В средневековой Германии образовалась странная политическая формация, которая именовалась “Священная Римская Империя германской нации” (ибо она считалась наследницей франко-германско-римской империи Карла Великого). Скептические современники считали ее каким-то “уродом” или “чудовищем” (“монструм”) и утверждали, что она, во-первых, не священная, во-вторых, не римская, а в-третьих, не империя (ибо титулярный выборный “император” фактически не имел в Германии никакой власти за пределами своего наследственного княжества). О том странном государстве, которое образовалось в результате ленинской революции 25 октября 1917 года и которое именует себя “Союзом Советских Социалистических Республик”, тоже надлежит сказать, что это — не союз, ибо многие части его (как Грузия, Эстония, Латвия, Литва) не добровольно примкнули к “союзу”, но были покорены военной оккупацией; это - не советское государство, ибо советы являются лишь исполнительными органами, подчиненными господствующей коммунистической партии; и социально-экономический строй СССР — не социализм, а государственный капитализм с закрепощенным крестьянством и бесправным рабочим классом, который при Сталине был формально прикреплен к государственным предприятиям; наконец, это вовсе не республика, ибо вся власть в ней принадлежит или одному диктатору, или кучке коммунистических олигархов, а “широкие массы”, советские “граждане”, имеют “право” подавать “избирательные” бюллетени — только за коммунистические списки (ибо иных списков не существует), да в указанные дни маршировать по улицам, выражая или восторг или негодование, как будет приказано.

Наконец, возникает вопрос: есть ли основанная Лениным квазигосударственная формация действительно государство в юридическом смысле этого слова, или это некий “монструм”, основанный исключительно на силе и насилии? По этому вопросу мы попросим высказаться самого Ленина, а пока напомним основной принцип государственного права, установленный в Европе в средние века; “справедливость (т. е, право и правосудие) есть основа государства” (iustitia est fundamentum regni). В соответствии с этим великий учитель раннехристианской эпохи блаженный Августин писал в своем знаменитом трактате “О граде Божием”:

“Если мы отбросим (или устраним) право и справедливость, то что такое государство, как не большая шайка разбойников? И что такое шайка разбойников как не маленькое государство?”.

А великий учитель коммунистического мира, Ленин, взявши у Маркса идею “диктатуры пролетариата” как формы пролетарского государства (и осуществив ее впоследствии путем установления диктатуры головки коммунистической партии), так определяет эту квазигосударственную форму:

“Диктатура означает — примите это раз навсегда к сведению, господа кадеты, — неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть”. “Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть — это и есть диктатура”. “Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть” (Сочинения, изд. 2-е, т. 25, с. 436, 439, 441).

Бросив беглый взгляд на то странное государство, которое возникло в результате октябрьского переворота, посмотрим теперь внимательно на то событие, которое получило торжественное название “Великой Октябрьской Социалистической Революции”.

Советские авторы по обязанности, а западные — по невежеству и легковерию, изображают октябрьский переворот в Петрограде как какое-то всенародное восстание петроградской рабочей массы и петроградского гарнизона пол знаменем социализма, который обещал построить для них великий Ленин. Из рассмотрения исторических фактов мы увидим, что ни рабочая масса, ни гарнизон Петрограда не принимали в “революции” 25 октября почти никакого участия, а о социализме вожди восстания сначала даже и не заикались. Теперь, когда мы видим монгольскую и албанскую “социалистические” республики н мао-цзэ-дуновскую “культурную” революцию, мы можем ничему не удивляться, но в то время не только интеллигенция в целом, но и марксисты, которые сколько-нибудь “всерьез” принимали теории Маркса, видели и утверждали, что Россия, при настоящем ее социально-экономическом строе, еще далеко не “созрела” для введения в ней социализма: однако Ленина эти подробности нисколько не смущали. В своем письме в ЦК большевистской партии, 24- октября, Ленин, настаивая на немедленном начале восстания, писал: “Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия”.

