В письмах Ленина (т. 29, с. 354-355) находим его тревожный запрос из Петрограда в Стокгольм Ганецкому и Радеку, 12 апреля 1917 г. (т. е. через неделю по приезде Ленина): “Дорогие друзья! До сих пор ничего, ровно ничего: ни писем, ни пакетов, ни денег от Вас не получили”.
Советские издатели сопровождают это письмо примечанием: “Деньги, о которых идет речь в настоящем письме, представляли из себя суммы ЦК РСДРП, оставшиеся за границей и, очевидно, затребованные Лениным для партийных цепей”.
Советские издатели формально совершенно правы: после того как Парвус передавал немецкие деньги членам Заграничного бюро ЦК в Стокгольме, деньги эти “представляли из себя” суммы ЦК.
Заглянем теперь в документы, изданные Земаном. 1 апреля 1917 года Министерство иностранных дел в Берлине обратилось в Министерство финансов с просьбой об ассигновании (“дальнейших”) 5 миллионов марок для расходов “на политические цели” в России (с. 24). 3 июля статс-секретарь Циммерман телеграфировал германскому послу в Берне, что дезорганизация русской армии увеличивается, и что “мирная пропаганда Ленина становится все сильнее и его газета “Правда” печатается уже в 300000 экземпляров” (док. № 62).
29 сентября 1917 года статс-секретарь Кюльман пишет “офицеру для связи” при главной квартире об успехах немецкой политической работы в России: “Наша работа дала осязаемые результаты. Без нашей непрерывной поддержки большевистское движение никогда не достигло бы такого размера и влияния, которое оно имеет теперь. Все говорит за то, что это движение будет продолжать расти”... (док. №71).
Взглянем теперь на работу пропаганды со стороны немецкого фронта. Генерал Людендорф, в других случаях весьма разговорчивый и даже многословный, об этом предмете в своих книгах говорит весьма мало, но за его краткими сообщениями скрывается большая и систематическая работа немцев в 1917 году по разложению русского фронта, работа, которую они вели параллельно с ленинцами. В частности, в Германии для русских солдат издавались газеты “Русский вестник” и “Товарищ”, в которых, среди прочего, солдат убеждали в бессмысленности сражаться за интересы англо-французских капиталистов. После русской революции “пущенная в ход (немцами - С. П.) пропаганда должна была немедленно вызвать в русской армии сильное стремление к миру”. Весной и летом 1917 года “отношение русских войск местами было дружественно и мы охотно шли им навстречу. В других местах фронта продолжалась боевая деятельность; однако и там мы старались ее избегать” (с. 343). В другой своей книге Людендорф сообщает весьма кратко: “В согласии с Верховным командованием, главнокомандующий восточным фронтом развил сильную пропаганду в пользу мира на русском фронте”.
В мае 1917 года сам Гинденбург обратился к русской армии с радиотелеграммой, в которой сообщал, что “Германия готова идти навстречу неоднократно высказанным желаниям русских солдатских депутатов окончить кровопролитие... Центральные державы согласны заключить честный мир, который восстановил бы прежние добрососедские отношения... (Теперь же) Россия должна бороться и проливать кровь для достижения завоевательных целей Англии, Франции и Италии”.
О том, как было с немецкой стороны организовано “братанье”, было написано в книге, изданной (по-чешски) в 20-х годах в Праге, под заглавием “Пропаганда”. Составитель этой книги, бывший солдат австрийской армии (чех по национальности), входил в состав одной из особых “пропагандных рот”, которые были в 1917 году организованы в германской и австрийской армиях специально для “братанья” с русскими солдатами. Перед всякой “экспедицией” к русским окопам солдаты этих рот получали от своих начальников и военно-политических руководителей (говоря по-советски, политруков) точные инструкции для предстоящих бесед и соответствующие печатные материалы для распространения в русских окопах, а наши, невинные простаки, развесив уши, слушали немецкую пропаганду и воображали, что своим “братаньем” они служат делу “всеобщего демократического мира”. Иногда немцы, вдобавок к разговорам и “литературе”, приносили водку, по которой бедные русские солдаты тосковали уже целых три года, и тогда, естественно, разговоры принимали еще более дружественный характер. (Вдобавок к политическим дискуссиям, немецкие профессиональные “братальщики” получали еще ценные сведения о составе и расположении русских частей на данном участке фронта.) И столь же естественно, что у солдат все больше пропадала охота идти вперед - убивать своих немецких товарищей и подставлять свои головы под пули за интересы английских, французских и еще каких-то капиталистов. Пылкие речи красноречивого революционного “главковерха” могли лишь на короткое время разбудить их уснувшие чувства солдатского и патриотического долга, но под влиянием систематической, непрерывной, прекрасно согласованной ленинской и немецкой пропаганды порыв этот скоро угасал и моральное разложение русской армии быстро и неуклонно вело к ее полному развалу.
