Море играло волнами и переливалось радужными красками, и догорающий на горизонте закат бросал последние лучи на остывающий, затихающий и погружающийся в сумрак город, спешащий зажечь первые огни. Тишина вечера и прекрасный вид, открывающийся с террасы Большого дворца, всегда располагали к неспешным, дружеским беседам. Говорили, впрочем, чаще о делах, ревниво храня в себе сомнения и муки, щадя друг друга по молчаливому согласию в тяжёлые дни. Иногда всё же прорывались в разговорах личные переживания. А этот вечер своей безмятежностью, своей тихой красотой располагал к задушевным беседам. Тем более что после четырёх месяцев борьбы явились первые проблески меж чёрными тучами, и уже можно было подвести кое-какие промежуточные итоги, оглядеться.

- Мы сами не отдаём себе отчёта в том чуде, которого мы свидетели и участники, - задумчиво произнёс Шатилов. – Ведь всего четыре месяца назад мы прибыли сюда. Ты считал, что твой долг ехать к армии, я – что мой долг не оставлять тебя в эти дни. Не знаю, верил ли ты в возможность успеха. Что касается меня, то я считал дело проигранным окончательно. С тех пор прошло всего три месяца… - он умолк, словно остановившись, чтобы обозреть сделанное за этот срок.

- Да, огромная работа сделана за это время, - согласился Пётр Николаевич, - и сделана недаром: что бы ни случилось в дальнейшем, честь национального знамени, поверженного в прах в Новороссийске, восстановлена, и героическая борьба, если ей суждено закончиться, закончится красиво.

- Нет, о конце борьбы речи теперь быть не может! – в голосе друга звучала уверенность и воодушевление. – Насколько четыре месяца назад я был уверен, что эта борьба проиграна, настолько теперь я уверен в успехе. Армия воскресла, она мала числом, но дух её никогда не был так силён. В исходе Кубанской операции я не сомневаюсь. Там, на Кубани и на Дону, армия возрастёт и численно. Население сейчас с нами, оно верит новой власти, оно понимает, что эта власть идёт освобождать, а не карать Россию. Поняла и Европа, что мы боремся не только за своё, русское, но и за её европейское дело. Нет, о конце борьбы сейчас думать не приходится.

Да, совсем иначе был настроен Шатилов совсем недавно. Тогда армия потерпела сокрушительное поражение, и генерал Деникин решил, наконец, отказаться от власти, и в связи с этим обстоятельством Врангель, изгнанный перед этим на чужбину и находившийся в Константинополе, приглашался на военный совет в Севастополь, на котором должно было избрать нового вождя. Кому будет отведена эта труднейшая в создавшихся условиях роль, сомневаться не приходилось. История повторялась, только на этот раз ещё более трагично. Уже не в первый раз, доведя положение до крайности, спасать его звали Врангеля. Так было несколько месяцев назад, когда сбылись все прогнозы Петра Николаевича, и начался откат Добровольческой армии. Уже пали Орёл, Курск и Киев, и красные нависли над Харьковым, и Ставка обратилась к нему с просьбой возглавить гибнущую армию. Всё это предвидел Врангель, предупреждал, что ошибочность стратегии неминуемо приведёт к таким результатам, но его не слышали, а теперь просили спасти положение. Не удержался от замечания:

- Теперь, когда время упущено,  все мои прежние предложения уже не имеют смысла. Харьков удержать невозможно.

- Я знаю, что Харьков придётся сдать, - перебил Деникин. – Но это ни в коей мере не повредит вашей репутации.

Передёрнуло от этих слов, как от давнишнего «первым хотите в Москву войти».

- Я беспокоюсь не о своей репутации. Мне не нужны гарантии, но я не могу брать на себя ответственность за то, что невозможно выполнить.

- Пётр Николаевич, принять Добровольческую армию – это ваш моральный долг перед Россией, - вступил в разговор Романовский. - Генерал Май-Маевский не в состоянии справиться с ситуацией!

- А о чём вы думали раньше? Всем давно известно, что он не способен командовать армией. Я всегда в вашем распоряжении. Но пока дела шли хорошо, Ставка не нуждалась в моих советах! Помните, весной я настаивал на нанесении упреждающего удара по Царицыну, чтобы не дать противнику сконцентрировать силы? Вы об этом и слышать не хотели, а теперь, когда мой прогноз, увы, сбылся, вы просите меня спасти ситуацию…

