30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКПб принимает постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Согласно этому постановлению у зажиточных крестьян, которых стали называть кулаками, были конфискованы все средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия по переработке, кормовые и семенные запасы, а сами кулаки и кулацкие семьи высылались в отдаленные местности страны. О том, как происходило раскулачивание, вспоминают дети и внуки российских крестьян.
Вспоминает Нина Роговцева. Ее предки были раскулачены и высланы в республику Коми.
– Моих предков сослали с Волги. У них была мельница, ни у кого не было наемных рабочих, семьи были огромные, все, что имелось — это только для семьи, для того, чтобы жить. Было пять коров и три лошади. Наш дед Косарев везде всем и всегда говорил: «Я крестьянин, и я ничего, кроме работы на земле не могу делать». Он был на Соловки отправлен.
Нашим родителям досталось. Привозили умирать — это же было понятно. Выкинули в поле, причем не такое поле, а там лес один, тайга. Главное, отцов не было, а мамы только с ними были. Здесь только больные, старые старики были. Имели топоры, лопаты, каким-то образом построили бараки сами себе.
О.Андрей Возженников, сельский священник, настоятель Воскресенского храма в селе Суна Вятской губернии:
– Мама рассказывала, что у деда была кузница, он был кузнец. Крепкое хозяйство, своя кузня была. Было 5 лошадей, 5-7 коров, своя маслобойня, масло готовили, сметану, не голодали. То есть жили зажиточно, хорошо, крепко. Дом был хороший пятистенный, рубленый, амбары были. Дед был еще совладельцем водоструйной мельницы. Дед говорил, что тот, кто жил и трудился, жил очень хорошо.
Надежда Свойская, экономист. Ее предки жили на Дальнем Востоке:
– Иван Илларионович, мой отец, Секлетия Савельевна, жена его, жили в Халкидоне Хабаровского края. Был участок, дом, хозяйство, было все, обрабатывали землю, скотина была. Когда шесть сыновей старших подросли, они построили дом двухэтажный. Появились комнаты у ребят, у девочек, веселее стало жить. В итоге донос в сельский совет: Иван Илларионович — кулак. Забрали дом, хозяйство тоже все забрали. Лошадь была, корова. Все было ликвидировано.
Николай Прозоров, инженер-конструктор, семья его деда была раскулачена в селе Мухино Вятской губернии:
Мой дед – Николай Константинович, 1869 года рождения. Владелец мельницы. У деда было четыре сына и трое дочерей. В 1933 его раскулачили, забрали дом большой, пятистенный. Даже была сделана опись имущества, описали все. Разрешили только взять мешок сухарей, еще что-то такое, чтобы с голоду в первое время не умерли.
В окрестностях Вятки была раскулачена вся деревня Гнусино, расстреляны сельские священники. Рассказывает краевед Раиса Ложкина.
– 8 семей, 8-10 человек в семье, они занимались кирпичным промыслом. Все были вывезены в северные края. Конечно, в обвинении пишут, что были против советской власти, против коллективизации. В списках репрессированных 42 фамилии. Конечно, священники наши расстреляны. Церковь закрыли в 1939 году, разрушили.
Зинаида Варанкина, доярка, ее семья была раскулачена в Омутнинском районе Вятской губернии:
– Стали колхозы организовывать. Кинулись организовывать, которые лодыри были. Ходили в лаптях, в портянках. Они не то, что до зернышка выгребли, а даже одежду отобрали. Я как-то у мамы спрашивала: «Мама, раньше вы пряли, ткали, а где у тебя сарафан?». У нее слезы покатились по лицу и говорит: «Все отобрали. Даже валенки, шубы, даже варежки утащили и на наших глазах носят».
Больше 30 лет занимается изучением советской истории доктор философии, преподаватель университета Торонто, профессор Линн Виола. О раскулачивании она написала несколько статей и две книги: «Крестьянский ГУЛАГ» и «Крестьянский бунт в эпоху Сталина».
– Я давно интересуюсь этой темой. Когда я была аспиранткой в Принстоне, это было еще в советское время, конечно, я знала про кулаков и раскулачивание, но возник вопрос: что случилось с этими людьми? Конечно, у нас не было доступа к архивам, тогда это было просто невозможно. 90-е годы — это было очень интересное время для историков. Мы с русскими историками начали работать в архивах. Это был огромный проект, называется «Трагедии советского времени». Наконец у меня была возможность исследовать тему раскулачивания. Я хотела знать точно, что случилось с этими семьями после раскулачивания.
Согласно распоряжению специальной комиссии, зажиточных крестьян делили на три категории. 60 тысяч «кулаков» из первой категории ожидала смертная казнь или заключение в концентрационные лагеря, а их семьи - экспроприация всего имущества и ссылка в отдаленные районы СССР. Еще 150 тысяч крестьянских семей подлежали ссылке с конфискацией имущества. Местом поселения для них были определены Крайний Север, Сибирь, Урал и Казахстан. Более полумиллиона семей из третьей категории были подвергнуты частичной конфискации имущества и тоже переселены из родных мест. О ссылке, конфискации и жизни на спецпоселении вспоминают потомки раскулаченных российских крестьян.