В начале июля 1917 года Ленину и его сотрудникам и союзникам пришлось пережить несколько весьма неприятных дней.
В распоряжении Временного правительства еще до “июльских дней” (3-5 июля) имелись некоторые данные о сношениях ленинцев с немцами. В июне капитан французской контрразведки Пьер Лоран передал русским властям копии с нескольких десятков телеграмм между Стокгольмом и Петербургом, которыми обменивались Ганецкий, Козловский, Ленин и другие большевики, и в которых постоянно шла речь о каких-то пакетах и посылках. А еще раньше к русским военным властям явился бывший перед тем в немецком плену некий прапорщик Ермоленко и доложил, что он отпущен немцами для ведения в России пропаганды против войны; кроме того, он сообщил, со слов двух немецких офицеров, что Ленин и его партия получают от немцев деньги за свою антимилитаристскую пропаганду, т. е. являются платными агентами германского правительства.
Во время большевистского путча в Петербурге 3-4 июля Временное правительство решило опубликовать эти данные - с целью дискредитировать большевиков в глазах населения и солдат колебавшегося петербургского гарнизона. Однако оно провело эту публикацию не в форме официального правительственного сообщения, а поручило сделать это бывшему члену 1-ой Государственной Думы, Алексинскому, и бывшему “шлиссельбуржцу” Панкратову. Сообщение это появилось 5 июля в петербургской газете “Живое слово”; оно произвело впечатление “разорвавшейся бомбы” и значительно содействовало ослаблению симпатий к большевикам среди солдат и рабочих Петербурга.
Нечего говорить, что Ленин был вне себя от ярости. когда ему внезапно “наступили на мозоль”, и начал изливать потоки гневных опровержений против возводимой на него “возмутительной клеветы”. Уже 6 июля Ленин опубликовал в газете “Листок правды” (“Правда” была временно закрыта) подробное “опровержение”, которое стоит того, чтобы его подробно процитировать:
“Вздорность клеветы бьет в глаза: какой-то прапорщик Ермоленко был “переброшен” к нам в тыл на фронт 6-ой армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией... Можно судить уже отсюда, какого доверия заслуживает субъект, столь бесчестный, что он мог согласиться принять подобное “поручение”! Свидетель — человек бесчестный. Это факт... Итак, германские офицеры, чтобы склонить Ермоленку к его бесчестному поступку, налгали ему бесстыдно про Ленина, который, как всем известно, как официально заявлено всей партией большевиков, сепаратный мир с Германией самим решительным и бесповоротным образом всегда и безусловно отвергал! Ложь германских офицеров такая явная, грубая, нелепая, что ни один грамотный человек ни на минуту не усомнится в том, что это ложь”...
По поводу сообщения о получении ленинцами на их агитацию немецких денег через Ганецкого и Козловского, Ленин пишет:
“Опять настолько грубая ложь, что нелепость бьет в глаза. Будь тут хоть слово правды, как же это могло быть тогда, 1) что Ганецкого совсем недавно свободно впустили в Россию и выпустили из нее? 2) что ни Ганецкого, ни Козловского не арестовали раньше появления в газетах сведений об их преступлениях? Неужели в самом деле генеральный штаб, если бы он действительно имел в руках хоть какого-нибудь доверия заслуживающие сведения о переводе денег, о телеграммах и т. п., допустил бы разглашение слухов об этом через Алексинских и желтую прессу, не арестуя Ганецкого и Козловского?”