Тем не менее, командование Пётр Николаевич принял. Как принимал всякий вызов судьбы. И, вот, всё повторилось. И в Константинополе привелось принять ещё один. Англичане проявили честность и предупредили Петра Николаевича, что поддержки Белому делу больше не окажут, показав соответственную ноту. Положение выглядело вполне безнадёжным, но отказаться от выпавшего жребия Врангель не мог. Оставить армию, не попытавшись сделать хоть что-то, не испробовав всех возможных и невозможных средств для спасения положения, было бы трусостью и бесчестьем. Пётр Николаевич принимал вызовы судьбы, и судьба никогда не изменяла ему. Так было, когда в начале войны с Японией он, инженер, оставив мирное поприще, немедленно возвратился в армию и отправился на передовую. Так было при Каушене, где в сражениях погиб весь цвет Конного полка. Тогда при атаке вражеских позиций сплошным огнём были выбиты почти все офицеры его эскадрона, под ним самим пала лошадь, а он не получил ни царапины и сражался до победы у неприятельских окопов, отбивая удары, сидя верхом на немецкой пушке. Так было в дни революции, когда во имя её ничем не поступился Пётр Николаевич, и по улицам разнузданного Петрограда, где охотились за офицерами, ходил открыто, не снимая вензелей Цесаревича и не позорясь красным бантом. Так было бесчисленное множество раз, в десятках боёв, в которых невидимая рука хранила его. Хранила его, но не пощадила братьев, которых похитила смерть нежданно: одного в малолетстве, другого – в расцвете лет и сил… Никогда не уклонялся Врангель от бросаемых ему вызовов. И в Константинополе принял его без колебаний, ответив английскому посланнику:

- Если у меня могли быть ещё сомнения, то после того, как я узнал содержание этой ноты, у меня их более быть не может. Армия в безвыходном положении. Если выбор моих старых соратников падёт на меня, я не имею права от него уклониться.

Узнав об этом решении, Шатилов пришёл в ужас. Верный друг исчерпал все аргументы, каких было огромное множество, чтобы отговорить Петра Николаевича от «безумного» шага:

- Ты знаешь, что дальнейшая борьба невозможна! Армия или погибнет, или вынуждена будет капитулировать, и ты покроешь себя позором. Ведь у тебя ничего, кроме незапятнанного имени не осталось. Ехать теперь – безумие!

 Но никакие уговоры не могли подействовать, и, в итоге, Шатилов сдался, вздохнул обречённо:

- В таком случае, я тебя не оставлю и поеду с тобой.        

Вдвоём и прибыли в Севастополь, где царило глубокое отчаяние. В том, что совещание остановит свой выбор на нём, Врангель не сомневался. Он готов был принять это бремя, но не считал себя вправе давать невыполнимых обещаний, а потому в своём слове перед собравшимся под председательством генерала Драгомирова советом старших начальников был предельно откровенен:

- Господа, в настоящих условиях я не вижу возможности рассчитывать на успешное продолжение борьбы. Ультиматум англичан отнимает последние надежды. Нам предстоит испить горькую чашу до дна. В этих условиях генерал Деникин не имеет права оставить армию. Если же генерал Деникин всё же оставит её, и на одного из нас выпадет тяжкий крест, то, прежде чем принять этот крест, тот кто его будет нести, должен знать, чего от него ожидают те, кто ему этот крест вверил. Повторяю, я лично не представляю себе возможным для нового Главнокомандующего обещать победоносный выход из положения. Самое большее, что можно от него требовать, - это сохранить честь вверенного армии русского знамени. Конечно, общая обстановка мне менее знакома, чем всем присутствующим, а потому я, быть может, преувеличиваю безвыходность нашего положения. Я считаю совершенно необходимым ныне же выяснить этот вопрос.

Долгое молчание было ответом на этот монолог. Его прервал начальник штаба Главнокомандующего генерал Махров:

- Каким бы безвыходным ни казалось положение, борьбу следует продолжать. Пока у нас есть хоть один шанс из ста, мы не можем сложить оружие.

- Да, Пётр Семёнович, это так, - мрачно отозвался Шатилов. – Если бы этот шанс был. Но, по-моему, у противника не девяносто девять шансов, а девяносто девять и девять в периоде.

Никто не возразил на это замечание. Жребий бы брошен, и дальнейшее уже не зависело от Петра Николаевича. Сославшись на нездоровье, он покинул совещание.

На душе было невыносимо тяжело, хотелось побыть одному, разобраться с мыслями. Выйдя из дворца, Врангель долго бродил по городу, по пустынным аллеям Исторического бульвара.

Уже дважды приходилось ему покидать Крым, и оба раза не по своей воле. Первый раз в Восемнадцатом, когда, выйдя в отставку, поселился с семьёй в доме тёщи, в Ялте. Захватившие в Севастополе власть большевики, развернули настоящую охоту за представителями прежних властей. Однажды Пётр Николаевич услышал, как садовник оскорбляет его жену, и, схватив его за шиворот, вышвырнул вон. Тот тотчас донёс, куда следует, и в ту же ночь в дом ворвались красные матросы и под дулом револьвера вытащили «царского генерала» прямо из постели. Садовник убеждал расстрелять его, как врага трудового народа.

Вместе с шурином Врангеля связали и посадили в автомобиль. Когда он уже трогался, из дома выбежала жена и, вцепившись в дверцу, потребовала, чтобы взяли и её. В этом вся она была! Везде старалась следовать за ним, ничего не боясь, никогда не теряя мужества, при этом не пытаясь влиять на его дела. Умолял её остаться, но куда там! Поехала: погибать – так вместе.

В те дни узников со всего города свозили в гавань, наводнённую жаждущими расправы толпами. На пристани лежали расчленённые тела. Опьянённая видом крови толпа матросов и оборванцев, завидев новых жертв, завопила:

- Кровопийцы! В воду их!

