Я всегда придерживался мнения, что истина и справедливость должны служить основой всех либеральных устремлений и самой свободы. Любое отклонение с пути истины и справедливости подрывает основы свободы и приводит к её деградации.
Мне всегда было непонятно, как так происходит, что в тех странах Европы, где всё стремится к свободе и наслаждается её золотыми дарами, при оценке уголовного судопроизводства в России c лёгкостью забывают о любви к истине и позволяют себе всяческие уродливые искажения. Редко говорят о России, её политике и состоянии дел в стране без того, чтобы не играл главную роль кнут – это пугало западной Европы. При любом упоминании, почти в любых устах, будь то человека высокого положения или низкого, образованного или простого мещанина!
Если же кто-либо из народа особенно интересует набор и применение инструментов палача, то это обыкновенно происходит из-за грубости его чувств, недостатка образования и чуткости, а также от пренебрежения воспитанием и следующей отсюда грубостью его понятий. Ужасное и нелицеприятное обыкновенно находит отклик и сочувствие в неделикатных умах; это соответствует их природе и даёт им идеи и представления, которые любую более благородную душу наполнили бы отвращением и болью.
А если же обнаруживается, что образованные и чувствительные люди, с их более развитой духовностью и высокими чувствами, не испытывают никакого отвращения против подобных воображений, то им можно только от всего сердца посочувствовать.
В самой России даже низшие слои общества чураются упоминать о карательных инструментах палача (плети). Состоятельному человеку и в голову не придёт раздумывать о таких вещах, а тем более высказываться по этому поводу; только в приговоре судьи могут прозвучать подобные вещи.
Любая русская образованная дама смутится, если кто-нибудь осмелиться в её присутствии упомянуть о телесном наказании или мучительном приговоре; нежность женских чувств будет всячески этому противиться.
В любом образованном обществе это считалось бы грубейшим проступком, если кому-нибудь пришло бы в голову говорить о казнях и уголовных наказаниях. Все знают, что это принадлежит к ведению неумолимой справедливости и криминального судьи, но не уместно в салонах высшего общества. Даже крестьянин перекрестится, услышав об унизительных наказаниях из-за нежелания запятнать свои мысли подобными вещами.
За границей, однако, как я, к сожалению, заметил, это происходит не везде.  Как, с одной стороны, не эстетично упоминать в приличном обществе о наказании кнутом, если бы оно вообще ещё существовало, так и, с другой стороны, непростительно, вопреки правде, выступать с утверждениями о существовании этого наказания, которое уже десять лет как упразднено, и испускать тирады о жестокости этого мнимого наказания.
Что бы мы сказали о тех, кто начал бы говорить об испанской инквизиции и венецианских свинцовых тюрьмах, которые стали достоянием истории, как о до сих пор действующих? Я думаю, что то же относится и к тем, кто сегодня рассуждает о наказании кнутом в России. Разве это к тому же и не глупо, возмущаться по поводу чего-то, что уже давно исчезло? Естественно, жулики, убийцы, поджигатели и грабители не избегают телесного наказания. В России не используют гильотину и никого не вешают на виселицах, как в тех странах Европы, которые воображают, что находятся на вершине цивилизации. Закон в России не предписывает смертной казни, но ведь преступление должно же быть наказанным!
С тех пор как наказание кнутом было упразднено, осуждённый злоумышленник усаживается на специально для этого построенную телегу с высоким помостом, на котором установлено деревянное кресло таким образом, что он находится спиной к водителю, но лицом к сопровождающей его толпе. С шаговой скоростью, в окружении стражников, его везут к месту наказания, где по приговору суда, который должен быть подтверждён сенатом, в присутствии компетентных лиц, он получает своё наказание в соответствии с тяжестью его преступления. Эта процессия служит, с одной стороны, в назидание остальным, а с другой стороны, пробуждает раскаяние и стыд у самого преступника тем, что народ, сопровождающий его на его пути, выражает ему сочувствие.
Более лёгкие преступления наказываются не публично, а в полицейском участке. Американская система тюремных камер и изоляции для России пока не подходит и не применима. И даже если она сначала будет введена в других европейских государствах, и все телесные наказания будут отменены, Россия, несомненно, сама знает, как ей себя вести в этом отношении.
