Приобрести книгу "ПУТЬ ПОДВИГА И ПРАВДЫ. История Русского Обще-Воинского Союза" в нашем интернет-магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15505/

«Олег: Французы хвост поджали!

Людмила: Откуда знаешь?

Олег: Слышал, как генералы, расходясь с совещания в штабе, всем говорили, что французский генерал отменил маневры и что о судьбе армии будет решать генерал Врангель в Константинополе.

2-й голос: Ну, оно то без драки и лучше.

3-й голос: Э-эх! Тоска!

1-й голос: Вот она - победа русского духа. Победить в бою - слава. Победить вот так без боя - двойная слава: слава оружию и слава духу.

Игорь: Радуют меня, Людмилушка, эти юнцы, наши соседи. Впитали в себя то, что мы, старые офицеры, им здесь, в Галлиполи внушали. Впитали дух русской Армии.

Людмила: Но ведь Врангелю не удастся сохранить Армию. Ей придется расселиться, раздробиться. В одной ли стране, в нескольких ли, кто знает. Во всяком случае, сплоченности не будет.

Игорь: В сомкнутом строю есть «чувство локтя»: чувствую рядом стоящего и от этого усиливается у меня бодрость. А когда строй разомкнется, то вместо физического «чувства локтя», действует духовное: один стрелок другого и на расстоянии крепит духовно. Пусть мы рассыплемся по всем государствам, по всем континентам, пусть мы из Армии превратимся в Воинский Союз, мы все же останемся полными воинского духа и верными России. И если вымрет наше поколение, сбережением духа займется следующее поколение.

Олег: Из поколения в поколение!»

Так завершается первый акт пьесы Е.Э. Месснера «Из поколения в поколение»…

К осени 1924 г. Русская Армия оказалась рассеяна по разным странам и перешла на трудовое положение – русские воины-изгнанники должны были зарабатывать себе на пропитание тяжелым трудом.

Еще в 1921 г., находясь под гнетом «союзников», Врангель и его ближайшие соратники обращались за помощью к балканским странам – Болгарии и Сербии:

«На территории России происходит огромный и тяжелый процесс. Восстания измученного народа раздирают страну, заливая ее кровью.

В этот страшный час что нужно будет России? Конечно, прежде всего, дисциплинированная армия. Армия, повинующаяся разумной воле, твердо знающая, чего она хочет и одинаково чуждой крайностей, как безумных социальных утопий, так и отживших форм старой русской жизни. Только дисциплинированная армия может быть той цитаделью, из которой пойдет успокоение в море анархии.

Меж тем, именно в эту минуту, когда она может оказаться всего нужней, безжалостно и, не останавливаясь перед средствами, разрушают эту Русскую Армию. Разрушают, несмотря на то, что в тяжелом изгнании, на чужой земле она дала высшее доказательство патриотизма, твердости духа и безусловного повиновения своим начальникам.

На острове Лемносе, под прикрытием пулеметов и судовой артиллерии, офицеры были насильно отделены от солдат.

Лишенной своих руководителей солдатской массе, под угрозой немедленного прекращения пищи и голодной смерти, приказано было сесть на пароходы, чтобы ехать в совдепию. Несколько тысяч людей были таким образом загнаны на суда. В настоящую минуту эти суда находятся здесь, на Босфоре, окруженные военным флотом, и мы имеем точные сведения, что их везут на смерть и муку.

Видя разрушение армии, столь нужной России в эту минуту, мы не можем не сделать последней попытки и не обратиться к вам, представителям братских народов, во имя вашего и нашего будущего: дайте приют Русской Армии на славянской земле».

Некогда спасенные нами братья-славяне на призыв откликнулись. Именно в Сербии и Болгарии нашли приют наибольшее число русских воинов. О том, как складывались их судьбы в этих странах мы расскажем в отдельных главах, а пока устами В. Даватца и Н. Львова представим общее положение изгнанников в первые годы рассеяния:

«Тяжела жизнь русского беженца на чужбине. Он торгует на базаре в мелочной лавочке, служит шофером у иностранцев, наборщиком в типографии, конюхом в богатых домах, он состоит на державной службе, мелким почтовым чиновником, железнодорожным служащим, занимается поденной работой в канцеляриях. Он живет в подвальных помещениях, в сараях, в лачужках на окраине города. Его семья ютится в одной комнате по три, по четыре человека. Он несет тяжелый труд. Его дневной заработок 20—30 динаров, то есть 40— 60 копеек. Войдите в приемную Державной Комиссии — все это жены, вдовы, родные, дети русских военных. Они пришли просить пособия в 200—300 динаров. Какая это жизнь? Заслуженный генерал сапожным, столярным или другим ремеслом и торговлей зарабатывает свое скудное дневное пропитание. Семья считает себя счастливой, если получает тысячу динар в месяц, то есть 20—25 царских рублей. Вот тот уровень нищеты, на котором находятся русские.

