Приобрести книгу "ПУТЬ ПОДВИГА И ПРАВДЫ. История Русского Обще-Воинского Союза" в нашем интернет-магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15505/

Воистину так. Русские люди, русские воины, честные и бескорыстные патриоты своей поруганной Родины знали и поняли, что делал, превозмогая непреодолимые иному преграды, генерал Врангель.
Но были другие…
«Когда я слышу неодобрительный отзыв о Белом движении, — я знаю, что лицо, этот взгляд высказывающее, никогда в руки свои винтовки не возьмет, никогда не отдаст просто и прекрасно своей жизни за Россию так, как это сделали десятки тысяч незаметных героев на всех противобольшевистских фронтах. Ибо и трус может критиковать героя и высказывать мудрые — и то не всегда — мысли задним числом, но любовь к своей стране и народу запечатлеть смертью может только герой. Ибо болтовня есть болтовня, а жертва есть жертва. Поэтому оскорбляют слух и сердце факты, когда самовольная болтовня моральных и политических дезертиров ставится выше безмолвной жертвы.
«Я счастлив, что не был в Белой армии». Эта дезертирская фраза и риторична, и ненужна. Риторична потому, что авторы ее прекрасно знают, что в Белой армии они не могли бы и быть: такие счастливцы или сами бы удрали после первого сражения, или их попросту выгнали бы. Ненужность этой фразы в том, что — как подвести общую мерку под понятие «счастье».
Один испытывал счастье в борьбе до смерти за поруганный край, другой в это время забавлялся в глубоком тылу преферансом на орехи или за границей изумлял доверчивых иностранцев рассказами о своем имении в 43 тысячи десятин в Орловской губернии — и тоже был счастлив. Немало и таких, которые теперь всячески поносят Белую армию, а завтра, как чуткий флюгер, будут уловлять дуновения политического ветра. Бог с ними. Не о них и не к ним эти строки.
Мне хочется спросить лиц, от которых так или иначе зависит разграничение в общественных учреждениях эмигрантов политически приемлемых от политически чуждых, для чего сии последние попадают в среду людей, исповедующих — и вполне правильно, — что армия есть столп и утверждение всей эмиграции, что только винтовка выведет нас из той тьмы глубочайшего национального унижения, куда нас в 1917 году завел язык господ потомственных дезертиров, ныне оскорбляющих своим присутствием святую для нас идею жертвы и борьбы до конца.
Приходится иногда слышать: «Разве можно не принимать в общество людей за то, что они с неуважением отзываются о русской армии?»
Не только можно, но это есть наш прямой долг. Поносят Белую армию только большевики и их — вольные или невольные, это другой вопрос — союзники. Можно не быть большевиком и вместе с тем наносить явный вред русскому национальному делу и его первой колонне бойцов — армии. Такие люди должны быть безоговорочно и немедленно выметены из общественных организаций и союзов, если последние дорожат своим национальным ликом. В противном случае все хорошие разговоры о высоких предметах не будут ничем отличаться от счастья того милостивого государя, который не был в Белой армии», - так отвечал поэт-воин Иван Иванович Савин оголтелым хулителям и клеветникам Русской Армии и ее Главнокомандующего.
Среди клеветников этих особо выделялись «знакомые все лица»: сбежавшие из России устроители революции под водительством П.Н. Милюкова. Вот, что сообщают об этом Львов и Даватц: ««Крымская трагедия» в третий или в четвертый раз показала непригодность генеральско-диктаторского метода борьбы с московскими правителями, утверждали эсеры. Вслед за ними и Милюков признал, что эвакуация Крыма не временный стратегический ход, удачно выполненный, а катастрофа, с которой уходит в прошлое целая полоса борьбы. Объяснение же катастрофы Милюков находил в неразрывной связи военной диктатуры с определенной социальной группой, не сумевшей отказаться ни от своих классовых стремлений, ни от своих политических взглядов, принадлежащих к прошлому, а не к будущему».
