С утра 25 октября ленинцы начали активную “защиту” своей революции. Большевистские военно-революционные силы, под командой Военно-революционного комитета, перешли в открытое наступление. Отряды рабочих-красногвардейцев и небольшие кучки солдат из разных полков без всякого сопротивления заняли вокзалы, мосты, электростанции, почту, телеграф, телефонную станцию и иные пункты общественного значения. Заняли также Мариинский дворец и распустили заседавший в нем Предпарламент. Оставалось взять только Зимний дворец, где заседало Временное правительство и здание главного штаба, но здесь вышла продолжительная задержка.
После своих легких успехов ВРК немедленно опубликовал несколько торжествующих обращений к населению, гласивших: “Революция восторжествовала!” “Временное правительство низложено”. “Петроградский гарнизон и пролетариат низверг правительство Керенского”. “Единодушно восставшие солдаты и рабочие победили без всякого кровопролития” (т. е. без всякого сопротивления). “Зимний дворец, штаб и прилегающие пункты окружены” (ВРК, с. 106-107).
После этих бескровных побед происходит длительная задержка со взятием Зимнего дворца, несмотря на повторные сердитые понукания Ленина и на то, что защищавшие дворец военные силы были, как сейчас увидим, совершенно ничтожны. Задержка эта была бы совершенно непонятна, если бы елова большевистских реляций о “единодушно восставшем” (стотысячном) гарнизоне Петрограда были правдой. Из подробных советских описаний “военных действий” в Петрограде 25 октября можно усмотреть, что, по-видимому, только солдаты Павловского полка (неизвестно, в каком количестве) принимали непосредственное участие а “осаде” и “штурме” Зимнего дворца, тогда как примкнувшие к большевикам солдаты других полков (которые председатель ВРК, Подвойский, в своем описании военных действий 25 октября считает в составе своей военно-революционной армии) развлекались более мирными и безопасными занятиями: “высылали заставы” (которые иногда обезоруживали встретившихся им офицеров и юнкеров), “охраняли мосты”, “прикрывали тыл наступающих (к Зимнему дворцу) цепей”, “охраняли подступы к Смольному” (на который никто не нападал) и т. п. (“Красн. лет”. № 8, 1923, с. 23-27).
Косвенным, хотя весьма важным и интересным подтверждением того факта, что действительное поведение большинства полков петроградского гарнизона в день 25 октября весьма сильно отличается от официальных сказок об их “единодушном восстании”, служит весьма примечательный пробел в архивах ВРК. Недавно Академией наук СССР (институтом истории) были изданы в трех томах документы и материалы из архива Петроградского Военно-революционного комитета. Собрание это содержит множество самых разнообразных документов, более или менее важных и совсем не важных, как всякого рода удостоверения, записки, предписания по всяким случаям и т. д. Есть в нем, конечно, и донесения комиссаров ВРК, назначенных в разные воинские части петроградского гарнизона, но — “донесений комиссаров ВРК накануне восстания и в дни самого восстания, к сожалению, не сохранилось” (Предисловие, стр. 9), т. е. самая важная группа документов, действительно к сожалению, исчезла из архива ВРК. Очевидно, донесения комиссаров о настроении и поведении полков петроградского гарнизона в дни восстания так далеко расходились с официальными лубочными картинками, рисующими всеобщий революционный энтузиазм полков “единодушно восставшего” гарнизона, что донесения эти решено было уничтожить.
А что же происходило 25 октября в Зимнем дворце и какие военные силы были собраны для защиты дворца и заседавшего в нем Временного правительства? Увы, силы эти, с военной точки зрения, были совершенно ничтожны: несколько сот юнкеров из разных военных училищ, 130 (или 137) женщин-ударниц из женского батальона, 40 человек георгиевских кавалеров-инвалидов, небольшой отряд казаков; но когда казаки увидели, что во дворце только юнкера и “бабы”, они скоро угрюмо удалились восвояси. Ни боевых, ни продовольственных запасов для защитников во дворце заготовлено не было; в управлении “военными силами”, защищавшими дворец, царил беспорядок, близкий к хаосу. Вечером и юнкера стали расходиться, когда надежда их на приход Керенского с фронтовыми войсками не осуществилась, а силы осаждавших все увеличивались. Впрочем, и осады настоящей не было; большевистские цепи частично окружали Зимний дворец, но задние двери оставались открытыми и не охранялись достаточно юнкерскими караулами, так что люди через эти двери приходили во дворец и уходили из него.