Многих несчастных, как выяснилось, столкнули в воду с волнолома, привязав к ногам груз…

- Здесь ты мне помочь не можешь, - убеждал Пётр Николаевич жену. – А там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили моё неучастие в борьбе, - и, протянув ей часы, добавил: - Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать…

Она как будто бы решилась, но вернулась через несколько минут, увидев как толпа четвертовала офицера.

- Я поняла, всё кончено. Я остаюсь с тобой.

Их вместе с другими пленниками, среди которых оказались представители самых разных слоёв населения, разместили в погружённом во мрак здании таможни. Страдая от сердечных спазмов, вызванных старой контузией, Пётр Николаевич напряжённо думал, что делать теперь. Шансов на спасение почти не было, но не погибать же даром! Сказал шурину:

- Когда они поведут нас на расстрел, мы не будем вести себя как бараны, которых гонят на убой; постараемся отнять винтовку у одного из них и будем отстреливаться, пока не погибнем сами. По крайней мере, умрём сражаясь!

Между тем, тёща, женщина такого же, как и дочь мужества и мудрости, собрала делегацию соседей, чтобы с их помощью попытаться освободить родных. По счастью, её прачка имела близкие отношения с матросом, председателем революционного трибунала. Тёща решительно направилась к нему и потребовала освободить арестованных, угрожая в противном случае положить конец его отношениям с прачкой.

Сутки спустя этот матрос и ещё несколько человек пришли в тюрьму.

- За что вас арестовали? – спросил он.

- Видно, за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю, - ответил Врангель.

- Почему же вы не носите мундир, в котором красовались вчера? – матрос повернулся к Ольге: - А вас за что?

- Я не арестована, я здесь по собственной воле.

- Тогда почему же вы здесь?

- Я люблю своего мужа и хочу остаться с ним до конца.

- Не каждый день встречаются такие женщины! Вы обязаны своей жизнью вашей жене – вы свободны! – театрально объявил «краса и гордость».

Это освобождение было воистину Божьим чудом. В ту же ночь большинство арестованных были расстреляны. Их тела сбрасывали в воду, и позже, после занятия Крыма немцами, трупы были обнаружены стоящими на дне из-за привязанных к ногам грузов.

Второй раз Крым пришлось оставить считанные недели назад по требованию Деникина…

Отношения с Антоном Ивановичем стали разлаживаться давно, ещё с Царицынских дней, но окончательно разладились в последние месяцы борьбы. Изучив положение Добровольческой армии и придя к неутешительным выводам, Врангель подготовил рапорт, в котором в очередной раз заострил внимание на пороках сложившейся системы, и изложил необходимые для спасения ситуации меры, среди которых: эвакуация Ростова и Таганрога, создание в тылу укреплённых баз, сокращение Генерального штаба и отправка на фронт всех «лишних и бесполезных», обеспечение достойных условий жизни семьям офицеров и служащих, принятие жёстких мер для борьбы со злоупотреблениями всякого рода и т.д. В случае невведения этих мер в действие, Пётр Николаевич просил освободить себя от командования. Также предлагал, дабы спасти Добровольческую армию, отходить не к Ростову на соединение с Донской армией (тогда бы враг имел возможность постоянно наносить удары по флангам добровольцев), а в Крым, где ещё оставались войска.

Но Деникин это предложение не поддержал, считая себя не вправе бросить на произвол судьбы казаков… Это решение стало фатальным для Добровольческой армии, которая была почти полностью уничтожена.

- Они потеряли головы и больше ни на что не способны! – подытожил тогда Шатилов.

Несмотря на это, Врангель счёл должным написать Деникину полное уважения и верности письмо, дабы поддержать Главнокомандующего в тяжёлый момент: «Ваше превосходительство, в этот час, когда удача отвернулась от нас, и на корабль, который Вы ведёте среди рифов и бурь, обрушились яростные красные волны, я считаю своим долгом сказать Вам, что понимаю Ваши чувства. В этот критический момент, когда тяжёлая ноша легла на Ваши плечи, знайте, что Вы не одиноки, и я, который следовал за Вами почти с самого начала, буду и впредь делить с Вами радость и горе и сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь Вам».

Ответ Деникина был двояким. Петру Николаевичу он направил благодарственное письмо, а среди высших офицеров распространил циркуляр, в котором говорилось: «…Некоторые генералы позволяют себе в неприемлемой форме высказывать в рапортах своё мнение, угрожая оставить службу, если их рекоменлации не будут приняты. Вследствие этого главнокомандующий требует подчинения и в будущем запрещает выставление каких бы то ни было условий».

Добиваясь координации действий, Врангель провёл встречу с командующими Кавказской и Донской армий. Ставка тотчас объявила, что «не может допустить прямых переговоров командующих» без участия главкома и «запрещает им покидать армии без его разрешения».