«Будущее принадлежит тем, кто окончательно скомпрометировал себя в революции и тем неразрывно связал себя с нею», - заявлял лидер «кадетов», в считанные недели потерявший власть, к которой рвался столько лет, не гнушаясь никаким бесчестьем, человек, который проложил путь большевикам и столкнул в пропасть великое государство… Впрочем, Милюкова плоды его февральской «победы» не смущали. «Революция в России совершилась, — утверждал он, — хотя и в безобразных формах, но все-таки совершилась — это нужно признать».
Политикан, а не политик, человек, лишенный сколь-либо глубокого понимания истории и современности, но при этом полностью порабощенный честолюбием, Милюков, потерявший алканную власть в России, желал теперь хотя бы заграницей представить именно себя, а не Главнокомандующего Русской Армии правопреемником законной российской власти, ее носителем в изгнании. Тем необходимее было доказать миру, что Армии нет вовсе, а ее вожди – реакционеры, которым не место в демократическом обществе.
По степени беспринципности Милюкову не уступал не менее «удачливый» самозванец – Керенский. Эти-то два деятеля сотоварищи и решили представить себя «правительством в изгнании».
В январе 1921 г., четыре года спустя после русской национальной Катастрофы в Париже, как ни в чем не бывало, собрался съезд членов Учредительного собрания. «Он был обставлен всем соответствующим декорумом, подобающим высокому собранию, - сообщают Львов и Даватц. - Высшие представители дипломатического корпуса, посол в Вашингтоне и посол в Париже выступали со своими заявлениями, оглашались приветствия, произносились речи от лица партийных организаций, устраивались соглашения между фракциями и выносились общие резолюции. Корреспонденты русских и иностранных газет оповещали европейские страны и Америку о дебатах и принятых решениях. Вся внутренняя фальшь была прикрыта бутафорией внешней декорации. (…)
Нельзя сказать, чтобы идея созыва за границей Учредительного собрания была удачной. Инициаторы полагали, что только они, выбранные всеобщей подачей голосов, могут представлять новую, демократическую Россию, и никто другой. Они не умели отрешиться от прошлого, от роли, сыгранной ими в революции, от своей собственной психологии. Деятели мартовской революции, они все еще находились в дурмане революционных лозунгов и партийной фразеологии и не умели понять всей жалкой роли, разыгранной Временным правительством в трагедии русской жизни, не догадывались, что по мере нарастания ненависти к большевизму росло и отвращение к керенщине, как к фальшивой прелюдии большевизма. Они все продолжали верить, что Учредительное собрание пользуется неизменной популярностью в России, и не умели понять, что обман темных народных масс нелепой системой всеобщих выборов по спискам при участии разнузданной солдатчины, малолетних и деревенских баб не мог внушить благоговейных чувств к собранию, завершившемуся арестами, насилиями, убийством и разгоном одних членов другими.
Гораздо большее значение, чем резолюции съезда и его декларации, имело появление на сцене таких фигур, как Керенский и Чернов. Всем стало воочию и безошибочно ясно, в чем заключалась новая тактика Милюкова. Появившееся затем в печати известное письмо Чернова, разоблачающее его двусмысленное поведение на собрании, где он, по его словам, ходил на самом краю пропасти, остерегаясь упасть в кадетскую яму, и постановление центрального комитета партии социал-революционеров в Москве, отвергающее всякое соглашение с буржуазными партиями, явно показали, какими гнилыми нитками было сшито соглашение парижской группы кадетов с заграничной группой социал-революционеров. Но в то время Милюков торжествовал победу; он оказался как раз в своей сфере вынесения деклараций, согласительных формул и резолюций. Какой-то известный парижский скульптор выставил бюсты Милюкова и Керенского как великих людей русской революции, и в газетах писали, что Милюков изображает волю и мощь революции, а Керенский ее порыв и пафос.
