В канун очередной годовщины цареубийства 1/14 марта 1881 г. напомним ряд событий, ведших к этому чудовищному преступлению, предвосхищавшему, в свою очередь, Трагедию в подвале Ипатьевского дома, свершившуюся 37 лет спустя. Всё это звенья одной цепи, сковавшей, в конце концов, Русский народ, виновный в попустительстве этому страшному греху.
Текстовая часть публикации представляет из себя фрагмент нашей книги «Золотой Клинок Империи» – биографии Свиты ЕИВ генерала от кавалерии графа Федора Артуровича Келлера (1857–1918), вышедшей двумя изданиями: в 2007 г. в «Посеве», а в 2009-м в издательстве «Форум».
Особо следует сказать об изобразительном ряде, сопровождающем публикацию. Кроме некоторых хорошо известных иллюстраций, это в основном малоизвестные иностранные изображения.
Время, о котором идет речь, было эпохой, когда фотография только-только появлялась; ее место в периодических изданиях заменяли работы рисовальщиков, литографов и граверов.
По вполне понятным причинам при освещении интересующих нас событий отечественная печать была более сдержанной. Потому в нашей публикации будут представлены в основном работы европейских художников, в большинстве своем не столь широко известные. Многие из них, в особенности французские, не оставляют ни малейшего сомнения в том, какой стороне сочувствовали их авторы и заказчики.
Хотелось бы подчеркнуть, что в нашей публикации мы даем сканы с оригиналов журналов того времени, находящихся в собрании московского Царского музея «Наша Эпоха».
Памятный рубль 1898 г. в честь открытия памятника Императору Александру II в Московском Кремле.
«Почему они преследуют Меня словно дикого зверя?»
Император АЛЕКСАНДР II.
Первое покушение на Государя произошло в Санкт-Петербурге 4/16 апреля 1866 г. во время прогулки в Летнем саду
Стрелял Дмитрий Каракозов из террористического центра под коротким «говорящим» названием «Ад».
Дмитрий Кардовский. Покушение Каракозова на Императора Александра II.
В тот раз руку преступника отвел шляпных дел мастер Осип Комиссаров, возведенный за спасение Государя в потомственное дворянство.
Медаль «Осип Иванович Комиссаров-Костромской. В память чудесного спасения Императора Александра II 4 апреля 1866 г.».
Первое слово Каракозова – и это очень характерно – было: «Я, русский». Это, значит, что он готовился именно так ответить. Кому-то именно эта русскость была почему-то крайне важна.
Но вот один из первых поэтических откликов на покушение:
Кто ж он злодей? Откуда вышел он?
Из шайки ли злодейской,
Что революцией зовется европейской?
Кто б ни был он, он нам чужой,
И нет ему корней ни в современной нам живой,
Ни в исторической России.
Аполлон МАЙКОВ.
То же читаем в первых корреспонденциях о покушении в катковских «Московских ведомостях»: «Никто не хочет верить, чтобы злодей был действительно настоящий русский; какие ни подбирайте доводы, не придумаете мотива, который в силах был бы побудить русского на цареубийство. Если бы, паче чаяния, злодей и оказался таковым, то он, очевидно, может быть только орудием партии, конечно, нерусской, ибо ничто не может быть враждебным самому себе».
Костромской крестьянин Осип Комиссаров versus саратовский дворянин Дмитрий Каракозов.
Обращает на себя внимание, что наша либеральная общественность западнического толка посмела и в этих явно неблагоприятно складывающихся для нее обстоятельствах проводить все же свою линию.
«…Есть люди, – читаем в тех же “Московских ведомостях”, – столько безсовестные, что даже и в эту минуту, при первом серьезном внимании, обращенном на зло, начинает говорить о какой-то будто бы начинающейся у нас реакции, грозящей нашему общественному прогрессу. Политические злоумышленники […] начинают возбуждать в обществе толки о том, что слишком сильные действия против нигилизма угрожают нашему прогрессу и просвещению и что с либеральной точки зрения не следует желать, чтобы исследование дела простиралось слишком далеко и глубоко. Толки эти идут из Петербурга…»
Каракозов перед повешением на Смоленском поле в Петербурге 3 сентября 1866 г. Зарисовка Ильи Репина.
