Заказать книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15529/

Памяти Пааво Вуотилайнена,
 поэта и журналиста

Русская эмиграция в Финляндии и схожа с эмиграцией в других европейских странах, и существенно от нее отличается. Схожа скудностью быта, но богатством жизни культурной, различна малочисленностью и нежелательностью самого своего присутствия в недавно обретшей независимость стране, чему, впрочем, есть свое пояснение.
На протяжении почти ста лет существования в составе Российской империи Финляндия не причиняла ни беспокойства, ни неудовольствия российским властям, члены Императорского Дома же с удовольствием и подолгу отдыхали в Финляндии.
Положение начало меняться с восшествием на престол Николая II, сторонника политики усиленной русификации по всей империи. Посягая на «вековые финские вольности» он потребовал для русского языка ранга государственного в Финляндии, что, само собой, не могло не вызвать неудовольствия. Началось активное сопротивление, неприятие всего русского местным населением, рост национального самосознания финнов, и поддержка всего оппозиционного царской власти.
... финляндская полиция, по собственной инициативе, наших русских революционеров не преследовала. Ввиду этого революционеры, перешедшие границу, находили себе в Финляндии, на территории русской империи, самое надежное убежище, гораздо более надежное, чем в соседних государствах... (1)

Но ухудшение отношений на официальном уровне не повлияло на популярность страны как места отдыха теперь уже не только российской знати, но и интеллигенции, особенно петербургской. Может, в этом была доля сочувствия русской интеллигенции финляндцам. Как писал Валентин Горский, поэт-сатирик, близкий в свое время кругам футуристов, в одном из номеров берлинской газеты «Новое слово»: «Петербургский интеллигент за отдаленностью швейцарской границы ездил на берег залива дышать воздухом финских свобод...»
«Нейшлот (Савонлинна - Э.К.) - очень оживленный курорт и русских много. Расположен на озерах и островах, часто идешь, идешь, и вдруг из-за какого-нибудь уголка - так красиво - гранитный обрыв саженей десять над озерами, поверху старые финские домики, немножко готические, и все опрокинулось в озеро.Казино и водолечебница находятся на одном из островов - прекрасный парк, по вечерам музыка. Живя, чувствуешь себя, как за границей (конечно, насколько знаю ее по описаниям). Утром идут читать газеты, днем table d`hotes; масса характерных для всяких курортов мамаш с дочками, генералов и русских купцов или подрядчиков - русских, конечно, всегда узнаешь». (2)
Наиболее популярным местом отдыха был Карельский перешеек, где многие жители Петербурга покупали или снимали на сезон дачи.
«Перед самой войной и революцией стала Оллила почему-то даже «модной». Нашли здесь какой-то особенный воздух, и климат, и пески. До осени в артистическом пансионе Венедиктова живали видные питерские художники, актеры, сочинители». (3)

* * *
Революция 1917 года и последовавшее за ней установление независимости сделали Финляндию из «почти заграницы» заграницей настоящей, северный курорт обернулся ледяной чужбиной, прежняя беззаботная дачная жизнь превратилась в выживание на территории другого государства в положении маложелательного иностранца. Вероятно, нечто подобное пережили в конце 20 века русские в странах Балтии.
«Несмотря на иностранный говор населения, мы чувствовали себя на родине, как и в нашем имении на Карельском перешейке и никому не могло придти в голову, что через какие-нибудь три года мы будем здесь на положении нежелательных и лишь терпимых иностранцев [...] Мы Финляндию как страну и ее народ не знали. Весь Карельский перешеек до Выборга был заселен петербуржцами, имевшими на нем имения и дачи. Финляндское население состояло из крестьянства и владетелей мелких торговых предприятий, которые обслуживали дачников. Повсюду звучала русская речь. По-фински говорили лишь простые люди, да и те могли изъясняться на русском языке. Выборг же был третьим финляндским городом со своим бытом, и мы русские чувствовали себя в нем иностранцами [...] следует отметить, что русские, осевшие в Финляндии, оставались чуждым элементом для местного населения и сами не могли с ним сплотиться, как например в Югославии. Для этого мы были слишком различны и по характеру, и по подходу ко всему, не говоря уже о незнании местных языков, шведского и финского. Только в очень редких случаях, при смешанных браках или по материальным расчетам, русские эмигранты приобщались к финской культуре». (4)

Финляндия воспринималась русскими беженцами как временная остановка в пути, многие не собирались да и не могли остаться здесь надолго.
«Первый этап нашей новой жизни - Мункснес, нечто между хорошим отелем и санаторием на берегу моря вблизи Гельсингфорса, показался мне раем [...] У нас кончились финские визы. Волей-неволей пришлось погрузиться на суденышко, более похожее на яхту, чем на повелителя стихий. [...] На третий день мы покинули Стокгольм и на сей раз на огромном пароходе, а затем на поезде добрались до Берлина». (5)
Во многом и финляндские власти способствовали тому, чтобы русские беженцы не задерживались в стране надолго. Для страны, недавно приобретшей независимость, представители Белой России были нежелательны так же, как и красной. Первые несли идею восстановления старого порядка, в связи с чем статус независимой Финляндии делался спорным, вторые - гражданскую войну, смуту и сильное русское присутствие.
Скидок и уступок не делалось никому. Александр Куприн, которому Финляндия была близка и знакома в мирные годы, испытывавший искреннюю симпатию и к стране, и к народу, вынужден был уехать.
«Первоначально Куприн собирался «зацепиться в Финляндии, чтобы быть как можно ближе к России. Финскому журналисту «Хельсингин Саномат» он в декабре 1919г. выразил свою готовность остаться в Хельсинки [...] Разрешение Куприну жить в Финляндии кончилось 1 июня 1920г., и это заставило его вновь думать о будущем. [...] Остаться значило бы вести постоянную борьбу с финским бюрократизмом: «...после этого срока будут позволять жить лишь гомеопатическими дозами, и придется мне через день бегать по канцеляриям, стукаться лбом, умолять о продлении». Ему дали разрешение остаться в Финляндии еще на один месяц, однако решение уехать было уже принято» (6)