Читатель должен согласиться, что некоторые рассуждения Ленина звучат резонно и убедительно: действительно, как это могло быть, что они действовали совершенно свободно и беспрепятственно?.. Но следующий аргумент Ленина звучит довольно странно: “Добавим, что Ганецкий и Козловский оба не большевики, а члены польской социал-демократической партии, что Ганецкий - член ее ЦК, известный нам с Лондонского съезда (1903), с которого польские делегаты ушли” (Ленин “забыл” добавить, что потом Ганецкий был и членом ЦК РСДРП). В заключение Ленин снова победоносно аргументирует - бездействием власти: “Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это ложь -самая сплошная, самая грубая. Власть бездействует. Ни Керенский, ни Временное правительство, ни Исполнительный Комитет Совета не думают даже о том, чтобы арестовать Ленина, Ганецкого, Козловского, если они подозрительны. Вчера ночью, 4 июля, Чхеидзе и Церетели просят газеты не печатать явной клеветы” (Изд. 4, т. 25, ее. 137-139).
“Реабилитируя” себя и Ганецкого, Ленин должен был как-то объяснить достаточно известную связь Ганецкого с Парвусом. Он и тут не затрудняется: “Припутывают Парвуса, стараясь из всех сил создать какую-то связь между ним и большевиками. А на самом деле именно большевики в женевском еще “Социал-Демократе” назвали Парвуса ренегатом, выступили против него с беспощадным осуждением и потом в Стокгольме даже отказались разговаривать с ним”. “Ганецкий вел торговые дела, как служащий фирмы, в коей участвовал Парвус... Стараются спутать эти коммерческие дела с политикой, хотя ровно ничего этого не показывают”.
Ленин в июле 1917 года написал множество статей и воззваний (“Граждане! не верьте грязным клеветникам.”) с клятвенными уверениями, что он от Ганецкого и Козловского “никогда ни копейки денег ни на себя лично, ни на партию не получал” (письмо в редакцию “Новой жизни” II июля).
Члены Заграничного бюро ленинского ЦК также спешили со своими опровержениями и объяснениями: 9 июля Воровский, Ганецкий и Радек опубликовали в шведской печати “оправдательное” заявление, в котором утверждают, что Ганецкий в своей политической деятельности не вступал ни в какие сношения с Парвусом и что с Парвусом его связывали только торговые дела.
Немцы — хозяева, финансировавшие все предприятие, тоже встревожились, узнав о попытках разоблачений. Германский посол в Копенгагене (гр. Брокдорф-Ранцау) телеграфировал в Министерство иностранных дел, что появившееся в петроградской газете “Речь” сообщение о том, что Ленин - немецкий агент, должно быть “категорически опровергнуто” (3еман, док. № 68). Помощник статс-секретаря (Буше) телеграфировал в ответ: “Подозрение, что Ленин является немецким агентом; категорически опровергнуто по нашей инициативе в Швейцарии и в Швеции. Таким образом, впечатление, произведенное этим сообщением, уничтожено” (док. № 69).
В то время как большевики и немцы “категорически опровергали” сообщения о том, что Ленин работает как платный агент германского правительства, большинство российской “революционной демократии” тоже не склонно было этому верить, и лидер меньшевиков Мартов горячо защищал большевиков от возводимой на них “клеветы”...
После некоторых колебаний Временное правительство все же, наконец, решилось привлечь Ленина к судебной ответственности за сношения с неприятелем во время войны, и в газетах от 9 июля появилось сообщение прокурора петроградской судебной палаты о предъявленных Ленину обвинениях и о предстоящем привлечении к суду Ленина и его сообщников. Через несколько дней в большевистской газете “Рабочий и солдат” появился ответ Ленина на сообщение прокурора, в котором Ленин писал: “Гнусная ложь, что я состоял в сношениях с Парвусом. Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких (!?..). Ганецкий, как торговец, служил у Парвуса или торговал вместе. Но целый ряд русских эмигрантов служил в предприятиях и учреждениях Парвуса” (Изд. 4, т. 25, с. 196-197).