Стало быть главное — это захватить власть, а там будет видно. Однако под каким же лозунгом поднимать восстание? Хитрый и хищный демагог скоро придумал — военно-патриотический лозунг: восстание нужно для... защиты Петрограда от немцев! Керенский, будто бы, хочет сдать Петроград немцам, чтобы “удушить революцию”, и “только наша партия” может мобилизовать массы для защиты Петрограда (с этой, будто бы, целью и был создан петроградский “военно-революционный” комитет). Далее следует ряд столь же заманчивых, сколь и обманчивых лозунгов. Временное правительство саботирует учредительное собрание, и только наша партия” обеспечит созыв Учредительного собрания (на одну ночь...). Временное правительство не дает крестьянам землю, и “только наша партия” даст землю крестьянам (известно, как “наша партия” решила земельный вопрос).

Но главным козырем в ленинской игре фальшивыми картами было его обещание утомленной и озлобленной солдатской массе: “только наша партия даст вам справедливый демократический мир, тогда как Керенский гонит вас на империалистическую бойню”, а действительный смысл ленинского плана — “превращения войны империалистической в войну гражданскую” — означал поход Красной армии на Европу и непрерывный ряд войн для свержения “буржуазных” правительств и установления, с помощью местных коммунистических партий, всеевропейской коммунистической республики.

Наконец, возникает вопрос: был ли удавшийся октябрьский переворот революцией? Это зависит от того, что понимать под словом революция. Если понимать революцию, как некое прогрессивное, народное и освободительное движение, то, конечно, ленинский переворот 1917 года, как и гитлеровский переворот 1933 года, были не революциями, а контрреволюциями: как гитлеровский переворот опрокинул демократическую Веймарскую республику, так ленинский переворот опрокинул самое демократическое, но, увы, самое слабое Временное правительство. С точки зрения политических понятий, октябрьский переворот надлежит характеризовать как захват власти кучкой хорошо организованных заговорщиков, воспользовавшихся исключительно трудным положением страны и правительства.

После этих предварительных замечаний посмотрим, как же протекала в Петрограде эта ленинская невеликая, не-социалистическая (а по новому стилю даже не октябрьская) контрреволюция.

* * *

Положение новорожденной Российской республики осенью 1917 года было в высшей степени безотрадным.

Ее политический строй характеризовался известной “формулой”: двоевластие в центре и безвластие на местах. Перед Временным правительством, которое возглавлял Керенский, стояли задачи необычайной трудности, но оно не имело средств для их разрешения и находилось в состоянии перманентного кризиса. Органы “революционной демократии” — советы рабочих и солдатских депутатов и возглавлявший их Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК), —в которых до осени 1917 гола господствовали эсеры и меньшевики, поддерживали правительство “постольку-поскольку” или не поддерживали вовсе. Созданный на “демократическом совещании” в сентябре “Совет Республики” (или “Предпарламент”) оказался бессильной и безвольной говорильней и не содействовал политической стабилизации. Между тем большевистская партия, под командой Ленина, вела яростную кампанию против правительства Керенского и против “социал-соглашателей” (или “социал-предателей”) под лозунгом “вся власть советам”, и агитация эта встречала отклик в солдатских и рабочих массах, утомленных затянувшейся войной и все возраставшей хозяйственной и финансовой разрухой.

Особенно тяжелым и трагичным становился вопрос о продолжении войны. Временное правительство, с одной стороны, не решалось разорвать союзные договоры с западными державами и не помышляло о заключении сепаратного мира с Германией; с другой стороны, оно отвергало прежний лозунг “война до победного конца” и принимало лозунг “революционной демократии” — мир без аннексий и контрибуций, без победителей и побежденных. Но если победа признается не только не нужной, но и нежелательной, то кому охота идти в бой и умирать? Естественно, что армия на фронте, заливаемая с двух сторон — с немецкой и с большевистской — потоками пацифистской, а по существу пораженческой, пропаганды, разлагалась все более и более, превращаясь в огромную вооруженную толпу (теперь известно, что большевистская антивоенная печать финансировалась секретными субсидиями имперского германского правительства). А многочисленные гарнизоны в городах внутри России, состоявшие, главным образом, из пожилых “запасных” и “ополченцев” или из юных “новобранцев”, с начала революции сидели в казармах без всякого дела и надзора, слушали бесконечные речи и споры митинговых ораторов разных социалистических партий, лузгали семечки и ждали только одного — “когда же этой проклятой войне будет конец”.