Прогон шпицрутенами – это военное наказание для рядовых, однако осуждённый никогда не получает больше ударов за раз, чем присутствующий при экзекуции военный врач не сочтёт приемлемым.
Это тяжёлое и ужасное наказание известно каждому солдату в качестве отпугивающего средства, - большинство из них присутствовали при нём для собственного предупреждения или же даже должны были участвовать в его исполнении. Можно было бы ожидать, что подобная система сдерживания каждого наполнит ужасом и удержит от злокозненных деяний, которые за собой влекут столь тяжёлое наказание. Но, к сожалению, злобным душой не помогают ни примеры, ни страх; они видят свою погибель и добровольно бегут к ней навстречу.
Если человек, обстоятельно поразмыслив, изо всех сил стремится к тому, чтобы навлечь на себя позор и страдание, разве он не способен тогда и других увлечь к погибели? Как член общества, как создание Божье, заслуживает даже столь опустившийся человек жалости и участия, но воистину не ради его самоволия. Ведь есть даже примеры, когда солдаты из-за повторных преступлений несколько раз приговариваются к прогону шпицрутенами, однако не оставляют злодеяний и каждый раз заново навлекают на себя несчастье.
Сибирь, ещё раз Сибирь и снова Сибирь! Это раздаётся практически со всех сторон, как только оставляешь границы России позади себя.
Работа в штольнях и ссылка, как все воображают, является участью каждого, кто живёт в России. Многие так убеждены в этой мысли и поэтому так напуганы, что они ни за что не хотят ехать в Россию. Несчастные, их можно только от всего сердца пожалеть! Наверняка они не думают о том, что галеры Бреста и Тулона, а также английские уголовные колонии - это куда худшие места пребывания, чем Сибирь, и притом находятся куда ближе. Почему же многим из них не приходит в голову дрожать при мысли об этих исправительных колониях и местах ссылок и бороться с ними? Почему в самой России никто не трепещет перед Сибирью? Для госслужащих (чиновников) это такое же место службы, как и любое другое, для купцов и промышленников это место для ведения дел, лишь для злодеев и мошенников это место ссылки.
Преступники, приговорённые судом к ссылке в Сибирь, в зависимости от тяжести их преступления, посылаются либо на пожизненный срок, либо на несколько лет на принудительные работы в шахтах Нерчинска, Охотска и прочих, или на поселения в колонии. Менее провинившиеся приговариваются к вольному поселению в Сибири. После того, как их вина оказывается доказана, им в тюрьме зачитывается приговор, и они сразу же, обеспеченные всем необходимым, отправляются в своё долгое путешествие. Многие из этих ссыльных не обязательно являются преступниками, среди них есть и бродяги, бездомные, и прочие, кто не может доказать своего происхождения и места рождения, те, кто шатаются без дела и паспорта, и либо тайно сбежали от своего хозяина, либо же побегом пытались ускользнуть от судебного преследования и были пойманы. Также среди них есть крепостные, которых их собственные хозяева из-за их плохого поведения в назидание другим и с согласия властей высылают в Сибирь (если же оказывается, что они годны к военной службе, и их возраст не превышает обозначенного в законе, то правительство может отправить их в солдаты). Однако за последних стоимость переезда, примерно 25 серебряных рублей, взимается с хозяина, он же должен их обеспечить необходимой одеждой: 1 тулуп, 1 кафтан, 3 пары штанов, 3 рубахи, две пары сапог, шапка и шерстяные рукавицы. Женщинам разрешается с их несовершеннолетними детьми следовать за своими мужьями в ссылку; однако если они этого не хотят, то они могут развестись посредством церкви и снова выходить замуж.
Дети преступников, рождённые до приговора их отцу, остаются при предыдущем сословии, однако рождённые после приговора, относятся уже к новому сословию отца. Жёнам и детям приговорённого к ссылке остаётся всё их имущество, даже если они добровольно следуют за ним в ссылку. Сам осуждённый не имеет права владеть недвижимым и движимым имуществом, и за время ссылки не имеет права приобретать новое. Если осуждённый владеет поместьями, то их секвестрируют либо на время наказания, либо навсегда; в последнем случае, эти поместья, которые до это находятся под надзором, отходят к законным наследникам.