Родители Петра Семушкина были раскулачены и сосланы из Нижегородской губернии в Кировскую область.
– Я был выслан в 1930 году, раскулачили моих родителей. Вот я и стал сыном врага народа. 2 сентября начали нас шерстить. Мы вскочили, все перепугались. Не знаем, не поймем, чего. А утром говорят: увезли, целую машину увезли. 19 мужиков за одну ночь. Посадили на 10 лет, а потом прошло 10 лет, в 1947 году послали мы в розыск в Москву. Ответили: ваш отец жив, скоро придет. 9 лет тому назад, тогда только сказали правду, что они расстреляны, кто без права переписки был забран, тех всех расстреляли.
Галина Кузнецова. Ее родители владели домом и сапожной мастерской в деревне Лапуги Вятской губернии. За эксплуатацию чужого труда и невыполнение плана хлебозаготовок были раскулачены и сосланы в Сибирь вместе с детьми:
– Мужиков арестовали накануне, где-то за неделю. Их дважды арестовывали. Женщины оставались. Подъезжают две подводы — «Грузитесь!». 50 килограмм нагружайте. Кто там взвешивать будет, что там можно? А мама вместо того, чтобы собирать на 50 килограмм, накидать на подводу, побежала в соседнее село, где сельсовет был, чтобы это безобразие прекратили, дом-то рушат. Километра два-три в Рождественское побежала она. Прибежала, уже надо отъезжать, два часа этот повод стоит, она что кинула, то и повезли. Полушубки, домоткань. Что там кидать-то было, господи? И ребятишек. И погнали лошадей в Зуевку, не останавливаясь, чтобы кто-то не сбежал. В товарняках везли, в скотских вагонах. Конечно, страшно ехали, по рассказам мамы. Останавливались, воды ведро дадут. Куда едем, сколько будем ехать, где будем останавливаться, никто ничего не говорит, везут, везут и везут. Только дверь открывали, за руки держали, таким образом люди могли в туалет сходить.
Евгения Горбачева, учительница. Ее семья была сослана из Поволжья в Красноярский край.
– Если люди умирали, их в уголочек складывали в этом же вагоне. Страшно. Уже когда я это несколько раз рассказываю, кажется, что не может человек такое выдержать. А люди выдерживали. При этом они не озлоблялись, они оставались добрыми, они оставались внимательными, сочувствующими, друг друга поддерживали.
Линн Виола пишет: «Хотя коммунистическая партия публично объявила коллективизацию «социалистическим преобразованием» деревни, в действительности речь шла о противостоянии культур, по сути о гражданской войне между государством и крестьянством, городом и деревней».
– Священники и члены церковных советов были сосланы тоже.Закрыли церкви. Это была культурная война против них. Государству нужен был контроль.
О жизни на спецпоселении вспоминает Галина Кузнецова.
Север Новосибирской области. Васюганские болота. Опять разъединяют, мужиков оставляют, а женщин на подводах, на быках повезли и высадили в самую что ни на есть тайгу, даже солнца не видать, вековая тайга. Начался страшный проливной дождь. Юбки длинные, широкие, под юбки детишек спрятали. Рев, бабы заорали. Так образно можно представить. Только через два часа привезли мужиков с лопатами, с топорами, с пилами. Сказали: вот ваше место, 20 километров в вашем распоряжении, вы должны создать колхоз.
Нина Роговцева: Мама рассказывала как они из леса приходили, так примерзали ноги к валенкам, что отдирали. У нее на пальцах ног ногтей вообще не было, они все отмерзли постепенно. Печка была одна, протопят, каждый бегом бежал, чтобы хоть валенки поставить, а толку от этого не было, они не просыхали. И мы их утром, говорит, снова одеваем сырые. Сразу примерзает нога к этим валенкам.
О голоде во время жизни на спецпоселении вспоминает Петр Семушкин.
– Голод припер такой, что деваться некуда. В 1933 сестренка умерла с голоду. Мама меня отсылает просить. Я от стыда, чтоб никто меня не видел, утром рано собрался и побежал. Пришел в эту деревню, ходил-ходил, стесняюсь зайти. Потом смотрю — домик без оградки, дымок идет из трубы, думаю: дай зайду сюда. Зашел, хозяйка увидела меня, я хотел сказать «подайте», а у меня ком в горле, слезы ручьем. Я пулей из дома выскочил и домой. Эти 14 километров я со слезами летел. Пришел, мать ждет, думает, хоть картошки принесу, я пришел пустой.