Естественно, что в этих условиях политической, хозяйственной, военной и моральной разрухи большевики “плавали, как рыба в воде”, и их бессовестно-демагогическая агитация встречала отклик в солдатской и рабочей массе. После неудачи своего июльского “выступления” большевики должны были на некоторое время “стушеваться”, но в результате корниловского выступления в конце августа, раздутого напуганным воображением революционной демократии в опасный контрреволюционный “мятеж”, большевики получили “индульгенцию” и, будучи приглашены для совместной с эсерами и меньшевиками защиты “завоеваний революции”, они начали организовывать среди рабочих свои боевые дружины “красной гвардии” для подготовки будущей контрреволюции.

При перевыборах советов рабочих и солдатских депутатов в Петрограде и в Москве в самом конце августа большевики получили в них большинство, и Ленин решил, что теперь настало время для осуществления лозунга “вся власть советам”, что в действительности для него означало захват власти партией большевиков.

В середине сентября Ленин (скрывавшийся в Финляндии) начал бомбардировать ЦК большевистской партии письмами с настойчивыми требованиями — начинать восстание. Но что сказать народной массе? Для чего нужно восстание? Для введения социализма? За власть советов? Но советы сами могли бы взять власть, если бы хотели. Ситуация на войне помогла Ленину. Во второй половине августа немцы перешли в наступление на Северном фронте и заняли Ригу (без большого сопротивления со стороны русской 12-й армии). Дальнейшее наступление немцев на север могло бы создать угрозу для Петрограда. Ленин или сам придумал, или подхватил придуманный кем-то клеветнический слух, что Керенский хочет сдать Петроград немцам “для удушения революции”, и потребовал начать восстание “для защиты Петрограда” (от немцев и от Керенского). В своих письмах к центральным органам большевистской партии (ЦК, Петроградскому и Московскому комитетам) в сентябре и октябре Ленин подробно и настойчиво развивал свой план немедленного восстания: “Керенский сдаст Питер немцам, вот что яснее ясного теперь... Именно для спасения Питера надо свергнуть Керенского и взять власть советам обеих столиц” — “вот лозунг восстания который мы должны пустить в обращение как можно шире и который будет иметь громадный успех” (письмо от 8 октября).

“Только наша партия, победив в восстании, может спасти Питер” (14 сент.). Большевистские главари напоминали Ленину о том, что в 20-х числах октября должен собраться II всероссийский съезд советов, который и может принять постановление о переходе власти к советам. На это разгневанный верховный вождь отвечал, что нельзя пропускать удобный для восстания момент и что “ждать съезда советов есть полный идиотизм или полная измена”, “ибо съезд ничего не даст и ничего не может дать”. “Теперь взять власть можно, а 20-29 октября ее вам не дадут взять”. “Сначала победите Керенского, потом созывайте съезд” (29 сент. и 7 окт.). Власть должна захватить большевистская партия и тем поставить съезд советов перед совершившимся фактом — вот директива Ленина.

Под натиском Ленина большевистский ЦК, в резолюции, принятой 10 октября, признал, что современное политическое и военное положение (в частности, “несомненное решение русской буржуазии и Керенского с компанией сдать Питер немцам”) “ставит на очередь дня вооруженное восстание” (ВРК, с. 37). В связи с этим было решено образовать “революционный штаб по обороне Петрограда”, но скоро это название было найдено слишком уж “оборонческим” и заменено другим: “Военно-революционный комитет” (при Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов). Комитету была вменена в обязанность “разработка плана работ по обороне Петрограда” (ВРК, с. 40).

В заседании ЦК большевистской партии 16 октября доклады с мест рисовали вовсе не радужные перспективы грядущего восстания. Отзывы о настроении рабочих масс в разных районах звучали не весьма обнадеживающе: “боевого настроения нет”; “настроение учесть трудно”; “настроение бесшабашное”; “стремления выступить нет”; “дело плохо”; “настроение выжидательное”, и только в двух или трех районах “настроение в нашу пользу” (но и это ведь еще не означало готовности к вооруженному восстанию). Крыленко от большевистского “военного бюро” сообщает, что у них “резкое расхождение” в оценке настроения в полках петроградского гарнизона; работники на местах “говорят, что для выступления нужно, чтобы что-нибудь их решительно задело, а именно, вывод войск”, т. е. вывод из Петрограда на фронт (ВРК, с. 42-44).

Отряды красной гвардии были немногочисленны и плохо вооружены, и вообще обстановка не внушала большевистским главарям больших надежд на победу. Они предлагали Ленину отсрочку восстания на несколько недель для лучшей подготовки его, но он с маниакальной настойчивостью требовал начинать дело немедленно и угрожал своим уходом из ЦК.

