Целые семьи исчезали в тайге, словно этих людей и не было вовсе. Их могилы безымянные, о них нет ни единой записи в книгах регистрации захоронений, они вообще нигде, ни в каких списках не значатся. Словно кто-то сознательно пытался уничтожить даже саму память об этих людях.

Это почти удалось. Судьбы сотен тысяч так называемых "спецов" (спецпереселенцев) остаются безвестными. Их и сейчас часто отказываются признавать жертвами политических репрессий. В поселке Палочка Томской области местные жители обнаружили безымянное кладбище сосланных сюда в 1930-е годы кулаков и других "социально опасных элементов". Споры о том, что делать с этой братской могилой, раскололи обитателей Палочки.

Могилы в тайге

Останки людей здесь выходят прямо на поверхность. Щуп, c которым работают поисковики, постоянно натыкается на что-то твердое, раздается глухой звук.

– Это кость, – говорит командир поискового отряда "Патриот" Максим Елезов. – Я уже пятнадцать лет поднимаю солдат Великий Отечественной. И абсолютно четко могу отличить стук щупа о кость от любого другого звука. Да и плотность грунта вокруг останков иная.

Впервые за свою историю отряд "Патриот" работает не на местах боев, а в глубоком тылу. Жительницы поселка Палочка Томской области Ирина Янченко и Гульнара Корягина попросили поисковиков проверить, действительно ли вокруг их деревни есть массовые захоронения.

Современный поселок Палочка образовался в результате слияния четырех поселений: Суйги, Проточки, Городца и старой Палочки. Все четыре населенных пункта были созданы на территории Нарымского (Северного) округа как спецпоселки для ссыльных. Сам Нарымский округ в 30-40 годах прошлого века входил в систему Сибирского исправительного-трудового лагеря.

– Весной 1931 года сюда пришла баржа с "раскулаченными" крестьянами, – рассказывает жительница Палочки, краевед Гульнара Корягина. – На берег выгрузили семь тысяч восемьсот человек. Это больше, чем население нашего районного центра, поселка Белый Яр. А через полтора года остались семьсот человек.

Судьба семи тысяч исчезнувших в тайге спецпереселенцев до сих пор неизвестна. Говорят, что больше половины высланных в Палочку в первые же месяцы умерли от голода.

Эти просевшие ямы – братcкие могилы

– Кушать все время хотелось, – вспоминает Илья Федорович Бедарев. Пятилетним ребенком он попал в Палочку вместе со своими родителями, крестьянами из Алтайского края. – Где-нибудь травку сощипнешь, поешь – вот и все. На берегу реки рос шиповник. Ягодки только-только начали завязываться, а мы их уже все оборвали и съели. Людей ели. Дочка съела мать. Мать умерла, а дочь скрыла это от комендатуры, чтобы паек на нее получить, когда срок подойдет. А потом не выдержала и начала от нее по кусочку отрезать и есть.

– Ее в поселке осуждали?

– Да кто будет осуждать. Все голодные ходили. Всем не до этого было. А потом, через пару месяцев, и сама дочь умерла.

— Мама рассказывала, – говорит Нина Никифоровна Маркова, дочь спепцпереселенцев, – у одной женщины в поселке много детей было. Она сама как скелет ходила: одни кости. А ребенок у нее весь опух, живот большущий, ноги отекшие — водянка уже началась. Он сидит качается и одно и тоже слово повторяет: "исть", "исть", "исть". И ничего больше, только это "исть". И так продолжалось долго. В итоге эта женщина не выдержала, взяла скалку, как дала – и убила своего ребенка. Мама, говорит, прямо на наших глазах взяла и убила.

В 30-е годы прошлого века в Нарымском округе появились сразу 11 детских домов. Никогда до этого и никогда после этого на территории Томской области не было такого количества сирот.

