|
Память 7/20 ноября (+ 1937 г.)
"Господь сохранил для Своих избранных епископа, который не согласился отступить от своей веры ради мира с врагами Церкви Христовой. Да будет благословенно его имя из рода в род".
Сергей Нилус.
Перед смертью патриарх Тихон оставил документ, касающийся его временного Местоблюстителя, который должен был занимать Патриарший Престол, пока не смогут свободно избрать нового Российского Патриарха. Коммунистическая программа, которая была навязана многострадальной Святой Руси и которая в действительности была не атеистической, а скорее антитеистической, уже предвещала, что такие свободные выборы вряд ли могут состояться. В своем выборе трех преемников-иерархов Патриарх-Мученик обозначил путь, по которому должна следовать Церковь: эти люди были, прежде всего, отмечены строгим блюдением Православия и смелостью в его исповедании – качествами, которые готовили их к тому, чтобы стать великими исповедниками, такими, какие были в Церкви в ее первый, катакомбный период. Первым из этих столпов твердости в неподдельном Православии был митрополит Кирилл Казанский – величественная фигура в Русской Церкви и вдохновитель катакомбной Церкви.
Константин Иларионович Смирнов (будущий митрополит Кирилл) родился 26 апреля 1863 года. В 1887 году он окончил Санкт-Петербургскую Духовную академию. После свадьбы был рукоположен во священника, но скоро овдовел, был пострижен в монашество и назначен главой православной миссии в Урмии (в Персии). В 1904 году он был посвящен во епископа Гдовского, викария Петербургской епархии, где стал духовно очень близок великому светочу веры святому праведному Иоанну Кронштадтскому. Святой пастырь был очень привязан к молодому иерарху, и в своем завещании святой Иоанн попросил, чтобы по его смерти отпевал его молодой епископ Кирилл. Когда в 1908 году святой умер, епископ Кирилл выполнил эту просьбу с большой любовью и тщанием, положив тело в гроб и отпев его в присутствии многих иерархов, старших его по сану. Святой Иоанн хорошо знал и очень уважал высокие духовные качества епископа Кирилла.
Во время празднования Богоявления в Петербурге в 1909 году епископ Кирилл показал себя выдающимся борцом за церковную истину и традицию. Под влиянием мирских "научных" элементов было официально объявлено, что вся вода, которую нужно было освящать для праздника, в Петербургской епархии должна быть предварительно доведена до кипения, и таким образом великую агиасму нужно было совершать над исходящими паром сосудами. Один церковный орган того времени отметил: "Полену дров, нужному для кипячения воды и уничтожения микробов, было оказано больше веры, чем Богу... К счастью, не все еще отступили от якоря нашего спасения, и в том же Петербурге Господь сохранил для избранных Своих одного епископа, не согласившегося поступиться своей верой ради мира с врагами Христовой Церкви. Если мои записки когда-либо узрят свет, то пусть они и сохранят имя этого верного слуги Божия и архипастыря в подкрепление веры и благочестия изнемогающих моих братий. Кирилл Гдовский — имя этому епископу. Да будет благословенно имя его в род и род... Вода была освящена епископом Кириллом Гдовским, в сослужении архимандритов лавры, прямо в проруби Невы. Местная полиция приняла меры и никого из публики за водой на Иордань не допустила" (С.А. Нилус. «На берегу Божией реки»).
В том же 1909 году, очевидно, в связи с этим инцидентом епископ Кирилл был переведен в Тамбовскую епархию. 6 мая 1913 года он был возведен в сан архиепископа. В Тамбове его трудами было подготовлено прославление святого Питирима Тамбовского, которое совершилось в июле 1914 года с большой торжественностью.
Во время революции он был одним из ведущих иерархов Русской Церкви, принимал активное участие во Всероссийском Соборе 1917-18 годов. Его доклад Собору "Об общем образовании", который он подготовил после взаимодействия с Временным правительством и беседы лично с Керенским, обнажил истинные антихристианские планы тех, кто сверг Царя и надеялся воспитывать будущие поколения без влияния Церкви.
Когда его возвели в митрополита Казанского (весной 1918-го), он был вскоре арестован (в ноябре 1919 года); прибыл в свою епархию, отбыв свой тюремный срок, в 1920 году. После нескольких месяцев пребывания в Казани был снова арестован за то, что сотрудничал с американской организацией, помогавшей продовольствием умиравшим от голода, вызванного революцией. В этой работе у митрополита Кирилла было много преданных помощников, одна из которых игумения Иулиания (чьей непосредственной обязанностью было снабжать едой и помогать заключенным епископам), оставила рассказ, который освещает те "подпольные" условия, при которых верные архипастыри Христовы должны были направлять свою паству в то время.
"Примерно в 1919 году епископ Гурий был арестован. Он был проректором (академии) в Казани, когда митрополит Кирилл был ректором. Поэтому митрополит (бывший в Москве) связался со мной по поводу посылки некоторых вещей владыке Гурию. Как оказалось, он заранее договорился с ним, как можно отправить ему в тюрьму Святые Дары. Для этого он дал мне маленькую коробку с тем, что по виду было маленькими кусочками белого хлеба, и сказал, что их нужно записать среди других припасов, которые надо было передать. Я расстроилась, что беру с собой Святые Дары, и вообще идея их нести мне не понравилась, и я сказала об этом Владыке. На это он ответил мне: "Какое Вам до этого дело, я Вас посылаю". Но, немного подумав, он предложил мне взять у него Святые Дары рано утром того дня, когда я должна была идти с передачей владыке Гурию в Бутырскую тюрьму. Так и было сделано. Скоро я ходила с передачами для самого владыки Кирилла, но недолго. В 1920 году митрополит Кирилл был в Таганской тюрьме. В той же тюрьме в это время, возможно даже в одной камере, были владыки Феодор и Гурий. В Таганской тюрьме все еще действовали старые правила: за хорошее поведение узников переводили в категорию "исправившихся", и они пользовались определенными привилегиями. В Таганской тюрьме было пять узников этой категории – митрополит Кирилл, архиепископ Феодор, епископ Гурий, Александр Дмитриевич Самарин и Владимир Федорович Джунковский. Кроме обычных общих посещений, им разрешалось раз в неделю в определенный день принимать посетителей, не разделенных с ними решеткой. При обычных посещениях, когда много людей говорили с узниками через двойную решетку, было почти невозможно беседовать из-за шума и крика. Кроме того, эти встречи длились только пять минут. С другой стороны, визиты к "исправленным" длились пятнадцать минут, и можно было даже передать вещи в руки узников. При таких обстоятельствах я должна была говорить с митрополитом Кириллом и передавать ему вещи много раз. Когда митрополит был в ссылке, мы могли помогать ему не только посылками, но и снабжать церковными служебными книгами".
