|
Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru
Память 19 мая/1 июня (+ 1938 г.)
"Издали явился мне Господь и сказал: любовью вечною Я возлюбил тебя".
Иер. 31, 3
"Без Меня не можете делать ничего".
Ин. 15, 5
"Богу же все возможно".
Мф. 19, 26
I.
 Пока советские власти фанатично пытались искоренить Христианство и насадить на его месте нереальную, утопическую мечту о земном блаженстве – идею, осужденную Отцами Церкви столетия назад как опасную ересь хилиазма – Господь воспитал людей, который способны были воплотить в реальность счастье, которое только обещают коммунисты. Сейчас, когда прошло много лет с тех пор, когда с такими разрушительными и отрицательными последствиями были опробованы мифические цели коммунизма, для каждого, кто обладает здравым смыслом, стало достаточно ясно, что это была ошибка, обман и искушение диавола, сатанинская прелесть. Действительно, если когда-либо и были сомнения по поводу существования зла на земле, советский эксперимент с коммунизмом "научно" доказал, что зло действительно существует, и не в теории, а на практике. С другой стороны, истинное блаженство, то есть состояние глубокого счастья и спокойного удовлетворения в сердце человека, а также в обществе, в его законах и правлении – разве это тоже не реальность? Глубокая, всеобъемлющая радость, покоящаяся в груди человека и в каждом аспекте его деятельности производящая добро – это Христос! Божии святые нашли источник этого счастья. Твердо стоя на земле, не предаваясь нетерпеливым полетам фантазии, они действительно обладают истинным счастьем. Его надо искать в неразрывной цепи святости, которая коренится в Самом Христе и передается через Его учеников к нам сегодняшним.
Как раз перед тем как разразилась революция в России был целый "сонм свидетелей", искавших не только своего личного счастья и счастья других в спасительном укрытии Святой Православной Церкви, но усердно трудившихся, чтобы преобразовать мирское общество, используя принципы жизни во Христе. Одним из таких благодетелей общества был епископ Онуфрий, который, отдав Христу свою жизнь, обрел истинное счастье еще в этом мире и делился им со своей братией. Люди, знавшие его и записавшие для последующих поколений драгоценные крупицы сведений о нем, все свидетельствуют о глубокой духовной радости, которую они испытывали при общении с ним – тем, кто был со Христом – и терпеливо ожидают того долгожданного момента, когда откроются Небесные врата и они снова увидят своего любимого архипастыря.
На рубеже XX столетия Россия изобиловала святыми монастырями. Почти каждый месяц возникала новая монашеская община, в некоторых из них было большое число ревностных аскетов. Начало выходить много высококачественных религиозных журналов ("Странник", "Душеполезное чтение", "Христианское чтение", "Душеполезные беседы", "Русский паломник", "Русский инок", "Кормило" и т.п.). Были очень популярны паломничества к святым мощам и отдаленным монастырям. Одним словом, распространение монашеского идеала было с охотой поддержано обществом, которое отдавало Богу своих лучших сыновей и дочерей, как жертвоприношение. И эти "жертвы" с готовностью вступали на выбранный путь и вскоре своими приобретенными Богоугодными добродетелями служили всей Святой Руси.
Литература, посвященная праведникам того времени, показывает внутренний союз, существовавший между людьми и любящим их Богом Иисусом Христом. Во множестве печатаемые повествования о жизни этих угодников Божиих давали Богобоязненной молодежи реалистический и доступный идеал, к которому можно стремиться. Одним из юношей, который рано начал стремиться к этому идеалу, был будущий святой аскет иеромонах Онуфрий.
II. Молодой епископ.
Епископ Онуфрий родился 2 апреля 1889 года. Он был сыном Максима Гагалюка и при крещении назван Антоном. Окончил Холмское Духовное училище и Холмскую Духовную семинарию. Затем поступил в Санкт-Петербургскую Духовную академию, по окончании которой в 1915 году принял монашеский постриг, был рукоположен во иеромонаха и служил в храме села Михайловское неподалеку от станции Парголово Финляндской железной дороги. С июня 1915 года преподавал русскую церковную историю в Пастырско-Миссионерской семинарии при Григорие-Бизюковом монастыре в Херсонской епархии.
Однажды, когда он посещал прихожанина, ему предложили виноград. Он отказался, рассказав при этом об одном случае, произошедшем в ранние годы его пребывания в монастыре и показывающем его аскетическое рвение. Монастырь был расположен в винограднике, и, чтобы пройти из церкви в свою келью, он должен был проходить через ряды винограда. Однажды в воскресный или праздничный день летом, причастившись на литургии, молодой Онуфрий возвращался в келью из храма со священным ощущением по принятию Таин. Его внимание привлекло обилие и аромат винограда. Он остановился. Вокруг были мир, покой, все залито солнечным светом, и в душе тоже воцарился покой... "Как чудно все, сотворенное Богом", – подумал он. Захотелось отломить и съесть кисть винограда. Но так как была еще середина лета, кисточка отрывалась плохо. Безуспешно попытавшись оторвать ее руками, он нагнулся, чтобы откусить зубами. В этот момент в голове его промелькнула такая мысль: "Он, который только что вкусил Пищи Небесной Тела и Крови Сына Божия, сотворившего мир и все в нем, унижает свое достоинство, как бессловесный скот, наклонившись и кусая". И чтобы не забывать об этом, он решил больше никогда в жизни не притрагиваться к винограду. И он выполнил это, повторив таким образом то, что сделал святой Савва Освященный, никогда не евший яблок после того, как в детстве съел украденное яблоко.