Видно совершенно ясно и отчетливо, что при всей строгости закона и справедливости, тем не менее, царит мягкость и снисхождение везде, где они только могут быть применены. Тех, кто старше 60 лет, нельзя приговаривать к ссылке.
В назначенные дни заключённые отправляются в путь; количество ссыльных кажется больше за счёт тех, кто добровольно следует за своими родственниками к их новому месту жительства.
Опасных преступников отделяют от менее опасных, а тех, в свою очередь, отделяют от приговорённых к свободному поселению. Опасные преступники и убийцы скованны по двое либо руками, либо ногами; некоторые даже закованы в цепи, которые не тяжелее 4 - 5 фунтов. Их сопровождает конвойный отряд с офицером во главе, который на каждом этапе сменяется таким же отрядом. Путешествие продолжается дневными переездами до тех пор, пока они не прибудут к месту ссылки. Авангард и арьергард обоза составляют конные казаки – весьма необходимая мера, поскольку раньше часто происходили случаи, что преступники сбегали посреди леса, через который пролегал их путь, и прятались в густом подлеске. А по ночам выбирались, чтобы грабить или даже убивать проезжих. Ужесточёнными мерами подобным дорожным разбоям был положен конец.
Осуждённые проходят в день только 20 вёрст (примерно 3 немецкие мили), каждый третий день они отдыхают, аналогично при слишком плохих дорогах или сильном снегопаде. Они получают достаточно еды.
При обозе всегда присутствует достаточное количество повозок для перевоза багажа или больных и ослабленных людей; в особенности женщинам с детьми, добровольно следующим за мужьями, дозволяется их использовать.
Кто же может утверждать, что только суеверие толкает женщин на то, чтобы следовать за своими несчастными мужьями и разделять их тяжёлую, хоть и заслуженную, долю, чтобы помочь и утешить их в беде? Поистине, лишь настоящая любовь и вера способны на такую жертву!
В Тобольске под предводительством губернатора заседает комиссия, которая осматривает заключённых по прибытии, каждого ещё раз опрашивает, а затем, в соответствии с их способностями и физическим состоянием, делит их на разные рабочие классы, колонистов и так далее.
Это, конечно, не относится к тем, кто приговорён судом к горным работам.
Губернаторам тех городов, через которые ссыльные проходят на своём пути в Сибирь, вменяется в обязанность их посещать, осведомляться о состоянии их здоровья и спрашивать, не жалуется ли кто-нибудь из них на несправедливое и жестокое обращение в пути или хочет уведомить ещё о чём-нибудь, имеющем отношение к делу.
Если осуждённый считает, что со стороны судьи ему была нанесена несправедливость, и в состоянии привести хоть какие-либо приемлемые правовые причины в свою пользу, то он остаётся в городе по приказу губернатора, и его дело пересматривается. Подобные случаи, правда, крайне редки. Остаются так же и больные до выздоровления.
Во время моих путешествий я часто встречал подобные караваны арестантов. Нередко я слышал издалека, как некоторые из них, уже смирившиеся со своей судьбой или очерствевшие от порока, громко распевали весёлые песни. Обыкновенно я останавливал лошадей и бросал осуждённым несколько монет, которые они тут же подхватывали; с громкими изъявлениями благодарности и пожеланиями счастья, они все склоняли непокрытые головы, несколько мгновений стояли в тишине, а затем шли дальше.
Моё сердце обливалось кровью, когда я глядел на них и размышлял об их земной судьбе, но что же можно поделать? Что стало бы с обществом, если бы злоумышленники и негодяи не были бы удалены из него и обезврежены? Сожалеть можно лишь о том, что так много есть злодеев и порочных людей!
В России количество преступников по сравнению с другими государствами можно назвать довольно низким.
