Приобрести книгу - ПУТЬ ПОДВИГА И ПРАВДЫ. История Русского Обще-Воинского Союза
Хуже нападок прессы в этом отношении были только нестроения внутри самого РОВ-Союза, который горячие и амициозные головы, полагавшие, что знают лучше, как вести борьбу, готовы были разорвать на части, создавая вместо единой силы дюжину мелких организаций. Одну из таких организаций создаст, в частности, генерал Туркул, решивший, что РОВС исчерпал себя. Время все расставит по местам… Организация Туркула просуществует несколько лет и канет в небытие. Ныне ее название вспомнит лишь очень узкий круг специалистов. РОВС же продолжает свое существование доныне.
Покидающим Союз офицерам дал блистательный ответ профессор Даватц:
«…Армия, которую мы любим, стала идеей: но не безжизненной и абстрактной. Она стала идеей, которая всегда может претвориться в жизнь. И с этой великой и дорогой нам идеей – тесно связан тот материальный остов, который воплотился сейчас в Русский Обще-Воинский Союз.
РОВС есть отражение этой Армии. Слабое, несовершенное, – но все же отражение; эмбрион, который должен вырасти; кристалл, который должен обрасти кристаллами. На этом остове мы должны упражнять свою готовность к подчинению, укреплять свою любовь к боевому товариществу, выращивать свою волю к жертвам. РОВС не есть цель, но есть единственный путь.
Пусть не все нравится нам в этой организации. Во имя светлого прошлого и еще более светлого будущего – как радостно подавить свое недовольство. Но если оно растет, если пути РОВС кажутся нам неправильными – как легко и просто разорвать те путы, которые нам стали тяжелы и уйти в «свободную жизнь», предаться «свободному политическому творчеству»: ведь никто нас не держит! В РОВСе нет принудительной удерживающей силы. Даже больше: уход из РОВСа никем не рассматривается, как поступок позорный и несовместимый с офицерской честью, подобно тому, как не позорно уйти в другую часть или выйти в отставку.
Но позорно взрывать собственную организацию. Позорно уйти из нее, вылив ушаты грязи на недавних соратников. Позорно выйти из кабинета начальника, хлопнуть безнаказанно дверью и также безнаказанно обругать его непечатными словами.
К счастью, такие случаи редки: для этого необходимо обладать исключительной дозой хамства.
Но и просто «уход» – за который никто не будет осужден – не так прост; в решительный момент что-то хватает за сердце, что-то сжимает горло. Кажется, уже забыто давно, что РОВС существует. Жили свободно, без стеснений. Ходили, куда хотели, думали, как хотели, смеялись, над кем хотели.
Но вот пришел момент, когда чья-то подпись освобождает от тех обязательств, от которых давно уже освободились.
– Вы хотите «предрешать»? Пожалуйста. Вы увлеклись «советскими достижениями» и политической пропагандой? Ваше дело. Вы хотите смеяться над «игрой в солдатики»? Смейтесь на здоровье. Только одно: мы не считаем вас своими.
И вот это «одно» вдруг приобретает значение. В этой подписи человека, который совершенно бессилен заставить вас не только идти в атаку, но придти к нему для объяснения – вдруг чувствуется какая-то тяжелая обида, какое-то глубокое оскорбление.
– Разве мы не вмести пережили столько в прошлом?
Что же делать, пеняйте сами на себя, государи мои.
Но если это так, если и для тех, кто давно порвал с нами, уходить от нас не так-то легко, не значит ли это, что организация наша не миф и не красивая легенда?..»
Вопрос «непредрешенчества», стоивший в свое время столь массированной травли Врангелю, остро стоял и в 30-е гг. И на него из РОВСа также прозвучал исчерпывающий и нисколько не устаревающий ответ, данный Г. Зольднером:
«…служим, но ничего для себя не ищем, жертвуем, но ничего для себя не требуем – обоснование ясное и воински обязательное для чинов Армии, которая не может быть партийной, – которая и политически бескорыстна, – этот взгляд столь же значим для лиц, не состоящих в воинских организациях, значим своим обще-патриотическим смыслом. И образ роты солдат, идущей в бой, чтобы занять первую линию окопов, весь свой боевой порыв сосредотачивающей на этой задаче, не спрашивающей и далее не задумывающейся над тем, а кто возьмет вторую линию, кто третью, кто войдет в неприятельскую столицу, кто будет заключать мир, кто будет пожинать плоды победы и гибели многих… никогда ничего не предрешающей, а лишь решившей выполнить ту задачу, без которой не могут быть выполнены последующие, этот образ говорит уму и сердцу не только военных. Вспомним нашу историю. За что сражался воевода Шеин в Смоленске в смутное время? За что сражались Минин и Пожарский, не предрешавшие вопроса о кандидатуре монарха, стоявшие на позиции: сперва освобождение, а потом избрание? За что так героически сражались и умирали русские офицеры (и монархисты, и республиканцы) во время белой борьбы? Притворялся ли тот тринадцатилетний мальчик, который будучи смертельно раненным во время 1-го Кубанского похода, в предсмертном бреду восторженно говорил, что он видит перед собой Россию?