О нем молодом вспоминают, как о не очень высоком, но статном человеке приятной наружности, с длинными светлыми волосами, сдержанном и аскетически выглядевшим. Его мать вспоминала, что его "обычной едой были просфора, немного картофеля без соли и кусок хлеба" и что ночи он проводил в молитве. Лицо его было худое, бледное, с тонкими чертами, словно врезанное из слоновой кости или из ароматного воска – воистину лик святого.
Его речи были очень впечатляющи, особенно проповеди. Он казался таким, земным, таким доступным, таким близким людям, словно родственник, и в то же время всегда был немного отдален, отделен от прозаической части жизни – человек не от мира сего. И он был полон жизни, словно знал тайну глубокого, простого счастья, и чувствовал он сильно и глубоко. Люди сразу же ощущали его духовную силу, их притягивало его душевное тепло, и они следовали за ним в ту потустороннюю реальность, куда он вел их посредством церковных служб, где Бог близок и присутствует в Святых Таинах; они слушали вдохновляющие рассказы о Богоугодных праведниках, которые благодаря своей близости к Богу совершали чудесные деяния во имя Его, и его пламенные проповеди, которые укрепляли верующих в горячем желании следовать за Христом на Голгофу. Его собственная вера, так ясно выраженная в его словах и поступках, действовала, как искра, воспламеняющая верных. Но скоро, как оказалось, пришло время, когда вся святость, обретенная Святой Русью, была подвергнута испытанию в виду растущего беззакония и безумия богоборцев.
Кафедру епископ Онуфрий имел в церкви святителя Николая, которая впоследствии (в 1930-31 году) была разрушена, как и Вознесенская (в 1928 году). Покровская оставалась, но там позже сделали склад зерна. В недолгое его служение в 1923 году в Кривом Роге было "торжество Православия". Старые, молодые и совсем малые наполняли церковь до отказа, где он служил. Приезжали из соседних деревень и простаивали долгие службы. Многие из молодежи забыли всякие развлечения, кино, танцы, и многих его влияние удержало в дальнейшем, несмотря на окружение и агитацию от безбожия и комсомола.
Осенью 1923 года его арестовали. Когда прошел слух о его отъезде, народ бросился на станцию. Вся станция была оцеплена милицией и на перрон никого не пускали. Массы людей облепили железнодорожную насыпь перед полотном дороги. Поезд отошел от станции и еще медленно проходил перед ними. Владыка Онуфрий стоял у окна с решеткой и благословлял народ. Не поддается описанию происшедшее: в великом горе люди падали ниц, отдавая последний поклон своему архипастырю. Слезы всех и громкий плач создавали единый общий вопль, который стоял над осиротелой толпою до тех пор, пока поезд не скрылся из вида.
Находясь в ссылке в Харькове 1924–25 годах, епископ Онуфрий по поручению и благословению Святейшего Патриарха Тихона управлял Одесско-Херсонской и Елисаветградской епархиями.
В последующие годы не раз арестовывался. Содержался в Харьковской и Бутырской в Москве тюрьмах, был в ссылке в Коми-Пермяцокм национальном округе. В 1929 году после ареста содержался в Тобольской тюрьме, был отправлен в ссылку в Сургут. С декабря 1929-го до следующего ареста в марте 1933 был епископом Старооскольским. С июня 1933 года – архиепископ Курский и Обоянский. В июле 1935 года вновь арестован. Последней его тюрьмой стала тюрьма города Благовещенска Хабаровского края, в которой 1 июля 1938 года он был расстрелян.
Следует отметить, что прекрасный одесский собор, который, в конце концов, взорвали, был в те годы закрыт коммунистами. После обычного процесса снятия крестов и тому подобного двери заколотили, и долгое время он оставался в таком состоянии. Одна студентка университета, которая жила поблизости, случайно заметила, что иногда в глухую ночь внутри мелькал огонек. Проследив за происходящим, она обнаружила, что там совершают свои отвратительные "черные мессы" сатанисты. Проводя дальше свое смелое расследование, она убедилась, что коммунисты, открыто пропагандируя атеизм, в действительности – антитеисты и практикующие сатанисты (как стало известно всем после прихода немцев). Это также видно по их ненависти к Церкви, иконам, крестам, монашескому и священническому одеянию – по всему, что напоминает им о Боге, которого они ненавидят (см.: "Православный путь", 1960 г., стр. 89).