Детские дома в Нарымском округе

— Когда я переехала в поселок Палочка, моя подруга попросила меня найти могилы ее бабушки и дедушки, – рассказывает краевед Ирина Янченко. – Я спрашивала у местных жителей, но они ничего не могли сказать. Пока я не познакомилась с пожилой женщиной: она отвела нас с Гульнарой за деревню, встала посреди поля и сказала: "Вот здесь кладбище, и тут тоже. И мы стоим на кладбище". Это страшно, когда видишь, что место массового захоронения зарастает лесом. Здесь должен памятник стоять, а не сосны расти. Мы хотим огородить эту территорию, чтобы по ней люди не ходили, скот не пасли. И установить хоть какие-нибудь памятные знаки. Вдруг удастся выяснить судьбу похороненных здесь людей. Вдруг родственники захотят приехать на могилы своих предков.

— Нам все говорят, вы поздно начали, – рассказывает краевед Гульнара Корягина. – Уже все умерли, вам никто ничего показать или рассказать не сможет. Но, слава богу, пока еще живы люди, которые помнят о тех событиях.

Буквально за пару дней поисков бойцы отряда "Патриот" обнаружили более десятка братских захоронений и участок подлеска площадью в полгектара, где останки лежат практически на поверхности.

— Глубина залегания – 80, 40 и даже 10 сантиметров, – показывает командир поискового отряда Максим Елезов. – Понятно, что на такой глубине никто людей не хоронит. Когда мы первый раз набили здесь кости, местный житель был просто в шоке. Они здесь коров пасут, ходят буквально по черепам.

– Есть ощущение ужаса, – делится своими впечатлениями 22-летний поисковик Владимир Черкашин. – Мы привыкли видеть такое только в боевых регионах. Нас предупреждали, что здесь могут быть братские могилы, но я не ожидал, что их будет столько! В европейской части России, на местах боев, подобную ситуацию можно объяснить: была война. А здесь никакой войны не было, но последствия те же. И это в Сибири, у нас дома!

Работа поисковиков

Палочку перегнули

— Сил не было хоронить людей, – вспоминает Илья Бедарев. – Мою старшую сестру на три дня посадили в БУР за то, что она отказалась рыть могилы. А она просто обессилела.

— Глубоко никто не хоронил, – продолжает Клавдия Филипповна Бедарева, жена Ильи Федоровича. – С вечера тела умерших оставляли, не закапывали, так как сил не оставалось. За ночь живые немного отдохнут, утром идут на работу и прикапывают на столько, на сколько сил хватит. Живности тогда много было, вот она и лазила, тела вытаскивала. Поэтому-то кости и черепа растащили по тайге.

— Медведи на кладбище приходили, людей ели, – говорит Илья Федорович.

— Если поступать по-человечески, то эти останки надо предать земле, – говорит Максим Елезов. – Но для этого нужно разрешение от местных властей. А здесь в администрации происходит что-то нам непонятное. Поэтому ни раскапывать, ни перезахоранивать мы ничего не стали.

— История должна быть правдивой, – излагает свою позицию глава Верхнекетского района Томской области Алексей Сидихин, – Сейчас стало модным выявлять различные перегибы той эпохи. Всех "спецпереселенцев" пытаются причислить к жертвам "сталинских репрессий". Это не так. Это другая категория осужденных. Не все они невинные жертвы, большинство из них виноваты.

— В чем?

— Я не знаю, кто конкретно там лежит и по какой статье, но я совершенно уверен, что любое государство не может так вот просто взять с улицы невинного человека и куда-то его отправить. Знать, кто похоронен в Палочке, надо. А ставить им памятники пока рано. Я считаю, что это время еще не пришло. Или не придет никогда.

Алексей Сидихин высказывает свою позицию открыто, не прячется за пресс-релизы, не бегает от журналистов, как нынче принято у чиновников разного уровня. Нежелание признавать спецпереселенцев невинными жертвами – принципиальная позиция Сидихина. И он готов ее отстаивать.

— Когда создавалось такое супергосударство, каким был СССР, перегибы были неизбежны, продолжает Алексей Сидихин. – Но сказать, что все там было неправильно, я так не могу. И в наше время можно привести ряд примеров, когда осуждают невиновных. Все, с кем я общаюсь по жизни, с огромной благодарностью помнят о том, что было создано в эпоху СССР, и понимают, какой ценой нам все это досталось. Да, возможно где-то и пострадали невинные. Но нельзя из-за этого перечеркивать все сделанное.

