Трагические страницы истории Института Экспериментальной Медицины (20-30-е годы)
Историография отечественной экспериментальной науки достаточно обширна, однако большинство источников относится к жанру юбилейных очерков, составленных по традиционной схеме: немного о бедственном положении науки и ученых в годы проклятого царизма и значительно подробнее об успехах советского периода, обеспеченных неустанной заботой партии и правительства.
В статьях и монографиях, посвященных творчеству отдельных ученых, перечислялись, как правило, основные вехи их биографий и основные достижения, вскользь упоминалось о проблемах, которые они недооценили. Но почти никогда не делалось даже попыток понять, как общественная атмосфера в стране, общая ситуация в науке влияли на выбор предмета исследования и, в свою очередь, как личностные особенности ученого отражались на стратегии и тактике научного поиска, способах самовыражения и методах борьбы за свои взгляды.
Столетний юбилей Института экспериментальной медицины (ИЭМ), который отмечался в декабре 1990 г., совпал с разгаром "перестройки", что обусловило попытку воссоздать возможно более полную и правдивую картину жизни коллектива института, в которой было немало трагических страниц.1 И хотя это исследование еще далеко от завершения, нам представляется важным поделиться результатами своих поисков, тем более что ИЭМ Российской Академии медицинских наук по сей день сохраняет уникальность своей структуры — научно-исследовательского учреждения университетского типа.
За вековой период институтом пройден большой и славный путь. Труды многих ученых, работавших в его стенах, обогатили мировую и отечественную науку, ряд структурных подразделений ИЭМа дал жизнь новым научно-исследовательским институтам. Так, на базе Биологической станции в с. Колтуши был организован Институт эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности, переросли в самостоятельные институты отделы вакцин и сывороток, экспериментальной биологии, вирусологии.
Первоначально в составе ИЭМа было шесть отделов: физиологический, химический, патологической анатомии, общей бактериологии, эпизоотологии и сифилидологии (вскоре преобразованный в отдел общей патологии), — а также практическое прививочное отделение. К началу первой мировой войны их число увеличилось за счет гигиенического отдела, специальной "чумной" лаборатории и клиники кожных болезней. В 1917 г. Советом института был разработан план его значительного расширения, одобренный Временным правительством. Предполагалось открыть отдел экспериментальной хирургии и хирургическую клинику, отдел тропических болезней, отдел медико-санитарных исследований, организовать органотерапевтическое отделение, клинику внутренних болезней и физиотерапевтическое отделение.
План этот не был реализован, и дальнейшее развитие института пошло иным путем. Особенно бурно менялась его структура в 30-е гг.: возникали новые отделы и лаборатории, которые нередко прекращали свое существование уже через 2-3 года после организации. Невольно возникает вопрос: почему вдруг создавались особые условия для исследований, ценность которых была весьма сомнительной, и в то же время иногда вопреки здравому смыслу сворачивались перспективные направления? Попытаемся хотя бы частично ответить на него.
В Положении о Государственном институте экспериментальной медицины, утвержденном в 1931 г., наряду с традиционными направлениями исследований нашли отражение новые задачи, поставленные перед коллективом. В их числе мы видим научно-практическое руководство социалистической реконструкцией здравоохранения, разработку вопросов охраны здоровья тружеников промышленности и социалистического сектора сельского хозяйства, оздоровление отдельных национальных областей и национальных меньшинств, оборонную тематику.
Новые задачи предполагалось по возможности решать новыми силами. Демократическое начало управления институтом в соответствии с общей тенденцией централизации власти в стране постепенно, но заметно сужалось. Выборность директора и его заместителей с последующим утверждением на коллегии Наркомздрава была заменена назначением руководства института сверху. Право директора увольнять сотрудников не распространялось на лиц, назначаемых Наркомздравом, что специально было оговорено в Положении. Постановление СНК РСФСР № 225, принятое в 1931 г., предписывало "более решительно выдвигать на руководящую работу в научно-исследовательские учреждение молодые кадры научных работников, поставив задачей орабочивание состава научно-исследовательских учреждений и борьбу с классово чуждыми элементами среди сотрудников учреждений"2. "Чуждые элементы", разумеется, нашлись и в бывшем Императорском институте экспериментальной медицины, и к ним была применена самая "эффективная" мера — арест. Кто же были эти "враги" социализма?