После соединения Добровольческой армии с Донской обе они были объединены под командованием генерала Сидорина. Врангель остался не у дел. Красные подходили к Новороссийску. Пётр Николаевич попросил направить его туда, чтобы приступить к сооружению укреплений для защиты армии и подготовке эвакуации. Деникин вначале ответил отказом, мотивируя, что подобные приготовления вызовут панику среди населения, но потом всё же приказал Врангелю отправляться. Но, когда Пётр Николаевич прибыл на место, приказ был отменён…

После этого только и оставалась что подать рапорт об отставке. Так и сделали вместе с Шатиловым. А Ставке того и надо было, удовлетворила с облегчением…

Ряд офицеров предлагали сместить Деникина с поста главкома, но получали категорический отказ. Такая отставка могла принести пользу, лишь будучи добровольной. С таким же предложением к Врангелю обратился депутат английского парламента Маккайндер. Пётр Николаевич ответил, что, несмотря ни на какие разногласия, он, как подчинённый Деникина, никогда не выступит против него. Рапорт об этой беседе отправил Антону Ивановичу.

Вскоре командующий английским флотом адмирал Сеймур передал Врангелю требование главкома покинуть Россию. Это уже переходило всякие границы! Такого не мог ожидать Пётр Николаевич. Обескураженный, он написал Деникину своё последнее письмо, где прямо и резко высказал ему всё накипевшее на сердце за последнее время, замечая, скольких бед можно было избежать, если бы Ставка с большим вниманием относилась к его предупреждениям. Всё, всё, что болело, что усилием воли и чувством долга приходилось сдерживать, излил Врангель в этом письме. Но закончил заверением: «Если моё пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь повредить Вам защищать её и спасти тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставлю Россию». С тем и покинул Крым, полагая, что навсегда. А в Константинополе настиг деникинский ответ:

«Милостивый государь Пётр Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз вовремя – в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены…

Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нём нет ни слова правды. Для подрыва власти и развала вы делаете всё, что можете…

Когда-то во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие…

Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло».

Теперь, доведя дело до полного коллапса, этот человек слагал с себя власть, предоставляя другим допивать чашу позора. Его отставка таки стала добровольной, но уже мало что могла спасти, слишком запоздав… И, значит, придётся оставлять Крым в третий раз. При каких-то обстоятельствах?..

Пётр Николаевич долго бродил по улицам, но тяжёлое, гнетущее чувство не проходило. Необходимо было поговорить с кем-то, поделиться всем, что мучило душу. И в Севастополе был такой человек. Он был одним из последних, с кем привелось говорить, покидая родную землю, и та беседа, тёплая и полная искренней задушевности, помогла облегчить душу. Врангель отправился к епископу Вениамину. Владыка встретил его обрадовано и, видимо, ожидая этого визита. Проводив в комнату, заговорил горячо:

- Вы хорошо сделали, что приехали сюда. Господь надоумил вас. Это был ваш долг. Я знаю, как тяжело вам, какой крест вы на себя берёте. Но вы не имеете права от этого креста отказываться. Вы должны принести жертву родной вам армии и России. На вас указал промысел Божий устами тех людей, которые верят в вас и готовы вручить вам свою участь. Ещё до вашего приезда, как только генерал Драгомиров собрал совет, к нему обратились, указывая на вас, многие русские люди, духовенство православное, католическое и магометанское, целый ряд общественных организаций. Вот у меня копии двух таких обращений.

Порывшись в лежавших на столе бумагах владыка подал Петру Николаевичу две из них и, оставив его читать, вышел в соседнюю комнату. Оттуда он возвратился, держа в руках икону Божьей Матери, старинного письма в золотой оправе с ризой, расшитой жемчугами, и сказал:

- Этой старинной иконой я решил благословить вас, когда вы прибудете сюда на ваш новый подвиг.

Пётр Николаевич преклонил колено, и владыка благословил его. Это благословение разом разрешило сердце от всех сомнений, и на душе просветлело. Успокоенный и снова обретший уверенность, Врангель возвратился во дворец. Тем же вечером он был объявлен новым Главнокомандующим вооружённых сил Юга России. Это случилось двадцать второго марта, ровно четыре месяца назад. Тогда Пётр Николаевич не тешил себя иллюзиями. Минимум, который было необходимо выполнить состоял в единственной формуле: если уж кончать, то, по крайней мере, без позора. Позор – вот, что куда хуже и постыднее всякого поражения. А все последние дни Юга обратились в сплошной позор. Нужно было, во что бы то ни стало, остановить это позорище, это безобразие которое происходило, прекратить кабак. Уйти, но хоть, по крайней мере, с честью… И спасти, наконец, то, что можно.

Необъятное поле деятельности развёртывалось перед глазами. Но необъятность эта уже не угнетала, а мобилизовала, бодрила. Нужно было правильно наметить цели и приложить все силы к их реализации. Прежде всего, нужно было сделать всё, чтобы не повторилось новороссийского кошмара, подготовить эвакуацию. Флот в это время пребывал в положении аховом. Адмирал Герасимов с грустью констатировал:

- Вы не поверите, но нам нечем развести пары на буксирах, чтобы вывести суда на рейд. Если, не дай Бог, случится несчастье на фронте, никто не выйдет.