Позицию главы района разделяют и часть жителей поселка Палочка.

— У нас есть такие товарищи, которые очень хотят, чтобы много невинных якобы казнил товарищ Сталин, – говорит бывшая учительница истории села Палочка Марина Вилисова. – Якобы слишком много миллионов невинных пострадали. Время тогда было очень сложное, нужно было строить новое государство. И были враги, которые настраивали людей против нового государства. Но их не убивали, а ссылали сюда, давали возможность жить. Да, ссыльных было много, и смертей было много. Но нужно было сохранять государство, как и в настоящий момент. И я рада, что Владимир Владимирович Путин это делает.

— Надо было объединять крестьян, чтобы они работали в одном месте, – говорит житель села Палочка Сергей Корягин. – Это же все не дураки делали. Просто потом немножко палочку перегнули.

Полный хаос

— Это война памяти. Война памяти одних людей против памяти других, – говорит доктор исторических наук, автор научных работ о крестьянской ссылке "Серп и молох", "Корни и щепки" Сергей Красильников.

Он сам родился в семье спецпереселенцев, но масштабы трагедии крестьянской ссылки осознал уже взрослым человеком, когда в госархиве Новосибирской области впервые увидел карту северных территорий Сиблага.

Сергей Красильников показывает карту северных районов Сиблага

— Все то, что случилось со мной и с моей семьей, я вдруг увидел в географическом масштабе и осознал, что находился в центре огромной трагедии, осмыслить которую можно только в категориях, сопоставимых с категориями трагедии Великой Отечественной войны. Я пока еще не могу подобрать точный научный термин. Но я бы назвал это войной власти и режима против собственного народа. В СССР примерно шесть миллионов человек были осуждены по политическим статьям. И шесть миллионов триста тысяч были депортированы по различным мотивам. При этом каждый десятый спецпереселенец был депортирован в Нарымский округ.

— Какой была смертность среди ссыльных?

— Я могу назвать нижнюю границу: не менее 10% от общего числа сосланных. То есть по всей стране умерли минимум шестьсот тридцать тысяч. Эта та цифра, которую я могу обосновать. Не исключено, что ее можно увеличить до миллиона. Но дело тут не в абсолютных величинах. Какой бы ни была конечная цифра – это трагедия, потому что гибли и взрослые, и дети, и старики.

— Что могло произойти в Палочке?

— В 1931 году в Нарымском округе царил полный хаос. Лишь с 1932 года спецпереселенцев начали регистрировать в местных ЗАГСах. Мы не можем оперировать точными цифрами. Но мы можем соотнести данные по Палочке со среднестатистическими показателями. В комендатурах фиксировали "убыль контингента". В 1930 году по некоторым комендатурам она могла достигать 70%. Но это не значит, что все эти люди умирали. Примерно 10% от общего числа "убывших" переводили в другие комендатуры, направляли в тюрьмы или разрешали вернуться домой. До 30% бежали. Если говорить именно о смертности, то можно попробовать провести аналогию со смертностью в тюрьмах. В 1932 году она была наивысшей и достигала 15-20%. Но чтобы убыль достигала 90%, как в Палочке, – я о таком не слышал.

Есть сведения о другой – "Назинской трагедии". На остров, который позже назовут Островом Смерти, высадили этап в шесть с половиной тысяч человек. А когда через месяц их стали развозить по спецпоселкам, выяснилось, что две с половиной тысяч человек умерли или были убиты. "Назинская трагедия" была резонансной. Информация дошла до Москвы. Проводилось расследование. Несколько человек были наказаны. Сохранились десятки документов. За все время работы с архивами мне не попадались сведения о том, чтобы в каком-то отдельном спецпоселке "убыль" достигала семи тысяч человек. Есть статистика по дислокациям спецпоселков и по комендатурам в целом. Согласно этим данным, летом 1931 года на территорию четырех спецпоселков (Палочка, Суга, Городец и Проточка) было завезено максимум 5 с половиной тысяч человек. Затем в статистике провал.

