«Из четырёх тысяч жителей Кузнецка две тысячи легли на его улицах. Погибли они не в бою. Их, безоружных, просто вывозили из домов, тут же у домов, у ворот раздевали и зарубали шашками. Особо „именитых“ и „лиц духовного звания“ убивали в Преображенском соборе. Редкая женщина или девушка избегала гнусного насилия. Рубились люди по „классовому признаку“: руки мягкие — руби, комиссар — руби…»
В.Зазубрин

В мирном и тихом городе Кузнецке (ныне Новокузнецке) в декабре 1919 года произошла неслыханная трагедия. После относительно спокойного «белого» правления колчаковцев, когда действовали и суды, и адвокатура, и порядок был, в город вломилась орда партизана Рогова, промышлявшая грабежами и насилиями. В городе проживало 3000 человек. Осталась в живых около половины.

Большевистская ориентация членов отряда Рогова в двадцатые годы, еще по горячим следам гражданской войны, практически никем не оспаривалась. В государственном архиве Кемеровской области мы нашли несколько партийных дел на тех роговцев, которые в 20-30-е годы занимали видные должности в крае. Уже будучи при партбилетах, они получали от советской власти подарки по случаю 10-летнего юбилея революции в 1927 году. Они были в почете и у всех на виду. Например, садист Кузнецов, который собственными руками убил ни в чем не повинного священника села Атаманова (близ Новокузнецка), заведовал почтамтом в Томске и вспоминал об убийстве как о ярком «революционном» поступке. Садистским прошлым гордились и ставили его себе в заслугу! Между тем, интеллигенция двадцатых годов была настроена к роговцам менее добродушно. Известнейший писатель В. Я. Зазубрин, который будет расстрелян в 1938 г., в альманахе «Сибирские Огни» поведал о масштабах кузнецкой трагедии. Им же была озвучена цифра: 2000 погибших. Возможно, в эту цифру входили убитые не только в Кузнецке, но и в окрестных деревнях. По данным Кузнецкого райкома ВКП(б), приведенных в бумагах спустя шесть лет после трагедии, собственно в городе убито было 800 человек. О 700 погибших кузнечан сообщает в 1923 году газета «Советская Сибирь».

Очень известный журналист 1920-х годов Андрей Кручина в очерке «В глухом углу, в Кузнецке» (1923) сообщает: «Имя партизана Рогова надолго останется в памяти населения Кузнецкого округа… Со своими «молодцами» он чинил суд-расправу над всеми, у кого нет на руках мозолей… Не вешал, не расстреливал, а просто отрубал голову всякому, кто, по его мнению, «враг народа». В Кузнецке Роговым отрублено семьсот голов. Разбиты наголову учреждения, все бумаги в учреждениях, книги – все предано огню. Разрушены или сожжены все церкви и дома богатеев… Печать роговщины до сих пор лежит на Кузнецке. Почти четвертая часть домов в городе зияет черными впадинами вместо окон…». Итак, даже спустя четыре года город не мог оправиться от разрушений, нанесенных роговской ордой! Журналист Кручина, впрочем, о расправах с местным населением знал отнюдь не все. В сибирской периодике двадцатых годов упоминается несколько методов умерщвления, которые практиковал Рогов. Помимо отрубания голов, весьма распространенным было четвертование, сжигание живьем вместе с домами, распиливание живых двуручной пилой. Воображение подсказывало роговцам самые изуверские способы расправы. Например, купчихе Акуловой, когда ее пытали в стенах Преображенского Собора, воткнули в живот толстую рублевую свечу.

Один из самых образованнейших культуртрегеров Сибири своего времени, краевед Дмитрий Тимофеевич Ярославцев, чья коллекция послужила основой для организации в Кузнецке городского краеведческого музея после его смерти, был очевидцем роговщины. Его рассказ передает в 1926 году журналист М. Кравков. Ярославцев рассказывает, как людей зарубали шашками: «Иду я мимо двора какого-то склада. Ворота настежь, на снегу лужа крови и трупы. И в очереди, в хвост, стоят на дворе семь или восемь человек – все голые и ждут! По одному подходят к трем-четырем роговцам. Подошедшего хватают, порют нагайками, а потом зарубают. И тихо, знаете, все это происходило, и человек начинал кричать только тогда, когда его уже били или принимались рубить…».

В общем, роговцы упражнялись в искусстве пыток кто во что горазд. А как же совесть? При советской власти роговцы жили в Кузнецке. Как они смотрели в глаза оставшимся в живых? Вот, например, Ф. Волков специализировался в отряде Рогова на распиливании живых людей. В этом деле ему активно помогала жена. Писатель Зазубрин после войны встретился с Волковым. Сожалел ли Волков о содеянном? Отнюдь! Волков не просто был уверен в своей правоте. Он гордился своим прошлым, и даже попросил Зазубрина передать в Новониколаевский (новосибирский) краеведческий музей «на историческую память» ту самую двуручную пилу, которой он казнил приговоренных к смерти.

Более того. Участников партизанских садистских оргий по новым советским порядкам практически нельзя было подвергнуть наказаниям, их оберегал специальный Закон об амнистии. Это колчаковцев расстреливали «пачками», и в Кузбассе по сю пору, к примеру, невозможно реабилитировать некоторых беляков, вины коих были совсем неочевидны. Партизаны же пользовались особой защитой власти. Очевидно, потому, что власти 20-30-х годов чувствовали идейное родство с изуверами. И это несмотря на то, что наиболее видные деятели культурного фронта 20-х годов (Зазубрин, Кравков, Ярославцев, Кручина и др.), как уже было сказано, выступили в прессе с резкими оценками роговщины как явления.