Для организации эвакуации нужны были две вещи: снабжение и время. Снабжение необходимо было вытрясти из «союзников», должных, в конце концов, выполнить хоть какие-то свои обязательства. Время могло дать только удержание фронта. Армия. Армия же находилось в состоянии плачевном. Казачьи части, оставленные в Новороссийске, вынуждены были отступать в горы, отнимать последнее у населения, питаться прошлогодней кукурузой и кониной. Превосходя численно конницу Будённого, они не способны были к бою.

- Неужели при таком превосходстве наших сил нет возможности рассчитывать хотя бы на частичный успех – вновь овладеть Новороссийском и тем обеспечить снабжение, а там, отдохнув и оправившись, постараться вырвать инициативу у противника? – недоумевал Врангель.

- Какое там! – последовал на это безнадёжный взмах руки генерала Улагая. – Казаки драться не будут. Полки совсем потеряли дух.

Дух потеряли не только казаки, но и их командиры. И Добровольцы потеряли дух тоже. Хуже того, само имя Добровольческой армии было дискредитировано многочисленными злоупотреблениями. Решено было дать новое имя объединённой армии. Она получила имя Русской. И как бы ещё называться ей, будучи именно таковой? Не просто Белая. Не Царская. А Русская. Борющаяся не за какие-то классовые интересы и пустые догмы. Но за общее Русское дело. А в этом деле помощник един – Господь Бог. Больше не на кого рассчитывать. Верою спасётся Россия! Этот девиз приказал Врангель выгравировать на учреждённом ордене Святого Николая. Бойцы должны были получать награды за свои подвиги, но награждать Георгиевскими крестами за победы в войне междоусобной было сомнительно с моральной точки зрения.

Дух войск был подорван. Многие опустились, разложение дало глубокие корни. Для возрождения армии перво-наперво нужно было пресечь злоупотребления в отношении населения. Для этого ничего не предпринял Деникин, мирившийся с бесчинствами многих старших начальников. Запомнился Врангелю усталый ответ на рекомендацию, данную генералу Улагаю:

- По крайней мере, он не позволит Покровскому ободрать армию, как липку…

Малейшие попущения рождают крупные злоупотребления. А потому Пётр Николаевич принялся железной рукой наводить порядок, не давая спуску никому, не считаясь с чинами и заслугами, не проявляя снисходительности даже к мелким проступкам. Грабители и дезертиры предавались смертной казни без лишних разбирательств. Такая жёсткость вызвала протест либеральной общественности, ещё недавно вопиявшей о бесчинствах добровольцев, а теперь выступившей против смертной казни. Симферопольский глава Усов прибыл с жалобой на методы генерала Кутепова. Врангель принял его и, не подавая руки, кратко расставил все точки над “i”:

- Я знаю о неладах ваших с генералом Кутеповым, являющимся исполнителем моих приказаний. Я не хочу разбираться, кто прав – я ли, дающий эти приказания, или вы. На мне лежит ответственность перед армией и населением, и я действую так, как мой ум и моя совесть мне повелевают. Вы на моём месте действовали бы, конечно, иначе. Однако во главе русского дела судьба поставила не вас, а меня, и я поступаю так, как понимаю свой долг. Для выполнения этого долга я не остановлюсь ни перед чем и без колебания устраню всякое лицо, которое мне в выполнении этого долга будет мешать. Вы протестуете против того, что генерал Кутепов повесил несколько десятков вредных армии и нашему делу лиц. Предупреждаю вас, что я не задумаюсь увеличить число повешенных ещё одним, хотя бы этим лицом оказались вы.

На этом вопрос был исчерпан.

Общественность, впрочем, продолжала предаваться привычному занятию: спорам о вещах, не имеющих никакого значения в сложившихся условиях. Среди прочего весьма «ко времени» требовали отмены цензуры и свободы печати. Решительно, не о чем было больше беспокоиться людям, стоящим на самом краю пропасти! Однако же пришлось заниматься и этим. Встречаться за чаем с представителями крупнейших изданий, вежливо объяснять им прописные истины:

- Уважая чужие мнения, я не намерен стеснять печать независимо от её направления; конечно, при условии, что это направление не будет дружественно по отношению к нашим врагам. Вместе с тем я должен указать вам, что мы находимся в положении исключительном. Мы в осаждённой крепости: противник не только угрожает нам с севера, но мы вынуждены нести охрану всего побережья, где можно ожидать высадок его отрядов. В этих условиях мы не можем обойтись без цензуры. В самых либеральных государствах на театре военных действий, а тем более в осаждённых врагом крепостях, самая строгая цензура неизбежна. Эта цензура не может исключительно распространяться на военные вопросы, ибо во время войны, а тем более войны гражданской, где орудием борьбы являются не только пушки и ружья, но и идеи, отделить военную цензуру от общей невозможно.

Выразив уверенность в их патриотизме, предложил им два варианта решения вопроса: сохранение существующего порядка при упорядочении цензуры, либо принятие редакторами ответственности на себя, в случае чего при появлении статей, наносящих вред Русскому делу, они будут отвечать а это по законам военного времени. Редактора либеральной и умеренной газет тотчас вошли в трудное положение и согласились с несвоевременностью отмены цензуры, и лишь издатель монархического листка заявил, что готов взять на себя всю ответственность. Таким образом, вопрос о цензуре был благополучно снят с повестки дня.