Проф. Александр Александрович Владимиров, принявший на себя руководство институтом в самое тревожное время — в ноябре 1917 г., сразу же предложил советской власти свой опыт и знания. Он активно участвовал в противоэпидемической работе в Петрограде, с конца 1918 г. выполнял специальное правительственное задание по организации санитарного дела на железнодорожном транспорте. Его фамилия была названа в "Известиях ВЦИК" в числе особо отличившихся ученых-медиков. В 1922-1927 гг. он вновь исполнял обязанности директора института, а в 1930 г. его неожиданно арестовали.
Акад. И.П. Павлов направил председателю Совнаркома В.М. Молотову письмо, в котором ручался за А.А. Владимирова, доказывая, что последний "совершенно не способен к какому-нибудь противодействию настоящему режиму не только делом, но и сколько-нибудь свободной критикой в интимном разговоре"3. Надо сказать, что эта характеристика полностью соответствовала действительности и подтвердилась в дальнейшем. Освобожденный по ходатайству Павлова ученый вновь приступил к научной работе и не только не высказывался против советской власти, но, напротив, возвратившись в 1935 г. из поездки по Беломорканалу, которой была премирована группа сотрудников института, с восторгом отзывался об организации труда и быта строителей, отмечая большие заслуги в этом деле чекистов.
"Врагом" посчитали и микробиолога проф. О.О. Гартоха, работавшего в ИЭМе с 1907 г. Немец по национальности, сын американского подданного, окончивший Боннский и Дерптский университеты, принял русское подданство в 1905 г. Он часто ездил в длительные заграничные командировки, был женат на англичанке, а обе его сестры жили за границей: одна — в Женеве, другая — в Цюрихе. Очевидно, что человек с такими анкетными данными просто не мог не привлечь к себе внимание ГПУ.
В марте — августе 1930 г. в Харьковском суде слушалось дело "антисоветской организации буржуазных националистов на Украине". "Правда" подробно освещала ход процесса, причем публиковались и материалы допросов обвиняемых. На этом процессе и прозвучала впервые мысль о врачах, убивающих своих пациентов. А.М. Горький писал из Сорренто в Москву А.Б. Халатову: "В корреспонденции допроса обвиняемого Павлушкова сообщалось, что Павлушков и его сообщники... считали, что советские врачи должны использовать свое положение при лечении членов компартии так, чтобы те не могли выздоравливать. "Мы, — сказал Павлушков, — высказывали пожелания, чтобы медики помогли умирать выдающимся пациентам-коммунистам, пользуясь своим положением, либо ядом, либо прививкой им бактерийных культур"4.
Мысль о вредительстве с помощью невидимых глазом микробов показалась, вероятно, сотрудникам ОГПУ-НКВД особенно удачной, ибо именно в среде микробиологов проводились наиболее массовые репрессии в 1930-1939 гг. Первая волна арестов прошла в 1930 г. Тогда были арестованы многие сотрудники Института микробиологии им. И.И. Мечникова во главе с его директором С.В. Коршуном. Эта-то волна и захлестнула А.А. Владимирова и О.О. Гартоха, научные интересы которых были сосредоточены на весьма опасных с точки зрения соответствующих органов вопросах. А.А. Владимиров сыграл исключительно большую роль в развитии отечественной эпизоотологии и весьма плодотворно занимался проблемой сапа. В 1928 г. он выезжал по заданию Академии наук СССР в Якутию для изучения на месте распространения проказы и организации борьбы с ней, был связан и с лепрозорием "Крутые ручьи", находившимся недалеко от Ленинграда. О.О. Гартох был известен как крупнейший авторитет в области скрытой инфекции и механизмов инфекционного иммунитета. Его приглашали с программными докладами не только на всесоюзные съезды микробиологов, но и на Всесоюзные съезды терапевтов и хирургов.
Не случайно оказался в поле зрения ГПУ и заведующий химической лабораторией отдела патофизиологии проф. И.А. Обергард5. Бывший австрийский подданный (он родился во Львове), в прошлом член польской демократической партии, а затем спартаковец, Обергард поддерживал тесные связи с зарубежными учеными, печатался за границей и как член германской секции Общества историков фармации выезжал в Германию. 30 января 1931 г. он был арестован ПП ОГПУ в ЛВО по подозрению в "укрывательстве контрреволюционных элементов, нелегально проживающих в СССР"6 . Возможно, что его пытались обвинить и в шпионаже. Во всяком случае, по поводу пришедшей на имя Гартоха бандероли из Гамбурга руководству ИЭМа пришлось давать письменные объяснения, удостоверяя, что ее содержимое предназначено для научных надобностей института.