Они героически сражались и умирали не за монархию или республику, а за Отечество, за Россию, за Россию без прилагательных. И все эти герои были верны тому принципу верховенства идеи Отечества, который не раз провозглашали и русские Монархи: Великий Петр, когда говорил «была бы жива Россия», и Александр I в своем манифесте – во время отечественной войны.
Будем же мы, чины РОВС, и в дальнейшем служении Родине верны заветам Императоров, будем помнить, что мы не партия, а Союз военнослужащих бывших Императорской и Белых армий».
К базовым идеологическим документам РОВ-Союза должно отнести доклад близкого к нему А.Н. Цурикова «Задачи Русского Обще-Воинского Союза и национально-общественная работа».
«Русская Армия, облеченная за рубежом в форму Русского Обще-Воинского Союза, является организацией единственной в своем роде и потому совершенно своеобразной, - писал Цуриков. - Поэтому понять ее внутреннюю жизнь, ее цели и задачи, ее структуру – нельзя путем какой-либо аналогии с чем-либо прошлым, бывшим ранее. Для того, чтобы понять РОВС, надо знать историю его образования и внимательно следить за его теперешней внутренней жизнью. Прошлое, которое связывает всех его членов – борьба за Россию против врагов внешних и внутренних. Начал, на которых и в прошлом и в настоящем построена организация – два: строгая, чисто воинская, дисциплина, чисто воинский порядок подчинения, строгая иерархичность, а с другой стороны – и полная и формально-уставная и фактически-реальная добровольность в принятии этого порядка. И это, столь непривычное для наших архаических демократов сочетание – дисциплины и добровольности – для всех тех, кто ничего (плохого) не забыл и ничему (хорошему) не научился, кто прозевал все происшедшее и все происходящее сейчас в Европе, для непрошенных «нянек» и блюстителей демократических трафаретов – является подлинным камнем преткновения. Как можно? Если дисциплина, то непременно – принуждение, а если добровольность, то, конечно, уже без дисциплины.
Организация, живущая на двух этих началах – подчинения и добровольности – подавляющее большинство членов которой считает себя, достойно этим гордиться и чувствует себя военными, в среде которых не потерян интерес к своей прежней профессии, и продолжается в этом направлении большая самообразовательная работа, организация, которая при известных условиях и в известных формах способна выступить, как армия, живет, однако, в настоящий момент в совершенно своеобразных условиях. Коротко говоря, своеобразные условия этой жизни заключаются в том, что члены РОВСа не только не живут изолированно и вкраплены в гражданскую массу эмиграции, но и работают в самых разнообразных гражданских отраслях труда рядом с другими эмигрантами и наряду с ними участвуют почти во всех эмигрантских организациях.
Что же представляет из себя в таком случае РОВС в настоящий момент? РОВС является не только союзом бывших комбатантов, но и воинской по составу, национальной, надпартийной, противобольшевицкой русской организацией. Это определение, которое мы считаем совершенно точным и соответствующим организационному самосознанию и самочувствию большинства членов РОВСа, имеет ряд вытекающих из этого определения последствий. И первое из них таково. Если РОВС есть, прежде всего, непримиримая противобольшевицкая организация и ни один соглашатель не может быть его членом, то естественно, что его члены из-за своего воинского естества, из-за того, что в настоящий момент, находясь за рубежом, они не в состоянии действовать против врага специфически и только как военные – не могут откладывать своих разнообразных антибольшевицких действий.
Подавляющее большинство членов союза стоит на точке зрения не – «мы свое отвоевали», а прямо противоположной – «прошлое обязывает». А отсюда вытекает необходимость для всей организации, как таковой, и для всех ее членов порознь участвовать во всей той не специфически воинской национально-общественной (или иначе активно-тыловой) работе, цель которой создает крепкую базу или сгущенный патриотический тыл для активной («фронтовой») борьбы. Ибо, если тыл бессмыслен без фронта, то и фронт не может длительно существовать без тыла. Необходима вся та работа и внутри организации (самоподготовка) и во вне, которая бы шла в русле общей и главной цели – борьбы против III интернационала и свержения его власти… Эта цель и есть тот критерий, на основании которого мы определяем размеры и сущность не специфически воинской национально-общественной работы, которая велась и продолжает усиливаться в среде РОВСа. Все, что потребно для этой цели – желательно и полезно, все, что выходит за ее пределы – «от лукавого». (…)
РОВС не хочет и не может стать политической организацией. Это бесспорно. Но, если поставить себе вопрос, а что он теряет от этого, в смысле единственно для него интересном, в смысле своей антибольшевицкой действительности, то мы, положа руку на сердце, можем спокойно ответить: ничего. Ибо, если мы конкретно станем перечислять все те действия, и непосредственно активные, и вспомогательные, могущие оказать помощь борьбе, которые были доступны для каждого русского патриота, – а именно об этом мы все время и говорим, – то мы убедимся, что все они и доступны и осуществимы для членов РОВСа ничуть не менее, чем для члена любой политической организации.