Галина Кузнецова: Первую зиму, конечно, там вымерла половина. Володя заболел от голода. Просит: «Мама, дай хоть корочку хлеба». А мама отвечает: «Да где же я тебе хлебца-то возьму?». И он умирает. Похоронили его в этой тайге, до сих пор не могу об этом рассказывать. Мама в 83 года умирала в Новосибирске, последние слова были эти же: «Да где ж я тебе хлебца-то возьму?». То есть она пронесла эту боль через всю жизнь.
Екатерина Лушникова: В спецпоселениях свирепствовали эпидемии, косившие в первую очередь детей и стариков. Около трехсот тысяч спецпоселенцев нашли свою смерть в местах ссылки в период с 1932 по 1934 год. Только в Северном крае в мае 1931 года погибло более 20 тысяч человек. «Кулак» должен был исчезнуть навсегда, а оставшиеся крестьяне стать подчиненным населением.
Рассказывает профессор Линн Виола.
– Я работала в госархивах в Архангельске и в Вологде. В этих делах, которые я читала, очень много писем, главным образом молодых мужчин. Писали родственникам, мамам, папам: это все ужасно здесь, мы не будем жить. Ужасно думать о молодых мужчинах, которые писали: «Я никогда не видел такого ужаса». Был большой голод, тиф, смертность была самая большая среди маленьких детей и стариков.
О голоде во время жизни на спецпоселении вспоминает Галина Кузнецова:
– Этот голод я помню. Мама так опухла, не могла до дома дойти. А тут напротив жили молдаване, у них начали умирать дети. Она их не могла вывезти на кладбище, одинокая, и она их хоронила в подполье всех. Выжила одна из всей семьи. Ни хлеба, ничего не было. Как-то умудрялись печь эти булки, я до сих пор помню, горсть муки и отжимки из картошки. Помнится, весной снег стает, мы ходили со старшей сестрой, ей было лет 11, а мне 6 лет, мама посылала нас в поле собирать мороженую картошку. Вот эти драники. Принесем, помоет – и прямо на железную печку. Ой, так было вкусно! Потом очень много малины было.
Валерий Семенов, крестьянин, его семья была сослана из Удмуртии в Архангельскую область:
–Табак выращивал, самосад. А военнопленным не хватало табаку, и они меняли махорку на хлеб. Даже за счет этого жили, подспорье было. Трава вся уже была съедена и крапивы не найдешь, только лебеда. Потом кое-как стали выкарабкиваться, козу купили, уже молочко, хоть немножко. Потом корову купили, корова была кормилица. На корове пахали, на корове сено возили для нее же.
Нина Роговцева: Если бы не было коровы, мы бы в это время умерли. Сначала давали место для покоса, потом вдруг запретили, только неудобные места разрешили. Я в колхозе стала работать, 7 лет мне было. Что я могла делать? Я на лошади подвозила сено, например. Какие-то волокуши сделаны из березы, положишь сено, оно держится даже по кочкам. А в колхозе мы поработаем, по итогам года, мы с братом работали, трудодни зарабатывали. В глуши у нас росли и огурцы, и помидоры, теплицы сделаны были. Холодина неимоверная, а огурцы и помидоры были. Картошка, она ведь вырастет.
Галина Кузнецова: Все сдавалось, нельзя было держать хозяйство, на все был налог наложен: на молоко, масло, яйца, все надо было сдавать. Платили на трудодень столовую ложку муки или крупы. Голодное детство. Босиком бегали, цыпки на ногах. Правда, чувяки папа какие-то шил. Я даже штанов не помню, голозадые скорее всего бегали. Какие платья? Какое-то одно платье было, которое постирают, опять наденут. Не было ничего. Мы под комендатурой были, паспорта не было. Мама всегда говорила: «Не говори никому ничего лишнее». Вот эти слова ее я запомнила. Считались врагами народа.
Надежда Свойская: Просто нашему государству нужна была рабочая сила. Надо было строить заводы, железные дороги, электростанции, порты. Где брать все, лес? Вот ссылали людей. Была власть во главе с нашим вождем Сталиным. Вы знаете, мы в то время очень его любили все. Было много мероприятий, допустим, по торговле, снижение цен было, люди радовались этому. Когда он умер в 1953 году, я помню, была линейка в школе, мы были уже в старших классах, мы даже плакали, потому что нам казалось, что жить стало лучше благодаря Сталину.
Нина Роговцева: Ой, как ревели, что умер Сталин. Все ревели. Спрашивается, вроде бы чего жалеть, кого жалеть? Ничего нам плохого не рассказывали родители. Молчание было гробовое, сколько мы ни допрашивали. Просто боялись. Прошло 47 лет, мы решили все встретиться на могиле отца и бабушки. Дорог уже нет, там все заросло, походили, там даже могил нет, одни деревья. Получается, куда приехали, на том и остались.
Екатерина Лушникова: В годы сталинских репрессий более миллиона крестьянских семей, то есть, возможно, от 5 до 6 миллионов человек были подвергнуты раскулачиванию. Сколько из них погибло, точно до сих пор неизвестно.
Игорь Померанцев
Источник |