Но тяжелее всего — это не бедность, а полная неуверенность в завтрашнем дне. А вдруг изменится отношение к русским в зависимости от той или иной международной конъюнктуры, как это случилось в Константинополе после победы турок над греками, как это случилось в Болгарии, когда Стамболийский учинил расправу над русскими? Вечное ожидание надвигающейся катастрофы. И это приходится переживать тем людям, среди которых нет ни одного, который бы в течение последних семи лет не испытал самых ужасных потрясений. Хорошо еще, если семья вместе с вами, а какую муку переживают те, жены и дети которых остались в пределах Совдепии?

Но если вы думаете, что это раздавленные люди, вы ошибетесь. Среди лишений, невероятных мук, среди нищеты, где приходится жить на месячный заработок в четырнадцать рублей, среди всего этого — русские сумели устоять на ногах. И если есть измена своим и уход к большевикам, если бывают случаи самоубийства, если есть упадочные настроения и опустившиеся люди — то это исключения. Отпавшие клеймятся позором. И ряды тем теснее смыкаются.

(…)

И если тяжелы лишения и материальная нужда, то еще тяжелее моральные страдания. «Вы должны забыть, что вы полковник Русской армии», — говорит какой-нибудь начальник своему подчиненному русскому офицеру, состоящему на державной службе. По улице проходит полк с оркестром музыки. И русский офицер болезненно чувствует, что когда-то и он служил в своем родном полку, что когда-то были полки Русской армии.

«К прошлому возврата нет», — злорадствует какой-нибудь преуспевший демократ. «Вот мы поняли дух времени», — жужжат все эти приспособляющиеся и уже приспособившиеся к «духу времени». А если где-нибудь пропоют русский гимн, тотчас же летит донос о политической демонстрации. «Пожалуйста, не создавайте осложнений», — настаивает осторожный дипломат. А какой-нибудь лидер передовой демократии, развалясь в своем кресле в редакторском кабинете, самоуверенно наставляет: «Революция совершилась... Это нужно признать... Вот мы приемлемы для демократии, у нас радикальные друзья в Англии, с нами разговаривают, мы желанные гости в Праге, нас принимает президент республики... А что такое вы? Хлам реакции. Вы не хотите признать революцию, вы ее ненавидите, — за это получайте». «Конец Белому движению», — уже из другого, правого, лагеря кричит, сам не понимая что, какой-нибудь верхогляд. И все эти комары, мухи и мошки жужжат, жалят своим ядовитым укусом.

Среди такой удушливой атмосферы, среди невероятной нужды, партийной ненависти, злобы и клеветы остался ли жив русский человек? И вот когда вы увидите русскую церковь, созданную усердием русской нищеты, церковный хор, русский монастырь в глуши Сербии, среди молодежи кружки, проникнутые таким высоким духовным подъемом, увидите русскую школу с беженскими детьми, созданную на грошовые средства, самоотверженным усердием школьной учительницы, русский кадетский корпус, институт, напряженную работу русских врачей в больницах и амбулаториях, русскую книгу, напечатанную в русской типографии наборщиками-офицерами, — вы поймете, какой огромный запас сил сохранился в русских людях и сколько неослабного напряжения воли проявили они среди крушения.

За этот год армия перешла на трудовое положение, это было бесконечно болезненно. В Галлиполи люди оставались в рядах своих полков, сосредоточенные в одном лагере, здесь приходилось снимать свои знаки воинского отличия, расходиться, искать заработок, приниматься за тяжелый труд, выносить зависимость от часто грубого нанимателя. Где только не оказался русский офицер! Он рубит дрова в балканских горах, бьет камень на дорогах Сербии, копает уголь в рудниках Перника, работает на виноградниках, в полях собирает жатву, он живет в сторожевой будке в дикой местности горной Албании, в сельских хижинах, в землянках, вырытых на откосах гор.