Джон Ряд, со своими двумя спутниками и одной спутницей, беспрепятственно прошли во дворец и долго четверо американцев свободно бродили по коридорам и залам дворца и разговаривали со встречавшимися офицерами. Рид сам отмечает в своей книге странность положения, когда четверо неизвестных людей свободно разгуливали “в тылу оборонительных линий армии, ожидающей атаки неприятеля” (Джон Рид, "10 дней, которые потрясли мир", с. 117). Приходили во дворец (и уходили из него) и большевистские парламентеры для переговоров с юнкерами о сдаче.
А что же происходило 25 октября в Петрограде за пределами той площади, на которой, “революционные войска” осаждали “правительство помещиков и капиталистов”? Ничего особенного. Все наблюдатели, и русские и иностранцы (включая Джона Рида), согласно свидетельствуют, что жизнь города протекала совершенно нормально, без всяких признаков социальной или иной какой-либо революции: фабрики и заводы работали, как обычно, огромное большинство солдат сидело по своим казармам, в учебных заведениях шли обычные занятия, по Невскому, как обычно, гуляла публика, все магазины были открыты, трамваи ходили, как обычно, кинематографы и театры давали свои представления. Лишь изредка по улицам, привлекая любопытные взоры публики, проносились грузовые автомобили с кучками большевистских солдат.
Вечером, наконец, на помощь бессильной революционной “армии” пришли долгожданные балтийские матросы, по-видимому, тысячи три или четыре (“Окт. восст.”, с. 706-707). Теперь большевистское командование имело огромный перевес сил и могло начать активные военные действия. Временному правительству было предъявлено ультимативное требование — сдаться, но ультиматум был отвергнут, и тогда началась пресловутая “бомбардировка” Зимнего дворца. Стоявший на Неве большевистский крейсер “Аврора” начал стрельбу, но “выстрелы, возвестившие рождение нового мира”, были холостыми. Затем должна была начать бомбардировку артиллерия Петропавловской крепости, но тут вышла задержка. Вот что рассказывает об этом один из большевистских комиссаров Ф. Хаустов: “Накануне переворота солдаты крепости вынесли резолюцию — поддержать советы. Но резолюцией дело и ограничилось. Когда же настал час решительных действий, они заколебались, начали митинговать и заняли нейтральную позицию: огня не открывать, а ждать, когда юнкера и министры сами сдадутся. Попытки т. Сахарова переубедить солдат не имели успеха” (Ф. Хаустов. “В октябре”, “Красн. лет.”, № 2 (53), 1933 г., с. 193).
Пришлось большевистскому командованию звонить в Смольный с докладом о затруднительном положении, и “не прошло и часа как в крепость прибыли большевики-артиллеристы”. Теперь крепостная артиллерия, наконец, заговорила и сделала 30 или 40 выстрелов, частью холостыми, частью боевыми снарядами. Но, по-видимому, и “большевики-артиллеристы” умышленно давали перелеты, ибо в здание дворца попали только два (шрапнельных) снаряда, повредившие карнизы и поцарапавшие штукатурку. После такой “артиллерийской подготовки” большевистское командование решило начать -“штурм” дворца, но большевистские цепи, продвигавшиеся по площади к фасаду дворца, были остановлены пулеметным огнем юнкеров, которые соорудили баррикаду из дров, заготовленных на зимнюю топку.