Те, кто были перевезены на свободное поселение, обычно в результате своего прилежания и усердия становятся неплохими крестьянами, и в качестве колонистов живут так, как они в своём былом состоянии не могли и ожидать. Правительство их большей частью само обеспечивает землёй, орудиями, скотом и жильём. Другие нанимаются на работу на золотые прииски или на заводы. Приговорённые к тяжёлым работам находятся, конечно, под строгим надзором. Политические преступники, за отдельными исключениями, никогда не работают в шахтах.
Все ссыльные, которые не были приговорены к пожизненным принудительным работам, по окончании их срока переселяются колонистами в различные части Сибири, где они ведут вполне удобную и беззаботную жизнь. Ссыльным также разрешается жениться.
Господин Чарльз Коттрелл пишет в своём труде о Сибири: «Нам верится, что мы можем убедить наших читателей в том – если только они этого хотят – что обычное впечатление, которое обыкновенно вызывают слова «ссылка в Сибирь», так же ошибочно в отношении к ссыльным, как и несправедливо по отношению к русскому правительству». Нужно только прочитать этот во всех смыслах замечательный труд, чтобы узнать, как есть на самом деле!
Несомненно, судьба галерных рабов в других странах во всех отношениях хуже, чем у ссыльных в Сибири.
Также за преступления различной тяжести можно отправиться на продолжительное или короткое время в исправительные полки. Это наказание полагается разжалованным чиновникам или же тем, кто виновен в военном преступлении или другом важном нарушении субординации. (Господа могут отдавать своих порочных и непокорных крепостных для исправления в штрафные полки на несколько лет. Они, в отличие от преступников, составляют отдельную категорию.)
Осуждённые живут при строгой военной дисциплине, их привлекают к строительству крепостей, к общественным работам, к строительству дорог и другим работам в городе. Только опасные преступники закованы в цепи, даже когда трудятся. Во время общественных работ они всегда окружены охранной, которая их забирает из тюрьмы и привозит обратно. В полдень они два часа отдыхают.
С ними обращаются очень гуманно, а если и проявляют жёсткость, то в этом они виноваты исключительно сами. (В 1846 году я наблюдал работу нескольких тысяч подобных осуждённых на строительстве крепости. Их путь по нескольку раз в день пролегал мимо моей квартиры. Я слышал, как утром и вечером они пели весёлые песни и, на мой взгляд, находились в хорошем настроении и имели здоровый вид).
Прошло уже два года с тех пор, как я жил в загородном доме недалеко от Москвы (в Сокольниках), причём на улице, прилегающей к большому еловому лесу. Однажды днём я вдруг услышал истошные вопли и крики и увидел, как множество людей, солдат и конных казаков со всех сторон стекаются к лесу.  Я вышел на балкон и, в ответ на мой вопрос о причине этого переполоха, узнал, что семеро из осуждённых, строивших неподалёку дорогу, сбежали и скрылись в лесу. Охрана, притомившаяся от палящего солнца за время обеденного перерыва осуждённых, расселась вокруг арестантов так, чтобы они все были на виду. И тут семи из них вдруг пришло в голову со всех ног броситься прочь. Часть охраны, увидев это, бросилась за ними вслед, громко крича, чтобы их кто-нибудь остановил. Повар господина фон Н. выбежал из близлежащего дома и хотел преградить одному из них путь, но был тяжело ранен в бок острым инструментом. Однако через несколько минут всех сбежавших удалось отловить. Казаки, которые всегда находятся неподалёку именно для таких случаев, ворвались в лес и разъезжая на лошадях отсекали путь беглецам таким образом, что согнали тех в кучу, так что солдаты смогли их скрутить.
Разве можно обращаться с подобными заключёнными иначе, как не со всей строгостью? Там, где сострадание и человечность поднимают свой голос в защиту закоренелого негодяя, порок, словно в насмешку, проявляется только ярче. Только что упомянутые осуждённые, с которыми, вероятно, обращались слишком мягко, подобным образом явили свою сущность. Если бы их не поймали, Бог знает, что за несчастья они бы причинили, что за зверства бы совершили, а бедные охранявшие их солдаты и их офицер были бы наказаны по всей строгости военного закона.