Все, что есть у политических организаций, есть и у него, за исключением… ненужного. (…)
Если члены РОВСа в своей среде начнут дискуссию и, более того – начнут перестраиваться по вопросу: монархия или республика, если монархия, то самодержавная или конституционная, если выборы, то прямые или двустепенные, мажоритарная система или пропорциональное представительство, и т.д., и т.д., то, конечно, организация разобьется на партии и даже фракции и подфракции. И тогда «добрые советники» (присяжные разъединители, любимой «политической жидкостью» которых всегда была только серная кислота) дают РОВСу такие советы, но мы хорошо понимаем, для чего эти советы даются. Мы не отрицаем, что все перечисленные вопросы и многие другие полезно знать, но совсем не для того, чтобы по этим вопросам расходиться и строить организацию. Мы хорошо помним, с одной стороны, опыт всех «добрых советников», т.е. 1917 год, а с другой, и наш – 1918-19-20 гг., когда участники Белой борьбы создали подлинную и реальную коалицию, которая была построена на лозунге «Чем сильнее сжимается сердце от любви к Родине, тем меньше остается в нем партийности». Тонуть в теоретически-политических дискуссиях и разлагаться, видя их, чины РОВСа не собираются. Не в этом их мысль. Они всегда хотели и продолжают желать для себя не политизации, а активизации. И национально-общественная работа им не страшна уже хотя бы потому, что там, где она велась особенно интенсивно, она привела не к разложению, а к сплоченности и усилению РОВСа».
Увы, сплоченности в 30-е годы не доставало. Сказывалось и тяжелейшее материальное положение Союза, не позволявшее вести всей той работы, которая желалась бы наиболее активным офицерам. Не миновали разлады и руководство РОВСа. Изначально поддерживавший Миллера Шатилов со временем счел эту поддержку ошибочной, не разделяя, в первую очередь, кадровой политики Евгения Карловича. Все эти конфликты тяжело сказывались на здоровье и моральном состоянии Председателя. Он уже сам сожалел о своем согласии возглавить РОВС. А еще больше о том, что не созвал через шесть месяцев после исчезновения Кутепова съезд Старших начальников для обсуждения вопроса преемства. Последнее генерал считал не просто ошибкой, но своим большим грехом «перед нашим большим Русским Делом». «Повторяю, сваливать меня незачем, - писал Евгений Карлович генералу Абрамову, - об этом могут говорить только люди или злоумышленные, или совершенно не знающие ни меня, ни П.Н-ча (П.Н. Шатилова – прим. ред.), но от сознания того, что я не удовлетворяю тем требованиям, даже скромно сформулированным, которые обстоятельства требуют от Председателя РОВС, до настойчиво преследующей меня мысли о необходимости передать бразды правления более молодому и энергичному, более предприимчивому, немножко авантюристическому человеку всего один шаг».
Профессор Алексинский, наблюдавший Миллера, диагностировал у него сильное переутомление. «Да когда же ты, наконец, поймешь, что тебе пора на покой», - таков был вердикт врача.
Следуя этому совету и собственному нарастающему желанию, Евгений Карлович решил сперва уйти в отпуск, оставив вместо себя заместителем Абрамова, а затем, не возвращаясь из отпуска, официально передать последнему руководство РОВСом.
Однако, уже сам отпуск главы Обще-Воинского Союза спровоцировал целый шквал толков и пересудов о ситуации в организации, о том, как скажется на ней возможная смена руководителя. Обеспокоенный этим шумом, Миллер пошел напопятную, решив ограничиться отпуском, но не оставлять поста. Долг снова взял в пожилом генерале верх над немощами и сомнениями.