* * *
В работе финского историка Юлиты Суомела (7), посвященной анализу русской эмигрантской прессы в Финляндии, отмечается, что русская эмиграция в Финляндии складывалась из двух разных групп. Первая состояла из русских, живших в своих виллах на Карельском перешейке и оставшихся там после 1917 года в ожидании, когда положение в России изменится к лучшему. Среди наиболее известных финских «дачников» - эмигрантов стоит упомянуть Леонида Андреева и Илью Репина. Вторая, большая, группа складывалась из беженцев, не имевших до того практически никаких связей и ничего общего с Финляндией. В основном это были представители купечества, чиновники и интеллигенция и именно эта группа и занялась активным издательством газет и журналов. В период 1918-1927 года в Финляндии выходило, в общей сложности, 12 эмигрантских изданий, тогда как самих эмигрантов в стране в эти годы было около 20 тысяч.
Иван Савин, несмотря на свои финские корни, относится к последней группе русской эмиграции, описанной Юлитой Суомела, для него Финляндия была не больше, чем абстрактная «буржуйская Европа».

* * *
Следует отметить, что источников для написания биографии поэта немного. Основные сведения и воспоминания о нем приведены в книге «Иван Савин. Только одна жизнь», изданной в США его вдовой, Л.В.Савиной-Сулимовской. Архив Савина был передан его отцом в Прагу, откуда после Второй мировой войны попал в Москву и был, наряду с другими, долгое время недоступен для изучения. Он содержит, в основном, прижизненные газетные публикации Ивана Савина. После смерти Л.В.Савиной-Сулимовской в США, в московский Архив русской эмиграции (стараниями Виктора Леонидова) поступили оставшиеся у нее бумаги поэта. Эта часть архива для изучения оказалась гораздо более интересной, так как содержит, среди другого, рукописи поэта. Но многое мы можем узнать из его опубликованных текстов, - автобиографичность прозы Савина подчеркивалась многими.
Неожиданным источником для пополнения сведений о жизни Савина стало его личное дело, заведенное на него сыскной полицией Финляндии.

* * *
В воспоминаниях и статьях о жизни и творчестве Ивана Савина основной акцент делается на участие его в Белом движении, что вполне понятно - известность и любовь читателей ему принесла тоненькая «Ладонка» и рассказы из цикла «Плен», наиболее часто публикуемые впоследствии. Но между его прибытием в Финляндию и освобождением из плена есть некий перерыв «гражданской» жизни, восстановить который можно только по его прозе, в частности, по циклу рассказов «Дым отечества», опубликованному впервые в гельсингфорской газете «Русские вести».
По освобождении из плена Савину удается устроится на службу и почувствовать все особенности становления нового строя.
«Почему голосуют [...] все - не знаю. Я «за» [...] потому, что мне надоело сидеть в чека и в особых отделах, потому что мне крайне дороги мой фунт хлеба и селедка, потому что, предполагая в ближайшем будущем «драпать» в Питер, а оттуда - в буржуйскую Европу, разыгрываю верноподданного».(8)
Новый порядок - это бессмысленные митинги, речи, доклады и политзанятия, но полное отсутствие какой-либо осмысленной, созидательной работы. Отсутствие дела.
Как долго длился его путь с юга России в Петроград сказать трудно, но, вероятно, ни одну неделю. Представляется, что под впечатлением этого невеселого путешествия написаны позже многие очерки и рассказы, где - портреты и мимолетные зарисовки людей, так или иначе пытающихся выжить и приспособиться - «Пьяная исповедь», «Сашенька», «В теплушке» и др.
Зимой 1921 года Иван Савин, наконец, добирается до Петрограда, где встречается с отцом (личностью по своему примечательной) и начинаются хлопоты по оформлению бумаг, дающих им право как финнам по происхождению легально уехать в Финляндию. Время тревожное - Савин мог быть расстрелян в любой момент, признай или заподозри в нем хоть кто «белогвардейскую сволочь»:
«Он еще спрашивает - за что! Сказано - за подозрительную физиономию. - Но позвольте… - Я знаю, что делаю. Товарищ, уведите его… Товарищ - нечто вроде смотрителя, полный и безучастный, привычным жестом распахнул гостеприимные двери розыска Николаевской железной дороги (Лиговка, 10?) и крикнул: «Третья камера, принимай».
Вероятно, здесь он устраивается на службу.
«Дома, в высокой комнате по Литейному, тоже пустынно: керосиновая бутылка на подоконнике, стол из ящиков, двуногий диван темного, изорванного шелка в стиле Людовика 1. Прости, Король-Солнце! и вездесущая буржуйка весьма капризного нрава, всегда дымит. Вот и все. Но после подвалов ЧК - замком сказочной принцессы показалась мне эта комната. Только сегодня я заметил, что не всегда приятно, замерзнув в концелярии, садиться верхом на кашляющую печь, что двух фунтов прелого хлеба не может хватить на неделю.(9)