Происшедшее затем восстание в Кронштадте окрылило надеждами членов Парижского совещания. В этом восстании они увидели подлинное народное движение, в противоположность Белому, как реакционному, обреченному на провал. Но прошло тридцать дней, и восстание было подавлено. Были подавлены также и крестьянские бунты, вспыхивавшие то тут, то там в разных концах России. И в довершение всего постановление центрального комитета партии эсеров в Москве признало: «Пролетариат городов в настоящее время занят прежде всего вопросом прямого спасения своей жизни от голодной смерти». (…)
Таким образом, ожидание, что изнутри России поднимется мощная волна народного негодования, которая сметет большевизм и расчистит путь на Москву, оказались теми же тщетными надеждами, какие и раньше высказывались — «народ придет», «народ скажет», «народ возьмет», и являлись лишь свидетельством собственной неспособности к каким-либо активным действиям. Таковы были те живые силы, которые думал объединить и возглавить Милюков и которые, будучи связаны с революцией, заключали в себе все будущее России».
Ныне чтение об этом фиглярстве вызывает лишь недоумение и презрение… Но каково было наблюдать его людям, три года сражавшимся с выпущенным фиглярами на Россию демоном, отдавшим в этой борьбе за Родину здоровье и дорогих людей?
К чести кадетской партии должно сказать, что «новый» (в реальности, никакой не новый, а неизменный – предательский ко всем и всему и направленный к одной своей мнимой политической выгоде) милюковский курс не нашел поддержки у многих ее членов. Мнение одного из них, благородного князя Долгорукого, беззаветно любившего Россию и окончившего свою жизнь в подвалах ЧК, мы уже приводили выше.
В газете «Руль», издаваемой Набоковым, писалось сдержанно: «Зарубежная русская общественность переходит на новые позиции, на которые левая часть ее перешла уже раньше, еще в то время, когда борьба продолжалась. Трагично лишь то, безмерно трагично, что не могут последовать за общественностью те сотни тысяч добровольцев, которые, восприняв прежние, отброшенные теперь лозунги, положили свои молодые жизни на северном, южном, восточном и западном фронтах в неустанной борьбе с большевиками. Не менее мучительно думать о том, какие чувства должны испытывать десятки тысяч эвакуированных из Крыма солдат и беженцев и при виде открывшейся им картины русской эмиграции, от них отрекающейся. Но так или иначе, вопрос решен, как пишет П.Н. Милюков, бесповоротно, даже самыми упорными сторонниками вооруженной борьбы, в среде которых он занимал почетное место благодаря его авторитету».
Не говоря о сотрудничавшем с Врангелем П.Б. Струве, прозванном «кадетом-черносотенцем», травлю Армии категорически не поддержал один из самых видных и дальнозорких членов партии – В.А. Маклаков. Еще будучи в Крыму он давал Главнокомандующему следующую характеристику: «Врангеля я раньше не знал; это человек очень колоритный и живая противоположность Деникина. Врангель представляет любопытный тип человека, который делает совершенно новое дело, работает совершенно новыми для себя приемами и еще не успел в этом новом деле ни усомниться, ни разочароваться. Я не буду говорить о нем как о военном, слыхал от всех, что здесь у него значительные дарования и глазомер, быстрота и натиск, большое воображение со столь же большой осторожностью, смелость и решительность, и легендарная осторожность. Вот те своеобразные качества, которые внушают к нему большое доверие. Он настоящий военный, любит военное дело и, в сущности, конечно, предпочел бы заниматься только им. Судьба заставила его быть политиком, и в этой новой для него роли политического деятеля во время революции он сумел довольно быстро разобраться и найти подходящий курс; он нашел его, вероятно, также отчасти интуитивным путем, отчасти тем применением здравого смысла, в котором Наполеон видел весь смысл военного гения. Он оценил имеющиеся в его распоряжении средства, наличные возможности и, оставляя в стороне всякие симпатии и антипатии, сознательно и без всякого зубовного скрежета, не насилуя себя и не притворяясь, пользуется всеми средствами для достижения поставленной им цели. Как военному приходится пользоваться и солдатами, и шпионами, и народными восстаниями, и ядовитыми газами, всем, всем, что может ему помочь, так и Врангель в своей политической задаче также спокойно пользуется всем тем, что может оказаться полезным для главной цели: избавить Россию от большевизма. В этом отношении спор может быть с ним только об одном – о вопросе факта, что может быть полезно и что вредно, никогда о вопросах симпатии».