Между тем, открыто враждебную позицию занял «Донской вестник». Эта газета издавалась при ближайшем участии командира Донского корпуса Сидорина и его начштаба Кельчевского. Моральный облик этих двух деятелей давно не вызывал сомнений, но кампания развёрнутая ими в своём печатном органе превосходила все возможные ожидания. Казаков натравливали на «добровольцев», на «генералов и сановников», требовалось отделение казачества от России. Приходилось удивляться подлости донских вожаков, но ещё больше – той наглости, с которой они действовали. Врангель немедленно отрешил обоих донских начальников от должностей и предал их суду, установившему их полную виновность. Суд под председательством генерала Драгомирова приговорил подлецов к каторжным работам, но, учитывая боевые заслуги Донской армии, Пётр Николаевич заменил их полным увольнением от службы с лишением мундира. Этим был положен конец интригам донского командования. Сидорин и Кельчевский отбыли за границу, за ними последовали другие запятнавшие свою репутацию командиры: Покровский, Боровский и Ростовский. Воздух стал чище. Донской корпус находился теперь в надёжных руках генералов Старикова и Абрамова, и за него можно было отныне не беспокоиться. В то же время разрешён был и конфликт с кубанским атаманом Букретовым. Соглашение с казаками являлось большим успехом, так как отношения с ними были совершенно испорчены при Деникине. Ещё будучи командующим Кавказской армией Врангелю пришлось улаживать конфликт между Ставкой и Кубанской радой, дошедший до угрозы возникновения внутреннего фронта. При Деникине стратегия была принесена в жертву политике, а политика никуда не годилась. Вместо того, чтобы объединить все силы, поставившие своей целью борьбу с большевизмом и коммуной, и проводить одну политику, «русскую», вне всяких партий, проводилась политика «добровольческая», то есть какая-то частная политика, руководители которой видели во всех тех, кто не носил на себе печать «добровольцев», врагов России. Дрались и с большевиками, дрались и с украинцами, и с Грузией и Азербайджаном, и лишь немного не хватало, чтобы начать драться с казаками. Провозгласив единую, великую и неделимую Россию, пришли к тому, что разделили всю Россию на целый ряд враждующих между собой образований. Теперь, наконец, с казаками была достигнута договорённость, удовлетворяющая обе стороны: казачьим областям гарантировалась полная самостоятельность во внутреннем самоуправлении, а их вооружённые силы полностью переходили в подчинение Главнокомандующего.

Для успешных действий армии необходим был также порядок в тылу, развал которого, в конечном итоге, и привёл к краху. Нужны были законы, реформы. Нужно было добиться, чтобы в Крыму, чтобы хоть на этом клочке сделать жизнь возможной, показать остальной России: вот у вас там коммунизм, то есть голод и чрезвычайка, а здесь идёт земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода…

Для этого требовались – люди. Но где же их найти, честных и толковых работников? В правительстве Деникина таковых практически не было. Люди в большинстве случаев слов, а не дела, принадлежащие, главным образом, к тому классу русской интеллигенции, которому даже и в политической борьбе был чужд действительный порыв, они были неспособны к творческой работе, не обладали ни необходимыми знаниями, ни достаточным опытом. Зато личные и партийные амбиции мало кто готов был отодвинуть ради общего дела. А что стоят все слова, все партийные догмы, если нет дела? Для воплощения всех замыслов Врангелю нужны были именно люди дела, люди знания и труда. К какому бы лагерю они не принадлежали, лишь бы честно работали на благо России.

Первые такие люди прибыли в Крым следом за Петром Николаевичем из Константинополя по собственной воле. Это были Струве, с которым близко сошлись во время краткого изгнания, и бывший секретарь Кривошеина Котляревский.

- Узнав о вашем отъезде в Крым, я поспешил приехать, полагая, что вам будут нужны желающие работать, преданные делу люди, - объяснил Пётр Бернгардович.

Человек такого огромного ума и эрудиции, политик и учёный, известный в Европе, был полезен исключительно. Вскоре на его плечи легла внешнеполитическая работа.

Создаваемому правительству нужен был глава. Предстоящая огромная работа была по плечу лишь государственному деятелю, обладающему исключительными данными. И Врангель не мгновения не сомневался, что есть один единственный человек, который справится с ней. Кривошеин. Они давно были знакомы лично. Александр Васильевич отличался не только выдающимся умом и знаниями, но и исключительной работоспособностью, талантом администратора, всегда удачно выбирающего людей, широтой кругозора. Он сочетал  в себе многолетний опыт государственной работы и умение принять новые условия работы, требующей необыкновенного импульса и не терпящей шаблона. Редкий деятель пользовался таким уважением в самых разных общественных кругах.