Но вот минула сталинщина. И за деяния роговцев советской власти стало стыдно. Не может партизан-большевик пилить людей двуручной пилой! Не может партизан-большевик четвертовать беззащитных стариков и женщин! Профессору-историку Кадейкину из Кемерова дали партийное задание: представить дело так, что партизанский отряд Рогова был не большевистским, а просто бандитским. Анархистским. Допускалась также и такая версия: был, дескать, отряд большевистским, но в декабре 1919 года вдруг «испортился» под влиянием уголовного элемента, нечаянно выпущенного из кузнецкой тюрьмы, и стал бандитским. И, стало быть, большевики тут не при чем. И ребенку понятно, что концепция эта грешила против истины. Потому что непонятно было, что тогда делали в отряде Рогова известные в крае большевики, которые почему-то не покинули отряд в момент кузнецкой резни, и почему они оставались при партбилетах в советское время, и почему власть осыпала в 20-30-е годы бывших роговцев наградами и милостями? Да и роговцы ведь в 70-е годы еще живы были! Они возмутились: мы при партбилетах, как смеет какой-то Кадейкин из Кемерова называть отряд бандитским и анархистским! И получился скандал и конфуз. Бывшие роговцы стали писать воспоминания о том, какими они были хорошими большевиками! Всячески стараясь отмежеваться от содеянных гнусностей, они в своих воспоминаниях пытались свалить всю вину за массовую резню в Кузнецке на некий уголовный элемент, никакого отношения к роговскому отряду не имевшему. Однако какая им могла быть вера, коли в статьях 20-х годов самые авторитетные в крае публицисты в один голос заявляли: бесчинства совершали именно роговцы! В самом деле – спорить с Дмитрием Ярославцевым, очевидцем тех событий, бесполезно. Он – сторонний наблюдатель. Какой ему был смысл приписывать деяния уголовников роговцам?

Зазубрин же не просто беседовал в 1925 году с роговцами. У того самого Волкова, который пилил людей живьем, он взял не только пилу «на историческую память», но и расписку, и привел ее текст в своем очерке! Таким образом, Зазубрин документально доказал участие в резне именно роговцев.

В общем, роговцы забеспокоились. Робкими публикациями Кадейкина, основанными на умолчаниях, были, конечно, недовольны. Однако основной посыл Кадейкина контраргументировать было трудно. Действительно, как быть с тысячами замученных?
В воспоминаниях роговцев, написанными в брежневскую пору, этот довод «разбивается» по-детски: не мучили мы! Мы справедливо казнили 20 человек! Таким образом, количество убиенных прямые участники роговкого геноцида в своих воспоминаниях занижали в сто раз!

Но как быть с документами? Как быть со свидетелями? Как быть с теми же показаниями «пилившего пилой» Волкова? Очень они оказались роговцам неудобными. Поэтому нам, например, понятно, почему один роговец, убеленный сединами, уже в перестроечные годы бегал по музеям и спрашивал: а нельзя ли «нехорошие» свидетельства уничтожить? Но как уничтожить подшивки «Сибирских Огней»? Как расправиться с текстами статей Кравкова и Кручины, которые переизданы в книгах уже в наше время? Апологетам роговщины оставалось только злиться. Они писали гневные письма в редакции газет. Последнее такое письмо датировано 1998 годом. Некий новокузнечанин принялся спорить с писателем Зазубриным, которого не было уже в живых 60 лет. Набор аргументов все тот же: роговцы были убежденными большевиками и уничтожили только 20 человек. Свое отношение к роговщине высказал и всем известный в Кузбассе журналист Попок. В ходе опроса общественного мнения, проводившегося газетой «Кузнецкий Край» в 2000 году, он заявил, что считает партизана Рогова «человеком века». Не знаем, согласились бы с Попком потомки изуверски замученных…

Почему оказался таким стойким культ Рогова в наших краях? Почему так популярен изощренный садизм? Почему этот неафишируемый культ востребован среди интеллигенции и чиновничества? Почему наши предложения хоть как-то отметить 80-ю годовщину роговской резни в Новокузнецке в 1999 году никого не воодушевило? Почему на стенах отреставрированного ныне Спасо-Преображенского собора до сих пор не висит памятной таблички? Ведь это было основным местом пыток. Писатель Зазубрин, посетив собор в 20-е годы, писал о запекшейся крови на его плитах, ее невозможно было оттереть даже спустя шесть лет после трагедии! А где памятный знак на месте бывшего кладбища в Новокузнецке? Роговцы издевались над могилами, переворачивая плиты тыльной стороной верх. Большевики завершили начатое Роговым дело: кладбище снесли и разбили на его месте Сад Алюминщиков с танцплощадкой. А ведь именно на этом кладбище похоронены жертвы роговской резни. Иные скажут: чиновники не хотят ворошить прошлое. Но, может, как раз наоборот – хотят, еще как хотят! Не просто хотят – издают панегирики роговцам, дают деньги на пропаганду роговских «воспоминаний», готовы записать Рогова в «герои минувшего века», «не замечают» просьб увековечить память жертв партизанщины. Возникает стойкое ощущение, что нынешние власти чувствуют генное родство со своим предшественником, который ведь тоже был – властью, именно с него началась эра большевистского правления в Кузнецке и его окрестностях, а то, что мы по сю пору одной ногой в «тоталитарном» прошлом, о котором открыто сегодня ностальгирует кузбасское чиновничество, спонсирующее массовый выпуск литературы соответствующей направленности, – кто бы сомневался…

Вячеслав Тогулев