Наконец, ВРК, толкаемый Лениным в шею, решил действовать. 21 октября он созвал общее собрание полковых комитетов петроградского гарнизона, которое приняло резолюцию, обещавшую “полную поддержку ВРК во всех его шагах, направленных к тому, чтобы теснее связать фронт с тылом в интересах революции” (ВРК, с. 60). Эта довольно туманная резолюция вовсе не обещала участия гарнизона в вооруженном восстании против Временного правительства, но все же “полная поддержка” — в чем-то — была обещана, и 22 октября ВРК послал своих представителей в штаб Петроградского военного округа “для совместной работы”. Штаб отказался от этого непрошенного “сотрудничества”, и ВРК объявил, что “порвав с организованным гарнизоном столицы, штаб становится прямым орудием контрреволюционных сил”, и что отныне “никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные ВРК, не действительны” (с. 63).

Это уже было, в сущности, открытое объявление войны Временному правительству, дополненное тем, что 23 октябри ВРК назначил в полки и в “особо важные пункты столицы” своих комиссаров “для охраны революционного порядка от контрреволюционных покушений”. Но прямого вооруженного восстания ВРК все еще не начинал, и 24 октября нетерпеливый и негодующий Ленин писал своему ЦК:

“Нельзя ждать!! Можно потерять все !! Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство... Теперь уже поистине промедление в восстании смерти подобно”. (Ленин опасался, что Керенский призовет казаков и “ударников” с фронта и тогда революция погибла.)

Готовясь начинать восстание для захвата власти, ВРК, однако, 24 октября опубликовал следующее сообщение: “Вопреки всякого рода слухам и толкам, ВРК заявляет, что он существует отнюдь не для того, чтобы подготовлять и осуществлять захват власти, но исключительно для защиты интересов петроградского гарнизона и демократии”; по предложению Троцкого (бывшего в то время председателем Петроградского совета) были добавлены слова: “от контрреволюционных и погромных посягательств” (ВРК, с. 99). Было одно обстоятельство, которое очень беспокоило большевистских главарей накануне восстания: это было наличие в составе петроградского гарнизона трех донских казачьих полков. Вожди ВРК прекрасно понимали, что если бы три полка донцев атаковали слабые и плохо обученные отряды “красной гвардии”, то они разбежались бы, и тогда “великая октябрьская революция” не состоялась бы. Поэтому большевики, от имени Петроградского совета, 21 октября обратились к “братьям-казакам” с красноречивым воззванием, в котором они уверяли их в своем дружеском отношении к трудовому казачеству и в том, что слухи о враждебных намерениях совета против казаков и о подготовке в Петрограде вооруженного восстания распространяются негодяями и провокаторами. Воззвание заканчивалось любезным приглашением “братьев-казаков”, но не на революцию, а на... концерты: Петроградский совет протягивал казакам “братскую руку” и сообщал: “На 22 октября совет назначил мирные митинги, собрания и концерты, где рабочие и солдаты, матросы и крестьяне будут слушать и обсуждать речи о войне и мире, о народной доле. На эти мирные, братские митинги мы приглашаем и вас. Добро пожаловать, братья-казаки!” (“Окт. восст.”, с. 233).

Мне неизвестно, пожаловали ли казаки на братские митинги и концерты, но защищать вооруженной рукой шатавшееся правительство Керенского они не были склонны. Во время “корниловского выступления” правительство Керенского обвиняло донского атамана Каледина в соучастии в “корниловском мятеже”, и тогда создалось такое положение, когда, по выражению одного современника, “казаки боялись Керенского, а Керенский боялся казаков”. Когда затем большевистское “выступление” стало фактом и казакам пришлось решать вопрос, на чью сторону стать, они решили соблюдать нейтралитет.

А как же реагировало возглавляемое Керенским Временное правительство на объявленную ему большевиками войну? Увы, оказалось, что самое демократическое правительство в мире не имело под собою сколько-нибудь крепкой и устойчивой опоры. Керенский, бывший весной и в начале лета 1917 года кумиром интеллигенции и толпы, потерял свою популярность и подвергался нападкам справа и слева: справа — офицерство, казачество и буржуазия обвиняли его в демагогии и в потворстве большевикам, тогда как яростная агитация большевиков обвиняла его в том, что он “продался” русским помещикам и капиталистам и западным империалистам и хочет “сдать Питер немцам”.