Нарастающий кризис в РОВСе совпал с чредой грозных и печальных событий в мире, которые также не замедлили сказаться на положении Союза. Ключевым событием 1934 г. стало принятие СССР в Лигу Наций, что окончательно лигитимизировало положение людоедской системы в «свободном» мире. Людоед станивился равноправным партнером, а его противники – нежелательными элементами, мешающими выгодному, как казалось, партнерству. «Настоящий год является особенно позорным для всего цивилизованного мiра: темные силы свободно вершат свое каиново дело, - говорил в своем радиообращении генерал Г.А. Вержбицкий. - Пал от рук убийц великодушнейший из монархов и верный друг России Король-Рыцарь Александр I-й. Грани между добром и злом все более стираются, и Лига Наций, созданная для мира всего мiра, для охраны права, правды и справедливости среди народов, выявила, наконец, свое настоящее лицо: перед мiром во всем блеске предстала вавилонская блудница, променявшая липкие объятия второго интернационала, на грязные лапы интернационала третьего.
Тяжелые времена проживало человечество, но подлее – никогда.
Растлители России, палачи русского народа, обратившие его в рабство и поработившие его душу, создавшие в России плацдарм для насаждения такого же «рая» во всем мiре, заседают в высоком ареопаге, и полномочные представители государств с упоением слушают усыпляющие мелодии большевиков под аккомпанемент мучительных стонов настрадавшегося русского народа.
«Дщи Вавилония, окаянная, Блажен, иже имеет и разбиет младенцы твоя о камень» – суровая песнь Ветхого Завета.
«Боже, прости им, не ведят бо, что творят» – молит Своего Небесного Отца Сын Божий, Богочеловек, распятый на кресте.
Не остановимся и мы на песне Завета Ветхого, но и прощении их молить не в силах, ибо они-то видят, что творят, так как страдания нашего народа совершаются на глазах всего мира, и его мучительные стоны способны слышать и камни, но не хочет слышать просвещенная, слишком просвещенная Европа, которая своим существованием обязана великодушному русскому народу; «не слышат» этих стонов и спасенные нами от разгрома наши союзники, ставшие ныне друзьями наших злейших врагов.
Во всяком случае, свершившееся является суровым уроком для прекраснодушнейших наших соотечественников, проявляющих свою «деятельность» – в блаженном ожидании помощи со стороны, и пусть этот урок послужит острасткой для всех больших и малых, но одинаково лукавых, Милюковых, специализировавшихся в словоблудии и одурманивании русского народа.
«Мы одиноки» – холодея от ужаса, скажут слабодушные.
«И наши предки на всем протяжении многовековой истории Государства Российского, были одиноки» – отвечает Русский Обще-Воинский Союз, – но это не мешало им создать цветущую и величайшую Империю в мiре».
Как и встарь, наша надежда только на Господа Бога, и расчет на тех, в ком жива еще мужественная душа, которые умеют не только страдать страданиями Родины, но и готовы действительно направлять свои силы к освобождению Ее».
Налаживание отношений европейских правительств с СССР обернулось тяжелым ударом для 1-го отдела РОВСа. 15 июня 1934 г. глава этого отдела генерал Шатилов и замещающий Миллера генерал Абрамов были вызваны в префектуру полиции Парижа, где им предложили добровольно и немедленно покинуть пределы Франции, предупредив, что в ином случае они будут насильственно высланы. Официально это мотивировалось «изменением новым руководством направления деятельности» РОВСа.
«В это время, - отмечает В.И. Голдин, - шли переговоры Франции с СССР о подписании совместного договора, который должен был стать важным звеном в формирующейся системе коллективной безопасности в Европе, направленной против фашистской Германии и призванной противодействовать опасности германского реванша. В сложившейся международной ситуации власти Франции стремились пресечь деятельность тех лиц из Числа эмигрантов, которые придерживались крайне антисоветских взглядов и, не ограничиваясь этим, призывали к активизации действий, направленных против советского государства».
По сведениям П.Н. Шатилова, большевиков взволновал отъезд генерала Миллера и приход на его место Абрамова, которого советский посол в Париже Довгалевский характеризовал на встрече в МИД Франции, как второго Кутепова, от которого должно ожидать активизации антисоветской деятельности. Сам нарком иностранных дел М.М. Литвинов на встрече в Женеве со своим французским коллегой ставил перед Парижем вопрос о необходимости принятия мер против Русского Обще-Воинского Союза.
Подтверждает версию Шатилова и генерал Кусонский, отмечавший, что изменения в руководстве РОВСа вызвали у французских властей подозрения в усилении прогерманской ориентации в его руководстве и деятельности. Сама же антиРОВСовская кампания была умело организована Иностранным отделом ОГПУ, считавшим генералов Абрамова и Шатилова более опасными противниками, нежели престарелый Миллер. Аналогичные объяснения приводились и в эмигрантской прессе.