 О Петербурге - рассказ «Трое»: погибает старый Петербург, погибают его жители - в том числе и четвероногие. Смерть не в бою, не от пули - но от страшного спутника войны - голода.
 Уже в Финляндии Савин снова и снова возвращается к теме Петербурга, города не революций, но - Пушкина. Вероятно, именно в Петербурге окреп или прояснился у Савина интерес к пушкинской эпохе, о чем писали многие, знавшие его. Пушкин обращается к истории Пугачевского бунта; Савин переживает бунт пострашнее, пытаясь понять истоки всего, что случилось с Россией.
Работая специальным корреспондентом «Сегодня» и «Руля», Савин часто пишет о Петербурге, встречается с беженцами оттуда, не обходит своим вниманием и курьезные происшествия:
«В первых числах мая на памятнике Петру Великому, что на Сенатской площади, было обнаружено искусно сделанное чучело Ленина. Ленин висел на хвосте чугунного коня, а на его спине виднелась надпись: «вешатель России».
В другом очерке Савин приводит свою беседу с петербургским рабочим, бежавшим в Финляндию:
«Я вот совсем не буржуй, из чернорабочих в мастера выбился, домик потом и кровью сколотил в новой деревне и, - все забрали, голодал столько, в подвале четыре месяца отсиживал за то, что против изъятия церковных ценностей был».
Вечные спутники войны и разрух, - голод и смерть, теперь не только от пули, но от истощения не отпускают поэта. Об этом - страшные в своей простоте рассказы «Трое» и «В Паутине».
По приезде в Финляндию, Савин, после недолго пребывания в санатории - «Я здесь недавно, и мне чуждо. С утра лежу на веранде, заставленной цветами. Их так много - ромашки, левкои, какие-то местные, финские цветы с голубо-сиреневой головкой и длинными листьями, похожими на лапы ощетинившегося кота [...] Мне чуждо. Перелистываю журнал на непонятном языке, вслушиваюсь в прыгающий придушенный говор за дверью, стараюсь понять непонятную, спокойную, не нашу жизнь» (10) - начинает активно писать и печататься, его стихи, рассказы и очерки появляются в эмигрантских изданиях Эстонии, Финляндии, Латвии, Германии, Югославии, Франции. Его проза «была рассыпана по эмигрантским газетам и журналам, как яркие камушки».

 Стоит отметить, что Савин много пишет о родине своего деда как спецкорреспондент «Сегодня» и «Руля», внимательно следит, как страна укрепляет свою независимость, восстанавливает экономику, выбирает президента, встречает шведскую королевскую семью, подмечает мельчайшие штрихи современной ему жизни:
«Тысячи «маленьких Нурми» (11) бегают теперь по гельсингфорсским улицам утром и вечером. У каждого - часы, по которым ежеминутно проверяется скорость бега. «Финики» с детства уясняют себе, что никакая дипломатическая победа не заставляет так говорить о маленькой, где-то на севере затерявшейся Финляндии, как победа спортивная».(12)
 
* * *
В газете «Русские вести» («Новые русские вести»), выходившей в Хельсинки с 1922 по 1926г., опубликовано более 100 рассказов, стихов, очерков Савина. Именно в «Русских вестях» он впервые печатает разрозненные рассказы под общим названием «Крым. Плен», вошедшие в 1988 году в книгу «Иван Савин. Только одна жизнь» и заставившие говорить о нем как о талантливом писателе, несмотря на то, что «в сборник «Только одна жизнь» вошли случайно сохранившееся повести Ивана Савина». (13)
 Первые, небольшие, рассказы с подзаголовком «отрывок из книги «Плен» - «Дневник» и «Чонгарский мост» были опубликованы в газете «Русские вести» в конце 1922 года и не вошли в книгу 1988 года, вероятно, по причине их утерянности, - вдова Савина готовила книгу по истлевшим газетным вырезкам, сохранившимся у нее в США. Другие рассказы этого цикла публиковались в течение 23-25гг.- главы «Плен» и «Отрывок из книги «Плен» в 1925 году в газете «Новые русские вести», глава «Джанкой» - в журнале «Дни нашей жизни» 1923.
Где впервые была опубликована глава в «Немецкой колонии», завершающая цикл в книге «Только одна жизнь», нами сегодня не установлено. Та же участь постигла рассказы под общим заголовком «Быль» или «Из книги былей», которые печатались в финской «Русские вести» в 1923-25гг., а так же в эстонских эмигрантских изданиях. Не вошел в книгу 1988 года и цикл рассказов «Дым отечества», единственный, опубликованный не разрозненными главами, а полностью и в авторской подборке. «Дым отечества» печатался в «Русских вестях» в феврале и марте 1923 года.
Иван Савин редактировал издававшийся в Хельсинки с 1923 по 1925 год журнал для молодежи «Дни нашей жизни» (14), где были напечатаны, наряду с другими, рассказ «Лимонадная будка», неоднократно цитируемый и публикуемый впоследствии, рассказы «Плен», его стихи и пьеса «Молодость». К сожалению, сами редакционные архивы русских газет и журналов в Финляндии не сохранились.* Многое в журнале «Дни нашей жизни», как нам представляется, по стилю и тематике - написано так же Савиным, но опубликовано им под псевдонимами, впрочем, довольно прозрачными: Зеньковский (он жил в г.Зенькове),Скиф, Жан Жаныч, Junior (его отец, Иван Иванович Саволайнен после смерти сына работал спецкором «Сегодня» и подписывал свои статьи Саволайнен-старший). Разнообразие псевдонимов объяснимо: будучи главным редактором журнала, отвечаешь не только за его выход, но и общую выдержанность и направленность, и если нет возможности привлечь к сотрудничеству больше авторов (вероятно, не в состоянии оплачивать их труд) волей-неволей пишешь сам.
То, что журнал испытывал финансовые затруднения видно и из того, что пятый номер вышел после 1,5-годового перерыва и не имел уже обозначения «ежемесячник». Можно сказать, что журнал «Дни нашей жизни» - это авторский проект Ивана Савина. Первый номер вышел в мае 1923 года с обещанием быть ежемесячным,- в редакционной статье говориться о предназначении издания - органа русской молодежи:
«Пусть помнит каждый из нас, что в эти варфоломеевские годы мы обязаны научиться служить своему народу. Пусть каждый, по мере сил, готовит себя к такой службе, если хочет - к подвигу, если может - к жертве». (15)
Призыв к подвигу и жертве был услышан. Друг Ивана Савина, Виктор Ларионов, также печатавшийся в финской эмигрантской прессе, в июне 1927 года с двумя помощниками перешел границу и осуществил взрыв в ленинградском Центральном партклубе, все трое благополучно вернулись в Финляндию. (15-а)
В статье « Молодежь и контрреволюция» Иван Савин, участвуя в развернувшейся в те годы на страницах эмигрантской прессы дискуссии о роли интеллигенции в русской революции, дает обзор смены настроений и отношения русской учащейся молодежи к революции - от умонастроений довоенных, когда « в толще русского студенчества и учащихся старших классов средних учебных заведений социалистическая агитация приносила, действительно, пышные плоды» до 1914 года, когда, с началом войны, уходит все ненужное, остается главное - русский патриотизм, и молодежь, - всегдашний «внутренний враг» и оппозиционер царского режима, - русская молодежь идет на фронт не ради планетарной революции, но ради защиты родины. Но к концу 16-го года настроения меняются - болезненные явления тыла и фронта, военные неудачи, не всегда верные действия правительства приводят к тому, что молодежь встает под знамена русской революции.
«До какого разгула в те благословенные времена дошли мы, может показать такой, например, факт: в гимназии, где пишуший эти строки, уже при товарище Луначарском, домучил курс наук, в 17-ом году считалось высшим шиком в классе во время урока, читать порнографическую литературу, набивать папиросы и играть в карты, а ученицы женской гимназии приносили на большую перемену спирт!».
Революция ширится и углубляется, но вместе с ней растет и отвращение.
«Почему же так скоро нам до рвоты опротивели митинги, комитеты, «Марсельеза», карты на уроках..? Почему часть из нас ушла на Дон, в стан «контрреволюции», а остальные занялись чем угодно, только не поддержкой вождей революции?...»
Ничем другим - ни разгулом, агитацией, обещанием и лозунгами, но - делом, «серой будничной работой, незаметным, упрямым трудом», строится новое, приводится в порядок послевоенная разруха. «А дела не было».
 