«…Здесь, – писал в апреле 1866 г. из Петербурга Ф.М. Достоевский, – очень многие верят, что дело так и кончится одними нигилистами, а корень зла скажется разве только через несколько лет, сам собою, путем историческим».
Так, собственно говоря, и вышло.
Часовня во имя Святого благоверного Князя Александра Невского, воздвигнутая на месте покушения на Царя. На фронтоне ее была надпись: «Не прикасайся к Помазаннику Моему». Снесена большевиками.
Тщательно изучавший прошлое Русской Земли и одновременно чрезвычайно внимательный и чуткий к современным ему общественным процессам историк Д.И. Иловайский писал: «В 1866 году, вслед за усмирением польского восстания и за наделом землёю польских крестьян, совершается покушение Каракозова. Следственная комиссия не сумела добраться до его корней; но русское общественное мнение сильно заподозрило тут участие польской революционной партии, и действительно, в следующем году эта партия обнаружила себя с покушением Березовского».
Второй выстрел прозвучал ровно через год в Париже 25 мая / 6 июня 1867 года. Стрелял поляк Антон Березовский.
На первый вопрос: «Как могли вы стрелять в Государя, находящегося здесь в качестве гостя Франции…?» – последовал весьма характерный ответ: «Я совершил большое преступление против Франции». И Березовский заплакал.
Покушение польского революционера Березовского на жизнь Императора Александра II в Париже на Лоншанском поле.
Через несколько дней парижские адвокаты, собравшись с духом, вышли демонстрировать в пользу «говнюка Березовского» (Достоевский), оглашая стогны французской столицы криками: «Vive la Pologne!» (Березовского приговорили к безсрочной каторге, однако в 1906 г. его помиловало правительство Жоржа Клемансо. Окончил он свои дни в тихоокеанских тропиках.)
О том, что все эти воображавшие себя спасителями народа революционеры и террористы в действительности были лишь безродной шайкой извергов, в точном понимании этого слова, лучше всего свидетельствуют воспоминания самих т.н. «народников», подтверждающие полный провал их попыток «хождения в народ» в 1874 году. Крестьяне, составлявшие в то время 9/10 населения Российской Империи, как правило, вязали приходивших к ним «буревестников» и сдавали их чинам полиции.
Разъезды полиции на улицах Петербурга. Иллюстрация из английского журнала.
Бывало, правда реже, и по-другому. «Раз идём мы с товарищем по дороге, – рассказывал П.А. Кропоткину С. Кравчинский. – Нагоняет нас мужик на дровнях. Я стал толковать ему, что податей платить не следует, что чиновники грабят народ и что по Писанию выходит, что надо бунтовать. Мужик стегнул коня, но и мы прибавили шагу. Он погнал лошадь трусцой, но и мы побежали вслед, и всё время продолжал я ему втолковывать насчёт податей и бунта. Наконец мужик пустил коня вскачь, но лошадёнка была дрянная, так что мы не отставали от саней и пропагандировали крестьянина, покуда совсем перехватило дыхание...»
Что тут можно сказать? – Пожалуй, лишь, что насильно, как говорят, мил не будешь. Этот провал, отчасти, толкнул неудачников к террору.