Один раз, когда митрополит Кирилл был сослан в Туруханск, он жил вместе с архиепископом Афанасием (Сахаровым), в биографии которого мы находим некоторую информацию о страданиях митрополита Кирилла.
Во время их общей ссылки два архипастыря обычно молились вместе. Однажды, когда владыку Афанасия посадили в одиночку, и ему было очень трудно, митрополит Кирилл начал молиться за него по молитвослову, по уставу праведного Парфения Киевского и последовательно читая евангелия. Внезапно епископа Афанасия освободили. Его заключение было таким коротким, что митрополит Кирилл еще не закончил читать евангелие от Иоанна, они закончили читать его вместе.
Епископ Афанасий до конца жизни сохранил лучшие и самые добрые воспоминания о митрополите Кирилле. Он любил рассказывать истории о нем, среди которых была следующая.
"В 1924 году, когда был еще жив патриарх Тихон, владыка Кирилл возвращался из ссылки из района Коми (Зырян). Он был вызван в Москву, чтобы явиться к советскому чиновнику по вопросам культов Евгению Тучкову, со строгими инструкциями никого не навещать по пути. Тем не менее, когда митрополит Кирилл добрался до Москвы, он прежде всего пошел к Патриарху, который только что подписал соглашение, принимающее в церковное общение обновленца Красницкого. Когда митрополит Кирилл спросил, по какой причине тот согласился на такое неправославное действие, патриарх Тихон сказал ему: "У меня сердце болит, что так много архипастырей в тюрьме. Власти обещают мне освободить их, если я приму Красницкого". На это митрополит Кирилл ответил: "Ваше Святейшество, не беспокойтесь о нас, архипастырях. Нам сейчас только в тюрьмах и предназначено быть".
Услышав это, Патриарх вычеркнул имя Красницкого из недавно подписанного документа. Позднее, при встрече митрополита Кирилла с Тучковым, когда обсуждался вопрос о Красницком, Тучков в оскорбительной форме упрекнул его за то, что тот не послушал Патриарха, который хотел принять Красницкого.
"Я не понимаю Вас, – сказал владыка Кирилл. – Ровно год назад на этом самом месте Вы обвиняли меня в чрезмерном послушании Патриарху, а сейчас требуете прямо противоположного".
После смерти Патриарха не было возможности законно созвать Собор, чтобы избрать нового Патриарха: большинство иерархов были в тюрьме или ссылке. Кроме того, едва ли было вероятно, чтобы Тучков разрешил им созвать Собор.
Архиепископ Иларион (Троицкий), бывший в то время в концлагере на Соловках, предложил провести выборы нового Патриарха, собрав подписи разных архиереев. Вместе с единомысленными ему епископами, также бывшими на Соловках, он написал воззвание на эту тему к епископам Русской Церкви. В этом воззвании он рекомендовал избрать Патриархом владыку Кирилла. Один епископ, которого как раз должны были освободить из Соловков, положил воззвание в свой чемодан, имевший двойное дно, и таким образом оно было вывезено из лагеря. В пользу кандидатуры митрополита Кирилла было собрано большое количество подписей. Но едва только это Соловецкое воззвание попало в руки митрополита Сергия (Страгородского), как о нем стало известно властям, и оно было немедленно конфисковано. Те епископы, чьи подписи стояли в воззвании, поплатились за это увеличением репрессий. Инициатор воззвания тоже не остался безнаказанным. Уже больной и едва стоящий на ногах после приступа тифа архиепископ Иларион был отправлен в Ленинград под конвоем в жестокий мороз в одной тонкой рясе. Достигнув места назначения, он вскоре умер.
До того, как "временно исполняющим обязанности" стал митрополит Сергий, Тучков предлагал этот пост тем иерархам, которых патриарх Тихон выбрал своими преемниками, то есть митрополитам Агафангелу и Кириллу. Сообщалось, что митрополиту Агафангелу запретила принять этот пост юродивая Христа ради, которую он очень уважал – слепая Ксения из города Рыбинска. Она сказала ему: "Если ты его примешь, то потеряешь все, что раньше приобрел".
Когда Тучков вызвал митрополита Кирилла, последний согласился принять этот пост, если коммунистические власти не будут ему ставить в дальнейшем свои условия. "Если мы решим снять какого-нибудь епископа, – сказал Тучков, – Вы будете обязаны помочь нам". На это митрополит Кирилл ответил: "Если окажется, что иерарх нарушил церковный канон, тогда да, но в ином случае я скажу ему: "Брат, я ничего против тебя не имею, но советские власти требуют от меня удалить тебя, и я обязан сделать это". На это Тучков резко возразил: "Нет, нет, не так. Вам придется заставить его поверить, что Вы это делаете по собственной воле, и Вам придется найти какой-нибудь предлог для удаления его". При таких условиях, конечно, владыка Кирилл отказался занять Патриарший Престол. Говорят, что потом он сказал Тучкову: "Послушайте, Евгений Александрович, Вы не канон, а я не бомба, которой Вы надеетесь взорвать изнутри Русскую Церковь".