Во всяком случае теперь перед Лениным открылась счастливая возможность явиться в суд, чтобы опровергнуть “клевету” своих врагов и рассказать публике, какие у него были отношения с “торговцем” (и членом Заграничного бюро большевистского ЦК) Ганецким, но, увы, Ленин этой возможностью не воспользовался и скрылся от суда в “подполье”, ибо, как од объявил в своем письме в редакцию “Пролетарского дела” 15 июля, “никаких гарантий правосудия в России в данный момент нет”...
Центральный Исполнительный комитет советов образовал комиссию для расследования предъявленных ленинцам обвинений, но как и что она “расследовала” и к каким пришла заключениям, об этом никто ничего не узнал, ибо никаких сообщений по этому делу комиссией опубликовано не было. Правительственное следствие тоже велось вяло и нерешительно, и скоро все дело заглохло и было “похоронено”... А в августе пришли “корниловские” дни и большевики, как одна из движущих сил революции, фактически получили полную амнистию от правительства и организаций “революционной демократии”, которые затем через два месяца и были большевиками ликвидированы...
В сентябре и октябре Ленин из своего подполья настойчиво и усиленно толкал свою партию к вооруженному восстанию для захвата власти; условиями, которые делали возможным успех его смелого предприятия, были слабость Временного правительства, всеобщая хозяйственная разруха и моральное разложение армии в тылу и на фронте, созданное, в значительной степени, систематической и настойчивой пораженческой пропагандой.
Перевороту 25 октября посвящена отдельная статья в этом сборнике; здесь я хочу только напомнить забытый почти всеми факт — какой лозунг восстания давал Ленин своей команде: организованный большевиками “военно-революционный комитет)? первоначально носил название: “Революционный комитет по обороне Петрограда”, и вот что писал Ленин в “письме к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде советской северной области” (8 окт.): Керенский, по утверждению Ленина, намерен “сдать Питер немцам, а сам удрать в Москву! Вот лозунг восстания, который мы должны пустить в обращение как можно шире и который будет иметь громадный успех... Керенский и корниловцы сдадут Питер немцам. Именно для спасения Питера надо свергнуть Керенского и взять власть советам”...(т. 21, стр. 324). Неизвестно, много ли нашлось “простаков”, поверивших Ленину, но факт тот, что переворот 25 октября был совершен сравнительно небольшим отрядом балтийских матросов и несколькими сотнями ленинских “красногвардейцев”, при полном “Нейтралитете” всего петроградского гарнизона и всей массы рабочего населения столицы. А защищать Временное правительство, заседавшее в Зимнем дворце, явилась только кучка юнкеров и “ударниц”, которые не могли оказать нападавшим серьезного сопротивления, так что для “взятия” Зимнего дворца никакого штурма, о котором пишут советские историки, и который воспевают советские поэты, вовсе не понадобилось...
В то самое время, как ленинцы мобилизовали срои силы для захвата власти, чтобы “защищать Питер от немцев” (?!), немцы усиленно снабжали их своими миллионами, чтобы обеспечить успех их предприятия... 8 ноября (н. ст.) 1917 года германский посол в Стокгольме Люциус телеграфировал в Министерство иностранных дел: “Прошу прислать 2 миллиона из сумм военного займа для известной цели” (Земан, док. № 72), а 9 ноября статс-секретарь Кюльман писал статс-секретарю Министерства финансов: “Имею честь просить Ваше Превосходительство отпустить сумму 15 миллионов марок в распоряжение Министерства иностранных дел на предмет политической пропаганды в России” (док. № 75).
Получив известие о ленинской “революции” в Петербурге, главная квартира германской армии была весьма обрадована, и “офицер для связи” телеграфировал в Министерство иностранных дел (9 ноября): “Победа советов рабочих и солдат желательна с нашей точки зрения” (док. № 76). А Людендорф с удовлетворением пишет ла поводу захвата власти ленинцами: “Надежды, связанные с посылкой Ленина (в Россию. — С. П.), оправдались. Политическое руководство и военное командование действовало в 1917 году в согласии”.