Тем временем настала глубокая ночь и большевики предприняли более мирный и более безопасный “штурм” Зимнего дворца — с задних дверей, не охранявшихся или плохо охранявшихся юнкерами. Вот, что рассказывал об этом Дж. Риду матрос, принимавший участие в этом своеобразном штурме: “Около 11 часов вечера мы открыли, что у входов во дворец со стороны Невы не было юнкеров. Тогда мы ворвались в двери и начали по разным лестницам подниматься наверх, поодиночке или небольшими группами. Когда мы поднялись на верхний этаж, то юнкера задержали нас и отобрали у нас оружие. Но наши товарищи все подходили и подходили до тех пор пока мы не оказались в большинстве. Тогда мы обратились против юнкеров и отобрали оружие у них” (Джон Рид, с. 223).
Эти картина мирного заключительного “штурма” с задних Дверей, в общем, совпадает с рассказами офицеров, защитников Зимнего дворца. Вот приведенный в сборнике “Октябрьское восстание” рассказ одного офицера:
“...ввиду нашей малочисленности и того, что мы, как оказалось, не везде расставили караулы там, где это было необходимо, в Зимний дворец стали проникать небольшие группы красногвардейцев... До той поры, пока группы красногвардейцев были немногочисленны, мы их разоружали, причем разоружение совершалось по-семейному, без всяких столкновений. Однако красногвардейцев становилось все больше и больше, появились матросы и солдаты Павловского полка. Началось обратное разоружение — юнкеров, причем опять-таки оно совершалось довольно мирным путем. Для переговоров в Зимний дворец пробыл комиссар Военно-революционного комитета Чудновский,... и как раз вовремя этих самых переговоров в Зимний дворец проникли большие массы красногвардейцев, матросов и павловцев и т. д. Они не желали кровопролития. Нам пришлось сдаться. За всю осаду с нашей стороны были легко ранены три юнкера. Как мне передавали, имеется несколько раненых из женского батальона” (“Окт. восст.”, с. 426).
В несколько иных словах, но совершенно то же по существу, докладывал 26 октября (в разговоре по прямому проводу) генералу Барановскому (генерал-квартирмейстеру Северного фронта) поручик Данилевич (исполн. обяз. штаб-офицера для поручений при начальнике кабинета военного министра): после отъезда Керенского из Петрограда 25 октября около 11 часов утра, “в его отсутствие оставшиеся члены Временного правительства, как и полагается ему, заседали и разговаривали, Петроградский штаб бездействовал. Было решено передать власть над Петроградом Кишкину и Пальчинскому и Рутенбергу, как его помощникам... В течение дня незначительные группы большевиков без всякого сопротивления заняли Мариинский дворец, телеграф и Государственный банк, в семь часов вечера и Петроградский штаб. Захват последнего был произведен группой человек в тридцать... До 11-ти было совершенно спокойно, лишь изредка юнкера, по своей нервности, открывали стрельбу по пустой Дворцовой площади. Примерно в полночь несколько десятков большевиков забрались во дворец через открытые и никем не охранявшиеся входы и пробрались на третий этаж, в люки которого бросили во второй этаж, где находилось Временное правительство, несколько бомб. Это произвело необычайный эффект на юнкеров, и они рассыпались, как пыль. Когда стихло, они начали подбираться и арестовывать забравшихся. Таких оказалось человек 50, которые сдали свое оружие и бомбы. Наступило успокоение. Примерно через час большинство юнкеров забрало оружие и ушло в школы, и у нас осталась одна прапорщичья инженерная школа.
В два часа утра поступило сведение, что четыреста повстанцев уже находятся в нижнем коридоре и идут наверх. Временное правительство решило оружие не применять, и повстанцы вошли, в числе до двухсот человек. Объявили Временное правительство арестованным и около половины третьего отправили в Петропавловскую крепость. Все это вышло просто до изумительного и может быть объяснено лишь невероятной халатностью и полным отсутствием сопротивления” (“Красн. арх.”, т. 23 (1927), с. 158).