Создавшееся положение вынудило Евгения Карловича срочно вернуться в Париж, где он стал добиваться отмены решения в отношении Шатилова и Абрамова. Между тем, Павел Николаевич направил в адрес начальников воинских организаций 1-го отдела РОВСа циркуляр, в котором обстоятельно пояснил ситуацию и объявил о своем уходе с поста. Шатилов отмечал, страны Антанты вступили на путь сотрудничества с СССР. Единственным светлым пятном в мире генерал видел Сербию. Характеризуя состояние эмиграции, Павел Николаевич констатировал, что идущая в ней борьбя перешла и на военную среду, а посторонние силы стремятся внести раскол в РОВС. Внутри же Союза есть лица, занимающие враждебную позицию в отношении его руководителей, а их действия поддержаны частью русской прессы, заявляющей о потере руководящими лицами авторитета и популярности. Главным объектом нападок Шатилов считал себя. Еще полуторами месяцами ранее он обратился к председателю РОВСа с просьбой об отставке с должности начальника I отдела для успокоения недовольных, но Евгений Карлович отставки не принял. После же высылки, несмотря на то, что власти Франции переменили свое мнение, разобравшись в лжесвидетельстве, Павел Николаевич настоял на своей отставке. «Слишком моя личность привлекает к себе враждебность со стороны многих лиц и даже политических эмигрантских организаций. Мой долг отвести от РОВС те выступления, которые направлены против меня лично и задевают весь РОВС», - писал генерал Шатилов. Место Павла Николаевича занял генерал от кавалерии Эрдели, являвшийся до этого председателем Союза Офицеров Участников Великой войны во Франции.
Итак, генерал Миллер вынужден был остаться на посту Председателя РОВСа. В 1937 г. Евгений Карлович должен был отметить 70-летний юбилей. Обстановка в мире продолжала осложняться, в подъяремной России нарастал террор, эмиграция погрязала в склоках и расколах… А в РОВСе тем временем продолжалось обсуждение необходимости замены Миллера, подбора подходящего преемника ему. «Вопрос заместительства повис в воздухе и не дай Бог, что случится - в Париже во главе станет Кедров, что едва ли кого-либо устроит?» - рассуждал в письме фон Лампе генерал Кусонский, прогнозируя, что Абрамов непременно отречется от должности. Фон Лампе соглашался с опасениями и констатировал: «Нужен настоящий заместитель, который может и хочет принять должность и ее тяготы».
Дискуссии продолжались, а дело оставалось все на той же мертвой точке. А, между тем, ОГПУ уже подготовило очередной удар, который по расчету чекистов должен был привести к уничтожению РОВСа.
Семь лет назад, после исчезновения Кутепова некоторые группы и воинские части выступили с предложением отчислять периодически средства для охраны генерала Миллера. С целью обеспечения его безопасности была приобретена автомашина «Сизер Фрер», деньги на которую по подписке собирали чины Союза. При Председателе отныне должен был постоянно находиться адъютант или дежурный офицер, выполнявший и функции телохранителя. Эту должность занял в 1930 г. ротмистр Изюмов. Кроме того, устанавливалось по особой инструкции постоянное дежурство офицеров частей, групп и ячеек Союза в Париже. Служба дежурств просуществовала до 1934 г.
Постепенно ввиду сокращения средств меры безопасности ослабевали. Дежурные стали опаздывать, и Миллер, не желая затруднять офицеров, упразднил этот институт. После упразднение дежурных пришла пора и адъютанта. Платить ему Председателю РОВСа было нечем. Нечем было платить и за автомобиль, и пожилой генерал, как простой смертный, пользовался общественным транспортом.
Многие полагали, что стареющий и «бездеятельный» генерал никому не нужен. И, кажется, почти никто уже не вспоминал, что первое покушение Евгений Карлович пережил еще в первый год своего председательства. 2 августа 1930 г. он вместе с дочерью и адъютантом Изюмовым возвращался из Эпине в Париж. Их автомобиль столкнулся со встречным грузовиком. Машина генерала была смята и не подлежала восстановлению, дочь и адъютант были ранены и доставлены в госпиталь. Сам Миллер остался невредим. К французским властям он обращаться не стал, полагая, что расследование ни к чему не приведет.
В том же году Евгений Карлович перевел штаб-квартиру РОВСа на улицу Колизе, 29, в дом, принадлежавший семье некогда крупного российского предпринимателя, министра колчаковского правительства С.Н. Третьякова. Этот переезд оказался роковым, т.к. Третьяков к тому времени уже был завербован ОГПУ. В его доме чекисты разместили специальную технику и на протяжении нескольких лет прослушивали все разговоры руководства РОВСа. Лишь в годы Второй мировой Третьяков будет разоблачен немцами, арестован гестапо в августе 1942 г. и казнен 16 апреля 1944 г. в концлагере Ораниенбурга. Но в 37-м году никто не питал никаких подозрений в отношении Сергея Николаевича…
Для ОГПУ РОВС, несмотря на свою рыцарскую бедность и сниженную активность, оставался самым опасным врагом. Тем более, в условиях надвигающейся войны. Нужно было заблаговременно уничтожить или хотя бы нейтрализовать оплот «белогвардейщины». Ключевая роль в этом деле отводилась генералу Н.В. Скоблину.