Хлопоты руководства ИЭМа за своих сотрудников увенчались успехом. Все три профессора были освобождены. Но двое из них — И.А. Обергард и О.О. Гартох — позднее погибли в застенках НКВД.
Наряду с "чисткой" профессуры шел процесс выдвижения новых кадров, основной кузницей которых являлись Институт естествознания при Комакадемии, где был создан специальный "штаб по вербовке слушателей", и аспирантура при Академии наук. Вопрос о зачислении кандидатов решала мандатная комиссия. Соответственно и в ИЭМе стали появляться новые специалисты.
Директор ИЭМа проф. С.С. Салазкин, занимавший этот пост с 1927 г., тяжело переживал курс на политизацию науки. В 1931 г. он подал просьбу об освобождении от должности, мотивируя ее тем, что возраст делает для него совмещение административной работы с научной весьма затруднительным. Просьбу удовлетворили, и во главе института стал Л.Н. Федоров.
В отличие от своих предшественников на этом посту Л.Н. Федоров не являлся крупным ученым, но к этому времени уже обладал опытом организаторской работы: был заведующим Иркутским губздравом, заместителем заведующего Ленинградским губздравом, ректором Института физической культуры им. П.Ф. Лесгафта. С 1923 г. он числился в лаборатории И.П. Павлова, совмещая научную деятельность с административной. С 1927 по 1929 г. Л.Н. Федоров был заместителем директора ИЭМа, так что структуру института и кадры знал достаточно хорошо. В официальных характеристиках, да и в мемуарной литературе его называли "старейшим и любимым учеником Павлова", однако вряд ли эта аттестация отвечает действительности. Организаторские же способности Федорова не вызывают сомнений. Кратковременное пребывание в армии Колчака, куда он был мобилизован в качестве ординатора госпиталя, не осложнило его служебной карьеры, хотя он и не скрывал в анкетах этого эпизода своей биографии. Вступив в ряды ВКП (б) в 1920 г., Федоров последовательно проводил партийную линию в науке.
Когда осенью 1932 г. ИЭМ был преобразован во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ), подчиненный непосредственно Совнаркому СССР, Федоров остался его директором. Кстати, именно ему нередко приписывается инициатива этой реорганизации ИЭМа. В действительности же подлинным инициатором создания ВИЭМа был А.М. Горький, давно вынашивавший мечту о создании ассоциации биологических и медицинских наук для всестороннего изучения человека. Ознакомившись с книгой Б. Рассела "Научное предвидение", писатель обратил внимание на мысль Рассела о том, что изучение здорового человека может быть лучше всего поставлено в Советском Союзе, и отправил книгу наркому здравоохранения М.Ф. Владимирскому с предложением создать в Ленинграде Всесоюзный институт для всестороннего изучения человека8.
Еще в 1928 г. Центральный комитет партии по указанию Сталина начал активную кампанию за возвращение Горького в СССР, поэтому его предложение было встречено одобрительно. Зная увлеченность А.М. Горького наукой, можно было предположить, что эта идея захватит его достаточно сильно и явится одним из стимулов возвращения на родину.
Так и случилось. Вернувшись в Россию, Горький начал энергичные переговоры о создании нового научного центра с видными учеными, с одной стороны, и с членами правительства — с другой. Идея встретила поддержку. В мае 1931 г. он писал директору Обуховской больницы в Ленинграде, известному терапевту М.А. Горшкову: "Идея института встретила... определенно положительное отношение, реализации этой идеи будет оказана широкая помощь. Надобно ковать железо, пока оно горячо. Поэтому очень прошу Вас переговорить с И.И. Грековым, А.Д. Сперанским и — если нужно — с И.П. Павловым по вопросам организации института, а затем приступить к разработке плана его. Есть мнение, что институт должен существовать в Ленинграде, но не хотелось бы, чтобы вопрос этот решался под влиянием только одних субъективных удобств ленинградских медиков... Было бы отлично, если бы Вы привезли с собой небольшую, хотя бы в форме тезисов, записку, которая нужна как основа для статьи"9.