Жива ли армия? Вот письмо из Перника, от горнорабочего — офицера: вы думаете, в нем жалобы на свою судьбу, восемь месяцев проработавшего в этой «проклятой дыре»? Ничуть не бывало. Вот выдержки из него: «...не умерла еще наша белая Русская Армия, не убили ее еще козни врагов, лишения тела и страдания души в тех тысячах русских людей, что прибыли сюда из сурового, но бесконечно дорогого нам всем Галлиполи и морем окруженного Лемноса — «есть еще порох в пороховницах, не гнется еще казацкая сила». Знаете, даже я, при всем моем оптимизме человека, даже и не мыслящего для нашего дела иного исхода, как успех, даже я испугался той ждавшей нас на работах разобщенности, оторванности от родных ячеек и всех прочих условий, долженствовавших, казалось, разорить все, что до тех пор держалось назло и на удивление всему миру. Так нет же, слишком велика идея, нас всех объединившая, слишком велика сила общих пережитых годов, сила пролитой совместно крови и, наконец, слишком велика сама наша поруганная Родина, чтобы нам, ее изгоям, не пожелавшим пасть под пяту красных палачей, распластаться без остатка; пусть будут правы те, кто раскапывает грехи нашей армии — мы их не прячем, пусть кругом нас в дикой смеси перемешаны гонения, окровавленное золото, проклятия, угрозы, соблазны и прочее, пусть все, что есть низкого на свете, обрушится на нас — мы не гибнем. Если в свое время существовала одна галлиполийская скала, то, видно, из ее камня сделано теперь уже не одно сердце русских воинов.

Если мы всем, кто нам был враг и кто не был другом, казались в Галлиполи несокрушимой силой, благодаря своим вождям и духу, — то мы не бессильны тем же и сейчас: на постройках, на дорогах, на виноградниках, в полях и лесах и, наконец, здесь — в темных шахтах Перника, — всюду, где есть хоть десяток-другой русских воинов, царствует прежний несокрушимый дух: песни Кавказа, Малороссии, Дона и Москвы, светлые образы погибших и живых вождей, славные и мрачные страницы нашего движения, воспоминания о Галлиполи и Лемносе и память о прежнем величии и красе нашей Родины — все в нас общее, все связует как цемент...»

На собрании в Берлине, в полной неразберихе речей сбившейся с толку русской интеллигенции, среди клеветнических нападок на Белое движение, опорочивая и злословя, вы слышите такое заявление: «В моем прошлом есть заслуги перед русским обществом, но то, что я ставлю выше всего — это мое участие в Белом движении».

В Праге среди русской молодежи вы слышите такие слова: «Я принимал участие в научной и общественной деятельности, но больше всего я дорожу званием русского офицера».

В Париже, среди кадет милюковского толка, сменовеховцев, среди людей, готовых отречься от всего и ничего не признающих, усталых, опошлившихся и опустившихся, делается такое признание: «Я сделал поход с самого начала, с первых дней Новочеркасска. Наши лишения, наши усилия, наши жертвы кажутся напрасными, а я заявляю вам, что, не колеблясь ни одной минуты, я готов вновь начать тот же поход и проделать его в течение всех трех лет заново».

(…)

Тяжело видеть русского офицера в одежде рабочего с лопатой или с железным ломом в руках, разбивающим камень по горным уступам; но чувство гордости наполняет душу при виде того, что может выдержать русский человек. О, этот белый крест на полинялой черно-желтой ленте, свидетельством какого подвига является он на груди русского офицера?

Пройдя через все испытания трехлетней героической борьбы, оставления своей родины, упорного галлиполийского сидения, голода, лишений, терзаний нравственных, русское воинство прошло и через последнее испытание, быть может, самое тяжкое, — переход на рабочее положение. И, пройдя через все, оно устояло на ногах. Силы не надломлены, не поколеблена верность своим знаменам и преданность своим полководцам. И каменщик-командир, вчера стоявший на работе, выбивая щебень на дорогах Болгарии, завтра явится вновь в ряд своей роты и поведет людей исполнять свой священный долг».

После четырех лет изгнания, рассеянная по разным странам и даже континентам, Армия, в ряды которой за это время, несмотря на всю подрывную деятельность справа и слева, влилось большинство существовавших в странах Западной Европы воинских союзов, должна была перейти к новой форме существования. Ею призван был стать Русский Обще-Воинский Союз, о создании которого генерал Врангель объявил 1 сентября 1924 г.