Митрополит Кирилл был немедленно сослан. На место ссылки его везли в маленькой лодке по верховьям реки Вычегды. Вооруженные охранники, его сопровождавшие, не озадачивались питанием своего узника, и только лодочники из жалости тайно давали иерарху-страдальцу хлеб. Когда они прибыли на место назначения, митрополита Кирилла передали на попечение хозяина маленькой бревенчатой избы. Последнего проинструктировали ничего не давать митрополиту. Владыка Кирилл сделал удочку и пытался прокормиться рыбой, которую варил в старой жестяной банке. Он был в таком состоянии (и физического истощения, и нравственный мучений), что разразился горькими слезами, когда верная монахиня Евдокия, найдя его в этой глуши, увидела его сидящим на берегу за своим занятием. Протопресвитер Михаил Польский немного рассказывает о дальнейшей судьбе митрополита Кирилла: "На допросах в ГПУ ведутся разговоры на общие темы и даже затеваются религиозные диспуты. Если обнаружатся ваши ум и познания, уже не говоря о рассуждениях, о действиях властей, то вы оказываетесь определенно вредным человеком. Счастлив только тот, кто умеет притвориться глупеньким, не умеет ни на что ответить, не так, как я, несчастный, который сразу не выдержал и вступил со следователем в религиозный диспут. Митрополит Казанский Кирилл за годы своей бесконечной ссылки имел недели две свободы в самой Москве. Агент ГПУ требовал от него повлиять на Патриарха или по вопросу об ответе архиепископу Кентерберийскому, или еще по какому-то поводу, не помню. Митрополит несколько раз отмалчивался на приставания агента, но, наконец, сказал ему: "Ну и умный же вы человек!.." Взбешенный агент дал митрополиту Кириллу только полчаса на сборы. Митрополита отправили сначала в Усть-Сысольск, а затем, весною 1925 года, в лесные дебри, причем две недели продолжалось путешествие по реке в лодке. Митрополиту не давали есть, оставляли спать на холоде, вне лесных изб, в которых чекисты сами ночевали, дергали его за бороду и издевались над ним так, что Митрополит стал просить себе смерти. Более года прожил он под владычеством коммуниста в лесу, где было только две охотничьи избы". ("Положение Церкви в Советской России", стр. 42-43.)
В 1924 году, когда митрополит Кирилл отказался вступить в Живую Церковь, куратор от органов безопасности Тучков пообещал ему, что он "сгниет в тюрьме", и, действительно, до конца своей жизни он переходил из тюрьмы в ссылку, а оттуда в еще более отдаленную ссылку. Будучи в ссылке в 1925 году, когда патриарх Тихон уже умер, он не мог исполнять обязанности Временного Местоблюстителя, и этот пост перешел ко второму из выбранных Патриархом – митрополиту Петру Крутицкому. Когда заместитель последнего, митрополит Сергий, издал свою позорную декларацию в 1927 году, митрополит Кирилл был в ссылке в отдаленной деревне в Туруханском крае на далеком севере, за Полярным кругом, страдая там от болезни почек. Оттуда он послал откровенные письма и митрополиту Сергию, и епископу Дамаскину Глуховскому, который был в ссылке в тех же местах, порвав всякие отношения с митрополитом Сергием и объявив его действия потерявшими законную силу, и утверждал, что он превысил свои полномочия введением новой церковной политики, даже не посоветовавшись при этом с Временным Местоблюстителем. Бывшая в то время секретарем епископа Дамаскина Е. Лопушанская, которая недавно опубликовала одно такое письмо, отмечает также, что "в 1931 году все епископы в ссылке признавали митрополита Кирилла, а не митрополита Сергия главой Православной Церкви" ("Епископы-исповедники", стр. 35).
20 ноября 1937 года митрополит Кирилл был расстрелян вместе с митрополитом Иосифом (Петровых) в городе Чимкенте в Казахстане как "главный вдохновитель" катакомбной Церкви.
Источники. Polsky. New Martyrs of Russia, Vol. 2. Jordanville. NY. 1957, and The Condition of the Church in Soviet Russia. Jerusalem. 1931; A Pastoral Wreath to Fr. John of Kronstadt. St. Peterburg. 1911; E. Lopushanskaya. Bishops Confessors. San Francisco. 1971; manuscript material from Alexei Rostov, Abbes Juliana. Prof. I.M. Andreev; L. Regelson, The Tragedy of the Russian Church, Paris. 1977; "Le Messager", No 107. Paris. 1973; (all in Russian). In English: W. Fletcher. The Russian Orthodox Church Underground. 1917-1970. Oxford. 1970. – Польский "Новые мученики Российские", т. 2, Джорданвилль, Нью-Йорк, 1957 г. и "Положение Церкви в Советской России", Иерусалим, 1931 г.; "Пастырский венок отцу Иоанну Кронштадтскому", Санкт-Петербург, 1911 г.; Е. Лопушанская "Епископы-исповедники", Сан-Франциско, 1971 г.; рукописный материал от Алексея Ростова, игумении Иулиании. Проф. И.М. Андреев. Лев Регельсон "Трагедия Русской Церкви", Париж, 1977; "Ле Мессажер", № 107, Париж, 1973 (все на русском языке); на английском – В. Флетчер "Русская Православная Церковь в подполье", 1917-1970, Окфорд, 1970 г.
Письма митрополита Кирилла.
Самым выдающимся из иерархов Русской Церкви после смерти патриарха Тихона был, несомненно, митрополит Кирилл Казанский. Выбранный патриархом Тихоном как первый из трех Местоблюстителей, которые займут его место в случае его смерти или недееспособности, он был также выбран большинством голосов (72-мя) находившихся на свободе в 1926 году епископов в неудавшейся попытке избрать нового Патриарха тайным голосованием. Будучи в ссылке после 1925 года, он не мог занять пост Местоблюстителя, который поэтому достался второму кандидату патриарха Тихона митрополиту Петру Крутицкому, но его голос был все-таки самым авторитетным во всей Русской Церкви в то время.
После декларации митрополита Сергия в 1927 году мнение митрополита Кирилла об этом документе и о "новом курсе" церковной деятельности ожидали поэтому с нетерпением. Это мнение пришло, наконец, примерно через два года из туруханской ссылки на далеком севере, где был тогда митрополит Кирилл. В этом письме своему другу епископу Дамаскину и еще больше в своей дальнейшей переписке с митрополитом Сергием и другими епископами вплоть до 1934 года митрополит Кирилл излагает, возможно, яснее, чем любой другой иерарх того времени экклезиологическую природу ошибки митрополита Сергия. Его высказывания о природе единства Церкви и единого мышления, о необходимости отказать в канонической легальности Церкви, о вопросе разрыва союза и о присутствии или отсутствии благодати в Московской Патриархии и тех, кто отделился от нее, остаются очень актуальными для наших дней.
Письмо № 1. 6/19 июня 1929 г.
(Адресовано епископу Дамаскину (Цедрику), который, как и он, был в ссылке в Туруханском крае, но был тогда освобожден и временно проживал в Стародубе. Из книги Е. Лопушанской "Епископы-исповедники", Сан-Франциско, 1971 г., стр. 27-35. Регельсон определяет дату письма 2/15 мая, а адресатом – Казанского викария епископа Афанасия (Малинина), но это более раннее письмо, чье содержание во многом повторяется в более длинном письме епископу Дамаскину.)