Встречаются ошибочные сведения, что Савин редактировал журнал «Студенческие годы», выходивший в Праге. Такое мнение могло сложиться от общности тем и направленности «Студенческих годов» и «Дней нашей жизни». Хотя сам Савин в одной из заметок своего журнала позволил себе легкую критику журнала пражского, обращая внимание его издателей на сложность языка некоторых статей, отчего понимание их затруднено молодежью, вынужденной часто заниматься физическим трудом, не оставляющем времени для «гимнастики умственной».
В «Днях нашей жизни» Савин публикует письмо (вероятно, полученное им самим) о своеобразии учебного процесса в медицинском институте Петрограда, где лекции может читать профессор-фельдшер, учившийся на ускоренных курсах, а главное для студента - не знание анатомии и фармакологии, но - политическая грамота и социальное происхождение. Интересно, что в личном деле Иван Савина имеется рапорт о полученном на его имя письме из Питера, речь в котором идет именно об особенностях высшего образования в Советской России. Круг внимательных читателей Савина был несколько шире, чем это представляется в традиционном понимании.
Письма из России сыграли сильную роль в его жизни, но об этом - чуть позже.
 
 «Дни нашей жизни» и рижская «Сегодня» публикуют в 1925 году заметки о тяжелом существование потомков Пушкина в Эстонии - «В селе Даймиш под Петербургом пасет овец неграмотный правнук Пушкина, носящий по горькой иронии судьбы имя прадеда» - и его родных: матери и двух сестрах, живущих в Эстонии, в Нарве, и крайне нуждающихся. Иван Савин организует для них сбор пожертвований и передает вырученные средства семье Пушкиных. При этом он пишет, организует литературные вечера, театральные постановки. И не теряет надежды, на то, что, может быть, каким-то чудом, весть о гибели его братьев неверна…

«Лиц, имеющих какие-либо сведения о местопребывании или судьбе подпоручиков 3 арт. бриг., 6-ой зенитной бат., Михаила и Павла Федоровичей Волик (16), вольноопред.кирас. Ее величества полка Николая Ивановича Саволаина, просят сообщить в редакцию». (17)
 
* * *
Ко времени написания этой статьи мы достаточно хорошо знаем публикации Ивана Савина в эстонских и финских эмигрантских изданиях, причем среди них значительную часть составляют художественные тексты - стихи, рассказы, небольшие заметки. В рижской «Сегодня» и берлинском «Руле» он сотрудничал как специальный корреспондент в Финляндии, поэтому его публикации в этих газетах касаются непосредственно политических и экономических событий в России и Финляндии - это очерки, интервью, обзоры и телеграммы. К сожалению, нами пока не исследованы его публикации в других европейских русских газетах и журналах.
Многие из его публикаций в «Сегодня» и «Руле» написаны в результате непосредственных встреч с недавно приехавшими из России, - в условиях 20-х годов это было подчас единственное средство получить достоверную информацию о происходящем. Так родилась публикация «Разговор с сотрудником посольства» (18) - очерк-пересказ впечатлений приехавшего на днях из СССР шведского промышленника:
«Часам к пяти, в солнечный осенний день, я вышел на Невский, долго бродил по городу, хорошо знакомому мне с молодости. Я не узнал его.[...]Свежего человека поражает здешняя забитость, потерянность, какая-то странная оглушенность. Совершенно не слышно смеха. Даже дети сумрачны и озлоблены. Все время вы чувствуете себя в неприятельской стране, где каждый видит в вас врага». (19)
 