«Русский Обще-Воинский Союз образуется с целью объединить русских воинов, рассредоточенных в разных странах, укрепить духовную связь между ними и сохранить их как носителей лучших традиций и заветов старой Императорской Армии, - говорилось во временном Положении о РОВСе. - Задача РОВС заключается в поддержании среди членов его воинского рыцарского духа и воинской этики и в общем руководстве и согласовании деятельности в этом направлении обществ и союзов, вошедших в его состав воинских частей и отдельных групп, а также в содействии по оказанию материальной и моральной помощи своим членам».

В новую организацию включались все части и общества, состоявшие в рядах Русской Армии, призваны были войти в нее и те воинские группы и отдельные воины, которые еще не сделали этого прежде.

За офицерскими обществами и союзами, включенными в состав РОВС, сохранялись их названия, самостоятельность во внутренней жизни и порядок внутреннего управления, установленные действующими уставами.

«Работа РОВСа проводилась через полковые объединения, подразделения Общества Галлиполийцев, Союза участников 1-го Кубанского (Ледяного) похода и другие воинские организации, а также через отделы, сформированные по территориальному принципу, - сообщает в своей работе, посвященной истории РОВ-Союза его Председатель капитан И.Б. Иванов. - Сначала генерал Врангель приказал образовать в составе РОВСа пять отделов, каждому из которых был присвоен соответствующий номер. Но первоначальная структура продержалась недолго: нумерация отделов вскоре была изменена, их состав также постоянно менялся. Лишь к концу двадцатых годов организационная структура Союза приняла более или менее устоявшийся вид. К 1930 году она выглядела следующим образом.

1-й Отдел, возглавляемый генералом-от-кавалерии П.Н. Шатиловым, охватывал группы РОВСа во Франции и ее колониях, а также в Англии, Голландии, Дании, Египте, Италии, Испании, Марокко, Норвегии, Польше, Сирии, Финляндии, Швеции, Швейцарии, Персии.[1]

2-й Отдел в Германии возглавлял генерал-майор А.А. фон Лампе. Отделу были также подчинены русские воинские организации в Австрии, Венгрии, Латвии, Эстонии, Литве, Данциге.

3-й Отдел в Болгарии и Турции – генерал-лейтенант Ф.Ф. Абрамов.

4-й Отдел в Югославии, а также Греции и Румынии – генерал-от-инфантерии Э.В. фон Экк.

5-й Отдел в Бельгии и Люксембурге – генерал-майор Б.Г. Гартман.

6-й Отдел в Чехословакии – генерал-от-инфантерии Н.А. Ходорович.

Дальневосточный Отдел, состоявший из чинов армий адмирала А.В. Колчака, возглавлял генерал-лейтенант М.К. Дитерихс.

1-й Отдел РОВСа в САСШ – генерал-лейтенант барон А.П. Будберг; действовал в Западной части Северо-Американских Соединенных Штатов.

2-й Отдел РОВСа в САСШ – полковник Николаев; распространял свою деятельность на Восточную часть территории Северо-Американских Соединенных Штатов.

Канадский Отдел РОВС – генерал-майор А.М. Ионов.

Отдел РОВСа в Южной Америке – генерал-майор Н.Ф. Эрн; объединил русских Белых воинов, проживавших в Парагвае, Бразилии, Аргентине.

Отделение РОВС в Австралии – полковник И. Попов.

В начале 1930-х годов, по данным справки штаба РОВС, в Союзе были зарегистрированы сорок тысяч человек (а в 1920-х годах – до ста тысяч). При этом указывалось, что в случае активных действий это число может быть увеличено в два-три раза».

Создавая РОВС, генерал Врангель предугадывал, что «при существующей политической борьбе против армии, несомненно, некоторые политические группы сделают все возможное, чтобы извратить значение этого приказа и отыскать какой-то тайный смысл в нем, дабы бороться против его осуществления».

Ввиду этого Главнокомандующий дал специальные разъяснения в циркулярном письме начальникам отделов Союза: «Образование единого мощного Русского Обще-Воинского Союза венчает упорную 4-летнюю работу по объединению зарубежного русского офицерства с Русской армией и, сохраняя ныне существующую организацию как офицерских союзов и обществ, так и войсковых частей армии, придает всему стройную систему.

Вместе с сим – и это самое главное – образование Русского Обще-Воинского Союза подготавливает возможность на случай необходимости под давлением общей политической обстановки принять в Русской армии новую форму бытия в виде воинских союзов, подчиненных председателям отделов Русского Обще-Воинского Союза.

Это последнее соображение – дать возможность армии продолжать свое существование при всякой политической обстановке в виде воинского союза – не могло быть приведено в приказе ввиду его секретности.