III. Борец против обновленчества.
Мать епископа Сиэттлийского Нектария была духовной дочерью оптинского старца Нектария, с благословения которого была позднее пострижена в монахини. Хотя в двадцатые годы уже мощно действовали антихристианские силы, еще было возможно, хотя и с большими трудностями, связаться с оптинскими старцами. И она была в постоянном контакте с ними, живя в то время в Харькове. Ее сын Олег (будущий епископ Нектарий) был тогда мальчиком, прислуживал в алтаре. Он вспоминает следующее: "Епископ Онуфрий прибыл в Харьков в разгар борьбы православных с "Живой Церковью" и сразу же доказал, что он – истинный столп Православия. Первое впечатление о нем было у всех, что этот человек – не от мира сего. Он был очень худой и бледный, словно у него был туберкулез. Был великий аскет, что видно было в каждом его жесте и в глубокой сосредоточенности, самоконтроле и постоянной молитве. Когда он входил в алтарь, одно его присутствие устанавливало полную тишину даже среди самых шумных прислужников. Это было, как будто входил святой. Во время Богослужений для него не существовало ничего, кроме молитвы. Много раз у меня была возможность помогать ему в алтаре. Он служил с исключительным благоговением. Воистину стоял пред Богом, когда совершал литургию, полностью погруженный в молитву. Во время служб требовал абсолютной тишины. Однажды, когда стоял на кафедре во время Божественной литургии в церкви, полной народа, какая-то сумасшедшая женщина несколько раз выкрикнула: "Владыка Онуфрий", что эхом отдалось по храму. Люди стали выталкивать ее из храма, а она продолжала медленно и протяжно кричать: "Владыка Онуфрий". У Владыки была такая выдержка, что он даже глазом не моргнул, продолжая стоять, словно по стойке "смирно" перед Самим Богом. Он служил так, как будто пребывал в другом мире. Нам часто казалось, что он присутствует здесь лишь телесно.
Он жил в Харькове не более двух-трех лет, и за это время все прониклись к нему большой любовью и уважением. Моя мать была духовной дочерью оптинского старца Нектария. Но поскольку Оптина была очень далеко от Харькова, а времена были тяжкие, возникало много вопросов, которые она не могла задать старцу Нектарию. Она обратилась к епископу Онуфрию, и он начал довольно часто посещать наш дом. Он также глубоко уважал и почитал святого старца Нектария Оптинского и мог ответить на многие его вопросы, которая моя мать во время поездок туда привозила от Старца. Я был тогда слишком юн, чтобы все понять и запомнить.
Недалеко от Харькова была Свято-Николаевская обитель, она была закрыта коммунистами, и все монахини вынуждены были ее покинуть. Игумения снимала в Харькове несколько домов, где они жили, соблюдая монашеский устав. Епископ Онуфрий также жил там. Он посещал трапезы, проводил беседы, и вообще его присутствие очень их поддерживало в те жуткие времена гонений.
Советы использовали Живую Церковь в качестве своего оружия, и по всей южной России оставались только две маленькие церкви, бывшие истинно православными, остальные были разрушены, закрыты, преданы на поругание или отданы Живой Церкви. Таким образом, маленькая церковь на окраине Харькова бывала не только полна православными верующими, но одно время имела двадцать четыре священника, совершавших службы. Эти священники были, конечно, из закрытых церквей или переводились с одного места на другое. Так, они были бездомные, и епископ Харьковский Константин дал им пристанище. Епархия епископа Онуфрия была в Елисаветграде, и его резиденция в Харькове была лишь временной.
Следующий случай показывает епископа Онуфрия как любящего пастыря, строго блюдущего чистое Православие. Однажды к нему пришел священник из Живой Церкви и попросил владыку Онуфрия принять его обратно в лоно Православия. На это Владыка ответил, что это не в его власти и посоветовал ему ехать в Москву к патриарху Тихону, а пока позвал игумению и благословил ей принять бедного голодного священника со всей любовью, пригласить к трапезе, обогреть и снабдить всем необходимым для поездки в Москву. Но сам он не стал выходить к трапезе, чтобы не молиться вместе со священником "Живой Церкви".
Духовная дочь епископа Онуфрия, которая сохранила для нас один из его портретов и прекрасное стихотворное посвящение ему, вспоминает о нем следующее:
"В годы, когда епископ Онуфрий был в Харькове, он посетил одно антирелигиозное собрание в оперном театре на улице Рымарской. Епископ Онуфрий, отвечая одному оратору-атеисту, спросил его: "Христа продали за тридцать сребреников, за сколько Вы продали Его?" Этот вопрос вызвал в зале такую бурю, что собрание невозможно было продолжать и всем велено было расходиться. Вопрос о настоящей причине атеиста был ясен!
Когда епископа Онуфрия посадили в харьковскую тюрьму, советские власти заплатили одному пьяному преступнику, чтобы тот убил его. Преступник, ворвавшись в камеру с топором в руке, столкнулся с епископом. "Чего ты хочешь?" – Спросил Владыка. – "Убить тебя". – "Что я тебе сделал? Ну, давай, убей меня". Но сам вид святого так повлиял на совесть закоренелого уголовника, что он был тронут до слез. Он бросил топор и, обливаясь слезами, сидел у ног епископа, а тот говорил ему о Христе. Такая картина предстала перед глазами тюремщиков, когда они вошли. Так преступника и заперли в одной камере с епископом".
Дети-мученики Харькова.
Во время пребывания епископа Онуфрия в Харькове там случился пожар в новой гимназии Батурина на улице Маскалова. Мать троих детей, которые ходили в эту гимназию, рассказывала следующее.