А центральный комитет германской социал-демократической партии послал в Стокгольм свою делегацию для принесения большевикам поздравлений с их победой и для выражения надежды на скорое заключение “демократического мира”; от имени делегации приветственную речь стокгольмским большевикам произнес... товарищ Парвус.
Впрочем, это уже была как бы “лебединая песнь” Парвуса в деле посредничества между большевиками и немцами, которое он с таким успехом вел в течение почти трех лет. С декабря 1917 года немецкое правительство перестает пользоваться его услугами, ибо оно входит в непосредственные сношения и переговоры с советским правительством.
Переговоры между немецким и советским правительствами привели к заключению Брестского мира (подробнее об этом см. статью. “Внешняя политика Ленина” в этом сборнике). В Москву прибыл германский посол, граф Мирбах, для установления в поддержания “дружеских” отношений с ленинским правительством
Трудное военное и экономическое положение Германии побуждало императора Вильгельма искать советской “дружбы”, чтобы обеспечить мир на восточных границах и снабжение Германии продуктами восточных областей.
Между тем, положение советского правительства по воцарении Ленина было весьма шатким: оппозиция интеллигенции и демократических партий против однопартийной диктатуры, слабость государственного аппарата, восстания в городах и “кулацкие бунты” в деревнях, общая хозяйственная разруха в стране создавали для советского правительства чрезвычайно трудное положение. И тут опять пришли на помощь немецкие “друзья”. Из опубликованных документов мы впервые узнаем, что и после прихода Ленина к власти Германия потратила десятки, а может быть и сотни, миллионов марок на то, чтобы не допустить падения большевистской власти”. Поддержка эта непрерывно продолжалась и до и после октябрьского переворота, - до самого конца Германской империи в ноябре 1918 года.
Опять следует несколько извлечений из документов. Уже 28 ноября 1917 года помощник статс-секретаря Буше телеграфировал германскому послу в Берне: “По полученным нами сведениям, правительство в Петрограде испытывает большие финансовые затруднения. Поэтому весьма желательно, чтобы им были посланы деньги” (док. № 92). 3 декабря 1917 года статс-секретарь Кюльман телеграфировал “офицеру для связи” при “главной квартире”:
“Лишь тогда, когда большевики стали получать от нас постоянный приток фондов через разные каналы и под разными ярлыками, они стали в состоянии поставить на ноги свой главный орган “Правду”, вести энергичную пропаганду и значительно расширить первоначально узкий базис своей партии” (док. № 94). 4 декабря “офицер для связи” при императорской ставке, в ответ, телеграфировал в Министерство иностранных дел: “Его величество император выразил свое согласие с представлением Вашего превосходительства о возможном сближении с Россией” (док. № 95).
15 декабря посол в Стокгольме Люциус телеграфировал Министерству иностранных дел: “...Воровский допускает, что германский отказ (в помощи. - С. П.) может иметь результатом падение большевиков” (док. № 106). 16 декабря “офицер для связи при главной квартире” телеграфировал Министерству иностранных дел, что, после принятия большевиками условий мира, “мы готовы заключить союз с Россией” (док. № 107).
В донесении германского посла в Москве имперскому канцлеру граф Мирбах сообщает 30 апреля 1918 года: “Власть большевиков в Москве поддерживается, главным образом, латышскими батальонами и большим количеством автомобилей, реквизированных правительством, которые постоянно носятся по городу и могут доставить солдат на опасные места, если нужно” (док. № 120).
13 мая граф Мирбах телеграфирует:
“...мне думается, что наши интересы требуют сохранения власти большевистского правительства... — ...было бы в наших интересах продолжать снабжать большевиков минимумом необходимых средств, чтобы поддерживать их власть” (док. № 124).