Подобную же картину мирного заключительного “штурма” с задних дверей находим в упомянутых выше записках поручика А. Синегуба, адъютанта школы прапорщиков инженерных войск (“Архив русской революции”, кн. IV (1922), с. 179-182).
Наконец, следует привести запись П. И. Пальчинского, бывшего товарища министра торговли и промышленности при Временном правительстве; 25 октября он был помощником последнего петроградского генерал-губернатора Кишкина. Запись — короткими отрывочными фразами или отдельными словами — была, по-видимому, сделана вскоре после ареста министров: “...Нет продовольствия. Нет плана. Отсутствие даже плана дворца. Растерянность и вялость офицеров и отсутствие настроения у юнкеров, о которых не было достаточно забот...” “Арест Чудновского (член ВРК, пришедший для переговоров с юнкерами), освобожден по требованию юнкеров. Уход юнкеров...” Оставшиеся (школа инженерных прапорщиков) “не уходят, но волнуются, мнутся и почти ничего не делают... Прорыв по разным лестницам”. “Разоружение прапорщиками группы человек 50, прорвавшихся по Эрмитажному ходу. Сдача без сопротивления. Павловцы внизу. Все двери открыты... Вновь прибывшие теряются и отдают оружие мне одному. Сообщение Ананьева (подполковник Ананьев, начальник обороны) о переговорах. Опять Чудновский... Занятие низа. Защита лестницы и коридора. Достаточно наличного числа для зашиты, но при офицерах и организации. Слишком поздно. Нет офицеров, духа и провизии... Делегации из города... Каждые полчаса возвращение и уход. Решимость остаться до конца, не сдаваясь. Отвержение ультиматумов. Антонов и Чудновский. Прорыв наверх. Решение не стрелять. Выход к наступающим. Антонов теперь за руководителя. Арест Антоновым и Чудновским меня... Вывод... Марш. Мост — крепость” (“Красн. арх.”, т. 56 (1933), с. 137-138).
Сведения о ничтожности потерь “воюющих сторон” подтверждаются и с другой стороны. В разговоре 26 октября по прямому проводу председателя “Центробалта” Дыбенко с комиссаром “Центробалта” Ховриным (который с балтийскими матросами “штурмовал” Зимний дворец) Дыбенко спрашивает: “Скажи, сколько убитых и раненых у дворца?” Ховрин: “Убито 5 матросов и 1 солдат. Раненых много”. Дыбенко: “Сколько с другой стороны?” Ховрин: “Никого” (“Окт. восст.”, с. 666).
Наконец, сам Ленин на собрании членов полковых комитетов петроградского гарнизона 29 октября заявил:
“Мы взяли власть почти без кровопролития. Если были жертвы, то только с нашей стороны”.
Если без кровопролития, значит, без сопротивления и без сражений, ибо при сражениях, как известно, кровопролитие неизбежно.
А теперь, когда мы выслушали ряд участников и свидетелей “штурма” и обороны Зимнего дворца — и матросов, и комиссаров, и офицеров, и Пальчинского, и Ленина — и установили с несомненностью, что никакого “штурма” не было, послушаем, что рассказывает об этом “штурме” председатель ВРК Подвойский, командовавший большевистскими войсками 25 октября:
“Уже утром 25-го, при наступлении к дворцу, всех красногвардейцев и солдат влек вперед штурм Зимнего дворца и пленение Временного правительства. Цепи нервничали. Руководителям восстания приходилось десятки раз бывать на позициях и в каждой цепи доказывать, что задержка происходит потому, что в самом наступлении необходимо организовываться, накапливая силы, группируя их и перераспределяя”.