В канун Благовещения, 25 марта, администрация этой школы – атеисты специально устроили показ антирелигиозных фильмов с угощением. Были приглашены все школьники и дошкольники. Во время показа фильма, направленного против Божией Матери, раздался крик: "Пожар! Дети, бегите, спасайтесь!" Горела вся будка киномеханика. Началась страшная паника, полный беспорядок. Деревянная лестница уже тоже горела, и в ужасе и отчаянии дети стали прыгать из окон четвертого этажа. На улице под окнами росла гора детских тел. Прыгнувшие первыми все были мертвы, но дети той женщины остались живы, потому что упали сверху на погибших. Узкая Батуринская аллея была завалена трупами, а толпа охваченных паникой сбежавшихся людей мешала пожарным. Эта мать, прибежавшая к школе, увидела свою старшую дочь Веру, державшую вместе с другими детьми полотно, на которое из окон прыгали другие. Охваченная ужасом мать стала искать двоих младших детей в страшном смешении живых и мертвых и вскоре увидела туфли самой младшей дочери – Люси. Вытянув ее, всю в крови и саже, увидела, что та жива. Жив оказался и сын Виктор. Бог спас их. Через два дня состоялись общие похороны жертв пожара, конечно, без священников. Вдоль всей длины улицы Маскалова были открыты двери всех жилых домов, и по мере продвижения похоронной процессии из каждой двери выносили два, три или четыре маленьких гробика и вливались в процессию. Говорили, что многие родители, потерявшие своих детей в этом пожаре, повредились в уме. Ввиду слухов, ходивших по Харькову о причине этой катастрофы, глава НКВД опубликовал статью, в которой предупреждал, что распространители "лживых слухов" будут наказаны. Общее чисто детей, погибших в этом пожаре, никогда официально не сообщалось. Эти невинные страдальцы стали жертвами коммунистической чумы, и их кровь, как кровь Авеля и Вифлеемских младенцев, взывает к Небу.
IV. Прозорливый пастырь.
После окончания очередной ссылки в 1929 году епископу Онуфрию было запрещено проживание в крупных городах с прикреплением к определенному месту жительства, чтобы ограничить его влияние на людей; и он выбрал мелкий провинциальный город Старый Оскол, где, хотя и под надзором, пользовался относительной свободой. Его славу святого запечатлела для нас женщина, жившая позже в Нью-Джерси, в США Мария Мостыко.
Старый Оскол – это древний городок, расположенный на вершине невысокого холма, раньше он был известен своими прекрасными церквями. Большевики разрушили все эти церкви. На их месте ничего не было построено, в некоторых местах остались полуразрушенные старые стены, грозящие обрушением на неосторожных прохожих. Город был окружен пригородами и деревушками, большинство церквей в которых были закрыты или использовались как зернохранилища.
"В конце двадцатых годов я жила с родителями рядом со Старым Осколом в Курской области. Мы часто ходили в город навестить мою старшую сестру, которая училась там до 1929 года. В соседнем доме от того, где жила моя сестра, у меня была подруга. Во время одного из таких визитов подруга моя, узнав, что мы пришли, прибежала к моей сестре и стала просить меня пойти вместе с ней в церковь святителя Николая, где в тот день служил святой иерарх епископ Онуфрий. Мы пришли в церковь, и меня сразу поразила внешность епископа: он был худой, высокий, с бледным, почти прозрачным лицом и очень похож был на Христа, как Того изображают на иконах. Он служил размеренно, без спешки. Церковь была заполнена людьми, молившимися с глубокой сосредоточенностью. Но что больше всего меня поразило, так это то, что, когда после литургии я подошла к епископу вместе с другими под его благословение, он назвал меня по имени, хотя никогда прежде меня не видел.
На следующий день я были свидетелем большого чуда: когда епископ поднял потир во время освящения Святых Даров, вдруг громко закричал ребенок. Оказалось, что этот ребенок, сидя на руках у матери, стоявшей напротив алтаря, увидел через Святые врата, что епископ весь охвачен огнем, поэтому он и закричал, прижимаясь к матери: "Мама, смотри! Священник сгорит – он весь в огне!" Ребенок долго не мог успокоиться, повторяя одно и то же, хотя мать уговаривала его, что никакого огня нет. Все в церкви слышали крики ребенка, но не видели никакого огня. Когда после окончания литургии мать подошла к епископу за благословением, она сказала ему, что произошло, но тот, в смирении своем, сказал, что это было просто в воображении ребенка.
Некоторое время спустя, в конце тридцатых годов, одна благочестивая женщина, которая неизменно каждый день посещала церковь, рассказала мне и моей свекрови о чудесном исцелении, полученном ею через заступничество епископа Онуфрия. Эта женщина страдала от сыпи, которая не только вызывала боль и зуд по всему телу, но и заставляла ее жить в полной изоляции, так как была чрезвычайно заразной. Две монахини, навещавшие ее, заразились. Лечение медикаментами не приносило никакого облегчения. В таком состоянии она не могла позволить себе навещать епископа Онуфрия, боясь его заразить, но, услышав об исцелениях, происходившим по его молитвам, наконец, набралась смелости написать ему письмо – как святому. Однажды она встала на колени перед иконой Святой Троицы, которая висела в углу над ее кроватью, и долгое время со слезами молилась Богу, взывая также к епископу как к Божиему угоднику, даровать ей исцеление. Устав от молитв, заснула прямо на полу. В полудреме ей виделось, что епископ рядом с ней и вместе с ней молится перед святой иконой, потом он снял икону со стены, трижды благословил ее, снова повесил икону на место и исчез. Тут она проснулась. Она увидела, что икона и все остальное на своих местах, но сразу почувствовала, что полностью исцелилась от болезни: она не чувствовала зуда, не видела никаких язв. Была абсолютно здорова! Одновременно с ней исцелились и две сестры – монахини, которые от нее заразились. Она помылась и сразу же побежала к епископу поблагодарить за чудесное исцеление. После этого чуда каждый день посещала храм Божий, не пропуская ни одной службы".