Христос среди нас, возлюбленный о Господе собрат, дорогой Владыка, Преосвященнейший Епископ.
Многосодержательное письмо Ваше от 1/3 получил в отдание Пасхи: Воистину Воскресе Христос! Писанное Вами отцу Иоанну я читал, благодаря доброму вниманию ко мне соседа моего. И сказанное Вами отцу Иоанну и мартовское письмо Ваше меня утешило — не содержанием своим скорбным, а обнаружившимся здесь единодушием и единомыслием нашим в суждении о происходящем церковном соблазне...
Недоумения по отношению к м. Сергию и возглавляемой им Церкви могли возникнуть только потому, что верующие почувствовали в административно-церковной деятельности м. Сергия превышение тех полномочий, какие предоставлены ему званием заместителя местоблюстителя
Патриаршего Престола. Для меня лично не подлежит сомнению, что никакой заместитель по своим правам не может равняться с тем, кого он замещает, или заменить его. Заместитель назначается для распоряжения текущими делами, порядок решения которых точно определен действующими правилами, предшествующей практикой и личными указаниями заменяемого. Никаких, так сказать, «учредительных прав, в роде реформы существующих служебных учреждений, открытия новых должностей и т.п. не может быть предоставлено без предварительного испрошения согласия и указаний заменяемого. Коренное же изменение самой системы управления церковного, на что отважился м. Сергий, превышает компетенцию и самого местоблюстителя...
(Далее следует специфическое обсуждение института заместителя местоблюстителя при патриархе Тихоне, чтобы показать, как митрополит Сергий превысил свою власть.)
Посему до тех пор, пока м. Сергий не уничтожит учрежденного им Синода, ни одно из его административно-церковных распоряжений, издаваемых с участием,так называемого временного Патр. Синода, я не могу признать для себя обязательным к исполнению. Такое отношение к м. Сергию и его Синоду я не понимаю, как отделение от руководимой м. Сергием части православной Церкви, так как личный грех м. Сергия относительно церковного управления не повреждает содержимого и этой частью Церкви православно-догматического учения, но я глубоко скорблю, что среди единомышленных м. Сергию архипастырей, в нарушение братской любви уже применяется кличка «отщепенцев», «раскольников» по отношению к несогласным с ним и обличающим их неправду.
Ни от чего святого и подлинно церковного я не отделяюсь; страшусь только приступить и прилепляться к тому, что признаю греховным по своему происхождению и потому воздерживаюсь от братского общения с м. Сергием и единомышленными ему архипастырями, так как нет у меня другого способа обличить согрешающего брата. Известные мне неоднократные попытки личных письменных братских увещаний, обращенных к м. Сергию со стороны почившего митрополита Агафангела, митрополита Иосифа с двумя его викариями, арх. Углицкого Серафима и епископа Вятского Виктора не могли вернуть м. Сергия на надлежащее место и к подобающему образу действий. Повторять этот опыт словесных убеждений было бы безполезно. Посему архипастырям и вместе со всеми, кто считает учреждение, так называемого «Врем. Патр. Синода» погрешительным, воздержание от общения с м. Сергием и единомышленными с ним архиереями, признаю исполнением своего архипастырского долга. Этим воздержанием с моей стороны ничуть не утверждается и не заподозревается якобы безблагодатность совершаемых сергианами священнодействий и таинств (да сохранит нас всех Господь Бог от такого помышления), но только подчеркивается нежелание и отказ учавствовать в чужих грехах...
Посему литургисать с м. Сергием и единомышленными ему архипастырями я не стану, но в случае смертной опасности со спокойной совестью приму елеосвящение и последнее напутствие от священника сергиева поставления или подчиняющегося учрежденному им Синоду, если не окажется в наличии священника, разделяющего мое отношение к м. Сергию и, так называемому Врем. Патр. Синоду. Подобным образом, находясь в местности, где все храмы подчиняются «Врем. Патр. Синоду», я не пойду в них молиться за общим богослужением, но совершить в одном из них литургию в одиночку или с участием единомышленных мне клириков и мирян верующих, если бы таковые оказались в наличии, признаю возможным без предварительного освящения храма. По моему мнению, так же может поступать каждый священнослужитель, разделяющий мое отношение к м. Сергию и учрежденному им Синоду.
Что касается мирян, то участвовать деятельно в церковно-приходской жизни приходов, возносящих имя м. Сергия за храмовым богослужением в качестве возглавляющего архипастыря, по совести не следует... Но само по себе такое возношение имени м. Сергия не может возлагаться на ответственность мирян и не должно служить для них препятствием к посещению богослужения и принятию Святых Даров в храмах, подчиняющихся м. Сергию, если в данной местности нет православного храма, хранящего неповрежденным свое отношение каноническое к Местоблюстителю Патриаршего Престола. Молиться же с м. Сергием наряду с остальными архипастырями и вообще православными христианами (запись в поминовение на проскомидии, на молебнах и т. п. ), не является грехом. Это долг всех православных христиан, пока общее церковное отлучение не объявит учиненное м. Сергием злоупотребление доверенной ему церковной власти грехом к смерти (Мф. 18, 15-17; 1 Ин. 5, 16)...
В настоящее время м. Сергий не скрывает уже неискренности своего заявления, что Синод существует при нем и с ним падает. В беседе с Вами он прямо заявил: «Будущие преемники мои вынуждены будут считаться с установленным мною положением в Церкви». Но в этом заявлении гораздо больше человеческой самоуверенности, чем богопросвещенного разумения своего и церковного положения. Понятно после этого, что послушание м. Сергию, державшееся только на нравственном авторитете, само собой прекратилось со стороны всех искренних православных людей. Все такие сказали и в своей совести, и в слух другим, что общение с Вселенской Церковью они хранят через Местоблюстителя Патриаршего Престола, но не через его частного уполномоченного.
Для меня лично все изложенное здесь представляется достаточным прощупыванием канонической почвы под своими ногами и обращение к м. Сергию с громоздким посланием, кажется мне, не нужным преувеличением церковного значения м. Сергия и подливанием масла в огонь, самомнения и так сжигающего бедного Владыку. Недостатка в братских увещаниях по отношению к нему за эти два года не было. Но м. Сергий глух к ним. Не расслышит он и нового, хотя и более старого окрика.