Если даже смертность была вполовину, то это две с половиной тысячи человек. Это максимально допустимая цифра. Реально, если учесть фактор эпидемических заболеваний лета 1931 года, то нижняя граница смертности – полторы тысячи. Я бы говорил осторожно об этих цифрах: минимум полторы, максимум две с половиной тысячи.

Семья Красильниковых

Вот уже больше года Ирина Янченко и Гульнара Корягина работают с архивными документами. С помощью книг регистрации захоронений удалось установить несколько десятков имен. Данных за 1931 год найти пока не удалось. Именно на этот год пришелся пик смертности. Еще около сотни имен удалось найти в архивах детских домов.

— Если мы находим сведения о том, что ребенок умер или попал в детский дом, значит, где-то должны быть его родители, – объясняет Ирина Янченко, – Он же не мог попасть в Нарымский край один.

Прорыв в расследовании трагедии Палочки произошел совершенно неожиданно.

— От старожилов мы знали, что в 30-е годы к нам ссылали крестьян из Алтайского края, рассказывает Ирина Янченко, – Все наше внимание было сосредоточено на архивах областного центра, города Барнаула. И совершенно случайно мы позвонили в Бийск, спросили, есть у вас что-нибудь. Нам сказали, какая-то папочка есть. Мы рискнули и поехали. Приезжаем, а нам выносят две коробки с документами. А там списки на высылку по всем сельским советам Бийского района.

К тому времени Янченко и Корягина уже смогли установить более сотни имен. Собранные данные совпадали с информацией из папок. Это подтверждало тот факт, что именно из Бийского района и были высланы крестьяне в Палочку. В 30-е годы прошлого века жителей одного села, как правило, депортировали одним этапом. Таким образом удалось установить названия более тридцати деревень.

— В 1931 году мои дедушка и бабушка попали под раскулачивание, – рассказывает дочь спецпереселенцев Валентина Хвастунова. – Сначала забрали дедушку. Когда его увозили, он сказал: "Вы ни о чем не беспокойтесь, я ни в чем не виноват. Там разберутся, и я скоро к вам вернусь". Но так и не вернулся. Мы до сих пор ничего о нем не знаем. Через несколько месяцев после ареста деда мою бабушку с трехлетним ребенком (моим отцом) сослали в Нарымский край. Одной, без мужа, ей там было не выжить. Группа ссыльных готовила побег и ее взяли с собой. Шли ночью. Костры разводить боялись, так как за ними охотились охранники с собаками. Догоняли, избивали. Однажды в тайге они наткнулись на мертвую женщину. А по ней ползает трехмесячный ребенок. Голодный, кричит. По дороге мой папа постоянно плакал, просил кушать. Все, что бабушке удавалось найти, ягодку какую-нибудь или травку — она все отдавала ему. А сама шла голодом. Дважды она бросала сына в тайге. Думала, что и сама не выживет, и ребенка не спасет. Но сердце материнское все равно не выдерживало, и она возвращалась за ним. Ей на тот момент было двадцать четыре года. Позже, когда бабушка вспоминала про все это, то плакала. А отец высказывал ей свою обиду: "Ты бросала меня в тайге". На что бабушка отвечала: "Я сама тогда еле на ногах держалась. Но я же не бросила, вернулась, забрала, вырастила". Это трагедия.

— Пятьсот человек взрослых и детей были отправлены из нашего села в Нарым, – рассказывает Любовь Шибалина, руководитель музея села Луговское. – У них отобрали имущество, отобрали дома. В этих домах поселились другие люди, открыли конторы, школы – жизнь села продолжилась так, словно этих пятисот человек и не было вовсе.

Много лет Любовь Дмитриевна пыталась отыскать следы своих пропавших односельчан.