Многие кадеты, дружественные Армии, отошли от Милюкова, но его не смутило и это. Почуяв, в какую сторону дует ветер из Парижа и Лондона, он, как пишут Даватц и Львов, «достал деньги от тех парижских кругов, которые считали нужным поддерживать демократическую политику, сводившуюся, в сущности, не к борьбе с большевизмом, а к противодействию Белому движению, из опасения, как бы борьба против большевиков не привела к восстановлению старого строя с его полицейским режимом, притеснениями евреев, инородцев и пр. Вместе с Винавером он стал издавать «Последние новости» и получил, таким образом, в свои руки орган печати в Париже.
Изо дня в день в газете писались статьи, дискредитировавшие армию и Главнокомандующего, помещались обличительные заметки и разоблачения за подписью целого ряда имен офицеров, совершенно так же, как это после делалось в сменовеховских изданиях, сообщались сведения, полученные из французских источников и оказавшиеся затем ложными, о том, например, что генерал Врангель сложил с себя власть и Главное командование и оставил армию и т.д. Словом, это была работа упорная и последовательная над разложением армии, работа тем более пагубная, что она шла как раз в русле французских правительственных стремлений отделаться так или иначе от Русской армии».
Дружественный России первый премьер-министр независимой Чехословакии Карел Крамарж писал: «Признаюсь, что редко картина общественной жизни производила такое грустное и тяжелое впечатление, как после поражения армии Врангеля. Вся Россия в руках большевиков, нигде нет просвета, а русские люди за границей не могут понять, что бедной, измученной Родине нужно нечто совсем иное, чем прежние губительные лозунги и старые дрязги, которые уже сделали свое дело — погубили Россию и которые прежде всего надо забыть, чтобы Россию спасти. Миллионы людей умирают от голода, тысячи гибнут от руки зверских палачей, тысячи томятся в изгнании, а русские за границей спорят о том, кто имеет право говорить от их имени — думцы, или учредиловцы, или еще кто-либо другой. Спорить сегодня о том, кто имеет больше права говорить именем русского народа — думцы или члены Учредительного собрания, с его жалкой историей, которой лучше не вспоминать, совершенно излишне. Мне кажется, что право имеют только те, которые готовы работать, жертвовать собою и, главное, пожертвовать ради спасения Родины своими партийными лозунгами, партийной ненавистью и личными интересами и которые сумеют сказать новое слово новой России».
В 1923 г., отвечая всем могильщикам Русской Армии, будущий идеолог РОВСа профессор И.А. Ильин скажет: «Русская Белая армия победила, и мы утверждаем эту победу, несмотря на оставление ею национальной территории, на ее переход в гражданское обличие, на длящиеся в России злодеяния советского строя». «Мы, белые изгнанники, - не беглецы и не укрывающиеся обыватели. Мы не уклонились от борьбы за Россию, но приняли ее и повели ее всею силою и любовью, и волею. И ныне заявляем, - пусть слышат и друзья и враги; борьба не кончилась, она продолжается», - утверждал наш великий мыслитель.
Милюков и Керенский сотоварищи были для России и ее Армии такими же врагами, как большевики. Удары врагов бывают тяжелы. Однако, враг есть враг. От него не ждешь иного. И отвечая ему, не приходится делать дополнительных оглядок.