Поэтому достаточно, кажется мне, для личного Местоблюстительского уполномоченного частного доведения до его сведения, со стороны каждого несогласного с церковной его деятельностью, что деятельность эта идет мимо нас и поощрять своим согласием и послушанием мы не можем. Можно прямо просить, чтобы пока существует, так называемый, «Врем. Патр. Синод», м. Сергий не трудился бы присылать данному корреспонденту свои распоряжения, так как за ними, по архипастырской совести, не может быть признано обязательное значение...
Дух Святый, всегда в Церкви пребывающий, да ведет нас сквозь горнило нынешних тяжких испытаний к вящему выявлению своей Правды, да никако же ума3имся ниже малою частию нашего упования, ниже помыслом растворимся в окружающем нас лукавстве мира сего.
Еще одно послание, относящееся примерно к тому же времени, которое циркулировало в среде епископата, содержит важные мысли по вопросу церковной дисциплины.
Из письма № 2 (1929 г.)
"Я никого не сужу и не осуждаю, но и призвать к участию в чужих грехах никого не могу, как не могу осуждать и тех иерархов во главе с митрополитом Иосифом, которые исповедали свое нежелание участвовать в том, что совесть их признала греховным. Это исповедание вменяется им в нарушение ими церковной дисциплины, но церковная дисциплина способна сохранять свою действенность лишь до тех пор, пока является действительным отражением иерархической совести Соборной Церкви; заменить же собою эту совесть дисциплина никогда не может. Лишь только она предъявит свои требования не в силу указания этой совести, а по побуждениям, чуждым Церкви, неискренним, как индивидуальная иерархическая совесть непременно станет на стороне соборно-иерархического принципа бытия Церкви, который вовсе не одно и то же с внешним единением во что бы то ни стало. Тогда расшатанность церковной дисциплины становится неизбежной, как следствие греха. Выход же из греха может быть только один – покаяние и достойные его плоды. И кажется мне из моего далека, что этого покаяния одинаково ждут и ленинградцы (то есть митрополит Иосиф и те, кто с ним), и осуждающие их ташкентцы (то есть сергианские иерархи)".
Копия первого из этих писем была послана митрополиту Сергию, и от него последовал следующий ответ от 5/18 сентября 1929 года (из текста книги Регельсона, стр. 469): "...Не признавая нас, таким образом, ни раскольниками, ни безблагодатными и не имея, следовательно, дозволенных оснований для раскола, Вы, однако, с нами порываете общение. Можно ли с Вами согласиться, что раскола Вы не учиняете и остаетесь в мире со Св. Церковью? Вы порвали с нами евхаристическое общение и в то же время не считаете ни себя учинившими раскол, ни нас стоящими вне Церкви. Для церковного мышления такая теория совершенно неприемлема – это попытка сохранить лед на горячей плите. Из всех видимых связей церковного тела – евхаристическое общение есть самое существенное, настолько, что при его отсутствии остальные связи единства не удержат".
Еще до этого письма 24 июля/6 августа митрополит Сергий и его "Синод" объявили таинства епископов, которые отделились от него, лишенными благодати, сравнивая их "расколы" с обновленцами. "Таинства, совершенные в отделении от церковного союза... последователями бывшего митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых), бывшего епископа Гдовского Димитрия (Любимова), бывшего епископа Козловского Алексия (Буя), как также бывших в состоянии отлучения, подобным же образом недействительны, и те, кто выходят на этих раскольников, если они были в расколе крещены, должны быть приняты через таинство святого помазания; Браки, заключенные в расколе, подобным же образом должны быть завершены через церковное благословение и чтение заключительной молитвы в венчальном чине "Отец, Сын и Святой Дух". Те, кто умирают в обновленчестве и в указанных расколах, не могут быть похоронены по церковному обряду, нельзя служить по ним поминальную литургию, невзирая на просьбы родных" (Регельсон, стр. 168-169). Это действие, совместно с письмом митрополита Сергия, вызвало новое послание митрополита Кирилла, адресованное на этот раз прямо митрополиту Сергию, в котором он особо рассматривает "богохульство" лишенных благодати в таинствах или сергиан, или несергиан.
Письмо № 3. 28-30 октября / 10-12 ноября 1929 г.
Из книги Регельсона, стр. 168-169, 469-471.
"О хулах этих я узнаю впервые от Вас; о единственно же возможном для меня отношении к ним Вы имеете полную возможность судить хотя бы по тому ужасу, с каким "отталкивал я от себя мысль о безблагодатности совершаемых сергианами священнодействий и таинств". Вы сами отмечаете этот мой ужас и, приобщая после сего и меня к таким хульникам, говорите просто неправду. Если хулы такие действительно кем-нибудь произносятся, то они плод личного темперамента говорящих, плод – скажу Вашими словами – "беспросветной темноты одних и потери духовного равновесия другими". И как горько, Владыко, что потерю духовного равновесия обнаруживаете и Вы в равную меру. Для своей христианской любви, имеющей по Вашему сознанию "некоторую смелость верить, что грозное изречение Господа ("Всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам," – Мф. 12, 31) не будет применяться к этим несчастным со всею строгостью, Вы, однако, не осмеливаетесь найти более любовный способ воздействовать на них, как постановление Вашего Синода от 6 августа 1929 г. за № 1864, воспрещающее, несмотря ни на какие просьбы, отпевать умерших в отчуждении от Вашего церковного управления. Не говоря уже о перемазывании крещеных, тем же Св. Миром помазанных, каким намазуют и послушные Вам священники, или о перевенчании венчанных. В апреле Вы в заботе о заблудших хлопочете о снятии клятв Собора 1667 г., а в августе – вызванный Вашей деятельностью не для всех еще ясный спор церковный закрепляете как непримиримую церковную вражду.
Не забудьте, что вражду такую Вы создаете своим синодским постановлением главным образом с теми, кто за время существования обновленчества разных призывов своим православным чутьем, не зная писаных законов, безошибочно определяли подлинную церковную правду и возвращали к ней самих пастырей, пошатнувшихся было на своей церковной стезе, вследствие книжнического пользования писанными церковными правилами. В постановлении Вашего Синода за № 1864 послышался мне подобный же приговор иудейских первосвященников: "Народ сей, иже не весть закона, проклят суть" (Ин. 7, 49).