— Мне попались списки лиц, пораженных в правах. Напротив некоторых фамилий справа было написано: "восстановлен в правах, потому что вступил в колхоз". То есть он отдал колхозу все свое имущество и таким образом мог спасти себя и свою семью от высылки. Напротив некоторых фамилий написано: "находится неизвестно где". То есть его могли предупредить о высылке, и он успел сбежать, его потеряли. Но напротив большинства фамилий значится: "выслан", "выслан", "выслан". Куда выслан – не написано. Но теперь-то мы знаем, что это было село Палочка.

Людей, пораженных в правах, в СССР назвали "лишенцами". Так как их лишали права избирательного голоса. Формироваться списки "лишенцев" начали с 1918 года. Вначале в них попадали бывшие царские и белые офицеры, полицейские, жандармы, колчаковцы, священнослужители, уголовники, "лица, прибегающие к наемному труду" и т.д. В этих же списках автоматически оказывались и все члены семьи, достигшие совершеннолетия. Детям статус "лишенца" нередко доставался по наследству.

— Мой дедушка был плотником, – рассказывает Нина Никифоровна Маркова, дочь спецпереселенцев. – Вначале семью стали облагать большими налогами. Кое-как выплачивали. Только выплатят, опять несут. Когда уже нечем было платить, стали зерно отбирать. Потом лишили избирательного права, а в итоге сослали в Нарым.

При этом местные чекисты в своих донесениях в центр нередко жаловались, какой "некондиционный контингент" присылали им для освоения Севера. Вот, например, как следует из этих донесений, какие сосланные не устраивали чекистов:

Екатерина Золотарева, 81 год. Инвалид, вот уже 25 лет не передвигается без посторонней помощи. Выслана из Кисловодска как бывшая владелица фабрики.

Попсеко Мария, 18 лет. Отец арестован за торговлю вином, отбывал срок в Новороссийске. Мария была выслана без родителей с сестрами 10 лет и 6 лет, братьями 5 и 3 лет.

— Мой дедушка и его братья завели мельницу, которая проработала до конца 20-х годов, – рассказывает Сергей Красильников. – Пока их не задавили налогами. Практически вся прибыль изымалась за счет налогов. Дело в том, что советская экономика 20-х годов оказалась зажатой сама в себе. После прихода к власти большевики отказались платить по внешним долгам и оказались в экономической изоляции. На них наложили санкции. Выход был только один: искать внутренние источники, увеличивая налоги. Субъектом налогообложения, как правило, становились те, кто занимался индивидуальной хозяйственной деятельностью, практически все крестьянство именно этим и занималось. Финансовые проблемы дали основания для того, чтобы запустить репрессивную машину. В 1931 году уже существовал государственный заказ на даровую рабочую силу. Заказ этот формировали крупные ведомства. Они говорили, что им нужно столько-то спецпереселенцев на металлургические предприятия, на лесозаготовки, на сельхозработы. А дальше – ничего не надо было изобретать. В сельсоветах лежали списки лишенных избирательных прав, начиная от главы и заканчивая членами семьи. Из центра спускали контрольные цифры, а в сельсоветах брали списочный состав "лишенцев" и выполняли план.

— Так до чего доходило, – говорит житель поселка Палочка Юрий Трифонов, – председатели сельсоветов соревновались, кто больше найдет у себя врагов народа.

— Потому что там, наверху, только подумают, а здесь, на местах, уже рады стараться. А сейчас разве не так? – говорит Николай Вилисов.

— Здесь уже действовали законы самовыживания, – говорит Сергей Красильников. – Если ты председатель сельсовета или секретарь партийной ячейки и не выполнил план по репрессиям, то ты сам можешь оказаться в числе ссыльных. Но не все было так однозначно. Когда мы изучали материалы, связанные с первыми карательными операциями по высылке крестьян, то обнаружили устойчивую тенденцию. Главу могли предупредить. И тогда, бросив все – скот, имущество, он вместе с семьей успевал бежать к дальним родственникам, в города, на стройки. 15-20% из тех, кого вносили в списки, они просто исчезали. Это были беженцы.

Перед высылкой у крестьян изымали имущество в пользу колхозов. За экспроприацию отвечали местные сельские советы. В разных деревнях этот процесс происходил по-разному.