Но несравненно горше и тяжелее удары, наносимые «своими». Предательство Скоблина было еще впереди, но в Армии уже хватало элементов, чьи нравственные ориентиры были непоправимо смещены в хаосе Гражданской войны.
«За период Гражданской войны, когда офицеров переманивали то в украинские войска на службе гетмана, то к Петлюре, то в разные организации немецкой ориентации, то к полякам, в войска Булак-Булаховича, — выработался особый тип авантюристов, подобных ландскнехтам Валленштейна, готовых служить кому угодно, но и готовых во всякое время на предательство, - свидетельствуют Львов и Даватц. - «Перелеты», как их называли в смутное время на Руси. Были и офицеры, подобные Слащеву, этому когда-то доблестному защитнику Крыма, а теперь морально деградировавшему человеку. Был «матрос» Баткин, когда-то, по поручению адмирала Колчака, объехавший всю Россию для произнесения патриотических речей, а теперь — продавший себя большевикам и служивший их тайным агентом в Константинополе. Был и Секретев, совершенно спившийся и погрязший в разгуле, был и полковник Брагин, продававший впоследствии русских в Бразилию как белых негров, плантаторам Сан-Паоло. Все эти люди и им подобные шумной толпой требовали, клеветали, старались захватить что-то и всеми средствами повредить тем, кого они ненавидели в данное время. Генерал Слащев издавал брошюры, требовал суда общества и гласности. Он обвинял генерала Врангеля, что последний не принял его плана зашиты Крыма, и уверял, что если бы он, Слащев-Крымский, встал бы во главе войска, то Крым был бы спасен снова. А вместо этого он уволен и принужден влачить тяжелое существование беженца. Генерал Врангель обещал будто бы всем своим офицерам материальную помощь, а теперь утаил какие-то деньги и оставил его, генерала Слащева, на произвол судьбы. Какой-то анонимный автор обличал в «Записках строевого офицера» все стратегические ошибки штаба Главнокомандующего, как будто бы это в данное время имело какой-либо смысл, кроме желания обличения и нанесения вреда Русской армии. Вот от какой заразы приходилось оберегать людей».
В Венгрии свою армию пытался формировать генерал Глазенап, прямо заявлявший о своем неподчинении Главнокомандующему, переманивавший офицеров путем посулов в виде якобы поддерживающей формирование его войска Франции, которая выделяет на это целых сто миллионов… Конечно, никакая Франция никаких миллионов Глазенапу не выделяла, но внести дополнительную смуту этой мистификацией удалось.
Особая же роль в травле и разложении Армии принадлежала определенной группе монархистов, тем монархистам, что партийные, династийные и свои личные политические интересы ставили выше Отечества и тем самым нисколько не отличались от либералов милюковского толка.
Подобное единство противоположностей было не внове. Еще так недавно в стенах Государственной Думы рыцарь русского политического Олимпа, последняя настоящая опора Престола и Отечества, Петр Аркадьевич Столыпин подвергался самым ожесточенным нападкам со стороны левых (кадетов-либералов и социалистов) и… правых монархистов во главе с Марковым 2-м, видевшим в премьере немного-немало врага России. Эти-то две силы, объединившись в общей ненависти к русскому национальному герою, де-факто и привели его к безвременной гибели… В 1917-м они пожали плоды этого преступления перед Россией, плоды выстрела в киевском театре, о котором А.И. Солженицын написал, что им уже Россия была убита, что были то первые пули из екатеринбургских. Кое-кто из кадет запоздало понял это. И клеймивший с трибуны Столыпина Маклаков признавал затем все значение Петра Аркадьевича. И горько сожалела о близорукости своих сопартийцев Тыркова-Вильямс. Правые ничего не осознали и годы спустя, ни звука раскаяния, ни единого признания ошибки не прозвучало от них.