Если Кутепов мешал чекистам своей активной деятельностью, то похищение Миллера должно было стать лишь звеном многоховодой комбинации. Само время, казалось, должно было выдвинуть вперед молодых генералов – таких как Туркул и Скоблин. С исчезнавением Миллера, бразды правления формально перешли бы к Абрамову, но тот не желал быть главой РОВСа да и не мог обосноваться в Париже после высылки в 1934 г. Другие же военачальники – Кедров, Драгомиров, Барбович – не имели должной поддержки. Советские агенты могли на таком фоне легко спровоцировать в Союзе бунт, натравив молодых генералов на прежних руководителей, и провести в руководство РОВСа – Скоблина. В этом случае Союз ожидал бы весьма скорый развал…
О личности генерала Скоблина до сих пор ведутся споры. Оставляя за скобками выдумки из области альтернативной истории, главный вопрос, который неизменно возникает при обращении к этой фигуре: как могло случиться, чтобы белый генерал, отважный офицер, геройски сражавшийся против красных, не щадя живота, стал подлинным иудой Белого Дела? Чем объясняется этот феномен двойничества, когда кажется, будто в одном теле оказалось две души, две сущности, и вторая, темная, вытеснила первую? Как мог герой Белой Борьбы, командир Корниловцев, предавать ГПУ своих же боевых товарищей? Что руководило им? Банальная жажда наживы? Извращенный «патриотизм», продиктованный желанием вернуться на Родину? Обе эти причины толкали иных представителей русской эмиграции на предательство и двурушничество. Но для объяснения деятельности Скоблина их явно недостаточно. В нем оба мотива соединились с самой его сутью. А суть эту, по-видимому, наиболее точно выразил хорунжий В.В. Обухов в своих «Записках хорунжего Танковых Частей Добровольческой Армии»: «…это безусловно был человек, который мог бы сделаться таким же героем у красных, каким он сделался у нас. Все зависело от случая. На какой стороне захватила бы его гражданская война. Только стечение обстоятельств дозволяло ему сделаться героем у белых».
В последнее время перед похищением Скоблин особенно старался подчеркнуть свою близость к Миллеру и заслужить его расположение. Однако, что-то все-таки насторожило старого разведчика…
22 сентября 1937 г. в начале первого часа дня Евгений Карлович вызвал к себе начальника канцелярии РОВСа Кусонского и сообщил, что уходит на свидание и затем после завтрака вернется в управление. «Не считайте меня сумасшедшим, но я оставляю Вам на всякий случай записку в конверте, которую прошу сейчас не вскрывать», - добавил Председатель перед уходом.
Кусонский покинул управление около трех часов дня, не справившись, вернулся ли Миллер. Хватились генерала лишь в восемь часов вечера… И лишь еще три часа спустя вскрыли оставленную записку…
В ней Евгений Карлович сообщал о предстоящем свидании со Скоблиным и с двумя немецкими офицерами. Генерала-предателя ночью вызвали в управление РОВСа. Тот отрицал свою встречу с Миллером, а затем, когда решено было обратиться в полицию, исчез.
Французская полиция приняла энергичные меры по поиску похищенного Председателя РОВСа, но время было безнадежно упущено. В это время связанный, усыпленный хлороформом и «упакованный» в деревянный ящик Миллер был погружен на борт советского теплохода «Мария Ульянова», который немедленно покинул порт Гавр и устремился к берегам СССР.
Оставленная Евгением Карловичем записка, с которой столь небрежно обошлись его соратники, оказалась единственным ключом к раскрытию тайны его исчезновения и разоблачению Скоблина. Последнего, впрочем, так и не найдут. Его судьба и поныне остается окутанной туманом. Жена же генерала-предателя, певица Н.В. Плевицкая, о которой тот, подаваясь в бега не счел нужным позаботиться, была признанана соучастницей преступной деятельности мужа и приговорена французским судом к 20 годам каторжных работ.
Судьбу же генерал Миллера бушевавшие в Париже страсти уже ни на йоту не могли изменить. Ему было отпущено еще два года жизни, которые он провел в качестве секретного узника Лубянки под номером 110.
В ходе первой встречи со следователем Евгений Карлович вручил ему письма своей жене и генералу Кусонскому с просьбой передать их адресатам. В.И. Голдин, изучавший дело Миллера, сообщает: «В письме жене, которую он ласково и по-домашнему именует «Тата» (напомним, что ее звали Наталья Николаевна) генерал пишет, что не может ей сообщить, где он, но подчеркивает, что «после довольно продолжительного путешествия, закончившегося сегодня утром», он жив и здоров, физически чувствует себя хорошо. Впрочем, содержащаяся в письме фраза, что он «проездом видел знакомые места», не оставляет сомнений, что он таким образом ясно дал понять, что находится в СССР.