Кривошеин недавно перебрался в Париж. Снова возвратиться в Россию и взвалить на себя такую ношу для него, человека немолодого и нездорового, было немалой жертвой. Но, зная его пламенную любовь к Россию и чувство долга, Врангель надеялся, что Александр Васильевич жертву эту принесёт, и отправил к нему Котляревского с личным письмом. Вскоре Кривошеин уже был в Крыму. Он приехал по первому зову. Работа закипела.

Главной составляющей проводимых в Крыму преобразований стала земельная реформа и реформа местного самоуправления, те самые реформы, которые осуществлял Столыпин, считая их самыми насущными, призванными спасти Россию и принести ей процветание. Согласно реформе, предполагалось поднять, поставить на ноги трудовое, крепкое на земле крестьянство, сорганизовать, сплотить и привлечь его к охране порядка и государственности путём укрепления права бессословной частно-земельной собственности. Захваченные крестьянами земли оставались в их собственности (кроме земель церковных и монастырских, казачьих хуторов, особо ценных хозяйств, земель промышленных предприятий). Население должно было избирать земельные советы в волостях и уездах. Крестьяне могли вносить плату за землю из полученного урожая в течение двадцати пяти лет. Из этих средств государство должно было произвести расчёт с бывшими владельцами. Большую помощь в проведении реформы оказывал Крестьянский союз России, некогда созданный эсерами.

Некоторые помещики пытались возражать, но Пётр Николаевич пресёк их было поднявшийся ропот:

- Я сам помещик, и у меня первого придётся делить землю.

Реформа самоуправления состояла во введении волостного земства. К трудной и ответственной работе по восстановлению разрушенной земской жизни необходимо было привлечь новый многочисленный класс мелких земельных собственников из числа трудящегося на земле населения. Кому земля, тому и распоряжение земским делом, на том и ответ за это дело и за порядок его ведения. Только построенное на этом начале земское самоуправление могло стать в настоящее время прочной опорой дальнейшего государственного строительства.

- Будущее зависит от того, - говорил Кривошеин, - как покажет себя с точки зрения государственности и национальной культуры, класс мелких собственников и привлекаемое к деятельному участию в земстве крестьянство. Справятся ли эти элементы с тяжёлой задачей? Как обеспечена будет церковь? Какова будет новая школа, больница, суд? От этого будет зависеть весь дальнейший ход намеченных реформ. Вместе с покойным Столыпиным я работал над поднятием экономического благополучия русской деревни. Я глубоко верил в её здравый государственный смысл. Верю и теперь. Сейчас мы делаем необходимую смелую попытку устроения будущего земского и государственного порядка. Верим, что она приведёт к оживлению национального культурного строительства.

Нельзя было оставить без внимания и рабочий вопрос. Чтобы предотвратить забастовки рабочих, Пётр Николаевич встретился с ними лично и предложил ряд мер для улучшения их положения:

    Постепенное повышение зарплаты до уровня зарплаты служащих (минимальные размеры должны быть одинаковыми).
    Продажа рабочим продуктов с армейских складов, по цене их приобретения.
    Снабжение рабочих одеждой с армейских складов с отсрочкой платежей на 12 месяцев.
    Создание корпоративных магазинов по продаже рабочим продуктов и одежды по низким ценам, не более 10% от месячного заработка.       

Введение этих мер обеспечило лояльность рабочих и их невосприимчивость к большевистской пропаганде.

Не было такого вопроса, такого дела за эти четыре месяца, в которое Врангель не постарался бы вникнуть сам. Судебная власть, сыскное дело, контрразведка – всё приходилось срочным порядком воссоздавать из руин. И следить не только за проникающими большевистскими агитаторами, которых успешно отлавливал генерал Климович, но и за не в меру ретивыми монархистами образца отца Востокова, своими неистовыми проповедями провоцировавшего еврейские погромы. Подобная агитация являлась сущим государственным бедствием. Не могли уразуметь неистовые витии, что любой погром разлагает армию и народ. Что, начав утром громить евреев, к вечеру те же погромщики пойдут громить остальное мирное население.

Шли «ночи безумные, ночи бессонные», летели дни, полные неусыпной, непрерывной работы. И ещё надо же было донести до помрачённых суть борьбы, объяснить, достучаться.

- Мы боремся за свободу… По ту сторону нашего фронта, на севере, царит произвол, угнетение, рабство. Можно придерживаться самых разнообразных взглядов на желательность того или иного государственного строя, можно быть крайним республиканцем, социалистом, даже марксистом, и всё-таки признавать так называемую советскую республику образцом самого небывалого, зловещего деспотизма, под гнётом которого погибает и Россия, и даже новый её, якобы господствующий класс – пролетариат, придавленный к земле, как и всё остальное население. Я всей душой жажду прекращения гражданской войны. Каждая капля пролитой русской крови отзывается болью в моём сердце. Но борьба неизбежна, пока сознание не прояснилось, пока люди не поймут, что они борются против себя, против своих прав на самоопределение, что они совершают над собой бессмысленный акт политического самоубийства. История когда-нибудь оценит самоотречение и труды горсти русских людей в Крыму, которые в полном одиночестве на последнем клочке русской земли, боролись за устои счастья человеческого, за отдалённые очаги европейской культуры. Дело русской армии в Крыму – великое освободительное движение. Это священная война за свободу и право.