Теперь, в эмиграции, рука об руку с Милюковыми-Керенскими, они вновь вершили черное дело, избрав себе новую жертву, еще одного непомерно возвышавшегося над ними русского героя – генерала Врангеля. В этой недостойной кампании отметился и сын П.А. Столыпина, чья направленная против Главнокомандующего статья вызвала резкую отповедь Ивана Савина:
«В № 6 (от 1 октября с.г.) газеты «Вера и Верность» за Вашей подписью помещена статья «Врангель и монархия», посвященная изданному генералом Врангелем приказу, по которому чинам Армии запрещается вступать в какие бы то ни было политические организации, а в том числе и в монархические, на том основании, что Армия, ставящая своей главной и пока единственной задачей свержение большевистского рабства усилиями всех верных сынов России, вне зависимости от их партийных группировок, — должна быть общенародной, национальной, надпартийной. (…)
Надпартийность, общенародность Русской Армии не всеми может быть признана, одобряема и, наконец, правильно понята, и в этом смысле с развиваемыми Вами в статье «Врангель и монархия» положениями можно соглашаться или не соглашаться, можно их оспаривать или утверждать, ибо, повторяю, оценка деятельности генерала Врангеля как политика в огромной степени зависит от общественных, партийных, а часто и просто личных взглядов, наклонностей и вкусов критикующего. Следует лишь пожалеть, что государственная мудрость и такт Вашего покойного отца не являются и Вашим достоянием.
Но если суждения Ваши о политической деятельности Главнокомандующего, даже пригнанные под угодную Вам мерку, даже вносящие раскол в наши ряды, заслуживают внимания как отражающие настроение некоторой части Армии, то Ваша характеристика нравственного облика генерала Врангеля, его внутренних качеств, его личности как человека и офицера — ничего, кроме жгучего негодования, вызвать не может. Построив свое, затушеванное «беспристрастием» обвинение, в которое, я уверен, Вы и сами не верите, на подлых анекдотах, питающих социалистическую и советскую печать, Вы нанесли в лице Главнокомандующего оскорбление всей Русской Армии, а следовательно, и мне, и я был бы недостоин звания солдата-добровольца этой Армии, неразумно травимой со всех сторон, если бы не ответил на Вашу статью.
Когда «Последние новости» или «Дни» в километрических фельетонах выливали на Армию и ее вождя ушаты помоев, когда разные милостивые государи, типа Милюкова, Зензинова, Бориса Мирского, играя на полевение, с захлебывающимся торжеством обвиняли генерала Врангеля в присвоении в Катаро серебра ссудной казны, тем самым пороча и наше имя, — это было понятно. Наглой ложью, клеветой, подтасовкой фактов, молниеносными перебежками от побежденных к возможным победителям на политической арене создают эти господа свою карьеру. Огненными буквами незаслуженной обиды, издевательств и травли выжжены их имена в наших сердцах.
Когда «Известия», «Правда» и прочие советские официозы «для отрезвления заблудших врангельских овец» аршинными буквами повествовали о том, как «генерал Врангель при нашумевшей в свое время атаке германской батареи в конном строю не удержался от соблазна пощипать в свою пользу немного чужих лавров, догадался сесть верхом на орудие, сфотографировать себя в таком виде и на основании этого бесспорного документа получить Георгиевский крест» (это взято не из «Известий», а из монархического органа «Вера и Верность», № 6) — мы знали, что бездарная басня г. Нахамкеса не произведет никакого эффекта в Армии, прекрасно осведомленной о всех подробностях этого действительно выдающегося подвига генерала Врангеля, когда даже пленный германский офицер попросил разрешения пожать руку изумившему его герою (или и это, г. Столыпин, подстроено генералом Врангелем?).