Вот еще несколько случаев – свидетельств прозорливости епископа Онуфрия.
1) У одной молодой девушки, которая часто ходила в церковь и очень любила службы, совершаемые епископом Онуфрием, был жених, живший далеко от нее. Время от времени он наезжал в Старый Оскол. Может быть, это был студент, который здесь проходил практику. Он встретил эту девушку, они влюбились друг в руга, и молодой человек обещал вернуться и жениться на ней. Епископ похвалил этого молодого жениха и сказал девушке, что для того, чтобы он вернулся и они были счастливы в семейной жизни, ей необходимо продолжать ходить в церковь, каждый день дома читать евангелие и каждое воскресенье причащаться. За три дня до назначенного времени возвращения жениха девушка заболела, епископ причастил ее, и она тихо отошла в мир иной. Мать девушки плакала и обвиняла епископа, что он не предупредил их о приближающемся горе, но епископ ответил, что если бы он сказал молодой, цветущей, здоровой девушке, что она скоро умрет, то она могла бы впасть в отчаяние и лишена была бы Царствия Небесного. А поскольку она провела это время, посещая церковь, исповедуясь и причащаясь, то обручилась с Самим Небесным Женихом, Который взял ее к Себе.
2) В церкви села Ямское служил старый священник, отец Иоанн, которого очень угнетало преследование Церкви – закрытие церквей, аресты священников. Чтобы утешить его, Владыка сказал ему, что он будет служить в этой церкви до самой смерти. Батюшка поверил словам прозорливого епископа, и все прихожане радовались этому. Однако вскоре отец Иоанн был арестован вместе с другими священниками; некоторые были расстреляны, а других, отца Иоанна в том числе, посадили на поезд и отправили в ссылку. Старый священник был совершенно измучен дорогой, и, по неизреченной милости Божией, начальство сочло, что он безнадежен, и его со словами: "Пусть там умирает, зачем нам труп везти?" выбросили его из поезда. Мимо случилось проходить нескольким крестьянам из ближней деревни, и, узнав в нем по внешности священника и обнаружив, что он еще жив, они позаботились о нем, говоря, что Господь послал им Своего ангела. Отец Иоанн поправился, вернулся в свое село и продолжил служить в церкви до прихода немецкой армии. Когда стало известно, что отец Иоанн умер в Ямском, люди, настроенные скептически, когда отец Иоанн был арестован и выслан, теперь убедились, что епископ Онуфрий действительно прозорлив.
3) Когда я жила в Старом Осколе во время Второй Мировой войны, то часто ходила покупать молоко у одной женщины, державшей корову. Однажды, когда я, как обычно, пришла к ней за молоком, то услышала стоны ее больного брата, у которого ноги почернели до колен и причиняли ему мучительную боль. Меня поразило, как эта женщина кричит на своего брата-страдальца и проклинает его. У этого брата раньше было свое жилье, но он его потерял, а в больницу его не брали, потому что больницы были переполнены ранеными. Я начала стыдить ее, напоминая, что так обращаться со своим больным братом – не по-христиански. Но она продолжала его клясть и угрожала, что выбросит на улицу, как собаку, потому что он заслуживает еще худших страданий. Объясняя это кажущееся жестоким отношение, она рассказала мне такую ужасную историю про своего брата. Он был коммунистом и работал палачом в НКВД. Ему хорошо платили, у него была чудесная квартира. Его работа состояла в расстреле священников и других осужденных. Он даже хвастался, что получает по пятьдесят рублей "за каждый затылок". (У Советов было в обычае заставлять осужденных поворачиваться к палачу спиной, и он стрелял им сзади в затылок.) Ее брат надеялся убить и епископа Онуфрия, за которого рассчитывал получить сто рублей, но епископ предсказал: "Он не увидит моей смерти – я умру в ссылке, но он будет жестоко наказан за свои злодеяния". И так его слова исполнились.
4) Я часто видела одного священника, который отказался от своего сына и стал атеистом, чтобы угодить большевикам. Он даже богохульствовал и клеветал на епископа Онуфрия. Владыка предсказал, что, если он не покается, то примет ужасную смерть. Ну, и, как вы думаете, что случилось? Он упал с лестницы второго этажа. Благодаря его атеистической пропаганде ему назначили хорошую пенсию. Вскоре после этого случая он снова упал с той же самой лестницы и разбился насмерть, оставив жену с тремя маленькими детьми.