Но что понимали в этой борьбе там, в гибнущей под красным игом России? За что воевали те, что стояли по другую сторону фронта? Это всё время пытался понять Врангель, не раз разговаривая с пленными. Совсем недавно, объезжая фронт, Пётр Николаевич встретил партию пленных красноармейцев. Обычные русские люди, такие же усталые, пропитанные грязью и обношенные, как собственные солдаты. Приказал остановить автомобиль, подошёл к ним, спросил, вложив в голос участие:

- За что вы воюете? За что?!

Молчали угрюмо, не поднимая понурых голов.

- Не робейте, подходите ближе… Скажите мне вы, русские люди, за что вы воюете?

И снова тишина в ответ.

Пётр Николаевич подошёл к одному из пленных, ещё совсем молодому парню:

- Вас гонят сражаться коммунисты? Ты коммунист? – вглядывался в лицо его, ища ответа.

- Нет… - обронил парень, поникнув головой.

- Ты – крестьянин?

- Да…

- Так знайте, что мы идём за веру православную и за то, чтобы каждый крестьянин мог спокойно работать на своей земле, чтобы безбедно жил и работал каждый рабочий и чтобы каждый русский человек жил спокойно и счастливо.

Ожили люди, в глазах огонёк мелькнул. Уже не смотрели в землю, потупившись, а слушали, прямо смотрели на стоявшего перед ними генерала.

- Не обижали у нас?

- Нет…

- Я знаю русский народ, и злобы у меня нет на вас… Идите отдохните, и пойдём вместе с нами освобождать русскую землю и бить коммунистов. Пойдём?!

- Пойдём! – решительно грянули в ответ.

И даже «ура» раздалось. Вот они, коммунисты… Смотрел им, уходящим, вслед с волнением. Вот, поговоришь с ними запросто, по душам – свои, русские. А сколько таких в Красной армии! И как достучаться до них? Один способ: выиграть время, чтобы слава пошла: что в Крыму можно жить. Что в Крыму вдосталь хлеба, когда по всей Совдепии голод стоит, что в Крыму нет ЧК, а есть свобода и право. Когда пойдёт такая слава, то и сами потянутся. Тогда можно будет двигаться вперёд… Не так, как шли при Деникине, а медленно, закрепляя за собой захваченное. Отнятые у большевиков губернии будут источником силы, а не слабости, как было раньше. Втягивать их надо в борьбу по существу, чтобы они тоже боролись, чтобы им было за что бороться. Тогда, каких чудес в жизни не бывает, может, и до Москвы дойти удастся! А там выберет себе русский народ хозяина, и начнётся возрождение России.

Огромная работа была проделана за четыре месяца. Ещё недавно, прижатая к морю, на последнем клочке родной земли умирала армия. Русский народ отверг её. В ней видел он не освободителей, а насильников. Европа отвернулась, готовая видеть во власти захватчиков России власть, представляющую русский народ. Казалось, конец неизбежен. Теперь войска победоносно шли вперёд. Воскресшие духом, очистившись в страданиях, русские полки идут, неся с собой порядок и законность. Новая власть пользуется доверием народа. Её лицо для него открыто. Но как ничтожен маленький клочок свободной от красного ига русской земли по сравнению с необъятными пространствами залитой красной нечистью России. Как бедна Русская армия по сравнению с теми, кто ограбил несметные богатства России. Какое неравенство пространства, сил и средств обеих сторон. Редеют ежедневно ряды, раненые заполняют тыл. Лучшие и опытные офицеры выбывают из строя, их заменить некем. Изнашивается оружие, иссякают огнеприпасы, приходят в негодность технические средства борьбы. Без них армия бессильна. Приобрести всё это нет средств. Экономическое положение становится всё более тяжёлым. Хватит ли сил дождаться помощи, придёт ли эта помощь, и не потребуют ли за неё те, кто её даст, слишком дорогую плату? На бескорыстную помощь рассчитывать нельзя, ибо в политике Европы тщетно было бы искать высшие моральные побуждения. Этой политикой руководит исключительно нажива. Европа обещала помощь, но тайком вела бесстыдную торговлю с красными. Об этом было известно доподлинно. Что порукой тому, что «союзники» не оставят в решительную минуту Русскую армию? Успеет ли белый анклав достаточно крепнуть дотоле, чтобы собственными силами продолжать борьбу?

Погасло солнце, над Севастополем воцарилась тёплая южная ночь, освещённая звёздами и огнями города. Пётр Николаевич задумчиво смотрел вдаль, размышляя о том, что сделано уже, и что ещё предстоит. Будущее казалось ему не менее тёмным, чем эта ночь, и не хотелось вглядываться в него. Судьба не давала выбора, и нужно было продолжать борьбу, пока остались силы. И даст Бог, настанет время, когда Русская армия, сильная духом своих офицеров и солдат, возрастая, как снежный ком, покатится по родной земле, освобождая её от извергов, не знающих Бога и Отечества, и будущая Россия будет создана армией и флотом, одухотворёнными одной мыслью: «Родина – это всё».