Но когда подобные инсинуации выходят из-под пера доныне уважаемого общественного деятеля, ни с Милюковым, ни с Нахамкесом ничего общего как будто не имеющего, когда, после погрома слева, нам, кажется, готовым отдать все на борьбу с коммунистической заразой, неожиданно угрожает погром справа, порочащий честь того имени, от которого якобы делаются эти безответственные выступления, — мы не можем молчать.
Ваша статья произвела удручающее впечатление на всех проживающих в Финляндии чинов не только Русской Армии, но и армий генерала Юденича, адмирала Колчака, генерала Пермикина. Не только мы, «врангелевцы», но и родственные нам по духу офицеры и солдаты других антибольшевистских армий глубоко чтут имя генерала Врангеля, последнего орла из славной стаи корниловских орлов.
Не может быть никакого сомнения, что совнарком в тысячах экземпляров будет распространять Вашу статью в балканских государствах. Уверен, что и г. Милюков, и г. Керенский, и г. Нахамкес с радостью перепечатают на страницах своих газет.
Для некоторых людей всякая цель оправдывает средство. В пылу политической борьбы иногда допустимы приемы, от которых брезгливо отворачиваются в более спокойное время. Но никакими принципами, как бы святы они ни были, никаким раздражением, никакой агитационной горячкой не может быть оправдано преднамеренное разрушение единственной в наше подлое время стойкой национальной силы — Русской Армии, как никакими, даже высокими целями нельзя оправдать клеветы на Главнокомандующего, извращения фактов и сознательных передержек, допущенных в Вашей больше чем неосторожной статье, под которой с любовью подписался бы любой «товарищ»«.
Что же вызвало недовольство монархистов генералом Врангелем?
В циркуляре генералу Миллеру от 6 декабря 1921 г. Главнокомандующий писал: «Истекший год доказал, что дух войск не сломлен, что Армия по-прежнему представляет собою цельный организм, части которого спаяны между собою безграничной любовью к Родине, верою в своих вождей и преданностью долгу. Все, следившие за той борьбой, которую в течение минувшего года вела армия за свое существование, поняли, что она есть не фикция, а ценная реальная сила. Та политическая изоляция, в которой, казалось, находилась в последней (так в тексте. – прим. ред.) армия заменяется все увеличивающимся стремлением разных политических партий войти в непосредственную с нею связь.
Меня постоянно спрашивают о «политическом кредо» армии.
Русская Армия не может быть названа аполитичной. Сама природа гражданской войны зачисляет каждую из борящихся сторон в тот или иной политический лагерь, в данном случае – большевистский-интернациональный или антибольшевистский-национальный.
Будучи прежде всего национальной, Русская Армия собрала под своими знаменами все тех, кто в стремлении освободить Родину от врага народа, врага общего для всех национальных партий, борется за русскую национальную идею.
Доколе эта борьба не закончена, вокруг Армии должны, казалось бы, объединиться все – от республиканца до монархиста.
Армия ставит себе задачей свержение большевизма для обеспечения народу свободного волеизъявления по вопросу о будущей форме государственного устройства России. Впредь для выражения народом своей воли Русская Армия будет вести борьбу не за монархию, не за республику, а за отечество.
Будучи сам по убеждению монархистом, я, как Главнокомандующий Русской Армией, вне партий.
В отличие от Армии, политические партии в стремлении внедрить в сознание народных масс те или иные политические лозунги должны ярко и определенно провозгласить свое политическое кредо. Каково бы оно ни было, это кредо, все национальные партии в сознании общей опасности должны, казалось бы, поддержать армию, не пытаясь сделать ее орудием политической борьбы между ними».
Несколькими месяцами спустя в Рейхенгалле был создан Высший монархический совет под председательством Н.Е. Маркова 2-го. Совет не просто желал восстановления монархии, но считал необходимым определить кандидатуру будущего самодержца из рода Романовых. Ни Государыня Мария Федоровна, ни Великий Князь Николай Николаевич возглавить зарубежных монархистов не пожелали. Зато согласился Великий Князь Кирилл Владимирович, лишенный права наследования еще покойным Императором ввиду морганатического брака. Правда, это согласие будет дано чуть позже. Прежде монархисты-марковцы еще долго склоняли на свою сторону Николая Николаевича, не стесняясь в своей печати приписывать ему взгляды, коих он никогда не выражал.