Из очерков «Соловки» и «Как бежали с Соловков» (20) родилась впоследствии книга Мальсагова о Соловецком застенке, имя Мальсагова приобрело известность, но Савин, чье имя могло быть рядом, на заглавном листе - его трудами книга увидела свет - скрылся от признания своего открытия и своей большой редакторской работы. (21)
Соловецкие очерки Ивана Савина опубликованы в июне-августе 1925 года одновременно в газетах «Руль» и «Сегодня», а уже в ноябре рижская «Сегодня» сообщает читателям, что «редакция приобрела записки офицера С.А. Мальсагова, бежавшего недавно в Финляндию с Соловецкого острова, где он находился в заключении. (21-а) Следовательно, все это время Савин интенсивно работал с Мальсаговым над созданием «записок», вышедших со временем отдельной книгой и переведенных на ряд европейских языков.
Многое, написанное им в результате этих встреч, передано настолько живо и интересно, что не оставляет ощущение, будто он сам стал свидетелем описываемых событий. В этом и было мастерство журналиста тех лет - в умении подать информацию «сопричастно», словом передать то, что сегодня отдано изображению. Балансируя между официальными сообщениями и непосредственным рассказом приехавших из России, Савин выстраивал свою достоверную картину происходящего.

* * *
Мастерство журналиста - умение работать с фактами, навык добывания информации самыми разнообразными средствами, а, главное, правильный анализ полученных сведений, привлекли к личности Савина пристальный интерес и финляндских «спецслужб».
В начале 1925 года он публиковал в газете «Сегодня» материалы о деятельности коминтерна и о «настоятельной необходимости оградить общими усилиями пропаганду коминтерна в Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве и Польше» (22), чему была посвящена проходившая в Хельсинки конференция Балтийских государств, а также сообщение о конференции советских дипломатов, которая «займется обсуждением вопросов о направлении внешней политике советской власти по вопросам балтийской конференции и усилении большевистской пропаганды в Прибалтике».(23) После того, как 25 января в рижской «Сегодня» появляется телеграмма спецкора Савина о составе предполагаемого советского правительства Эстонии в составе: Куусинен, Кон, Феликс, Анфельд и др. (23-а) на встречу с Савиным отправляется агент финляндской охранной полиции.
К сожалению, это единственное известное нам не воспоминание, но живое описание Ивана Савина его современником.

* * *
«В соответствии с полученным заданием я встретился сегодня с финским корреспондентом газеты «Сегодня» Саволайненом, проживающим в Тееле, в районе сахарного завода, рядом с улицей Риентотие.
г.Саволайнен, пишуший под псевдонимом «Иван Савин», сам открыл мне двери. Я вошел в маленькую, бедно обставленную комнату, в которой, кроме Саволайнена, находились еще две женщины: одна - молодая, другая, темноволосая, старше. В углу, на маленьком столе стояла пишущая машинка неизвестной мне марки, но, судя по клавиатуре, очень старая. Обстановка комнаты - диван и стулья, на которых лежат толстые стопки газет и книг.
Я представился, г.Саволайнен ответил, что знает меня. Я сказал, что у меня к нему личное дело и попросил его уделить мне полчаса его драгоценного времени, предложив прогуляться по городу. С. согласился. Пока он одевался, обе женщины громко разговаривали о чем-то.
На улице мы сели в арендованный мною автомобиль. Мне показалось, что все это было ему неприятно, и он начал страшно заикаться, чего я раньше за ним не замечал. Позже я узнал, что заикание его возникло после издевательств в «чека», и оно усиливается от сильного волнения. Мы поехали, по моему предложению, в «Гриль», где и состоялась наша беседа, содержание которой следующее.
Я давно хотел познакомиться с г.Саволайненом, я раньше слышал о нем от общих знакомых и знаком с его прозой и стихами. С большим интересом слежу за его публикациями о Финляндии - «Письмами из Финляндии» в разных газетах. Когда я сегодня прочитал его корреспонденцию в газете «Сегодня», меня особенно заинтересовало его глубокое понимание состояния дел в Финляндии, и я решил, что мне надо непременно с ним познакомиться - от нашей встречи могла бы быть польза в борьбе против общего врага.
Его адрес я узнал из объявления в «Сегодня». (22) Я рассказал о моей деятельности на границе, и что я тоже «болен» враждой к большевизму. Он сказал, что все это знает, и спросил, работаю ли я еще на границе. Я ответил, что переехал в Хельсинки и моя деятельность связана с большим международным торговым концерном.