В мае и июне 1918 года западные державы пытались, через своих агентов, нащупать почву в Москве для выяснения возможности сближения между советским правительством и державами Антанты. Возможность такого сближения, конечно, очень беспокоила немцев, и для предотвращения этой опасности они посылали в Москву все новые и новые миллионы. 18 мая статс-секретарь Кюльман телеграфировал своему московскому послу: “Пожалуйста, тратьте большие суммы, так как весьма в наших интересах, чтобы большевики удержались у власти” (док. № 129).
3 июня граф Мирбах телеграфировал в министерство: “Ввиду сильной конкуренции Антанты необходимы 3 миллиона марок в месяц” (док. № 131). В меморандуме, который статс-секретарь Кюльман получил от советника Траутмана и который он “строго секретно” сообщил 8 июня статс-секретарю Министерства финансов Редерну, сообщались следующие сведения: “...Во время недавних усилий Антанты в России убедить совет рабочих депутатов принять требования Антанты, принятие которых могло бы привести к ориентации России в сторону Антанты, граф Мирбах вынужден был истратить значительные суммы, чтобы предотвратить принятие какого-либо решения в этом направлении... Граф Мирбах донес, что ему нужно теперь 3 миллиона марок в месяц для расходов на этот предмет. Однако в случае изменения политической ситуации может понадобиться сумма в два раза большая. Фонд, который мы имели до сих пор в своем распоряжении, весь истрачен. Поэтому необходимо, чтобы секретарь имперского казначейства предоставил в наше распоряжение новый фонд. Ввиду указанных выше обстоятельств, фонд этот должен быть не менее 40 миллионов марок” (док. № 133).
Из цитированного секретного меморандума явствует, что для удержания большевиков от поворота в сторону Антанты немцы систематически подкупали руководителей советской иностранной политики очень крупными взятками.
11 июня статс-секретарь Министерства финансов Редерн сообщил статс-секретарю иностранных дел о своем согласии, ассигновать 40 миллионов марок на указанный предмет (док. № 135).
Но довольно цитат и фактов! Картина, думается, совершенно ясна! И однако же для некоторых “скептиков” остается в этой картине один “неясный” пункт, именно: личная роль и участие самого Ленина в немецко-большевистских отношениях и финансовых “трансакциях”. В частности, и издатель цитированных выше документов, Земан, с бездонной наивностью, свойственной многим западным публицистам и историкам, говорит в своем предисловии: “В документах германского Министерства иностранных дел нет доказательств, что Ленин, осторожный человек, был в прямом контакте с какими-либо официальными германскими учреждениями. Как много он знал о деятельности людей, его окружавших, трудно сказать”.
Приведя несколько подобных высказываний, Д. Шуб, с понятными чувствами и совершенно правильно по существу заявляет: “...это просто сверхъестественная глупость. Конечно, Ленин не встречался ни с Вильгельмом II, ни с Людендорфом и не договаривался лично с канцлером Бетманом-Гольвегом и не получал от них ящиков с золотыми германскими марками или с русскими государственными ассигнациями... Но большевистская партия никогда ни одного шага не сделала без его ведома, больше того, он всегда был инициатором всех решений и выступлений партии. Правительство Вильгельма II давало деньги не отдельным большевикам, “окружавшим” Ленина, но именно партии, а Ленин всегда был ее абсолютным диктатором”.
И еще несколько слов в заключение. И западные писатели, и некоторые русские историософы потратили немало умственных усилий и печатной бумаги, чтобы “объяснить”, почему и как русский народный дух сделал возможным торжество большевистской власти в России в 1917-1918 гг. В действительности русский народный дух в то время был или апатично-нейтральным (у огромного большинства народной массы) или активно-враждебным (у почти всей интеллигенции), в отношении большевистской власти, и держалась она в то время на весьма тонкой нитке. А удержаться ей помогли не таинственные глубины русского народного духа, а - как о том непреложно свидетельствуют холодные архивные документы -силы гораздо более реальные и прозаические: штыки латышских батальонов (см. статью Кто помог большевикам удержаться у власти в 1917-1919 годах ?) и систематические многомиллионные субсидии имперского германского правительства. |