Происходит это от того, конечно, что отрицательное отношение к Вашей деятельности по управлению церковному Вы с Синодом воспринимаете как отрицание самой Церкви, ее таинств и всей ее святыни. Поэтому же Вас так изумляет, что, воздерживаясь от совершения с Вами литургии, я не считаю, однако, ни себя, ни Вас стоящими вне Церкви. "Для церковного мышления такая теория совершенно неприемлема, – заявляете Вы, – это попытка сохранить лед на горячей плите". Если в данном случае есть с моей стороны попытка, то не к сохранению льда на горячей плите, а к тому, чтобы растопить лед диалектически-книжнического пользования канонами и сохранить святыню их духа. Я воздерживаюсь литургисать с Вами не потому, что тайна Тела и Крови Христовых будто бы не совершится при нашем совместном служении, но потому, что приобщение от чаши Господней обоим нам будет в суд и осуждение, так как наше внутреннее настроение, смущаемое неодинаковым пониманием своих церковных взаимоотношений, отнимет у нас возможность в полном спокойствии духа приносить милость мира, жертву хваления. Поэтому во всей полноте свое воздержание я отношу только к Вам и единомысленным с Вами архиереям, но не к рядовому духовенству и тем менее к мирянам. Среди рядового духовенства очень немного сознательных идеологов Вашей церковной деятельности...
Как бы ни подчеркивали Вы строгость суждения канонов, на какие ссылаетесь в обличение непослушных Вам, Ваши толкования производят малое впечатление и на непослушных и на все церковное общество, совершенно перестающее доверять диалектической канонике, развившейся у Вас до ужасающих размеров с появлением обновленчества. Вспомните, как на основании канонического буквализма учредительный, обновленческий так называемый Собор 1923 г. осудил Патриарха не только на лишение сана, но и монашества. Поэтому не злоупотребляйте, Владыко, буквой канонических норм, чтобы от святых канонов не остались у нас просто каноны. Церковная жизнь в последние годы слагается и совершается не по буквальному смыслу канонов. Самый переход патриарших прав и обязанностей к митрополиту Петру совершился в небывалом и неведомом для канонов порядке, но церковное сознание восприняло этот небывалый порядок как средство сохранения целости патриаршего строя, считая последний главным обеспечением нашего православного бытия, особенно ввиду обновленческого отрицания идеи Патриаршества".
На это письмо митрополит Сергий ответил письмом от 20 декабря / 2 января 1930 года, защищая свои "права", как обладающего всей патриаршей властью. Вскоре после этого письма митрополит Сергий и его послушный Синод объявили, что митрополит Кирилл был предан церковному суду и освобожден от управления епархией; в отличие от митрополита Иосифа и других более откровенных оппонентов митрополита Сергия он, однако, не был полностью запрещен или отлучен.
Больше ничего не было сделано ни одним из иерархов до 1933 года, когда митрополиту Кириллу был предоставлен краткий период свободы (в городе Гжатске) от ссылок и тюремных заключений. 15/28 июля этого года он адресовал последнее письмо митрополиту Сергию, подытоживая свою позицию. (Текст из книги Регельсона, стр. 175-179). Оно начинается таким образом – со ссылкой на семидесятый год своей жизни, который только что наступил:
"Достигнув возраста, являющегося, по слову Св. Псалмопевца, начальным пределом земной человеческой жизни (Пс. 89, 10), стоя, так сказать, в преддверии могилы, сознаю свой долг разъяснить своим собратьям-архипастырям, пастырям и верующему народу, почему я считаю Вас узурпатором церковной власти и отказываюсь повиноваться административно-церковным распоряжениям Вашим и учрежденного Вами Синода. Между тем у меня нет непосредственной возможности довести свое исповедание до слуха Церкви и потому я вынужден это сделать, обращая его к Вам, дерзновенно утверждающему себя первым епископом страны; может быть и по искреннему заблуждению и во всяком случае с молчаливого попустительства части собратий епископов, повинных теперь вместе с Вами в разрушении канонического благополучия Православной Русской Церкви".
Остальная часть этого послания еще раз подробно описывает причины, по которым митрополит Кирилл отказывается признать власть, на которую предъявляет свои требования в Церкви митрополит Сергий.
В течение этого времени на свободе митрополит Кирилл вошел в активный контакт (и сам подбадривал, и организовывал) с "непоминающими" митрополита Сергия, теми, кто поминал только имя митрополита Петра на Богослужениях, а теперь создавали отдельную церковную организацию, позднее названную Катакомбной Церковью. В двух посланиях, написанных до его следующего ареста в июле 1934 года, он дает каноническое основание для своей деятельности, которое продолжает быть каноническим основанием до сего дня не только для "непоминающей" катакомбной Церкви в России, но и для Русской Зарубежной Церкви. Декрет патриарха Тихона от 7 /20 ноября 1920 года, который митрополит Кирилл цитирует как точное каноническое основание для церковной организации, утверждает, что тем, кто отрезан от церковного центра в Москве, следует организоваться как можно лучше в их обстоятельствах, выбрав старшего из своей среды главным иерархом.
Письмо № 4, январь 1934 год.
(Из книги Регельсона, стр. 179-181.)
Из ответа на мнение некоего о необходимости митр. Кириллу объявить себя Местоблюстителем до времени освобождения митрополита Петра.
"Неблагополучие в Русской Православной Церкви видится мне не со стороны содержимого Ею учения, а со стороны управления. Сохранение надлежащего порядка в церковном управлении со смерти Святейшего Патриарха Тихона и до созыва законного Церковного Собора обеспечивалось завещанием Святейшего Патриарха, оставленным в силу особого, ему только данного и никому не передаваемого права назначить себе заместителя. Этим завещанием нормируется управление Русской Церковью до тех пор, пока будет исчерпано до конца его содержание. Несущий обязанности Патриаршего Местоблюстителя иерарх сохраняет свои церковные полномочия до избрания Собором нового Патриарха. При замедлении дела с выбором Патриарха Местоблюститель остается на своем посту до смерти или собственного добровольного от него отречения или устранения по церковному суду. Он не правомочен назначить себе Заместителя с правами, тождественными его местоблюстительским правам. У него может быть только временный заместитель для текущих дел, действующий по его указаниям. Вот в этом пункте и является погрешность со стороны митрополита Сергия, признающего себя в отсутствие митрополита Петра имеющим все его местоблюстительские права. Его грех в превышении власти, и православный епископат не должен был признавать такую власть и, убедившись, что митр. Сергий правит Церковью без руководства от митр. Петра, должен был управляться по силе Патриаршего Указа 7/20 IХ. 1920г., готовясь дать отчет в своей деятельности митрополиту Петру или Собору. Если до созыва Собора Местоблюститель умирает, то необходимо снова обратиться к Патриаршему завещанию и в правах Местоблюстителя признать одного из остающихся в живых, указанных в Патриаршем завещании иерархов. Если ни одного в живых не окажется, то действие завещания кончилось, и Церковь сама собой переходит на управление по Патриаршему Указу 7/20.IХ.1920г., и общими усилиями епископата осуществляется созыв Собора для выбора Патриарха.