Иван С. поинтересовался, идет ли речь о России и знаю ли я, что А… (неразб.) беспокоят денежные затруднения, вследствие чего его работа сейчас значительно сократилась, хотя в начале на нее возлагались большие надежды.
Я ответил, что денег из Швейцарии не так много, но если их перечислить в финские марки, сумма окажется большей. Разными сборами в Англии и на материке получены достаточно большие суммы, крупный денежный вклад получен из Америки. Я сказал, что, к сожалению, не знаю точных подробностей…(неразб.) Конечно, собираемые в Женеве материалы и сведения против большевиков весомы. Наша беседа продолжалась еще некоторое время.
Перейдя к другой теме, я сказал, что всегда считал себя хорошо знающим происходящее в России, но читая его корреспонденции в «Сегодня», готов засвидетельствовать, что г.Саволайнен осведомлен гораздо лучше меня.
Иван С. заявил, что у него нет никаких связей с Советской Россией, и что он, к сожалению, ограничен теми сведениями, которые получает от вновь прибывших беженцев из России или из хельсинских газет.
Я предположил, что у него, вероятно, хорошие консультанты. Иван С. объяснил, что даже эту информацию (22) он получил через третьи руки и не может ручаться за ее достоверность.
Я вновь вернулся к его корреспонденциям в «Сегодня», удивляясь широте его знаний и особенно - подробностей. Я упомянул о некоторых официальных лицах в Хельсинки, которые заплатили бы большие деньги, если бы кто-то согласился предоставить им сведения о деятельности коминтерна в Балтии.
Иван С. посетовал, что это совершенно невозможно, т.к. его консультант уже покинул Финляндию, и С. дал ему слово чести, что не раскроет свой источник информации.
Я спросил, насколько этим сведениям можно доверять, например, суммам, выделенным на ведение пропаганды в разных странах. Иван С. ответил, что у него нет никаких причин сомневаться в них, но в то же время он не может утверждать их полную достоверность.
Я подтвердил, что этот человек, вероятно, хорошо осведомлен, если он знает такие вещи, как перемена политического курса и назначение Смо…(неразборч.) начальником чекистов.
Иван С. убеждал, что эта новость пришла телеграммой, отправитель которой ему неизвестен. Ко всему у него пропал список членов предполагаемого советского правительства Эстонии.
Я спросил, знает ли консультант Савина о существовании этого списка, но ответ был неуверенный, что-то в духе «они ведь и так известны». Кроме того, в последствии подтвердилось, что чекист Апотерин (?! - Д.К.), его имя и деятельность Саволайнену неизвестны.

По мнению С., достоверные сведения можно получить от беженцев из России. Через местных эмигрантов он узнает о вновь прибывших в город, и, благодаря им, он в курсе всех новостей. В том числе, в Хельсинки сейчас находится полковник Медведев, который располагает большой информацией, но Савину еще не удалось с ним встретиться. Полковник Медведев осторожен с посетителями, так как его семья осталась в России. В ближайшее время Медведев собирается для узкого круга, состоящего из живущих в Хельсинки офицеров, сделать доклад. По слухам, в докладе должны прозвучать совершенно новые сведения. С. хочет попасть на этот доклад как бывший офицер армии Деникина и Врангеля, но где и когда доклад состоится, он еще не знает.
Виденная мною в доме С. молодая дама - его жена, урожденная Соловьева, родилась и выросла в Финляндии и знает язык страны. Другая дама - теща Савина. Тесть, бывший полковник, раньше жил в Турку, но сейчас живет в Хельсинки. Савин - корреспондент многих газет, работает дни и ночи, но денег еле хватает свести концы с концами.
Расставаясь, С. спросил про ранее упомянутых мною господ, интересующихся сведениями о России - не захотят ли они получить от него копии некоторых материалов, которые он достал разными способами и собирается опубликовать. Я обещал разузнать. С. спросил, не могу ли я доставать ему хотя бы раз в неделю советские газеты, в них можно многое прочитать между строк. В Финляндии их достать практически невозможно. Редактор местной эмигрантской газеты Воутилайнен (23) официально заказал несколько питерских газет и оплатил заказ, но так их и не получил. Все-таки Воутилайнену удается раз в неделю знакомиться с советскими газетами. Я ничего не обещал, но и не отказался.
Я хотел продолжить разговор с ним о других эмигрантских делах, но он прервал беседу, сославшись на то, что ему пора идти домой, иначе жена начнет беспокоиться. Я не стал его задерживать.
Расставаясь, Савин сказал, что его отец и брат находятся в Париже и зовут его туда, но он хочет быть здесь, ближе к России. В его сердце живет чувство, что этот год - последний для большевизма.
Я обещал еще побывать у него, так как хочу подписаться на газету «Сегодня».

 Литератор Саволайнен (Савин) не выглядит человеком с высоким самомнением. Иван очень работоспособный и впечатления глупого не производит. Большевицкая иерархия ему хорошо известна. Я специально делал ошибки в наименовании официальных чинов, чтобы понять уровень его осведомленности, но он мои ошибки тотчас же исправлял.
Не вызывает сомнения то, что большая корреспонденция в Ригу была в значительной степени результатом долгой работы по сборке и оценке информации и проделана им самостоятельно. Это подтверждает неуверенность, с которой он говорил о своих источниках информации. Его нервы не совсем в порядке, на что указывает его продолжительное заикание в течение всего вечера, хотя я и старался ничем его не тревожить. Мы говорили о делах посторонних, второстепенных. Главный вопрос для него - деньги, и он жаловался на их отсутствие. По моему мнению, в его корреспонденциях для различных газет нет ничего полезного для НКВД. Очень важно было бы узнать содержание доклада Медведева, если, по сведениям Савина, он состоится».
 Хельсинки, 29/1-25г. Сикорский. (24)

* * *
 Русская эмиграция в Финляндии находилась под двойным надзором: и со стороны Советской России, - как о том писал сам Савин в одной из своих корреспонденций (25): «работник российского полпредства - негласный надзор за эмигрантами», - и со стороны Финляндии. Трудно судить, знал ли Савин, что беседующий с ним «поклонник его таланта» агент сыскной полиции, предполагал ли, что его журналистская работа может вызвать интерес у официальных органов. Стоит, однако, отметить, что интерес этот был многолетним - хранящиеся в библиотеке университета Хельсинки подшивки газет «Сегодня» 20-х годов поступили туда из сыскной полиции, а на полях газет с корреспонденциями Савина имеются карандашные пометки и замечания его внимательных читателей-полицейских.
Савин писал не только о деятельности коминтерна в балтийских странах, но и о том, что происходит в финской армии - о смещении главнокомандующих или сокращении числа шведов среди военнослужащих. Надо полагать, что сам, будучи военным, он не пропускал важных событий в военной среде Финляндии, тем более что многие финские военные чины начинали карьеру в Русской императорской армии и, вероятно, в той или иной степени владели русским языком. Возможно, его оценка происходящего расходилась с мнением официальных лиц.