5) Однажды Владыка ехал на очень малой скорости, потому что вокруг его экипажа собралась целая толпа. Один студент-атеист, много слышавший о епископе, протолкнулся поближе, чтобы взглянуть на него. К его удивлению, епископ, заметив его в толпе, ласково кивнул ему и осенил крестным знамением. Позднее этот студент уверовал в Бога и пожелал стать священником. Потом его арестовали, выслали и расстреляли, как сообщили друзья его родителям, вернувшимся из ссылки.
6) В Стрелецкой слободе Старого Оскола была церковь в честь чудотворной Казанской иконы Божией Матери, которую большевики планировали использовать под зернохранилище. Прихожане горячо молились и просили молитв епископа Онуфрия, чтобы их церковь была спасена от осквернения. Они спрятали свою местную чудотворную икону и со страхом ожидали, что случится с ними дальше. Епископ помолился и сказал прихожанам, что им не стоит сокрушаться, так как церковь не будет использоваться под зернохранилище. И действительно, когда начальство пришло проинспектировать церковь, они подняли часть половых досок, и им показалось, что под полом клубятся миллионы червей, когда в то же время присутствующие в церкви прихожане никаких червей е видели. Советские чиновники подали рапорт, что использовать церковь в качестве зернохранилища нельзя ввиду ее неподходящего состояния, и таким образом церковь была сохранена, хотя ее закрыли. Церковь стояла закрытой до прихода немцев, а после этого ее сразу открыли, и возобновились церковные службы.
Так же замечательно и другое чудо, о котором сообщили очевидцы. Начальство было недовольно тем, что на службы владыки Онуфрия в Старом Осколе приходит так много людей, и решили его вызвать и запретить ему проводить миссионерскую деятельность в таких масштабах. Когда епископ Онуфрий вошел в кабинет, он с изумлением увидел, как эти советские начальники вскочили с мест, словно их дернуло током, срывая при этом с голов шляпы. Когда епископ ушел, они стали упрекать друг друга и спрашивать каждого, почему он вскочил и снял головной убор. Между собой они договорились, что во время следующего визита епископа останутся сидеть на своих местах, не снимая головных уборов. Однако из этого ничего не вышло: когда епископа Онуфрия снова вызвали в их кабинет, случилось то же самое. Епископ, войдя, сказал им, чтобы они подняли с пола свои шляпы и оставались сидеть. Чиновники нервно возразили: "Нет, нет, мы можем немного постоять, а Вы, пожалуйста, садитесь, отдохните немного, а потом идите домой; когда Вы снова потребуетесь, мы за Вами пришлем".
Владыка Онуфрий приехал в Старый Оскол со своей матерью. Там он попал под надзор НКВД, ему запретили посещать дома прихожан, даже больных, что его очень огорчало. Убедившись, что невозможно держать свет "под спудом" даже в глухом углу, что люди приходят издалека, чтобы повидать своего любимого архипастыря, безбожные власти снова арестовали Владыку и выслали его. Его мать умерла вскоре после его высылки из Старого Оскола.
Любящие прихожане начали посылать ему посылки в тюрьму, как раньше приносили их ему на квартиру. Владыка все распределял среди нуждающихся в своем окружении. Заключенные очень любили Владыку и всегда старались выполнить за него самую трудную работу. Всего епископа высылали двенадцать раз.
Потом посылки, высылаемые ему, стали возвращаться почтой назад, так что, видимо, епископ был уже не на земле, а в Небесном Доме вместе с остальными российскими новомучениками, пострадавшими от коммунистов-богоборцев.
V. Дорога в Дальлаг НКВД.
В июле 1935 года епископ Онуфрий был вновь арестован, а в марте 1936-го отправлен этапом в Дальлаг НКВД в Дальневосточный (Хабаровский) край.
Чтобы добраться туда, потребовалось более девяти месяцев. Заключенных, как скот, набили в товарные вагоны и везли под охраной вооруженных надсмотрщиков. На каждой остановке на крышах и под вагонами проводили тщательный обыск возможных беглецов. Узников, умерших на этом этапе пути, сбрасывали с мостов в реки или выбрасывали из поезда в лес. В Чите всех заключенных тщательно обыскали, несколько раз на дню проверяли по спискам, еще раз обыскивали, обшаривая все тело, и отправили в лагерную баню, где полностью обрили, не сделав исключения и для священников: один охранник держал руки священнослужителя за спиной, другой держал голову, а третий брил волосы.
На третий день всех заключенных выстроили и погнали в гавань, где посадили на баржу и отправили сперва по реке Шилка, а потом по Амуру в Благовещенск. Там они остановились на ночь, а на следующий день снова такая же перекличка, обыск, санитарная проверка и распределение по рабочим группам. Конечно, как всегда, комиссия признала всех пригодными для физического труда. В тот же день их отправили в другой лагерь на окраине города длинной колонной в более чем тысяча человек – "трудармия", как называли своих жертв советские начальники. Проходя вдоль реки Бугунда, они увидели на высоком живописном месте, окруженном лесом, бывший Свято-Успенский монастырь (основанный в 1905 году), на вершине церкви вместо креста развевался красный флаг с каббалистической эмблемой серпа и молота. В этом лагере было уже семь тысяч заключенных. Вновь прибывших поместили в бараки, сделанные из дырявых досок и окруженные забором и колючей проволокой, по всем углам – сторожевые вышки с пулеметами. Утром, после водянистого "супа" из чечевицы, их погнали через охраняемые ворота на работу – копать землю. Некоторым трудбригадам выдали лопаты, другим кирки или тачки, чтобы возить землю. Некоторые узники годами работали там, перетаскивая землю на расстояние более километра туда и обратно.