Поэтому только после смерти митрополита Петра, или его законного удаления я нахожу для себя не только возможным, но и обязательным активное вмешательство в общее церковное управление Русской Церковью. Дотоле же иерархи, признающие своим Первоиерархом только митрополита Петра, вознося его имя по чину за богослужением, и не признающие законной преемственности Сергиева управления, могут существовать до суда соборного параллельно с признающими; выгнанные из своих епархий, духовно руководя теми единицами, какие признают их своими архипастырями, а невыгнанные руководя духовной жизнью всей епархии, всячески поддерживая взаимную связь и церковное единение.
Для меня лично выступление сейчас представляется невозможным, так как я совершенно не уверен в характере отношений митрополита Петра, чтобы убедиться в подлинности настроений последнего, чтобы решить, как поступить. Во всяком случае быть явочным порядком Заместителем митрополита Петра без его о том распоряжения я не могу, - но если митрополит Петр добровольно откажется от местоблюстительства, то я в силу завещания Святейшего Патриарха и данного ему мною обещания исполню свой долг и приму тяготу местоблюстительства, хотя бы митрополит Петр назначил себе и другого преемника, ибо у него нет права на такое назначение".
Письмо № 5, февраль 1934 года.
(Из книги Регельсона, стр. 181-184.)
Неназванному иерарху.
"Христос посреди нас! Ваше Высокопреосвященство, Преосвященнейший Владыко, возлюбленный о Господе собрат архиепископ...
Строки Ваши, полные снисходительности и доверия ко мне, грешному, доставили мне глубокое утешение. Спаси Вас Господи! Вас огорчает моя неповоротливость и кажущаяся Вам чрезмерная осторожность. Простите за это огорчение и еще потерпите его на мне. Не усталостью от долгих скитаний вызывается оно у меня, а неполным уяснением окружающей меня и всех нас обстановки. Ясности этой недостает мне не для оценки самой обстановки, а для надлежащего уразумения дальнейших из нее выводов, какие окажутся неизбежными для ее творцов. Проведение их в жизнь, вероятно, не заставит себя долго ждать, и тогда наличие фактов убедит всех в необходимости по требованию момента определенных деяний.
Но разве мало существующих уже фактов? – можете спросить Вы. Да, их не мало, но восприятие их преломляется в сознании церковного общества в таком разнообразии оттенков, что их никак не прикрепить к одному общему стержню. Необходимость исправляющего противодействия сознается, но общего основания для него нет, и митрополит Сергий хорошо понимает выгоду такого положения и не перестает ею пользоваться. В одном из двух писем ко мне он не без права указывает на эту разноголосицу обращаемых к нему упреков и потому, конечно, не считается с ними. Обвинение в еретичестве, даже самое решительное, способно только вызвать улыбку на его устах, как приятный повод лишний раз своим мастерством в диалектической канонике утешить тех, кто хранит с ним общение по уверенности в его полной безупречности в догматическом отношении.
Между тем среди них немало таких, которые видят погрешительность многих мероприятий митрополита Сергия, но, понимая одинаково с ним источник и размер присвояемой им себе власти, снисходительно терпят эту погрешительность, как некое лишь увлечение властью, а не преступное ее присвоение. Предъявляя к ним укоризну в непротивлении и, следовательно, принадлежности к ереси, мы рискуем лишить их психологической возможности воссоединения с нами и навсегда потерять их для Православия. Ведь сознаться в принадлежности к ереси много труднее, чем признать неправильность своих восприятий от внешнего устроения церковной жизни. Нужно, чтобы и для этого прекраснодушия властные утверждения митрополита Сергия уяснились как его личный домысл, а не как право, покоящееся на завещании Святейшего Патриарха. Всем надо осознать, что завещание это никоим образом к митрополиту Сергию и ему подобным не относится.
Восприять патриаршие права и обязанности по завещанию могли только три указанные в нем лица, и только персонально этим трем принадлежит право выступать в качестве временного церковного центра до избрания нового Патриарха. Но Передавать кому-либо полностью это право по своему выбору они не могут, потому что завещание Патриарха является документом совершенно исключительного происхождения, связанного соборной санкцией только с личностью первого нашего Патриарха. Поэтому со смертью всех троих завещанием указанных кандидатов завещание Святейшего Тихона теряет силу, и церковное управление созидается на основе указа 7/20 ноября 1920 года. Тем же указом необходимо руководствоваться и при временной невозможности сношения с лицом, несущим в силу завещания достоинство церковного центра, что и должно иметь место в переживаемый церковно-исторический момент.
Иное понимание патриаршего завещания, утверждаемое митрополитом Сергием, привело уже к тому, что завещание, составленное для обеспечения скорейшего избрания нового Патриарха, стало основой для подмены в церковном управлении личности Патриарха какой-то коллегиальной "Патриархией". Почиет ли на этом начинании митрополита Сергия благословение Божие, мы не дерзаем судить, доколе законный Собор своим приговором не изречет о нем суда Духа Святого, но, как и все обновленчеству сродное, не можем признать обновленное митрополитом Сергием и церковное управление нашим православным, преемственно идущим от Святейшего Патриарха Тихона, и потому, оставаясь в каноническом единении с Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Петром, при переживаемой невозможности сношения с ним признаем единственно закономерным устроение церковного управления на основе патриаршего указа 7(20) ноября 1920 года.
Твердо верю, что православный епископат при братском единении и взаимной поддержке сохранит с Божьей помощью Русскую Церковь в исконном Православии во все время действенности патриаршего завещания и доведет ее до законного Собора...