Но русская эмигрантская газета - это не только новости политические, научные и экономические, это и новости литературные. Их одновременное появление на страницах газет не могло, косвенным образом, не влиять друг на друга. Так, сообщения о первых опытах с радио и жертвах лучей Рентгена* осталось в публикации Савина «Моему внуку»
«Или для переселения в иной мир у вас будут выдуманы особые радиоволны?[...] Пытаясь прожечь себя радиоволной, ты обязательно подумаешь, что жить не стоит...». (26)
Небольшая же повесть «Марина Веневцева» Владимира Лидина, опубликованная в конце 1926 года в рижской «Сегодня» и - одновременно - в московском «Новом мире», написанная в духе Арцыбашева - с элементами эротики и насилия (27), оказала на Савина сильное, если не роковое, воздействие. Может быть, и сократила его дни.
В январе 1927 года «Сегодня» публикует очерк Савина «Правда о Марине Веневцевой», где поэт пишет о своем знакомстве с девушкой, послужившей прототипом героини Лидина. «Правда...» - сильный и смелый рассказ поэта не только о своей юношеской влюбленности, но и о черном времени, перевернувшем и перервавшем молодые жизни.
Общепринято, со слов Л.В.Савиной-Сулимовской, что оставшаяся в России невеста изменила Савину, выйдя замуж за большевика, и эта измена не давала успокоения и примирения душе поэта. Хотя в реальной, непоэтической жизни все было гораздо хуже и сложнее. Он пережил плен, издевательства и голод. Но не оставляло его мучительное чувство любви к девушке, в характере которой было нечто и от тургеневской барышни, и от павшей женщины одновременно. (27) Они жили по соседству, милая детская игра в любовь продолжилась в переписке, когда соседку увезли, со старшими сестрами, в институт. Нормальное развитие юношеских чувств прервала война и революция, бесконечные смены режимов на юге России, каждый раз приносившие только насилие и опустошение. Сломилась в этом кровавом вихре ни одна женская душа.
 
* * *
В архиве Ивана Савина, хранящемся в Доме-музее Цветаевой есть две его неопубликованные рукописи, имеющие прямое отношение к этой, оставшейся незамеченной линии его жизни и творчества. Чудо само по себе, что эти рукописи дошли до нас - Савин не хранил черновиков и часто писал на папиросной бумаге со временем совершенно истлевшей. (27)
Рукописи из архива датированы весной и летом 1923 года, через год, как Савин оказался в Финляндии, и обращены, по сути, к единственному адресату.
«Знаю, что Шура К. вышла замуж, знаю и за кого. Но почему я живу еще все-таки - не знаю. И как можно жить с такой раной навылет - я не знаю. Полгода тому назад, в сочельник, получил от Гриши письмо с вестью об этом. Много недель мне было просто больно дышать; теперь я боюсь ходить - все мне кажется, что я стеклянный, что упаду и разобьюсь.[...] Мне так больно, подружка моя далекая, что вот и сказать нельзя. Я совсем, совсем потерял голову. Я беспредельно, безрассудно, вопреки всему с каждым днем все горячее и мучительнее люблю Ее. [...] Если хотите сделать мне огромную радость, за которую отплачу, чем хотите, напишите мне сейчас же, сейчас же, все, что Вы знаете о Ней [...] Если будете случайно идти за Ней - поднимите с земли песчинку или листок, на который она наступила, и пришлите. Хорошо? Я так буду ждать Ваших писем».(28)
«Я учу себя быть мудрым. Видеть явь и верить в действительность учу я себя. И днем - хорошо. Пишу спокойные, тихие стихи; вспоминаю о том, что послезавтра - годовщина смерти Нади (29); немножко, совсем капельку плачу; с блестящими глазами сажусь за пьесу, которую ставлю осенью в местном театре. Но ночью... Ночью мой рассудок - он в ссоре с Вами - засыпает, и я остаюсь без охраны, ненужный и бездельно-ласковый. И приходите Вы, тоже ненужная. И выбрасывая рассудок в дождливую ночь, я протягиваю к Вам руки, тянусь к Вам той, прежней, с нерассуждающей дрожью.[...] И если когда-нибудь Ваше настоящее покажется Вам таким же, каким оно кажется мне - гнойным, гнусным, оскорбляющим Вас как человека, как женщину, как христианку и - да минует Вас чаша сия! - и мать, и загрустите Вы о прошлом, - не отчаивайтесь, бедная не моя, хорошая не моя. Вспомните, прошу Вас, обо мне! [...] Только одно слово Ваше - и я вырву Вас у изнасиловавших Вас, помогу Вам приехать сюда. Когда хотите: сейчас, сию минуту, через месяц, через год. (30)
Со временем боль притупляется, все - затихшее, но не смеренное, перетекает стихами, негромкими, но очень верными строками. И, казалось, все уже и сложилось - он публикуется, он - любимец всей русской колонии, у него - преданная жена, у него - долгожданная книга стихов «Ладонка». Но - хрупко и призрачно оно, его спокойствие.
Далекая, изменившая, оставшаяся в России - она пишет ему с жестокостью нелюбящей обо всем, что происходит с ней - о том, как отдается за хорошее место, за мешок муки, за чулки. О том, что ходила на пасху к проституткам - проверить, такая же она? Или еще нет? Вспоминает детство, мечтает «я нарву для вас маленьких-маленьких белых цветов, похожих на незабудки. Они - как жемчуга на шее вашей мамы в дворянском собрании». (31) О том, как встретилась в поезде с литератором - «В долгом и интимном с ним разговоре я рассказала ему о своей жизни, как умела и могла. Он вывернул ее наизнанку, сгустил, сделал меня убийцей и выгнал меня на широкую читательскую дорогу». (31)
И спрашивает - узнаете ли в «Марине Веневцевой» меня? И благодарит, что Савин не осуждает ее...
«На тонкой паутинке колышется сердце человеческое. Качнешь сильнее - и нет его…»