Возглавляемые Марковым монархисты желали опереться на две главные силы русской эмиграции – Церковь и Армию. Удобным поводом развить свои идеи и подмять под свое влияние первую показался им Карловацкий Собор. Дело кончилось скандалом. «Страсти разгорелись оттого, - пишет В. Даватц в своей работе «Годы», - что группа Маркова потребовала открыто провозгласить монархический лозунг и тем распространить постановление Рейхенгалля на Собор, говорящий от имени всей православной Церкви заграницей.
Один из видных участников Собора так описывает свои впечатления: «Вся подготовка Церковного Собора и, так сказать, инсценировка, попала в руки белградской монархической организации во главе со Скарживским. Собор оплели такой паутиной интриг, что морально было невыносимо присутствовать на собрании, возглавляемом иерархами православной Церкви и оскверненном самой нечистоплотной политикой. На сто присутствовавших членов было только двенадцать епископов и около двадцати лиц белого духовенства, и светский элемент явился организованной партийной группой, связанной дисциплиной, подчиненной определенным партийным директивам, преследующей свои партийные цели... Марков 2-й, как в былое время на трибуне Государственной Думы, кому-то угрожал, потрясал кулаками, силясь угрозою и руганью навязать царя из Рейхенгалля»... Горечью и отчаянием дышит это письмо. Вместо высокого порыва и отдыха от политических будней, он окунулся снова в обычное политическое собрание. Самый тон политических прений казался ему оскорбительным для высокого духовного Собора. Призрак Рейхенгалля встал во весь свой рост. «Я увидел своими глазами, что такое Рейхенгалль — пишет он дальше, это такая же партийность, как милюковская. Они готовы всеми средствами дискредитировать Главнокомандующего, подрывать его авторитет, выдвигать другого генерала... Кто-то в кулуарах пустил слух, что генералы хлопочут о возведении на престол генерала Врангеля, и епископ Вениамин целовал крест на том, что это ложь. Поднялись династические споры...»
Другой участник Собора пишет: «В кулуарах стали называть кандидатов на престол: Владимировичей, Дмитрия Павловича, Юсупова, Всеволода Иоанновича; называли кандидата отдельно на Украину; даже упоминали Слащева, якобы как незаконного сына Александра III. В итоге у всех перевернулись мозги»...
(…)
Чем же была вызвана такая буря? Приветствие от Армии Собору было встречено восторженно и также восторженно было принято предложение о приветствии Главнокомандующего: страсти разгорелись при обсуждении текста послания к Армии и к русским людям. В послание к Армии впервые были включены слова: «за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших», а в послании русским людям говорилось: «да вернет Господь на Всероссийский Престол Помазанника, сильного любовью народа, законного православного Царя из Дома Романовых». Кроме этого было сделано тайное постановление — просить Великого Князя Николая Николаевича возглавить монархическое движение. Послание это было подписано всеми иерархами, кроме архиепископа Анастасия и епископа Вениамина. Потерпев неудачу после Рейхенгалля, Высший Монархический Совет повел новую атаку уже от имени Священного Собора.
Попутно правые члены Собора зондировали почву, как отнесется генерал Врангель к выставлению лозунга «За Веру, Царя и Отечество» и выражали надежду, что с расселением в Сербии этот лозунг будет выкинут, ибо в противном случае Армия потеряет всех своих друзей. Также попутно пускался слух о «бонапартизме» Главнокомандующего и давалось понять, что это обвинение может быть, в случае его упорства, пущено, как оружие против него».
 

Е.В. Семёнова