Давнее общение с И.П. Павловым привело Горького к мысли, что в новом научном центре должно получить дальнейшее развитие павловское физиологическое учение. В связи с этим к организационной работе были привлечены физиологи А.Д. Сперанский, Л.Н. Федоров, К.М. Быков. А.М. Горький неоднократно встречался с учеными, подробно обсуждал облик будущего института. Наконец, 7 октября 1932 г. у него на квартире по инициативе И.В. Сталина было созвано совещание, в котором приняли участие сам "вождь народов", его ближайшие помощники В.М. Молотов и К.Е. Ворошилов и видные ученые страны. Доклад об организации ВИЭМа сделал Л.Н. Федоров. В постановлении Совнаркома "О Всесоюзном институте экспериментальной медицины" указывалось, что он создается в целях "всестороннего изучения организма человека на основе современной теории и практики медицинских наук и для изучения новых методов исследования, лечения и профилактики на основе новейших достижений в области биологии, химии, физики и технической реконструкции специального оборудования лабораторий и клиник"10.
О том, что организации нового научного центра придавалось большое значение, свидетельствуют и составы Комитета содействия и Рабочего бюро — органов, созданных для реализации идеи. В Комитет содействия вошли А.М. Горький, член Политбюро и руководитель ленинградской партийной организации С.М. Киров, председатель Госплана, заместитель председателя Совнаркома и Совета Труда и Обороны В.В. Куйбышев, председатель Ленсовета И.Ф. Кодацкий, секретарь президиума ЦИК и член ЦКК партии А.С. Енукидзе, нарком здравоохранения М.Ф. Владимирский, нарком внутренних дел Г.Г. Ягода, ведомство которого тщательно регламентировало практически все стороны жизни Горького, и, разумеется, доверенное лицо писателя, его секретарь П.П. Крючков, приставленный к нему, как считают многие, именно ОГПУ-НКВД. Из представителей медицины в Комитет содействия были включены директор ИЭМа Л.Н. Федоров, профессора ИЭМа А.Д. Сперанский, Н.Д. Бушмакин и Л.А. Орбели, известный ленинградский хирург проф. И.И. Греков, терапевт проф. М.А. Горшков, московские профессора Д.Д. Плетнев и В.П. Воробьев, популярный в среде творческой интеллигенции врач Л.Г. Левин, доктор Розанов и главный врач Кремлевской больницы А.Ю. Канель. В Рабочее бюро вошли Л.Н. Федоров, Н.Д. Бушмакин, А.Д. Сперанский, И.Ф. Кодацкий, П.П. Крючков, архитектор В.А. Щуко и представители ленинградских органов управления.
Реконструкция института предполагалась на основе следующих положений:
1) Широкая всесторонняя постановка проблемы изучения человека, точнее человеческого организма, возможна только при исследованиях биологических явлений во всех своих связях, в условиях конкретной социальной среды. Для обеспечения такого рода изучения необходимо, чтобы в составе института были представлены все теоретические медицинские дисциплины...
2) Расширение базиса медицинского исследования путем внедрения в медицинские дисциплины современных достижений химии, физики, а также и технической реконструкции методов и специального оборудования, применяемого в лаборатории и клинике...
3) Тесная связь теоретических лабораторий с клиническими"11.
Основными организационными принципами работы ВИЭМа были признаны плановость и комплексность работы, практика социалистических методов труда — социалистического соревнования и ударничества, также массовость научных исследований, охватывающих большое число объектов, связанных с производством (исследования предполагалось проводить на промышленных предприятиях, в колхозах и совхозах). Особо подчеркивалось, что вся научно -исследовательская работа должна базироваться на марксистско-ленинской теории, методологии диалектического материализма.
Принудительное внедрение в науку вульгаризованного марксизма вызвало резкий протест И.П. Павлова, который один из немногих сразу понял всю опасность "величайшего насилия над научной мыслью"; Павлов считал, что "диалектический материализм при его теперешней постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инквизиции"12. Однако идеология "социалистического строительства", "переделки общества, человека и природы" импонировала определенной категории ученых, особенно выпускникам Института естествознания при Комакадемии. В литературе уже имеются достаточно удачные попытки проанализировать общие механизмы идеологизации советской науки13.
Основное ядро ВИЭМа вначале было сосредоточено в Ленинграде. Здесь в течение 1933 и 1934 гг. удалось организовать секторы физиологии и патофизиологии (зав. А.А. Заварзин), биохимии (зав. В.С. Гулевич), гигиены (зав. З.Г. Френкель) и эпидемиологии (зав. П.Ф. Здродовский). Санитарно-клинический сектор создать не удалось, по-видимому из-за слабости клинической базы ВИЭМа, хотя в распоряжение института был передан ряд ленинградских клиник, развернутых на базе крупных городских больниц: клиника инфекционных болезней при городской инфекционной больнице им. С.П. Боткина, психиатрическая клиника при Василеостровской психиатрической, больнице, клиника заболеваний пищеварительного тракта в Обуховской больнице.