Миллер пишет, что обращаются с ним «очень хорошо, кормят отлично». Сообщая, что вышел из Управления (РОВСа) в Париже без пальто, предполагая черед полтора часа вернуться, генерал добавляет, что здесь ему «дали новое пальто, новую фуфайку, кальсоны и шерстяные носки». Он шлет приветы детям и внукам, высказывает надежду, что сможет указать адрес, по которому жена может писать ему. Все письмо пронизано беспокойством за жену и семью и надеждой, что когда-либо им все-таки удастся встретиться. Трудно сказать, надеялся ли генерал Миллер на это на самом деле или только хотел таким образом успокоить жену и семью. Но, очевидно, что он все-таки предполагал, что ему удастся каким-то образом поддерживать письменную связь с родными.
29-30 сентября датируется письмо Миллера, адресованное генералу Кусонскому, но, видимо, оно писалось чуть раньше, ибо автор отмечает, что прошла почти неделя после их прощания, а произошло это 22 сентября. Вторая часть письма посвящена разного рода вопросам частного и личного характера, связанным главным образом с денежными вопросами и обещаниями. Наиболее интересна для нас первая часть письма, где генерал Миллер описывает личные ощущения накануне своего похищения в Париже: «Было у меня какое-то подсознательное предчувствие, что Н.В.С. (Николай Васильевич Скоблин - В.Г.) увлечет может быть на что-то опасное. Но, конечно, ничего подобного происшедшему я не ожидал и в мыслях не имел». «Писать Вам о том, что и как произошло тогда во вторник, как и где я нахожусь сейчас, я не могу, ибо такого содержания письмо, несомненно, не было бы Вам послано», - продолжает председатель РОВСа. «Я выбыл из строя», - резюмирует он, но все-таки завершает письмо фразой: «Будущее в руках Божьих. Может быть когда-нибудь и увидимся еще».
Трудно сказать, надеялся ли генерал Миллер, что это его письмо дойдет до адресата. Автор был хорошо знаком с разведывательным делом, и много лет им профессионально занимался. Может быть основной частью письма с вопросами частного и личного характера, удовлетворением денежных просьб он надеялся закамуфлировать его первый абзац. Но возможно, что для него все-таки главным было удовлетворение перечисленных просьб и разрешение денежных расчетов. Для читающих же этот документ сегодня, очевидно, что письмо, в котором был указан главный виновник и участник его похищения - генерал Скоблин, никогда не могло быть отправлено адресату».
Надо заметить, что ценный узник немало разочаровал чекистов. Его допросы не принесли никаких значимых результатов. Старый генерал умело уходил от острых вопросов, избегая любой конкретики и не называя имен. Заставить его сделать какие-нибудь выгодные Советам заявления оказалось также невозможным. Не добившись от своего пленника нужной информации, чекисты как будто забыли о нем на какое-то время. Впрочем, отчасти могли и впрямь забыть – в те месяцы в ОГПУ шли чистки, которые не минут и похитителей Миллера…
В течение двух лет секретному узнику так и не нашли применения. Его собственные обращения к чекистским начальникам, включая самого Ежова, и митрополиту Сергию (Страгородскому) остаются без удовлетворения. От чекистов генерал добивался возможности передать весточку семье, разрешения пользоваться библиотекой и писать мемуары, главу советской «церкви» просил прислать ему Библию.
Ежов однажды наведался к пленнику лично. В ту пору в СССР шли массовые аресты участников «белогвардейского заговора РОВСа», за мнимое участие в котором свободой и жизнь поплатильсь десятки тысяч человек, признанных агентурой «белогвардейцев-фашистов»... Евгений Карлович ничего об этом не знал, и чекисты поняли, что использовать его не удастся и в этом громком деле.
Среди просьб генерала Миллера примечательная одна: Евгений Карлович просил также разрешения в связи с Великим Постом отговеть в одной из московских церквей (по выбору чекистов), для чего посещать там ежедневно обедню, а затем побывать на исповеди и, наконец, причаститься. Свою просьбу Председатель РОВСа аргументировал цитатами из Ленина о свободе вероисповедания, которые он извлек из прочитанных им в тюремной библиотеке первых двух томов сочинений вождя большевиков. «Ввиду этого я предполагаю, что заветы В.И. Ленина чтятся и соблюдаются его учениками и преемниками, нынешними распорядителями судеб русского народа, в полной власти которых я сейчас нахожусь», - писал Е.К. Миллер. Это обращение, разумеется, осталось без ответа.