В этом лагерном муравейнике уже было несколько епископов, некоторые из них были старше шестидесяти лет. Никто из них не скрывал своего сана, они давали советы другим узникам и всячески им помогали. Здесь, работая все дни, а иногда ночи, иерархи вспоминали слова Христа, сказанные святому Петру: "Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь" (Ин. 21, 18).
Любые церковные службы были, конечно, строго запрещены. Но у нас есть свидетельства о том, как это тем не менее делалось в традициях катакомб: людей отпевали, крестили, рукополагали в священники, даже во епископы (если были вместе несколько епископов). Как правило, все заключенные постоянно перемещались из одного лагеря в другой, поэтому иерархи должны были совершать посвящения быстро, до того, как их пошлют дальше на север, на ужасную Колыму или в "Лагеря полярной смерти".+
+Есть книга с таким названием. Автор Роберт Конквест.
Колыма – это гористый район вдоль реки Колымы, притоки которой простираются от Северного Ледовитого океана на юг к Охотскому морю у Магадана. Эти места стали известны с начала тридцатых годов двадцатого века как перспективный район промышленной добычи золота, но с середины тридцатых годов стали известны всему миру как район сосредоточения системы трудовых лагерей, где советское государство творило неописуемые зверства. Магадан, главный порт, обслуживающий этот район, был местом большого пересыльного лагеря, и его название часто используется для обозначения всего северо-восточного края Сибири, усыпанного многочисленными лагерями смерти. В этих лагеря смерти "враги народа" трудились, как бессловесный скот, при отрицательных температурах, погибая от холода, голода и истощения обычно через короткое время после прибытия сюда из-за недостатка нормальной еды, одежды и жилых помещений. Хотя первоначально целью этих лагерей была добыча золота с использованием труда заключенных, через несколько лет они стали площадкой для истребления миллионов людей, единственное "преступление" которых состояло в том, что их образ мыслей не соответствовал атеистическому режиму. После того как их в вагонах для скота провезли через Сибирь, а потом партиями по нескольку тысяч человек отправляли морем из Владивостока в Магадан или порты на побережье Северного Ледовитого океана, узников рассылали по разным местам лагерной системы, где заставляли работать какое-то время перед тем, как предать смерти. Единственные, у кого был хоть какой-то шанс выжить, были обычные преступники, бывшие иногда достаточно сильными, чтобы вынести суровые условия. Когда они становились физически бесполезными, "контрреволюционеры" просто уничтожались – сотнями за день. С конца тридцатых до конца пятидесятых годов Колыма была, возможно, самым безжалостным концентрационным лагерем во всем мире, сравнимым с Темниковским и Соловецким лагерями двадцатых годов и лагерями Беломорканала тридцатых. В каждом из них ежегодно уничтожались миллионы людей сами образом жизни, рассчитанным на то, чтобы подорвать человеческий дух. Колыма – это воплощение советских достижений, плод хилиазма, прообраз царства антихриста на Земле.
VI. Агнец, ведомый на заклание.
Чтобы отправить на Колыму, узников набили в трюм "Сахалина" и по реке Амур отправили в Николаевск. Оттуда на кораблях американской постройки (купленными в США на золото, добытое рабским трудом на Колыме) узники пересекли Охотское море и добрались до Магадана. Высади в Охотске, заключенных под вооруженной охраной пешком погнали в дальний путь через густую тайгу до берегов реки Колымы. В лесу днем, а особенно ночью тучи злобно жалящих комаров превращали незащищенных, измученных и совершенно истощенных людей в окровавленные, опухшие, едва движущиеся тени в лохмотьях. Все выбивались из сил, чтобы не упасть и двигаться вперед, иначе охранники их просто "приколют", то есть несчастных оттаскивали в кусты и втыкали в живот острый кол, чтобы они не сбежали. Было хорошо известно, что охранник не отвечал за смерть заключенного, а за сбежавшего рисковал собственной головой.
Для подтверждения таких бесчеловечных действий давайте вспомним, что писали узники Соловецкого лагеря и лагеря Беломорканала. В то время, когда Соловки были в ведении палачей Дзержинского и Берии, туда были сосланы священник по фамилии Успенский и его сын. Сын скоро стал охранником. Он сопровождал группы узников из одного лагеря в другой; очевидно, его жестокость завоевала ему доверие в НКВД. Однажды зимой, в буран, он должен был сопровождать группу заключенных, в которой был его собственный отец. Уже старый и больной, тот не мог идти прямо по глубокому снегу, часто спотыкался, падал, колонне из-за него, очевидно, приходилось замедлять ход. Тогда сын-негодяй велел отцу отойти с дороги в кусты и там застрелил его. Выстрелы эхом прозвучали в лесу, в соловецкой метели, под завывание северного ветра, укрывшего нового священномученика облачением из белого снега. Следующей весной тело протоиерея с пулей в затылке было обнаружено нетленным – святые мощи. А сын, Успенский, совершивший такое злодеяние, был награжден начальством НКВД повышением по службе и пользовался временным доверием в их среде. Следующие несколько лет он служил начальником Медвежьегорского лагеря и всех концлагерей за Онежским озером, пока его самого не расстреляли во время ежовской чистки. В его время помощником его в Повенецком районе Беломорканала был еще один жестокий негодяй, бывший старовер Иконников.