“Революционная демократия” — эсеры и меньшевики — сначала поддерживали Керенского “постольку, поскольку”, а потом и вовсе перестали поддерживать, находя его внутреннюю и внешнюю политику недостаточно радикальной и относясь отрицательно к идее “коалиции с буржуазными элементами”. Когда в начале большевистского выступления Керенский обратился за поддержкой к Предпарламенту, то последний, после долгих разговоров и споров, принял такую резолюцию, в которой было гораздо больше критики и упреков по адресу Временного правительства, чем обещаний поддержки в борьбе с большевиками: да и поддержка-то эта могла быть только “моральной”, ибо “революционная демократия” находила недопустимой вооруженную борьбу с большевиками, так как хотя они н “заблуждались” в теории и в тактике, однако же они были “партией пролетариата”, т. е. частью революционной демократии, и военный разгром большевистского движения повел бы к торжеству “темных сил реакции”. Это пугало воображаемой контрреволюции справа все время стояло перед глазами революционной демократии и заслоняло от нее реальную опасность контрреволюция слева.

Вот как описывает В. Б. Станкевич реакцию Совета Республики на просьбу Керенского о помощи против большевистской угрозы:

“...Было волнение. Партии совещались по фракциям, столковывались между собой, но безрезультатно, так как эсеры проваливали в своей фракции пятую по счету резолюцию и, по-видимому, теряли надежду столковаться на чем-нибудь. Я, между прочим, заговорил о необходимости организовать гражданскую оборону из студенчества, но меньшевики отшатнулись от меня, как от зачумленного. И так правительство наделало много глупостей, а вы хотите еще белую гвардию устраивать!” (с. 259).

Кроме всего прочего, большевикам помогало то, что петроградская интеллигенция, будучи идейными противниками большевиков, недооценивала большевистскую опасность и не относилась достаточно серьезно к предстоящему выступлению большевиков, считая его “авантюрой” и думая, что захватившее власть большевистское правительство не продержится дольше 2 недель или месяцев.

Что касается народной массы, то она, конечно, плохо разбиралась в разногласиях и спорах большевиков, меньшевиков и эсеров по вопросам программы и тактики, но она к осени 1917 года при продолжающейся войне и при возрастающей политической и хозяйственной разрухе внутри страны, не чувствовала никакого облегчения в своем положении, а фактическое отсутствие какой-либо авторитетной власти на местах привело к многочисленным “эксцессам” не только в области аграрных отношений, но и в области алкогольных напитков. Осенью 1917 года в ряде городов произошли пьяные “бунты”: солдаты, рабочие и прочие жители разбивали закрытые винные склады, на которых с 1914 года хранились неприкосновенными огромные запасы водки (или, по официальной терминологии, “водочных изделий”), напивались и пьянством, буйством и разгромами “праздновали” новую свободу.

Наконец, и армия не оказала поддержки падавшему Временному правительству, которое, несмотря на все миролюбивые заявления, не “дало” мира, тогда как большевики, с полной уверенностью, обещали “дать” всеобщий демократический мир. Солдатская масса, конечно, плохо разбиралась в вопросах партийных программ и тактики (“а чёрт вас разберет, кто из вас прав”) и в споре Ленина и Керенского видела какую-то личную борьбу за власть. Интересный случай, несомненно, далеко не единственный, приводит в своих воспоминаниях В. Б. Станкевич. 26 октября, на другой день после большевистского переворота в Петрограде, комиссар низложенного Временного правительства на вокзале в Царском Селе обратился к собравшейся толпе солдат с горячей речью, в которой он призывал солдат не слушать большевиков и поддержать Временное правительство, стремящееся “дать народу честный мир, Учредительное собрание и землю”. “Но едва я замолчал, уверенный в успехе речи, как какой-то пожилой солдат плюнул и со злобой, неизвестно на кого, начал кричать, что теперь уж он ничего не понимает. "Все говорят, и все по-разному. Всякий со своими программами, партиями. Все перепуталось, ничего не пойму, к чёрту всяких ораторов", — кричал он в исступленном негодовании. Впечатление речи сразу пропало, ведь все чувствовали тоже, что в голове (все) перепуталось” (с. 269).