В некоторых случаях осуждённых забирают служить рядовыми на определённый или неопределённый срок и в качестве таковых часто посылают на Кавказ. Многие из них отличаются доблестью и добиваются продвижения по службе. Суровая военная служба и строгая дисциплина вскоре избавляют от легкомыслия и путаницы в голове, и возвращают к благоразумию и наставляют на правильный путь.
Заключению в крепость подвергаются обычно те люди, чьи преступления носят скорее аморальный, чем уголовный характер. Также помещаются в крепость и те люди, которые должны быть полностью изолированы от общества, потому что их гнусный нрав и образ жизни приносят вред обществу.  Однако их не подвергают пыткам и мучениям, ни один тюремщик не смеет ухудшать их несчастную судьбу дополнительными жестокостями и лишениями. Они обычно сидят отделёнными друг от друга, оставленные наедине со своими тяжёлыми мыслями о содеянном. Мерзких подземных темниц, которые всё ещё существуют в других государствах, в России нет. Люди высокого ранга, осуждённые за тяжёлые преступления, тоже содержатся в крепости до конца расследования и оглашения приговора. Комендант крепости лично бдит о каждом заключённом.
Преступления против религии в целом, сожительство с близкими родственникам, преступления детей против родителей, а также грубые пороки и преступления лиц в духовном сане, клятвопреступление и прочее наказываются ссылкой в отдалённые монастыри, чтобы там покаяться. Крупнейшее учреждение для преступников из этой категории находится у Белого моря. Осуждённые не могут покинуть монастырь до окончания своего срока. Они проводят время в молитвах, а также выполняют религиозные обязанности и другие работы, и имеют время, чтобы примириться со своей совестью. Конечно, правила этих монастырей нельзя сравнивать с правилами свободных монастырей.
В городских тюрьмах виновных, как правило, не держат больше года: это либо данный им срок, либо время расследования до тех пор, пока им не вынесут приговор. Мужчины отделены от женщин, а дворяне и купцы отделены от заключённых низших сословий. Виновные в тяжёлых преступлениях отделены от виновных в менее тяжёлых. Те, кто арестован за мелкие преступления или за бродяжничество, опять-таки, отделены от других, как и подсудимые от уже осуждённых. Там заботятся, чтобы было достаточно свежего воздуха, хотя это часто не представляется возможным. Еда, состоящая из щей, каши, чёрного хлеба и кваса (напиток, приготовленный из муки, воды и шалфея), весьма неплоха. Заключённых содержат за счёт государства. Заключённые, у которых есть родственники, время от времени получают что-нибудь получше, как, например, чай, сахар и белый хлеб. Правда это нельзя передавать прямо заключённым, а сначала проверяется тюремным инспектором. Они могут каждый день в определённое время встречаться со своими родственниками, но только в присутствии охранника (дежурного, как его называют). Каждый день приходит врач, и, если кто-то хочет к нему обратиться, его отводят к врачу. Фельдшер записывает его предписания и следит за их выполнением. По-настоящему больные заключённые попадают в тюремный лазарет, где они получают удобную кровать, лекарства и ту еду, которую предписывает врач. Нужно отдать должное устройству русской пенитенциарной системы в том, что больные заключённые лечатся с заботой и вниманием. Тяжесть преступления отходит при этом на второй план, и человечность и христианская любовь вытесняют все другие соображения. Несчастный рассматривается тогда лишь как страждущий и нуждающийся в помощи, и с ним обращаются соответственно. Даже с опасных преступников, приговорённых к работам в цепях, снимают цепи, когда болезнь и немощь приковывают их к постели, и сразу начинается подходящее к его положению лечение. Разве с галерными рабами во Франции обращаются так же? Я этого не знаю и ничего не могу по этому поводу сказать, однако одна высокопоставленная и заслуживающая доверия персона убеждала меня в обратном.