В Москве, в филиале ВИЭМа, в 1934 г. были созданы функциональные ячейки, специально предназначенные для изучения организма здорового человека: отделение "человек и труд" с лабораториями физиологии труда, отделение "человек и климат", преобразованное в дальнейшем в сектор медицинской климатологии, и лаборатория возрастной физиологии с клиникой. Была начата организация гигиенического отдела, который должен был возглавить А.Н. Сысин, но создать его не удалось. При Московском филиале были также созданы морфологический сектор, отдел физиологии и патологии органов чувств, развернута лаборатория биофизики органов чувств животных и человека во главе с акад. П.П. Лазаревым, а также группа по электрофизиологии.
В первые годы после организации ВИЭМа в центре внимания находилась проблема изучения человека в его социальной среде. В отделе социальной гигиены в Ленинграде под руководством З.Г. Френкеля началось изучение вопросов старения человека и санитарно-демографических проблем Ленинграда и области. Отдел жилищно-коммунальной гигиены консультировал промышленное и жилищное строительство на Кольском полуострове и изучал специфику Севера применительно к задачам жилищно-коммунальной гигиены. Однако после переезда ВИЭМа в Москву гигиенический отдел в Ленинграде был свернут, а московское отделения "Человек и труд" и "Человек и климат" прекратили свою деятельность. Директор ВИЭМа Л.Н. Федоров, вначале проявлявший большой интерес к вопросам социальной гигиены, не случайно так резко утратил его. Как раз в 1934 г. было принято Постановление СНК СССР "О реорганизации работы научно-исследовательских учреждений в области охраны и гигиены труда", после чего Государственный институт социальной гигиены и 38 научно-исследовательских институтов социально-гигиенического профиля закрыли14. С этого времени изучение патологии проводилось вне учета роли социальной среды в развитии заболеваний.
Следует сказать, что правительственное распоряжение о переводе ВИЭМа в Москву, последовавшее в апреле 1934 г., менее чем через 2 года после постановления о его создании, объясняется общей политикой Сталина по отношению к Ленинграду. По официальной же версии оно диктовалось стремлением теснее связать работу этого научного центра с наркомздравом. Реализацией этого решения занималась правительственная комиссия во главе с членом ВЦИКа Г.Я. Беленьким. Непосредственное участие в организационных мероприятиях принимали заместитель председателя СНК СССР В.В. Куйбышев и нарком здравоохранения РСФСР Г.Н. Каминский.
Перевод дирекции ВИЭМа в Москву и превращение старейшего медико-биологического института, каким являлся ИЭМ, в ленинградский филиал, неблагоприятно отразились на его деятельности. Уже в июле 1934 г. были расформированы отделы социальной и жилищно-коммунальной гигиены, отдел технической реконструкции исследовательских работ, находящийся в стадии организации музей эмбриологии человека, лаборатория антропологии и клиники, а в октябре закрылись отделы токсикологии и возрастной анатомии. Ряд крупных ученых были вынуждены покинуть институт. В их числе гигиенисты З.Г. Френкель и А.И. Штрейс, хирург С.П. Федоров, нейрохирург В.Г. Молотков, акушеры-гинекологи Г.В. Кипарский и К.П. Улезко-Строганова, онколог Н.Н. Петров, фармакологи А.А. Лихачев и В.М. Карасик и др. Многие ведущие специалисты (П.Ф. Здродовский, А.А. Голиневич, Н.В. Красовская, Б. И. Лаврентьев, И.А. Обергард, А.Д. Сперанский) были переведены в Москву.
В течение 1935-1940 гг. в структуре Ленинградского филиала произошел ряд изменений, обусловленных различными причинами. После смерти в 1936 г. В.В. Савича был ликвидирован отдел фармакологии. Небольшую лабораторию, оставшуюся после его закрытия в 1937 г., передали Биостанции в Колтушах. В том же 1936 г. после смерти Н.Д. Бушмакина, занимавшего с 1932 г. пост заместителя директора по научной работе, был закрыт созданный им отдел морфологии человека.