И так большевистские цепи “нервничали” и “перераспределялись” до вечера. Вечером началась “общая усиленная перестрелка...” “В 23 часа перестрелка возобновилась вновь до того времени, пока “Аврора” не послала во дворец шестидюймовый снаряд, разорвавшийся в коридоре дворца и внесший смущение и расстройство в толпу его защитников”. Воспользовавшись этим, матросы, красногвардейцы и солдаты ринулись вперед. Это был героический момент революции, ужасный, кровавый, но прекрасный и незабываемый. Во тьме ночной, озаренные бледным затуманенным дымом светом и кровавыми мечущимися молниями выстрелов, со всех прилегающих улиц и из-за ближайших углов, как грозные, зловещие тени, неслись цепи красногвардейцев, матросов, солдат, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, но ни на секунду не прерывая своего стремительного, урагано-подобного потока. Смолкли дикие завывания и грохот трехдюймовок и шестидюймовок с Петропавловской крепости, и в воздухе, заглушая сухую непрерывную дробь пулеметов, винтовок, стоял сплошной победный крик “ура” вперемежку с другими дикими, не поддающимися ни передаче, ни восприятию звуками. Страшный, захватывающий все существо, объединяющий воедино всю разнородную массу, но крайне короткий момент. Мгновенная задержка перед баррикадами и трескотня пулеметов, на мгновение заглушившая крики. Упавшие тени, но уже более не поднимающиеся. Мгновение, когда во тьме и самые баррикады, и их защитники, и на них наступающие слились в одну темную сплошную массу, кипевшую, как вулкан, и в следующее мгновение победный крик уже по ту сторону баррикад, а людской поток заливает уже крыльцо, входы, лестницы дворца, а по сторонам трупы, разваленные баррикады, толпы людей, без шапок, с бледными лицами, трясущимися челюстями, поднятыми вверх, как призыв к пощаде, руками — враги... Дворец взят... С этой минуты Петроград — красная, первая в мире столица рабоче-крестьянской власти. Эта минута — первая минута, как будто рассекшая мир на две половины: на капиталистов, насильников, угнетателей, в одной части, и ранее загнанных, полузадушенных — в другой, но уже не загнанных в подполье, не бессильных, а могучих, разящих, торжествующих. Однако, не видно еще тех, из-за кого шла пальба. по чьей вине лилась кровь, из-за кого на улицах, на дворе, в роскошных покоях дворца лежали костенеющие трупы”. Наконец, эти преступники, министры Временного правительства (“бледные, с трясущимися нижними челюстями”) были найдены и арестованы. “Все было кончено. Из победы сверкал новый строй и новая рабочая и крестьянская власть” (Н. Подвойский. Военная организация ЦК РСДРП(б) и Военно-революционный комитет 1917. “Красн. лет.”, № 8 (1923), с. 25 и 28-30).
Вот с таких-то батально-лубочных картин, ничуть не похожих на историческую действительность, и срисовывается доныне “история Великой Октябрьской Революции”.
Зимний дворец был взят и министры были арестованы в 2 часа 10 мин. ночи на 26 октября, и утром 26-го ВРК выпустил победное сообщение: “Зимний дворец, где засели под охраной юнкеров и женского батальона члены Временного правительства, был взят штурмом революционных войск. Министры арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Юнкера и женский батальон разоружены. Потери со стороны наступающих исчисляются в шесть человек... В городе царит образцовый порядок” (ВРК, с. 129).
Это правда — город спокойно спал в ночь на 26 октября (кроме политических деятелей различных партий), но в Зимнем дворце и после сдачи юнкеров и прекращения “военных действий” было весьма неспокойно, ибо толпа “победителей” произвела изрядный разгром и расхищение дворцового имущества, начиная с художественных ценностей и кончая содержимым винных погребов. 28 октября новый комендант Зимнего дворца и “комиссары ВРК по охране музеев и художественных коллекций” обратились “ко всем гражданам” со следующим воззванием: “Товарищи и граждане! В ночь с 25 на 26 октября, во время взятия Зимнего дворца революционными войсками, ворвавшейся с ними толпой дворец был разгромлен. Похищены предметы исключительной художественной и исторической ценности. Мы призываем всех граждан к содействию революционным властям в розыске предметов, составляющих национальную собственность”. Далее воззвание угрожает скупщикам и укрывателям похищенных предметов суровыми карами и просит “все отбираемые предметы направлять в комендантство Зимнего дворца” (ВРК, с. 266).