Полицейские участки (в каждом муниципалитете есть отделения для арестантов) первыми принимают каждого обвиняемого или пойманного на месте преступления, чтобы затем передать их в соответствующие органы. А вообще они предназначены лишь для более лёгких преступлений и содержат задержанных не более нескольких дней, за исключением случаев, когда обстоятельства требуют более длительного заключения. Мужчины отделены от женщин, а дворяне и купцы от крестьян. Полицейский комиссар района (глава района) обязан каждый день лично посещать заключённых и каждого, в зависимости от обстоятельств, выпускать как можно скорее.
Пьяные, нарушители ночного покоя и прочий легкомысленный сброд, а также нерадивые слуги, по требованию их хозяев, и прочие обычно помещаются здесь, чтобы заставить их одуматься. Их, как водится, в течение нескольких дней используют для очистки улиц и площадей города, для уборки снега и льда, для перевозки воды и прочего под надзором полиции. Эта деятельность сама по себе является полезными для здоровья упражнениями, однако они при этом вынуждены находиться на публике, что вместе со связанным с этим стыдом особенно хорошо воздействует на их нравственность; и очень редко происходит, что наказанный подобным образом человек решает ещё раз посетить данное заведение.
Полиция как исполнительная власть только в исключительных случаях имеет право назначить наказание в несколько палок виновным из числа народа; большие штрафы без приговора суда они назначать не могут.
Долговые тюрьмы предназначены исключительно для должников и для легкомысленных банкротов. Ими управляет специальный комитет, возглавляемый значимой персоной.
Частные лица, которые привели своих должников под стражу, должны оплачивать ежемесячные расходы на питание в 4 серебряных рубля в течение всего срока задержания. Однако они имеют право таким образом продлить срок лишь на определённое количество лет (я забыл, на сколько именно), по истечении этого срока должник считается искупившим наказание и полностью свободен. Освобождение лиц, задолжавших казне, происходит по усмотрению министра финансов.
В долговых тюрьмах царят особый порядок, чистота и очень мягкие правила. Еда – хорошая и даже вкусная. Каждое утро заключённых можно посещать и приносить им чай, сахар, кофе, белый хлеб и прочее. Правда, табак и вино строжайше запрещены. Все дома арестантов каждый месяц проверяются, и о каждом для вышестоящего начальства делается специальный доклад. Каждый губернатор докладывает об этом министру внутренних дел. Тюрьмы находятся под наблюдением и заботой достойных, высокопоставленных мужей. В Санкт-Петербурге и Москве для этого существует специальный комитет, который наблюдает за состоянием заключённых и заботится о них.
Влиятельные женщины взяли на себя обязательства в качестве дам-покровительниц каждый день посещать тюремные госпитали и облегчать страдания больных заключённых своей поддержкой и участием.
Дворянские привилегии и привилегии почётных граждан могут быть отняты только указом императора. Дворяне, учёные, представители свободных профессий, почётные граждане и купцы, а также духовенство освобождены от телесного наказания, оно применяется только к низшим сословиям.
Если преступник, какое бы положение он ни занимал, оказывается разжалованным, а его особые права считаются утраченными, то при совершении нового преступления он подлежит уголовным нормам, действующим для всех обычных преступников.
Все значимые приговоры, вынесенные в судах низших инстанций, должны быть подтверждены в судах более высоких инстанций и подлежат тщательной проверке и решения губернатора. Любой может опротестовать заключение гражданского или уголовного суда перед сенатом, который, если приговор не соответствует законодательству, или же если имели место нарушения в ведении судебного процесса, данный приговор отменяет.
Председательствующий в гражданском или уголовном деле судья может быть отвергнут сторонами, и тогда дело будет передано другому судье.
В России ни один подсудимый не приговаривается без тщательного расследования и предварительного изобличения. Лишь когда вина неопровержимо доказана, виновному выносится приговор и назначается положенное законом наказание.
Разве таким образом не сохраняется принцип, который лежит в основе уголовного правосудия всех европейских стран, и разве даже самый убеждённый русофоб может здесь к чему-нибудь придраться? Справедливость является нынче движущей силой русской судебной системы.
Отдельные несправедливости, кои происходят во всём мире, встречаются в России в виде редких исключений. Однако исключение не является правилом, и выпячивание именно этих исключений свидетельствует о высшей степени предвзятости.