Никаких других целей образование Русского Обще-Воинского Союза не преследует, что вам и надлежит иметь в виду в случае борьбы за проведение его в жизнь».

Создание РОВСа совпало по времени с активизацией Великого Князя Владимира Кирилловича и его сторонников. Последний немногим раньше не только провозгласил себя блюстителем российского престола, но и в манифесте от 5 апреля 1924 г. повелел «всем чинам Армии и Флота, всем верным подданным и всем объединениям, верным Долгу и Присяге, присоединиться к законопослушному движению, Мною возглавляемому, и в дальнейшем следовать лишь Моим указаниям». 30 апреля было обнародовано «Положение о Корпусе Офицеров Императорских Армий и Флота», в коем говорилось, что оный «образуется с целью произвести отбор достойных Русских Офицеров, верных Престолу и Основным Законам Российской Империи, и объединить их под Знаменем Законности для предстоящего служения Родине».

Кроме того, Положение содержало угрозу: «Да усовестятся и образумятся упорствующие, да просветятся заблуждающиеся, и Родина предаст забвению их грехи и ошибки. Но недостойны места в будущей Императорской России те, кто и на этот раз, не вняв Моему призыву, не вступят на законный путь, продолжая свою разрушительную работу. Ни Царь, ни Россия не простят их преступлений перед Родиной и небрежения к Основным Законам и Божеской Правде».

Сегодня читать эти дурно-пафосные заклинания и смешно, и горько… Но в 1924 г., когда русские изгнанники жили надеждой на падение большевизма и возвращение в Россию, им было ничуть не до смеха. Большая часть эмиграции приняла акт Владимира Кирилловича в штыки. «К этому манифесту — мы можем отнестись только отрицательно, и прежде всего потому, что он глубоко оскорбителен для каждого русского человека, - писал М.А. Суворин в «Новом времени». - Великий Князь говорит в нем всем тем, кто не внемлет Его призыву признать Его за вождя, что когда Он будет на престоле, то все эти ослушники Его желания не получат права возвращения на родину… …Такой призыв не похож на призыв Русского Монарха. Он не похож на призыв Минина и Пожарского. Он, как две капли воды, похож на призыв тех, кто сидит теперь на московском престоле.

Нет, мы не идем за Вами, Ваше Высочество! Мы русские люди не меньше, если не больше, чем Вы, Ваше Высочество. Мы не ходили на поклон к революции, - мы не на словах, а на деле, показали нашу беззаветную любовь к нашей Родине. Мы пошли без зова, без принуждения, на защиту поруганной, — ни Вас, ни Вашего голоса не было с нами — и доказали на деле своими ранами, разорением, нищетой, нуждой и жертвами, беспредельными жертвами, всю глубину которых только Бог может видеть, эту любовь и преданность родной земле. И эта любовь руководит нами в изгнании, и только голосу Земли нашей мы послушны».

Однако, отрицательная реакция общества не остудила пыл «кириллистов», и уже 31 августа было объявлено о «восшествии на престол» «императора Кирилла Владимировича»… И.А. Ильин, правовед и ближайший сподвижник Врангеля в годы изгнания, подготовил записку с анализом Манифеста В.К. Кирилла, доказывая его юридическую и политическую несостоятельность и указывая также на личную непопулярность претендента на российский престол. В заключение этого документа Иван Александрович выражал надежду, что «эта затея будет столь же исторически несостоятельна, сколь политически эфемерно ее начало».

По объявлении Манифеста промолчать не могли уже и представители Императорской Фамилии. Действия новоявленного «императора» осудили Государыня Мария Федоровна и Великий Князь Николай Николаевич.

«Болезненно сжалось сердце Мое, когда Я прочитала манифест Великого Князя Кирилла Владимировича, объявившего себя ИМПЕРАТОРОМ ВСЕРОССИЙСКИМ, - писала Государыня Николаю Николаевичу. - До сих пор нет точных известий о судьбе МОИХ возлюбленных СЫНОВЕЙ и ВНУКА, а потому появление нового ИМПЕРАТОРА Я считаю преждевременным. Нет еще человека, который мог бы погасить во Мне последний луч надежды.

