен. И народу русскому без Царя нельзя. Эту, кажется, простую истину пытался донести Фёдор Артурович до Алексеева и Деникина, уговаривая выдвинуть монархический лозунг и откреститься от республиканства, столь многим навредившего уже России. Объяснял в письме Михаилу Васильевичу: «Единственной надеждой являлась до сих пор для нас Добровольческая армия, но в последнее время и к ней относятся подозрительно, и подозрение, вкравшееся уже давно, растет с каждым днем… Большинство монархических партий, которые в последнее время все разрастаются, в Вас не уверены, что вызывается тем, что никто от Вас не слышал столь желательного, ясного и определенного объявления, куда и к какой цели Вы идете сами и куда ведете Добровольческую армию. Немцы это, очевидно, поняли, и я сильно опасаюсь, что они этим воспользуются в свою пользу, то есть для разъединения офицерства…

Боюсь я также, что для того, чтобы отвлечь от Вас офицеров, из которых лучший элемент монархисты, немцы не остановятся перед тем, чтобы здесь в Малороссии или Крыму формировать армию с чисто монархическим, определенным лозунгом. Если немцы объявят, что цель формирования – возведение законного Государя на Престол и объединение России под Его державою, и дадут твердые гарантии, то для такой цели, как бы противно ни было идти с ними рука об руку, пойдет почти все лучшее офицерство кадрового состава.

В Ваших руках, Михаил Васильевич, средство предупредить еще немцев (чистым намерениям коих я не верю), но для этого Вы должны честно и открыто, не мешкая, объявить – кто Вы, куда и к какой цели Вы стремитесь и ведете Добровольческую армию.

Объединение России великое дело, но такой лозунг слишком неопределенный, и каждый даже Ваш доброволец чувствует в нем что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определенному месту или лицу. Вы же об этом лице, который может быть только прирожденный, законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идете за законного Государя, если Его действительно уже нет на свете, то за законного же Наследника Его, и за Вами пойдет без колебаний все лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшейся по твердой власти…»

Но и тут не убедил. Остались вожди Добровольческой армии при своём мнении. А, упирая на монархическую идею, предложил Краснов возглавить Южную армию. Доводы звучали красиво и веско, но не подкупили Фёдора Артуровича. Знал генерал, что Южная армия – затея немецкая. И с немцами дел иметь не желал. Созданную же и возглавленную Северную армию, поразмыслив, поставил Келлер во имя единения антибольшевистских сил в подчинение Добровольческой, формально и сам, несмотря на расхождения во взглядах, стал подчинённым Деникина.

- Ваше превосходительство, вас хочет видеть полковник Купфер, - доложил, войдя, полковник Пантелеев.

- Пусть войдёт.

Купфер появился в сопровождении какого-то малорослого немецкого майора с хмурым лицом. Он заговорил по-немецки, поспешно:

- Ваше превосходительство, узнав о вашем опасном положении, германский штаб решил предложить вам помощь. Мы предлагаем вам поехать с нами в германскую комендатуру, где я ручаюсь за вашу безопасность.

Это предложение из уст недавних врагов коробило. Фёдор Артурович прекрасно владел немецким, но ответил по-русски:

- Я благодарю вас за участие, но принять вашего предложения не могу.

- Фёдор Артурович, от имени всего русского офицерства, я умоляю вас согласиться! – подался вперёд Пантелеев, на лице которого изобразилось отчаяние.

- Ваше превосходительство, я присоединяюсь к просьбе полковника Пантелеева, - горячо заговорил и молчавший дотоле Нелидов.

- Ваше превосходительство, решайтесь! На счету каждая секунда! – воскликнул штабс-ротмистр Иванов.

Трудно было отказать мольбам этих верных офицеров. Нехотя, генерал последовал за Купфером, поддерживаемый Пантелеевым. Дорогой Нелидов накинул ему на плечи немецкую шинель и, протянув немецкую фуражку, сказал:

- Наденьте её, ваше превосходительство. Вашу папаху слишком хорошо знают в городе, она может привлечь внимание.

Подчинился генерал и этому настоянию. Но у самой ограды монастыря последовало новое требование. Требовал Купфер, чтобы Фёдор Артурович снял шашку и Георгия с шеи, чтобы эти предметы не бросались в глаза при выходе из автомобиля. Ну, уж это чересчур было! С гневом сбросил с себя Келлер ненавистную немецкую шинель (говорят, в такой же Скоропадский бежал – ему ли уподобиться?!), отрезал:

- Если вы меня хотите одеть совершенно немцем, то я никуда не пойду! - повернулся круто и возвратился в свою келью, не слушая просьб и молений спешащих за ним офицеров.

Немцы уехали. И в тот же час в монастырь явились петлюровцы. Тихая обитель наполнилась шумом. Прибежал запыхавшийся монах, посланный владыкой Нестором:

- Ваше превосходительство, в монастыре обыск. Если вас здесь найдут, беда будет. Я могу провести вас потайным ходом в обысканный уже корпус, а потом, когда эти бандиты уйдут, вы вернётесь сюда.

- Спасибо, но ничего этого не нужно, - покачал головой Келлер. – За весь истекший год я не скрывался ни от кого, живя открыто и не тая моих убеждений. И теперь я не намерен изменять этому принципу и прятаться. Полковник, - обратился он к Пантелееву, - объявите господам петлюровцам, что тот, кого они ищут здесь и ожидает их. Иначе они в своих розысках перевернут, пожалуй, вверх дном весь монастырь…

- Но ваше превосходительство…

- Исполняйте приказ.