Были и более трагические причины прекращения ряда исследований. Общая обстановка в стране ухудшалась, ужесточилось законодательство. После убийства С.М. Кирова в Ленинграде начались массовые репрессии. Из города было выслано несколько десятков тысяч человек: они считались "социально опасными" вследствие своего происхождения.
"Профилактика" вредительства проводилась и среди сотрудников ВИЭМа. Одним из первых (4 февраля 1935 г.) был арестован заведующий отделом вакцин и сывороток Архип Игнатьевич Кузнецов и осужден "за содействие контрреволюционной зиновьевской группе" к высылке на 4 г. в г. Нарым. Через 2 года Особое совещание при НКВД СССР добавило ему дополнительно еще 5 лет, которые он должен был отбывать в Севвостлаге. А 1 декабря 1937 г. Тройка УНКВД по Дальневосточному краю приговорила А.И. Кузнецова к расстрелу "за проведение среди заключенных контрреволюционной агитации, отказ от работы и организацию контрреволюционной троцкистской группы"15.
26 марта 1935 г. был арестован проф. И.А. Ремезов, хорошо известный своими трудами за рубежом. В 1931 г. его даже приглашали занять кафедру биофизики в Вашингтонском университете, но Наркомздрав не дал на это разрешения. 28 октября 1932 г. И.А. Ремезов направил письмо директору ИЭМа Л.Н. Федорову, предлагая свои услуги для организации физико-химической лаборатории с биоколлоидным отделением. "Я сравнительно мало известен у нас, однако меня очень хорошо знают европейские и американские научные круги... Я мог бы представить Вам рекомендации и отзывы обо мне ряда немецких ученых, у которых я работал (Nernst, Neuberg, Haber, Frendlich, Bickel). Также я полагаю, что отзыв обо мне Вам смог бы дать акад. А.Н. Бах или проф. И.И. Жуков здесь, в Ленинграде", — писал он. "В Вашем институте я хотел бы организовать по европейскому образцу... физико-химическую лабораторию с биоколлоидным отделением, применив новейшие методы усилительных катодных трубок, с которыми я работаю в течение ряда лет и которые в биологии еще мало известны... Оборудование моей нынешней лаборатории является образцовым и смогло бы быть получено для Вашего института при организации новой лаборатории"16.
Просьбу И.А. Ремизова поддержал руководитель отдела биохимии акад. В.С. Гулевич, по мнению которого "с приглашением этого крупного специалиста удачно разрешились бы те затруднения, с которыми мы с Вами встретились... по вопросу о кандидате для организации физической химии с тем уклоном, который нужен для института"17.
В анкете Ремезева имелось немало пунктов, дававших возможность НКВД сфабриковать любое обвинение: дворянское происхождение, длительное пребывание за границей, интенсивная переписка с зарубежными учеными, германское подданство жены Е.И. Драудзель. А если к этому добавить, что, вступив в 1917 г. в ВКП(б), он вышел из рядов партии в 1921 г. "вследствие невозможности совмещать с научно-исследовательской работой", то факт его ареста воспринимается как неизбежность. Неудивительно, что по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 31 марта 1935 г. Ремезов был приговорен к пятилетней ссылке в Саратов как "социально чуждый элемент". После ареста И.А. Ремезова отдел физической химии и электрохимии прекратил свое существование.
Дальнейшая судьба самого Игоря Александровича Ремезова сложилась трагически18, хотя уже через полтора месяца его вернули из ссылки. Пребывание на свободе оказалось недолговременным: повторный арест последовал 28 марта 1939 г. На этот раз ученого обвинили в том, что он "по заданию представителей германской промышленности скрывал от советской власти и передавал Германии и другим капиталистическим странам свои научные изобретения и открытия, имеющие народнохозяйственное значение, а также систематически передавал представителям германских промышленных концернов сведения о научных работах, проводимых в СССР". Военная Коллегия Верховного Суда СССР вынесла приговор только 31 мая 1940 г.: 10 лет лишения свободы с последующим поражением в избирательных правах на 5 лет. В июле 1940 г. расследование "дела" Ремезова было возобновлено, и ему предъявили новое обвинение: "шпионаж и диверсионная работа, направленная на подрыв здоровья трудящихся Советского Союза и уничтожение скота". В первые же недели Великой Отечественной войны последовала новая волна смертных приговоров лицам, находящимся в заключении. 7 июля 1941 г. Ремезов был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор приведен в исполнение 30 июля 1941 г.
Источник |