Боюсь, что этим манифест создаст раскол и уже тем самым не улучшит, а наоборот, ухудшит положение и без того истерзанной России. Если же ГОСПОДУ БОГУ по ЕГО неисповедимым путям, угодно было призвать к СЕБЕ МОИХ возлюбленных СЫНОВЕЙ и ВНУКА, то Я, не заглядывая вперед, с твердой надеждой на милость БОЖИЮ, полагаю, что ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР будет указан НАШИМИ ОСНОВНЫМИ ЗАКОНАМИ, в союзе с ЦЕРКОВЬЮ ПРАВОСЛАВНОЮ совместно с РУССКИМ НАРОДОМ.

Молю БОГА, чтобы он не прогневался на НАС до конца и скоро послал НАМ спасение путем, ЕМУ только известным.

Уверена, что ВЫ, как старший Член ДОМА РОМАНОВЫХ, одинаково со МНОЮ мыслите».

Великий Князь был солидарен с Марией Федоровной. Для Николая Николаевича настала решительная минута. Армия уже давно обращала взоры к своему старому вождю, но осторожный Великий Князь не спешил опережать события. Теперь же, после самопровозглашения Кирилла Владимировича Императором, он не мог сомневаться в том, что Армия поддержит его более, чем когда-либо, горячо. Исходя из создавшегося положения, Николай Николаевич обратился к генералу Врангелю со следующим письмом:

«Получив письмо ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ, оглашенное 7/20 сентября сего года, я призвал всех, одинаково мыслящих с ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВОМ и мною, объединиться и продолжить работу на дело спасения России.

Для полного объединения в моем лице всех военных, я впредь принимаю на себя руководство через Главнокомандующего, как Армией, так и всеми военными организациями.

Приказания войсковым частям и означенным военным организациям будут мною отдаваться через Главнокомандующего.

 Все начальники отдельных частей, военных учреждений, военных заведений, военных организаций, а также председатели офицерских союзов и объединений будут назначаться мною.

Приказываю Главнокомандующему объявить настоящее мое решение всем, кому надлежит, к точному и неуклонному исполнению».

Врангель ожидал этого решения и давно склонялся к необходимости оного для упрочения положения Армии. Общепризнанный вождь, каковым являлся Николай Николаевич, должен был сыграть объединяющую роль и укрепить стройную армейскую систему внутри военной эмиграции. Не менее важен был тот факт, что в отличие от находившегося в Сербии, вдали от основных политических событий Врангеля, Великий Князь, живший неподалеку от Парижа, находился в самом центре их и имел весомые связи в правящих кругах европейских стран. Петр Николаевич не раз заявлял, что беспрекословно подчинится приказу того, кто остался для русского воинства Верховным Главнокомандующим. Он подчеркивал при этом, что сосредоточение политической и международной работы в руках Великого Князя и его окружения снимет с него, Врангеля, большую нравственную ответственность, дав возможность заниматься вопросами сугубо армейскими.

Получив распоряжение Николая Николаевича, он не замедлил объявить его, внеся необходимые уточнения в свой приказ о создании РОВСа. В первую очередь они касались внутреннего управления входящих в Союз организаций. Отныне их руководители переставали быть «выборными», но должны были назначаться Верховным Главнокомандующим.

С того момента Русская Армия в изгнании обрела новую структуру. Отныне национальную борьбу формально возглавил Великий Князь Николай Николаевич. Врангель же, оставаясь Главнокомандующим Русской Армией, сосредоточился на деятельности созданного им Обще-Воинского Союза, добровольно отойдя в тень Верховного Главнокомандующего во имя общего дела. Однако, несмотря на это, именно фигура барона Петра Николаевича продолжала символизировать Русскую Армию в ее непримиримой борьбе с большевизмом. Его несравненную роль в этой борьбе прекрасно понимали наиболее чуткие умы эмиграции. Один из них, генерал фон Лампе, писал впоследствии: «Русская эмиграция никогда не была «счастливой», да и сам факт пребывания в изгнании исключает всякий вопрос о счастье. Но у белой русской эмиграции при жизни генерала Врангеля был ее ДРУГ, ее ГЕРОЙ. В генерале Врангеле сама БЕЛАЯ ИДЕЯ нашла свое воплощение, он как бы олицетворял ее». Еще лучше соратников Петра Николаевича понимали его значение большевики, коим «черный барон» мешал куда больше всех Великих Князей, а уж т.б. политических флюгеров, не оставлявших надежды сыграть роль, на которую никогда не были способны. Советы, по свидетельству дочери Врангеля Н.П. Базилевской, не оставляли попыток убрать его. И менее чем через четыре года после создания РОВСа им это удалось…

Е.В. Семёнова