Основная причина (хотя и не столь явная) была, однако, иная…
О том, какая духовная отрава готовилась для России, свидетельствовала инструкция, составленная для своих единомышленников одним из вождей польского восстания 1863-1864 гг. Людвигом Мерославским: «Неизлечимым демагогам нужно открыть клетку для полёта за Днепр. Пусть там распространяют казацкую гайдаматчину против попов, чиновников и бояр, уверяя мужиков, что они стараются удержать их в крепостной зависимости. Должно иметь в полной готовности запас смут и излить его на пожар, зажжённый уже во внутренностях Москвы. Вся агитация малороссианизма пусть перенесётся за Днепр... Вот весь польский герценизм! Пусть он издали помогает польскому освобождению, терзая сокровенные внутренности Царизма... Пусть себе заменяют вдоль и поперёк анархией Русский Царизм, от которого, наконец, освободится и очистится соседняя нам московская народность. Пусть обольщают себя девизом, что этот радикализм послужит “для нашей и вашей свободы” (слова Герцена из статьи “Колокола”). Перенесение его в пределы Польши будет считаться изменой отчизне и будет наказываться смертью, как государственная измена...»
Так появилось на свет «украйнофильство», поддерживаемое впоследствии всеми врагами России (Австро-Венгрией, Германией, США).
Петербургская полиция останавливает сани для проверки. Иллюстрация из английского журнала.
Вкусив первые его отравленные плоды, Русское Правительство в 1875 г. закрыло Юго-Западное отделение Географического общества, ставшее, под прикрытием науки, рассадником этого антигосударственного сепаратистского движения. Тогда же из Киевского университета Святого Владимiра был изгнан один из главных адептов инспирированного недругами России «украйнофильства» профессор М.П. Драгоманов, бежавший за границу. Впоследствии, уже после смерти М. Бакунина, лондонская «Times» рекомендовала его как «руководящий ум», жилище же его в Женеве именовала «штаб-квартирой нигилизма», откуда террористы получали приказы убивать.
Именно с этими, ныне почти что забытыми, событиями в Киеве историк Д.И. Иловайский связывал причину возобновления покушения на цареубийство: «…Покушения прекратились, было, на целые двенадцать лет. Они возобновились в 1879 году. А вообще революционная агитация усилилась с 1877 года, одновременно с тою освободительною войною, которую тогда предприняла Россия. Что же такое произошло в этот промежуток, что возбудило анархистов? Ничего более, как помянутые меры 1875 и 1876 годов».
Более планомерный, организованный характер «охота на Русского Царя» приняла вместе с окончательным структурным оформлением летом 1879 г. боевой организации т.н. «Народной воли» – «Исполнительного комитета». Первой же его акцией стало вынесение 26 августа 1879 года «смертного приговора» Императору Александру II.
Первым среди народовольцев мысль об этом пришла еврею Г.Д. Гольденбергу и поляку Л.А. Кобылянскому. Произошло это еще в марте 1879 года.
«Для осуществления этой, – читаем в полицейском протоколе, – мысли Гольденберг, по прибытии в Петербург, обсуждал этот вопрос с Зунделевичем и Александром Михайловым... По словам Гольденберга, он первым вызвался осуществить этот замысел, а за ним предложил свои услуги Кобылянский, но предложения их не были приняты на том основании, что Гольденберг – еврей, а Кобылянский – поляк, тогда как признавалось необходимым, чтобы покуситель был непременно русский...» Так, подобно тому, как это было устроено в русской либеральной прессе, создавалась иллюзия «русского освободительного движения».
Захват типографии нигилистов в Харькове. Из французского журнала «Le Monde Illustré».
«…Откровения Гольденберга, – считал Д.И. Иловайский, – подтвердили и прежде существовавшую догадку, что для совершения цареубийства систематически выбирались люди с чисто русскими, т.е. великорусскими фамилиями, конечно, для того, чтобы придать всему делу якобы исключительно русский характер и притом исключительно социалистический».
Этого не отрицала и революционерка Вера Фигнер: «…Вопрос об участии еврея или поляка в покушении на Государя был сразу же устранен. Мотивом при этом было устранить всякую возможность каких-либо репрессий против угнетаемых национальностей. Это должно быть непременно дело русского».
Источник |