— Когда моих родителей вместе с другими бедолагами сослали осваивать сибирские просторы, – вспоминает Николай Александрович Першин, чью семью сослали в Нарымский край из Забайкалья, – разрешили взять с собой на каждую семью по два пуда груза. Брали самое необходимое: топоры, пилы, продукты, которые можно было долго хранить, и семена. Я даже помню, что взяли с собой семена сахарного гороха.

— Моя бабушка надела на себя несколько юбок, кофты. Вот только поэтому и удалось хоть что-то с собой взять, – вспоминает Нина Никифоровна Маркова, ее предков ссылали из села Луговское, Алтайского края. – А так отбирали все. Даже мотки ниток – и те отобрали.

— Большая была сковородка семейная, и ту отобрали, – вспоминает Людмила Исаева, чьи предки были высланы из села Новая Чемровка, Алтайского края.

— Это не политика, это человеческий фактор, – говорит Любовь Шебалина, – люди ненавидят тех, кто живет лучше, кто живет богаче. Кто может быть успешнее.

— Мои бабушка и дедушка поженились, когда он уже был вдовцом и она вдовой. У каждого были дети от первого брака. Так вот и получилась огромная семья: пятнадцать человек, – рассказывает дочь спецпереселенцев Валентина Умрихина. – Жили на хуторе. Взрослые дети создавали свои семьи, но не уезжали, а работали вместе с родителями. Все было свое: сеялки, веялки, пасеки – одним словом, мини-колхоз.

Валентина Умрихина у братской могилы

— В 1931 году их раскулачили и сослали в Нарымский край, – продолжает Валентина Умрихина. – Мама помнит, что начали умирать один за другим. Умирали мучительно. К 1933 году из пятнадцати человек умерли двенадцать. В живых остались трое: моя бабушка, моя мама и братик. Они решили бежать. Шли по тайге. По дороге бабушка скончалась. И вот два ребенка – моя мама двенадцати лет и ее братик восьми лет – остались в лесу одни. Какое-то время еще они не хотели верить в то, что их мама умерла. И двое суток они лежали в обнимку со своей мертвой матерью. Но потом все равно до детских головок дошло, что маму не воскресить, не вернуть. И они пошли дальше. Я не знаю, каким чудом, но по звериным тропам они вышли к реке. Несколько дней сидели на берегу, пока мужчина, проплывавший мимо на лодке, не подобрал их.

Я мечтала найти могилу своих бабушки и дедушки, но я даже и представить не могла, что это возможно, что это когда-то случится. И вот это произошло благодаря двум женщинам из поселка Палочка: Ирине Янченко и Гульнаре Корягиной. Спасибо вам от всей души, от всего сердца.

Василий Исаев – тоже потомок спецпереселенцев. И он также специально приехал в Палочку, чтобы почтить память родных.

— В нашей семье сохранился поминальник. В нем восемнадцать имен: двенадцать взрослых и шесть детей, – говорит Василий Петрович Исаев. – Раньше мне казалось, что от этой трагедии меня отделяют десятки лет и тысяча километров. И вот я оказался на месте братских захоронений. И сразу все нахлынуло. Словно эта беда случилось только вчера. Словно все эти люди и сейчас рядом со мной. Я не могу передать своих чувств. Мне тяжело говорить.

В планах Ирины Янченко и Гульнары Корягиной создать в поселке Палочка музей памяти. Если их мечта осуществится, это будет первый в России музей, посвященный спецпереселенцам. Янченко и Корягина мечтают также огородить места массовых захоронений и поставить там памятные знаки. А рядом разбить сквер Памяти.

А пока Василий Петрович Исаев привез с собой кусты облепихи – символ Бийского района. С собой на Алтай потомки спецпереселенцев увезли саженцы кедра с одного из кладбищ Палочки. А поисковики из отряда "Патриот" в последний день своей работы в Палочке вместе с местными жителями возложили венок на безымянную пока могилу со словами "Простите нас, усопшие и убитые!"

Источник