Будучи не раз на волосок от смерти, давно перестал Фёдор Артурович бояться её. И теперь не о своей судьбе беспокоился, а об адъютантах, оставшихся с ним и пожелавших разделить его участь, и монахах, которых невольно подверг лишней опасности. Не стоило искать убежища в монастыре, давая бесчинствующим ордам повод к его разорению во время обыска… Но больше некуда было пойти, чтобы успокоить людей, чтобы они могли разойтись. И деваться отсюда некуда было. Не жалел генерал, что отверг предложение немцев. Что за позор – пользоваться услугами врага, обряжаться во вражеский мундир, под защитой вражеских штыков – бежать! Так могли поступить Скоропадский и Долгоруков, честь офицера забывшие, но не граф Келлер.

В коридоре послышалась возня, и в келью ввалился патруль, состоявший из сечевых стрельцов.

- Господин генерал, объявляю вам, что вы и ваши адъютанты с этого момента являетесь арестованными, - сказал командир.

Три солдата тотчас наставили винтовки на Фёдора Артуровича, с невозмутимым видом продолжавшего сидеть на диване. Их командир выглядел смущенным. Помявшись немного, он заявил:

- Мною получен приказ вас обезоружить.

Смешно выглядела эта старавшаяся изо всех сил казаться воинственной и решительной компания! Молодой сечевой командир, ставший между генералом и дверью, ведущей в его спальню, с трудом вытащил свой револьвер. Мальчишка! Ожидал сопротивления? А его подчиненные с нарочито свирепым видом, очевидно, были мало знакомы с винтовками, так что у одного из них затвор был не довернут, а другой, наведя на арестованного дуло, копался, стараясь засунуть патрон в коробку, что ему плохо удавалось. Угадал генерал, что эти люди, являвшие собой молодую армию, силятся исполнить все по правилам уставов и инструкций, но не ведают толком как. Отдал им револьвер и шашку, остался сидеть, наблюдая за их действиями с насмешливым видом, которого не умел и не старался скрыть. Один из солдат оскорбился:

- Разве это смешно?

- Конечно смешно наводить три винтовки на безоружного старика, которого этим ведь не испугаешь. Лучше было бы просто попросить его и взять оружие.

Ушёл патруль, выставив при дверях караул. Осталась у генерала одна последняя забота – отрядный штандарт! Неодушевлённый символ воинской чести – он не должен был попасть в руки врага. Нужно было, во что бы то ни стало, спасти его. Но как? Легче сказать, чем сделать! Вся надежда была на владыку Нестора, которому успел Келлер дать знать о неотложном деле.

В монастырском храме заканчивалась заутреня. Не удалось побывать на ней во всей этой кутерьме… Вслушивался Фёдор Артурович в звон колоколов, непривычно тихий этим утром, словно бы и колокола были испуганы и боялись говорить в полный голос.

За дверями послышались решительные шаги, дверь открылась, и в келью быстро и отважно вошёл владыка Нестор. Он был одет простым монахом, согбен. Каким чудом преодолел посты часовых? Некогда было спрашивать. Генерал протянул епископу пакет со штандартом. Тот быстро спрятал его под рясой, подал просфору, поднял глаза сострадающие, благословил и, не говоря ни слова, вышел. На входе уже ждали его, закричали на мове, требуя ответа, как смел он без разрешения пройти к пленнику.

- Шо це таке, я ж монах, та принес святый хлиб до графа, та и все!

Звук удара, вскрик (не постеснялись на монаха руку поднять?), матерная брань, угроза пристрелить в другой раз. Лишь бы только ушёл! Лишь бы не схватили! Фёдор Артурович не находил себе места. Но вот, в окно он увидел ещё сильнее пригорбленную фигуру владыки Нестора, стремительно удаляющегося. Камень с души – провёл-таки караульных, смог уйти святой этот человек, страха не ведающий! Помиловал Господь! Не успел ещё скрыться, а уж по всему двору монастыря бегали солдаты с воплями:

- Где тот монах, що ходыв до грахва Келлера?

Теперь не сыщут…

Последняя тягость земная спала с плеч. Генерал вкусил принесённую владыкой просфору, снял шейную иконку, которую носил последнее время, не снимая. Этот образ Богородицы Державной ещё летом через верных людей прислал ему Святейший Патриарх Тихон. Чудный образ – неспроста явлен он был в такую пору. Выпали символы царской власти из рук Царя земного, и, вот, оказались в руках Царицы Небесной.

- Матерь пресвятая, пречистая Богородица, упование и надежда наша, спаси и сохрани Россию под Покровом Твоим и умилостиви Сына Твоего, чтобы возвратил нам, грешным, Царя!

Приложился благоговейно, перекрестился широко. На душе было спокойно и ясно. Перед лицом вплотную подошедшей к нему смерти не чувствовал Граф ни страха, ни угнетённости. Земной свой путь он прошёл с честью и долг перед Царём и Отечеством выполнил до конца, не отклонив малодушно чаши своей. И сознавая это, ожидал генерал часа, в который предстоит ему отчитаться во всех поступках своих не перед земными начальниками, действительными и самозваными, а перед Главнокомандующим Воинства Небесного. А час сей близился…