Комиссар ВРК, посланный в 171-й пехотный полк, доносил (во время движения войск Керенского-Краснова на Петроград): “В полковом комитете мнение, что они дерутся за кого-то, а не по необходимости” (ВРК, с. 520).

В заседании ВРК 31 октября была принята делегация от Лужского совета рабочих и солдатских депутатов. “Цель делегации: переговоры о мирной ликвидации создавшегося положения. Рассказы делегатов о настроении лужских войск и степени их осведомления о событиях в Петрограде противоречивые. Так, один делегат заявляет, что они знают только, что есть две воюющие стороны, чего требуют — не знают” (ВРК, с. 424).

В “борьбе Ленина с Керенским” солдатская масса, в огромном своем большинстве, сохраняла нейтралитет (как многотысячные гарнизоны Гатчины и Царского Села при занятии этих городов казаками Краснова 27 и 28 окт.). С другой стороны, командный состав, генералы и офицеры весьма скептически относились к штатскому верховному главнокомандующему, которого они обвиняли в развале и дезорганизации армии (хотя солдатское “самоуправление” было введено до того, как Керенский стал военным министром и главнокомандующим). Неудивительно, что когда Керенский 25 октября выехал из Петрограда на Северный фронт, чтобы собрать верные Временному правительству войска и послать их к Петрограду для подавления большевистского восстания, то он не нашел там почти никакой поддержки; солдаты не хотели воевать “против своих”, а командование не хотело снимать войска с противонемецкого фронта и посылать их в Петроград для участия в междоусобной гражданской войне. Получив известие о петроградских событиях 25 и 26 октября, главнокомандующий армиями Северного фронта ген. Черемисов телеграфировал (27 октября) подчиненным ему высшим военным начальникам директиву о невмешательстве армии в политическую борьбу: “Политическая борьба, происходящая в Петрограде, не должна касаться армии, задача которой остается прежняя - прочно удерживать ныне занимаемые позиции, сохраняя порядок и дисциплину” (“Красн.арх.”, т. 23, с. 176).

Начальник штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Духонин был склонен оказать помощь Временному правительству в его борьбе с большевиками, но оказался бессильным победить преобладавший в армии “нейтрализм”.

В конце концов Керенскому и комиссару Северного фронта Войтинскому удалось двинуть на Петроград только 3-й конный корпус под командой ген. Краснова, но, под громким названием “конного корпуса” скрывалось лишь несколько сотен казаков (около 1.200 чел.). Движение красновсхого корпуса (26-28 окт.) до смерти напугало петроградских большевиков, но слабость отряда и встреченное им (под Петроградом) сопротивление остановили продвижение казаков и повели к заключению “перемирия” (в Гатчине) и бегству Керенского. Таким образом главной причиной столь прославленной (и еще прославляемой) победы большевистских войск в октябре 1917 года было то, что у них не было сколько-нибудь серьезного вооруженного противника.

Перед лицом большевистской опасности правительство Керенского оказалось совершенно изолированным, не имевшим ни военной, ни политической силы. Все же оно сделало попытку сопротивления: 24 октября утром министр юстиции Малянтович предписал судебным властям “начать расследование (!) деятельности ВРК, направленной против законной власти”, и одновременно правительство решило закрыть две большевистские газеты “Рабочий путь” и “Солдат” (заодно, в качестве меры против мифической контрреволюции справа, были закрыты “правые” газеты “Новая Русь” и “Живое слово”).

Закрытие (или попытка закрытия) двух большевистских газет дало ленинцам желанный предлог для начала их атаки на правительство под видом “защиты” революции от “нападения” реакции. 24 октября ВРК издал воззвание:

“Солдаты! Рабочие! Граждане! Враги народа перешли ночью в наступление. Штабные корниловцы пытаются стянуть из окрестностей юнкеров и ударные батальоны, замышляется предательский удар против Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Газеты “Рабочий путь” и “Солдат” закрыты, типографии опечатаны. Поход контрреволюционных заговорщиков направлен против Всероссийского съезда советов накануне его открытия, против Учредительного собрания, против народа. Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов стоит на защите революции. Военно-революционный комитет руководит отпором натиску заговорщиков. Весь гарнизон и весь пролетариат Петрограда готовы нанести врагам народа сокрушительный удар” (ВРК, с. 83).