Выжившие в том страшном переходе, наконец, дошли до реки. На берегу было несколько мрачных бараков и разваливающаяся пристань для пароходов. Здесь всех узников погрузили на баржу, и небольшой пароходик ("кукушка") вытащил ее на середину реки и повел вниз по течению вдоль ее золотых берегов, девственных лесов, доставляя на золотые рудники новую партию рабов, где уже десятки тысяч им подобных, приговоренных к быстрой смерти, копошились, как муравьи, день и ночь, добывая ценой собственной жизни золотого тельца для безбожных советских идолопоклонников.
Концентрационный лагерь на Колыме в районе Магадана был таким же, как все советские лагеря: забор из колючей проволоки, вышки с вечно бдительными охранниками, вечерние переклички, скудная еда и нечеловеческие условия труда... Единственная разница была в том, что с Колымы некуда было бежать, и никто не хотел быть сожранным дикими зверями. Дни отдыха часто заменялись работой в честь какого-нибудь советского достижения или одного из тиранов, подобных Ленину или Сталину. Навигация обычно прекращалась в начала сентября, и поступление новых рабов откладывалось до весны. Люди, погибшие в течение зимы, летом заменялись новыми "врагами народа", и так продолжалось год за годом. Такой была атмосфера, в которой епископ Онуфрию довелось закончить свой земной путь.
Один из свидетелей, протоиерей Василий Архангельский, соузник священноисповедника епископа Афанасия (Сахарова) писал: "Особенно памятны некоторые случаи, когда мы особенно скорбели о потерянном рае... возможности служения. Великая Пятница <...>, а мы на лесоповале, в болотистой чаще дремучего леса, увязаем в тину, с опасностью провалиться в так называемые волчьи ямы, занесенные снегом, и, кто попадал в них, сразу погибали. И в такой обстановке мы исповедались друг у друга... открыли друг другу все сокровенные мысли..." Многие верующие, признав в своем товарище по несчастью священника или епископа и хорошо зная, что нет никакой надежды в будущем вернуться к жизни в миру, просили постричь их в монахи, и таким образом принимали свою судьбу как монашеское послушание. Эти тайные монахи заполняли бреши в рядах видимых духовных воинов, сражающихся чистотой своих искупительных страданий со злобными силами врага нашего спасения. Мы знаем некоторых из тех, кто принял постриг подобным образом, и знаем, что их свидетельство правдиво. Там они встречали истинных святых. Кто может понять чудные видения, которые открывались этим невинным агнцам Христовым, когда их вели на заклание? Кто может сказать, какую цену платят сегодня, в наши жестокие времена, за сохранение Православия? Действительно, это их молитвами и их самопожертвованиями еще держится мир.
Здесь теряется для близких последний след земного существования епископа Онуфрия. Его святость, несомненно, привела многих в Рай. В 1938 году до его далекой паствы на юге европейской России дошел слух, что он был застрелен при попытке к бегству, но проверить это невозможно. Мало кто вернулся из советского ГУЛага.
Понятно, почему коммунистам необходимо было мучить и уничтожить такого доброго человека: зло ненавидит добро и свет, потому что они – отражение Бога. Те, кто действительно верит в коммунизм как идеалистическую философию, конечно, не могут объяснить, почему, чтобы принести счастье людям на земле, нужно было мучить и погубить такое воплощение добра и добродетели, как епископ Онуфрий. Но мы можем понять это, основываясь на православном святоотеческом учении о духовной слепоте: коммунисты причиняют такие страдания, потому что совесть у них нечиста, они сами обмануты, а их возвышенные мечты об улучшении человечества – это только мираж, скрывающий действительно убийственную суть их системы.
Пусть пример тех, кто, как епископ Онуфрий, страдал и обрел победу над слугами антихриста, спасет нас от этого ужасного обмана! Аминь.
Игумен Герман.
Источники. Polsky's Russia's New Martyrs, Vol. 2; Regelson, The Tragedy of the Russian Church; R. Conquest, Kolyma, the Arctic Death Camps; M. Mostiko, "Bishop Onouphry" in Orthodox Russia, No 6, 1972; Archimandrite Seraphim Verbin, " New Martyr Archimandrite Gennady" in Orthodox Path, 1963; personal memoirs by Bishop Nektary of Seattle, Vera Kontzevitch, Rev. Sergei Shukin, Matushka Alexandra Pawliusik. – Польский "Новые мученики Российские", т. 2; Регельсон "Трагедия Русской Церкви"; Р. Конквест "Колыма, лагеря полярной смерти"; М. Мостыко "Епископ Онуфрий" в "Православной Руси", № 6, 1927 г.; архимандрит Серафим (Вердин) "Новомученик архимандрит Геннадий" в "Православном пути", 1963 г.; личные воспоминания епископа Нектария Сиэттлийского, Веры Концевич, прот. Сергия Щукина, матушки Александры Павлюсик.
|