Сдается мне, что и Вы сами и Ваш корреспондент не разграничиваете тех действий митрополита Сергия и его единомышленников, кои совершаются ими по надлежащему чину в силу благодатных прав, полученных через таинство священства, от таких деяний, кои совершаются с превышением своих сакраментальных прав по человеческим ухищрениям в ограждение и поддержание своих самоизмышленных прав в Церкви. Таковы деяния епископа Захарии [Лобова] и священника Потапова, о коих Вы упоминаете. Это только по форме тайнодействия, а по существу узурпация тайнодействий, а потому кощунственны, безблагодатны, нецерковны, но таинства, совершаемые сергианами, правильно рукоположенными во священнослужении, не запрещенными, являются, несомненно, таинствами спасительными для тех, кои приемлют их с верою, в простоте, без рассуждений и сомнения в их действенности и даже не подозревающих чего-либо неладного в сергианском устроении Церкви. Но в то же время они служат в суд и осуждение самим совершителям и тем из приступающих к ним, кто хорошо понимает существующую в сергианстве неправду и своим непротивлением ей обнаруживает преступное равнодушие к поруганию Церкви. Вот почему православному епископу или священнику необходимо воздерживаться от общения с сергианами в молитве. То же необходимо для мирян, сознательно относящихся ко всем подробностям церковной жизни.
Заключение.
Письма митрополита Кирилла, дошедшие до нас, все связаны с одним и тем же вопросом – каноническим положением митрополита Сергия в Русской Православной Церкви. Но его значение выходит далеко за рамки просто вопроса о канонической "правильности" или "неправильности". Каноны были составлены, чтобы навести порядок в среде христианской, а не надевать на них смирительную рубашку законности, и, таким образом, письма митрополита Кирилла, полные осознания этого – это руководство для нас в трудностях и часто в небывалых канонических условиях Православия XX века. Отступничество в наше время до уникальной в истории Христианства степени распространяется, главным образом, не через ложные учения или отклонения от канонов, а скорее через ложное понимание Православия теми, кто в догматическом учении и каноническом положении может разбираться превосходно. Правильное "православие", лишенное духа истинного Христианства – вот смысл сергианства, и с ним нельзя сражаться, называя его ересью, которой оно не является, или подробно разбирая его канонические неправильности, которые встречаются только случайно и по отношению к чему-нибудь маловажному.
К сожалению, немногие, кажется, способны понять это в наши дни обманчивого сверхупрощения. Митрополит Сергий сам, несмотря на его репутацию Богослова, не мог разобраться в позиции митрополита Кирилла, которая является ничем иным, как выверенным "Царским путем" православной выдержанности между крайностями обновленчества и сергианской законностью с одной стороны и слишком торопливым обвинением в сергианской ереси и отсутствии благодати – с другой. Позиция митрополита Кирилла тем более важна, что ситуация в Греческой Церкви XX века была очень похожа на то, что происходит в Русской Церкви: календарная реформа также не была вопросом ереси или (главным образом) нарушением канонов, и отрицание благодати в таинствах или приверженцами нового календаря, или приверженцами старого календаря послужило только увеличению духа отделения и мешало возможности примирения тех, кто придерживается традиций, и тех, кто помимо своей воли пошел за реформами. Митрополит Кирилл взялся за организацию отдельной Церкви с большой неохотой, и он делал так не потому, что верил, что он и его последователи в одиночестве образуют истинную Церковь, но только для того, чтобы избежать зависимости от тех, чья вера была скомпрометирована, даже хотя они все еще были частью одной Церкви по отношению к другим русским юрисдикциям идентично положению митрополита Кирилла по отношению к сергианскому Синоду, и ее отношение к другим Православным Церквям свободного мира движется в том же направлении, хотя союз с ними еще формально не порван. Призыв митрополита Кирилла к сдержанности, таким образом, весьма применим и в наши дни.
То, что отметил митрополит Кирилл, – важное различием между истинностью таинств сергианских священников и "узрпацией священнодействий" – выражалось в таких действиях, как отлучение митрополитом Сергием тех, кто не соглашался с его "новой церковной политикой", и это относится и к нашему времени. "Буквальное" применение канонов, которые так сурово осуждает митрополит Кирилл, не может понять это различие; и, таким образом, некоторые люди могут оказаться в положении, которое может быть "легально правильно", но в то же время глубоко нехристианским, как будто христианская совесть вынуждена повиноваться любой команде церковных властей до тех пор, пока эти власти формально "каноничны". Эта слепая концепция послушания ради послушания – одна из главных причин успеха сергианства в нашем веке – и внутри, и вне Московской Патриархии. Конечно, христианская совесть не принимает отлучений церковных властей, сделанных под политическим и другим нецерковном давлением (от турецкого ли султана на Константинопольскую Патриархию в XIX веке или от коммунистических властей на Московскую Патриархию в XX веке), но сделать из этого вывод, что все таинства такой церковной власти лишены благодати – это какое-то церковное законничество.
Письма митрополита Кирилла представляют, возможно, с наибольшей ясностью истину, что закон и учение Церкви Христовой никогда не могут быть делом просто бездушного "послушания". Катакомбная Церковь в России до наших дней (насколько нам известно) вместе со свободной Русской Зарубежной Церковью не отрицает таинства Московской Патриархии, но они не поддерживают с ней общения; таким образом, они не участвуют в нехристианских действиях, совершаемых во имя "православия" московским руководством под давлением коммунистов, но они также не лишены солидарности с исповедником в Московской Патриархии – отцом Димитрием Дудко, полный канонический союз с которым невозможен только из-за того, что его руководство, в основном, политическое.
Наконец, упор митрополита Кирилла на единодушие тех, кто идет по пути истинного Православия, показывает нам наш собственный сегодняшний путь. Руководители "мирового православия" проводят разрушительную политику обновленчества и отступничества, но рискованно пытаться определить точную границу, за которой они и особенно их невольные последователи безнадежно оставляют Православие. Это суждение делать не нам. Но нам дано твердо стоять в истинной традиции Православия, переданной нам нашими Отцами, воздерживаться от союза с теми, кто участвует в отступничестве от истинного Христианства, и находить единомышленников, которые решили быть верными Православию до смерти. На таком фундаменте Православная Церковь твердо стоит по сей день в Советской России, ожидая дня, когда она сможет свободно и открыто явить Христу свидетельство верности. |