Хотя приведенное воззвание и говорит о какой-то особой “толпе, ворвавшейся во дворец с революционными войсками”, но тут возникают два недоуменных вопроса: во-первых, как и почему спящий город к двум часам ночи подготовил и послал ко дворцу какую-то особую толпу воров и громил, терпеливо ожидавшую окончания военных действий (кто мог знать, когда они окончатся)?, а во-вторых, почему победившие “революционные войска” не поставили у дверей стражу и не отогнали толпу громил? Не естественнее ли предположить, что дворцовые сокровища разграбили те самые “революционные войска” — красногвардейцы и матросы, — которые только что “завоевали” дворец.
Одержав свои бескровные “победы” над “буржуазией”, петроградский гарнизон, на радостях (и от нечего делать), предался разгулу и пьянству, разыскивая повсюду и “потребляя” запасы спиртных напитков. К концу ноября пьяная “эпидемия” достигла угрожающих размеров. Смущенный этим пьянством Дж. Рид наивно приписывает его — проискам “контрреволюционеров”, которые, де, “распространяли по полкам планы, показывающие расположение складов алкогольных напитков” (с. 364).
Командовавший в то время большевистскими войсками в Петрограде В. Антонов-Овсеенко рисует яркую картину состояния петроградского “революционного” гарнизона в то время: “Гораздо больше хлопот, чем учредиловцы (т. е. сторонники Учредительного собрания), мне лично доставил самый гарнизон, начавший совершенно разваливаться. До сих пор толком не выяснено, не было ли тут и хитроумной провокации, но только никогда не виданное бесчинство разлилось в Петрограде. То там, то сям появлялись толпы громил, большей частью солдат, разбивавших винные склады, а иногда громивших и магазины. Караульная служба замучивала немногих сохранявших дисциплину солдат и красную гвардию. Никакие увещания не помогали. Особенно остро встал вопрос с погребами Зимнего дворца. К этому времени сохранявший ранее свою дисциплину Преображенский полк, неся караул у этих погребов, спился окончательно. Павловский, — наша революционная опора, — также не устоял. Посылались караулы из смешанных частей — перепивались. Ставились “комитетские” караулы — не выдерживали. Посылались броневики разгонять толпу, команда их после некоторого променада также начинала подозрительно шататься. Как только наступал вечер, разливалась бешеная вакханалия. “Допьем романовские остатки!” — этот весёлый лозунг владел толпой. Пробовали замуровать входы — толпа проникала сквозь окна, высадив решетки, и грабила запасы. пробовали заливать погреба водой, — пожарные во время этой работы напивались сами. Только когда за борьбу с пьяницами взялись гельсингфорские моряки, погреба Зимнего были обезврежены” (В. Антонов-Овсеенко. Записки о гражданской войне, т. 1, 1924, с. 19).
Дело дошло до того, что ленинское правительство нашло нужным создать особый “комитет по борьбе с погромами”, который 6 декабря объявил Петроград на осадном положении и издал обязательное постановление, в котором угрожал: “Попытки разгромов винных погребов, складов, заводов, лавок, магазинов, частных квартир и проч. будут прекращаемы пулеметным огнем без всякого предупреждения” (см.: Дж. Рид, с. 366 и 392-393).
Такова была реальность “Великой Октябрьской Социалистической революции” в Петрограде. Из приведенного выше описания событий (основанного почти исключительно на советских источниках) явствует, что с точки зрения военных действий (включая мифический “штурм” Зимнего дворца) революция эта была только фарсом, или, как выражается Мельгунов, “трагической опереткой”, однако, по своим последствиям ленинская революция стала величайшей трагедией международного масштаба, ибо Ленину и ленинцам удалось не только покорить Россию, но и зажечь тот мировой пожар, который постепенно охватил, в большей или меньшей степени, четыре континента и ныне, как 50 лет назад, стоит угрозой всему человечеству. |