* * *
«Он был человек глубоко веровавший в Бога и, не взирая на все свои жизненные испытания, никогда не терявший веру в людей. Его борьба со смертью продолжалась целых шесть недель. В эти мучительные ночи он молился сам, звал молиться вместе с собой свою молодую жену... В последнюю минуту он медленно перекрестился, последнее слово его было «Господи!». (32)
Ему было отмерено на земле 27 лет. Были - детство и юность, но не случилось молодости. Он торопился записать все, что случилось с ним и не с ним. С теми, кто не дожил и не выжил.
И все, что он хотел сказать, повторяли потом многие, но так и не были услышаны - миру нужна любовь, а не война.

Хельсинки, апрель 2003 г.
 
Примечания:
1. Столыпин П.А., Нам нужна великая Россия, Полное собрание речей в государственной Думе и государственном Совете 1906-1911 // Молодая гвардия.- М., 1991, с.137.
2. Пунин Н., Мир светел любовью. Дневники и письма // Артист, режиссер, театр.- М.,2000, с.26
3. Савин И.И., У заветного предела // Руль, №1775.- Берлин, 1926.
4. Еленевская И., Воспоминания. Петербург. Жизнь русской эмиграции в Финляндии. Жизнь русской эмиграции в Швеции // Rosseels PRINTING C¤.-Стокгольм, 1968, с.69,76, 133.
5. Тихонова Н., Девушка в синем // Артист, режиссер, театр.- Москва, 1992, с.47-49.
6. Хеллман Бен, Александр Куприн в Хельсинки: Куприн А.И., Мы, русские беженцы в Финляндии // Журнал «Нева».- СПб, 2001, с.15-17.
7. Eira Julita Katariina Suomela « Suomen venäläinen sanomalehdistö vuisina 1918-1927 venäläisen poliittiskultturellisen kriisin heijastajana» , lisensiaattityö, Helsingin yliopisto, 1995.
8. Савин И.И., Дым отечества: Комъячейка // Русские вести, № 208. - Гельсингфорс, 1923.
9. Савин И.И., Новые годы //Новые русские вести, №12.- Гельсингфорс, 1924.
10. Савин И.И., Ромашки // Русские вести, - Гельсингфорс, 1922.
11. Пааво Нурми - финский чемпион Олимпийских игр в беге на длинные дистанции в 1920, 1924 и 1928гг.
12. Савин И.И., Письмо из Гельсингфорса // Сегодня, №190.- Рига, 1924.
13. Савин И.И., Только одна жизнь.- Нью-Йорк, 1988, с.18.
14. Natalia Baschmakoff and Marja Leinonen «Russian life in Finland 1917-1939» A local and oral history; Helsinki, 2001.
15. Дни нашей жизни, №1.- Гельсингфорс, 1923.
15-а. Эдуард Хямяляйнен, Умереть за Россию (О поэте Иване Савине и капитане Викторе Ларионове, живших в Финляндии в 20-е годы) // Русская мысль, № 4364-65.- Париж, 2001.
16. Волик - фамилия матери Ивана Савина.
17. Дни нашей жизни, № 5.- Гельсингфорс, 1925.
18. Савин И.И., Как живут в советском торгпредстве, Сегодня, № 3.- Рига, 1925 ;
Савин И.И., Разговор по душам. // Руль, № 1233.- Берлин, 1924.
19. Савин И.И., Петербург и Москва в конце сентября // Сегодня, № 227.- Рига, 1924.
20. Савин И.И., Как бежали с Соловков // Сегодня, № 164.- Рига, 1925; Соловецкая каторга // Сегодня,
№ 165.- Рига, 1925; Из Соловков в Финляндию // Руль. - Берлин, 30.07.1925; Северные лагеря особого назначения // Руль.- Берлин, 01.08.1925.
21. Пильский П.: Только одна жизнь.- Нью-Йорк, 1988.
21-а. Сегодня, № 256.- Рига, 1925.
22. Савин И.И., В Гельсингфорсе накануне конференции // Сегодня, № 11.- Рига, 1925.
23. Савин И.И., Чем занимается конференция советских дипломатов // Сегодня, № 19.-Рига, 1925.
23-а. Савин И.И., Планы коминтерна в Балтийских государствах // Сегодня, № 20.- Рига, 1925.
24. Suomen kansallisarkisto; VALPO 1, kotelo 27, № 322, Savolainen.
25. Савин И.И., Негласный наблюдатель за эмигрантами // Сегодня, №227.- Рига,1924.
26. Савин И.И., Моему внуку // Сегодня, № 180.- Рига, 1927.
27. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт, М., 2002.
28,30. Рукописи Иван Савина // Архив русской эмиграции в Доме-музее Марины Цветаевой, Москва.
29. Надя - младшая сестра Ивана Савина.
30. Савин И.И., Правда о Марине Веневцевой. Мои встречи с героиней рассказа Вл.Лидина // Сегодня, №№ 18,18-а.- Рига, 1927.
31. Пильский Петр, Сегодня, № 155, 16 июля 1927.