Больше всего мучила Евгений Карловича судьба жены, с коей прожили они вместе 41 год, и которая подвержена была нервным растройствам. Может показаться наивным, но генерал пытался взывать к человеческим чувствам своих палачей: «Убедительно прошу Вас в данном случае посмотреть на мою просьбу с точки зрения человечности и прекратить те нравственные мучения мои, которые с каждым днем становятся невыносимее: 10 месяцев я живу под гнетом мысли, что я может быть стал невольным убийцей моей жены, вызвав ее физическую или духовную смерть и лишив наших детей не только отца, но и матери, вследствие неосторожной доверчивости к гнусному предателю - когда-то герою гражданской войны в рядах Добровольческой Армии… …Никогда, ни в какие эпохи самой жестокой реакции и гнета самодержавия, ни Радищев, ни Герцен, ни Ленин, с историей которых я ознакомился по их сочинениям, изданным Институтом Ленина и Академией, не бывали лишены сношений со своими родными. Неужели же Советская власть, обещающая установить режим свободы и неприкосновенности личности, с воспрещением кого бы то ни было сажать в тюрьму или высылать без суда, захочет сделать из меня средневекового шалтонского узника или второе издание «Железной маски» времен Людовика XIV, ради сохранения моего инкогнито?.. …Я вполне понимаю, что усердие не по разуму Ваших агентов, решившихся похитить меня с нарушением всех международных законов и поставивших Вас перед свершившимся фактом, поставило Вас и Все Советское Правительство в затруднительное положение и в необходимость впредь до нахождения приличного выхода из создавшейся обстановки скрывать мое нахождение в СССР, но все же я не могу не обращаться к Вашему чувству человечности: за что вы заставляете так жестоко страдать совершенно невинных людей - моя жена и дети никогда никакого участия в политике не принимали», - так писал семидесятиооднолетний генерал, безвыходно заточенный в одиночку, терзаемый бессонницей и тревогой за дорогих людей, всесильному наркому Ежову…
Ежов ничего не ответил… Да и всесильным оставалось ему быть уже совсем недолго. Парадокс: наркома, отправлявшего на смерть сотни тысяч невинных, и безымянного пленника Лубянки молох настигнет с разницей в один год…
Генерал Миллер был расстрелян 11 мая 1939 г. Этим днем датируется решение Военной Коллегии Верховного Суда СССР, подписанное его председателем В.В. Ульрихом, о немедленном приведении в исполнение приговора в отношении Петра Васильевича Иванова (под этим именем содержался генерал Миллер в тюрьме), осужденного к расстрелу по закону от 1 декабря 1934 г. Нарком внутренних дел Л.П. Берия отдал распоряжение начальнику Внутренней тюрьмы НКВД Миронову о выдаче арестованного П.В. Иванова, содержащегося под № 110, коменданту НКВД Блохину – сталинскому палачу-рекордсмену, покоящемуся ныне на Новодевичьем кладбище.
В отличе от Блохина Миллеру не суждено было обрести последнего пристанища на нашей грешной земле. Тело его было сожжено тотчас после расстрела.
В эмиграции Евгения Карловича похоронили за два месяца до настоящей смерти. В номере «Часового», посвященном памяти Председателя РОВСа, редактор журнала В.В. Орехов, столь часто критиковавший его прежде, писал теперь о Миллере, как о Человеке - «добром, благородном, верном старой России, ее традициям и ее хорошему барству, лучшим представителем которого являлся Миллер». Как это часто бывает, цену человеку понимают у нас лишь тогда, когда его уже нет, и никакие посмертные воздаяния не могут искупить и загладить тех незаслуженных критик и прямых клевет, что сопровождали его при жизни…
На одном из допросов Евгений Карлович заявил: «Я врать не буду. Так как большевики, троцкисты и сталинисты ненавистны мне в одинаковой степени, я, как царский генерал, не позволю себе играть на руку одной из этих банд убийц… Я не покончу самоубийством прежде всего потому, что мне это запрещает моя религия. Я докажу всему миру и моим солдатам, что есть честь и доблесть в русской груди. Смерть будет моей последней службой Родине и Царю. Подло я не умру».
Свое слово генерал Е.К. Миллер, скромный рыцарь Долга, сдержал и своею мученической смертью заставил умолкнуть всех своих обличителей, всех тех, кто до срока списал его со счета и не верил в реальность угрозы ему, всех тех, кто склоки и личные амбиции ставил выше ежедневного незаметного, непочетного, но верного и бескомпромиссного исполнения Долга, самоотреченного труда, лишенного эффекта, но оказавшегося подлинным служением Отечеству и Богу.
Елена Семёнова
|
